Дельта - Правая рука

Рейтинг: NC-17.
Жанр: ангст, романс, экшн.
Соавтор: Preciosa.
Предупреждения: сочетание гомоизнасилования и гета, жестокость, обсценная лексика. Плюс слабое правдоподобие касаемо армейской жизни.

Содержание:
База Мидлтон – ад на земле, и там случается всякое. Но даже в аду с местными авторитетами иногда устанавливаются странные отношения.
Два месяца от жестоко сломанной агрессивному отморозку руки до бесстрашного финального рукопожатия. Два месяца от поломанной ублюдком жизни до исправленных ошибок.

От автора: это САЙД-СТОРИ к «ТРЕТИЙ».
События в рамках линии Дельта.
POV Ретта.
Более подробно взятый эпизод из жизни Дэлмора в штрафном корпусе, связанный с Реттом Глайсоном. (Попутно неожиданно проясняются некоторые детали истории первой миссис Дэлмор).







***Вводная, события, которые предшествовали старту сайд-стори от основного сюжета повести «Третий»***


На учебной базе Мидлтон курсанта Дэлмора после досадного инцидента перевели из элитного корпуса «А» в «К», штрафной корпус для проблемных курсантов: трудных подростков, бывших зэков, психопатов, чьи отклонения армия сочла для себя полезными.
 Он никого не убил. Вовсе не потому, что его не атаковали. Атаковали, еще как. На нового парня кинулась вся свора.
Там у них лидер, Ретт Глайсон. Его готовят по спецзаказу в одно небольшое подразделение при ФБР. Парень талантливый, вырос в Лос-Анджелесе, в гетто сиротой, подмял там всех, подчинил своей воле и кинул команду на такое дело, после которого они все получили смертный приговор. Вышел живым только Ретт, сделав правильный выбор в ответ на предложение вербовщика, а его команда в полном составе ушла в крематорий. 
Дэлмор бил коротко и наверняка. Примерно три десятка тел – люди Глайсона – шевелилось на полу общей комнаты. Остальные либо одиночки, либо не сунулись. А сам Ретт сунулся, не мог же он остаться в стороне.
Дэлмор раздробил ему правую кисть.  Медленно.  Потратил минуты две или три на тщательное перемалывание костей парня внутри его кожи, пользуясь для этого только собственной ладонью.
Они стояли в центре комнаты и держались за руки, правда, один из них орал. Потом сцена перестала походить на рукопожатие – тот, что кричал, упал на колени, и второй отпустил. Оглядел неподвижных штрафников, спросил, и ему указали на койку Ретта. Он скинул все вещи на пол, отпихнул ногой, лег и явно скомандовал выключить свет. Ретт не возразил, он баюкал свою руку, сжавшись на коленях.
К Дэлмору подошел Куинн и, видимо, представился. Куинн когда-то соперничал с Реттом за лидерство в «К», он и был там фигурой до появления Глайсона, а вот теперь держал нос по ветру.
Дэлмор не стал подниматься, чтобы познакомиться по правилам, он просто протянул Куинну ладонь.
Дэлмор при этом усмехнулся своим фирменным образом, и Куинн шарахнулся. Отступил на шаг, инстинктивно убрал руки за спину, растерялся. Посмотрел еще пару мгновений в затылок отвернувшемуся новенькому, отошел. И начал распоряжаться.
По его указке здоровые парни растащили раненых по местам, кто-то повел Ретта в медчасть, в казарме навели порядок, а сам Куинн собрал вещи бывшего вожака и со злостью швырнул в утилизатор.
Порядок вещей в «К» претерпел революционные изменения. В отсутствие униженного и уничтоженного Глайсона Куинн забрал власть себе. Разумеется, он долго вилял хвостом перед Дэлмором, пока не убедился, что тому искренне наплевать на их мелкие дрязги, что жуткий тип предпочитает оставаться одиночкой и ломать кости Куинну не планирует, пока тот сам не лезет на рожон.
Вокруг Дэлмора образовался уважительно-опасливый вакуум. Его это всецело устраивало.
Он продолжал сдавать нормативы за пару месяцев сразу, пропадать на несколько дней, нихрена не делать в учебное время и игнорировать начальство. С дисциплиной в «К», правда, и так было неважно, и выделялся он несколько меньше, чем в элитном корпусе. Иногда он виделся с Триксом и Нораланом, приятелями по «А», они явно отчаянно без него тосковали.
А Ретт вернулся из больницы в центр личной катастрофы. Его ни в грош не ставил никто, включая собственных прежних шакалов, которые переквалифицировались в дружину Куинна, раз уж на него согласен, похоже, тот странный бывший элитник.
На Ретта ему было наплевать. Собственно, как и на всё остальное.
А вот мстительному Куинну на низвергнутого Ретта было далеко не наплевать. Он изобретал сотни изощренных издевательств, использовал естественное желание бывших подчиненных отыграться на низложенном за прежние обиды, перебрал весь арсенал мучений и в результате довел Ретта до того, что тот сломался. У него не хватило сил противостоять всем сразу.
В травлю, как это всегда бывает, включился весь корпус. Ретт спал в туалете на корточках, не ходил в столовую, довольствуясь объедками, его пинали даже шестерки.
Скорее всего, он раскаялся, что дал согласие вербовщику.
Парень стремительно катился вниз, не имея возможности защититься с нерабочей рукой. Левая работала неплохо, но для нормативов этого едва хватало. От определенных дисциплин он был пока отстранен по болезни, но срок недопуска истекал.
Вскоре к нему приедет куратор из целевой конторы, из ФБР, проверять уровень, а уровня в помине нет. Ретта можно вычеркивать из списков, скорее всего, ему придется вернуться в камеру смертников.
Тем временем, Куинн вконец озверел. Чуя беззащитное отчаяние жертвы, этот падальщик подговорил самых отвязных на финальный аккорд.








