I
Меня зовут Элиза. Мне двадцать пять лет. Я живу в квартире с высокими потолками в городе, названия которого нет ни на одной карте. Квартира досталась мне от дальних родственников. Я их почти не помню, как и своего детства. Кроме старых потрескавшихся фотографий с фарфоровыми лицами, пары потрепанных медведей и тетрадки в косую линию с тщательно выведенными круглыми буквами мне не за что зацепиться. Я люблю думать, что у меня нет прошлого. Мне хочется верить, что у меня не будет будущего с его сожалениями и морщинами. Я живу в настоящем.
В зеркалах я ищу сочувствия, сострадания, помощи. Я часами стою перед ними в надежде, что они запомнят меня такой, что я не расплывусь и не поблекну, что я затвердею в них вечной фотографией, на которой не будет ничего кроме молодости и красоты. Я прикасаюсь к своему отражению, я застываю в позах и поворотах, я изучаю свое лицо, как будто оно мне не принадлежит, как будто оно никогда и не было моим. Я боюсь зеркал и того дня, когда мне придется избавиться от них, как от безжалостных свидетелей моих тщетных усилий.
Я почти не сплю. Сон это скачок во времени, скачок в будущее, которого я так страшусь, в старость, которой я пытаюсь избежать. Сны – это ненужные воспоминания об ушедшем, лихорадочные напоминания о том, что пытаешься забыть. По ночам я пью крепкий кофе и читаю книги, написанные в прошлом веке. Я играю в местном театре роли, которые не выбираю, которые зачастую мне неинтересны. Иногда я влюбляюсь во взгляды, прикосновения, даже слова. Тогда крепкий кофе мне заменяют руки, сжимающие меня до хруста. Тогда я совсем перестаю спать. Среди помятых простыней, пропитанных первыми откровениями, я уже предвкушаю предстоящую разлуку. Я лежу и стараюсь запомнить лица любовников, но мне всё равно никогда их не узнать среди прохожих на улице. Близость живет в другом измерении, которому нет места при свете дня. Когда они уходят, я выбрасываю в окно их фотографии и кладу подаренные ими цветы меж страниц книги, которую читаю. Только так я помню, что они когда-то были в моей жизни.
Когда город одевается в зонты, я ищу убежища в пустых книжных магазинах, сумрачных музеях и плавящихся в воске церквях. В них я чувствую присутствие бога. И хотя я не знаю ни одной религии, способной меня согреть, мне просто больше некого искать. Вместо молитв я глажу переплеты книг, скольжу по масляным лицам в золоченых рамах, жгу свечи. Мне не выговорить ни слова. Мне не протянуть руки. Я не могу кричать о помощи. Я еще пока не знаю, что иногда куда сложнее решиться на крик, чем жить в молчании.
У меня нет друзей. Дружба это та же любовь, только та, что не проходит. Но, к сожалению, на вечное мало кто способен, и я, наверное, не больше других. Всё же иногда я сижу напротив, пью дым из тонких сигарет, слушаю чьи-то истории, улыбаюсь едва заметно. Но стоит мне выйти в зимнюю ночь, исчерченную трамвайными линиями, оглушенную незнакомыми шагами, я тут же обо всём забываю.
У меня нет любимого времени года. Есть лишь моменты, мгновения, которые мне не противоречат. Среди них осенний дождь, которому, как и мне, противно притворство; запах морозного утра с его скрипом и щемящим равнодушием; долгие декабрьские ночи, которые укорачивают жизнь свечей; набухшие почки сирени, как верный признак возрождения.
Я живу в тишине ночного города, поэтому мне не нужна музыка. Только неспящие знают мелодию сонных кварталов, раскачивающиеся напевы уличных фонарей, обрывистое стокатто детских снов, легато сплетенных тел – такое мимолетное и иллюзорное, шепот раскачивающихся деревьев, скрип ночных такси, звон падающих капель и звезд. Иногда я всё же слушаю старые пластинки, те, на которых голос дрожит и льется. Я слушаю их, пока не запомню каждую ноту, пока не напьюсь их неувяющей красотой.