КАРТИНКА 8.
Рассказ.
Ноябрь.
«Как родная меня мать провожала….» Льется песня вечная, проводная песня, написанная Дымьяном Бедным. Раз и навсегда звучит она в жизни каждого мужчины. Вьюжат промасленные, мозолистые пальцы, подгулявшего баяниста, по клавишам старой дедовской гармони.
Пьяно подпевают мужские голоса, слышны всхлипы матерей, украдкой прижимающихся к плечам сыновей. Молодежь выкрикивает что-то бодрое, пьяно-залихватское. Народ перед военкоматом разливает на пасашок. И лишь в стороне, у решетчатой скамейки стоит старый дед, опираясь на тальниковый сторожок, в видавшем виды полушубке и цигейковой шапке былого пошива. Смотрит, смотрит старый дед на то, как из военного комиссариата выходит дородный полковник. Не удосужился усатый муж, накинуть, положенную по уставу, шинель. Неспешно поднимает он список и громко, четко, ясно зачитывает фамилии тех, кто сегодня призван. «Деды Язова» указом, нести тяжкий долг…. Защитника Родины.
Стоит в стороне старый дед и, прикрыв, слезящиеся от морозного, ноябрьского, ветра глаза, вспоминает. Словно грезит наяву, медленно проваливаясь в былое, в прошлое, в ТОГДА…. Сегодня 1983, и морозный такой же в тоску ноябрь, и такой же ветерок, как тогда в 43ем. И музыка тальянки, и слезы в глазах матерей. Вот так кружил ветерок редкие, ноябрьские снежинки, кусал щеки провожавших его в далекой, опаленной войной юности. И полуторка тарахтела прогретая, с заиндевелым ветровым стеклом, подклеенным по краю газетным листом. Теперь-то, все больше автобусы.
Тогда они стояли, приплясывая от мороза. Водки, правда, было меньше, все больше брага. Да и голоса все больше женские были, слезнее было что ли…. Скорее нет. Жалости не было, обреченность или страх, или желание растоптать фашистскую тварь. Как назвать то, что было? Непонятно ему до сих пор. Было слово НАДО….
Да и той холодной водки вволю попить не давали, не полагалось. Но урывали, занюхивали кусочком жмыха, украдкой прячась за спины одетых в шахтерские бушлаты бабенок. Им, молодым комсомольцам, уходящим на фронт говорили слова, пожимали синие от мороза ладоши, хлопали по плечам, по костлявым плечам.
Их было не много 14го ноября 1943го. Всех, кто постарше, уже давно поувозили, деды-старики загибались в шахте, непригодные по здоровью к службе. Знать тогда их черед подошел, суровый долг молодых, совсем молодых, окунуться в котел войны. Восемь стриженных наголо пареньков, мечтающих о куске парного, вынутого из печи хлеба, грезящих о вечной, заветной любви и простой, печеной в печи картошке. Одетые в старые дедовские зипуны и потрепанные пальто с сидорами за плечами, они отправлялись на ФРОНТ. Скуластые, с мозолями от коногонов на руках, успевшие спуститься в шахту и прокатать вагонетки с рудой, просмолиться пылью, махоркой и солярой. Не познавшие вкуса девичьих губ, грузились они в кузов полуторки. «Так и вся моя родня набежала». Пилит во все времена тальянка, один из главных и простых мотивов….
Дед смахивает слезу, ноют в старческом теле подарки гитлеровцев. Снова закрыв глаза, вспоминает.
- Эх…. Милая Варюша, почему нам так и не пришлось….
Треплет, треплет красный стяг осенний ветерок новой эпохи. Впереди у этих полупьяных парней 83го портянки и построения, марш-броски, стрельба на холодном полигоне и присяга. Гордая, наполненная великим смыслом, присяга РОДИНЕ. Им шагать на плацу под звуки родного гимна, печатая шаг с необычным доселе чувством, гордости за себя и свой великий и сплоченный строй. В котором все как один, все братья, и казах, и бурят, и чечен, и над всеми КРАСНЫЙ ФЛАГ, знамя победы.… Такой, какой не было ни у кого в мире.
Вдыхает старик запах тех лет, и видится ему, будто-бы это он сейчас прыгнет в кузов, и от родного рудоуправления потянется толпа за деревню, вслед за полуторкой, увозящей новоиспеченных бойцов.
Будто бы Варя большеглазая, его богиня, в сером платочке и распахнувшейся телогрейке будет махать ему рукой, как тогда. Словно и небыло тех пустых лет… воспоминаний. Словно не её могила там, в сорок восьмом. Это они, наши несостоявшиеся невесты, опухая от голода, спускались в шахту при тусклом свете чадящих керосиновых ламп. Глушили чувство голода стаканом воды с солью и засыпали, стоя в очередях за карточками, у рудоуправления.
Для них и для тех, кто нынче здесь у военного комиссариата. Полегли тогда за Дунаем пятеро парней, кому махали наши матери платочками, мокрыми от слез, 14го ноября 43го.
Смахивает дед слезу, прикуривает сигарету в плексеглазовом мундштуке. Кто-то из провожающих хлопает его по спине…
- Каримыч, дерни стопарик.
Дед кивнув, протягивает четырехпалую руку к граненому стопарику с самогоном. Парни, развернувшись на право, садятся в автобус. Матери и отцы толпятся возле складных дверей, торопливо говоря слова говоренные, переговоренные раньше. Долго еще толпа провожающих допивает и допевает, и уставший гармонист, перевирая аккорды, играет «Дунайские волны». А какой-то в тоску свой парень, расстегнув аляску, лихо отплясывает перед дверьми военкомата. И лишь дед Каримич докурив, ковыляет в сторону, опираясь на тальниковый сторожок. Тревожно ворочается под лопаткой подарок 45го. Варшавские деньки… Приотяжелел….
Ворчит он под нос. - Не по возрасту последняя рюмка пошла…. Ну, да печку топить надо, и кошка не кормлена…. Во зверюга…, однако ласковая….
- Слава богу, что теперь не война, хотя….. Дед украдкой оборачивается и видит, как соседская Аленка стоит и смотрит на дорогу, где в снежной пыли растаял автобус с призывниками. Ноябрь 1983. года.
01.01. 2004. с Калга.