*** 1 ***

Когда-то, страшно давно, я был здесь, в Мидлтоне, Первым.
Среди своих, среди штрафников, а это круче, чем даже у элиты.
И не только здесь, кстати. Дома тоже. Как резко и внезапно всё в этой удивительной гребаной жизни меняется! Я запомнил день, вольный, солнечный, ветреный и совершенно вроде бы нормальный, когда из вожака, которого уважали и за которым шли, я превратился в одиночку. Того, кто подвел своих. Да так, что этих своих у меня вообще не осталось. Осталось мне только грызть решетку и считать дни до приговора.
Из Первого я тогда стал нулем за пару часов – сколько там нам потребовалось, чтобы масштабно облажаться с очень плохими последствиями.
Но судьба на моей стороне. Я всегда в это верил.
Идиот высшей пробы.
Из каморки для смертников, практически с порога помещения, где приводят в исполнение приговоры, я попал сюда, в Мидлтон. Странный официальный вербовщик много разного наговорил, но дал мне понять, что есть трещинка в толстых стенах, куда я, несмотря ни на что, могу просочиться. Чем за это придется платить со временем, меня слабо колыхало.
Идиот же, как было сказано.


Когда в шесть лет я остался один, опекунство оформил на себя сосед, больной насквозь от старых военных ран мужик, одинокий и злой. Все считали, что ему нужно пособие на меня. Так и было. Некоторые считали, что я на него, типа, похож чуть больше, чем на мужа матери. Кто знает… у соседа на роже один шрам пересекался со вторым и наползал на третий, может, и да. В любом случае, это вопрос к мамаше, но она воздержалась от мнения и предпочла лежать в могиле.
А сосед многому меня научил. Лет до десяти он бил меня, к двенадцати я вполне успешно отвечал, с четырнадцати я бил его. Он плевался кровью и смеялся. Он не кормил меня, и я научился добывать жратву сам, на нас обоих. Он хрипел по ночам и выкашливал легкие по кускам, я сшибал по району бабло, чтобы купить одно из двух лекарств, которые ему помогали. Длинные и путаные названия я знал наизусть, хотя не прочел бы ни за что. В половине случаев я грабил аптеки, сосед научил меня, как.
Метадон помогал ему еще лучше. В конце он вообще перешел полностью на него. А меня избил страшно, зверски – хотя мне было уже пятнадцать – в ту ночь, когда я разделил с ним дозу. Я думал, он взбесился, что ему мало осталось, но, судя по силам, что взялись у доходяги ниоткуда, его вштырило вполне нехерово. Он отмудохал меня палкой, сломал пальцы, потом завалил, зажал и прохрипел, нарочно пуская мне на лицо вонючую слюну:
– Хочешь, как я?.. Хочешь?
До меня дошло, что вряд ли. С тех пор я всегда вспоминал тот запах преющей заживо тухлятины при виде наркоты, и меня намертво воротило.
Тот же сосед сказал мне, умирая:
– Ты везучая тварь, пацан… Сколько раз я тебя не пришил, хотя охота была. Ты бы удивился, если б я сосчитал. А ты вылез, и дальше вылезать будешь. Я таких, как ты, знаю. А сам, бля, не такой.
Я стоял над ним, над его мерзкой постелью, откуда он не вставал даже посрать, и смотрел, потому что никто не заслуживает умереть один. У него из носа по обеим щекам текло черное, а из глаз – прозрачное. Он потянулся ко мне, сдуру показалось, что вроде как по голове меня погладить… может, он съехал уже конкретно и мелким пацаном меня и видел. Но он проскрёб мне на виске глубокую кривую полосу серо-зеленым остатком ногтя, оскалился:
– Шрам будет. Помнить будешь. Черти в преисподней нас друг к другу подведут, сынок.
И помер. А я пил по-черному до тех пор, пока царапина не затянулась, хотя эта хрень здорово воспалилась и дала заразу, голову дергало, как один сплошной нарыв, шпарило меня под сорок… а я валялся в логове и пил. Только спиртное.
Шрам остался, верно.


Да, я вылез и из того запоя тоже. Парней знакомых, ребят-одногодков построил, за горло взял. Они во мне что-то почуяли и выбираться из дерьма решили по моим следам. Я был не против. Нормально у нас всё шло, пока не нарвались.
А там мне понадобилось всё мое везение, но ведь получилось же!
В Мидлтоне я стал опять Первым среди почти знакомых по далеким родным местам рож. Я пару раз даже имена спутал. Но мои давно прогорели дотла в крематорских печах, а этих звали как-то по-другому. За год я, правда, выучил, как. И если забыть напрочь про тогдашних и уже безымянных, я был собой вполне так доволен.
Пока не появился этот.
Вот тут мне всегда становится хреново. Про него и всё остальное вспоминать я не хочу.
Не хочу! Но не могу удержаться… я всё время сковыривал корочку на шраме на виске, я такой.
Этот – хуже копов. Те перестреляли или казнили моих парней, этот ткнул меня носом в то, что новый состав моих людей – полное дерьмо и вообще не мои. Просто суки, которым нужен сильный. Чтоб держал их в кулаке и давил покрепче.
Как этот мою правую ладонь.
Нет. Она так чешется и зудит под пластиком, когда я о ней неосторожно вспоминаю.
Мои лос-анджелесские ребята погибли, но я остался их Первым. В камере я был нулем, сейчас я что-то похуже. Поничтожней. В камере я себя ненавидел, конечно, но не презирал. А сейчас сижу, согнувшись в три погибели, в полной темноте, и отдыхаю – на сегодня, вроде, закончено. Привычный план развлекалова «спрессуй лузера Ретта» в целом выполнен. Меня достаточно поизбивали, они отработали на мне все сегодняшние приёмы из трензала, они рассказали мне по сотому разу, кто я и с кем сношалась моя мать. Это ее дело, мне похер. Но они больно бьют. Их всё-таки неплохо учат, а на мне нигде нет пометки «Режим тренинга. Дозировать силу».
Я не могу возражать. Я пробовал, видит бог, если он вообще не слепой – я пытался изо всех сил.
Они кончились. Силы.
Наверное, кончилась батарейка у моей способности вылезать. Наверное, сосед насчёт меня не прав, и я тоже не такой.
Я привык… не знаю. Может, и да. А может, отупел просто. Я терплю. Потому что если нет – они меня убьют тогда. А на остатках той батарейки я всё еще хочу дышать.
Я не вылезу, потому что меня подкосили и скинули профессионально.
Этот гад поступил жестоко. Убить меня в ту ночь было бы лучше. Я боюсь смерти, все боятся, все, чёрт возьми, хоть многие врут для крутизны. Я и сейчас ее боюсь, наверное. Но есть, как выяснилось, штучки и похлеще там, за нулем.


Резко – свет в коридоре, топот ног, прямо сюда… они идут. Их много.
Неужели опять, неужели еще не всё?!
Выволокли меня из убежища, уютного пыльного угла в конце коридора под лестницей на крышу, привычно отпинали для разогрева. В лицо ботинком прилетело не сразу, так что я успел оглядеть гостей и опознать всех. Я успокоился.
Не расслабился, не обрадовался… странное чувство, но тревога, острая и тошная, что живет внутри между животом и грудью, как Чужой, в этот раз отступила немного. Она еще ни разу не сработала.
Потому что она сработает раздирающей сиреной в тот момент, когда я увижу в этой компании …его.
Если этот придет по мою душу сам.
Не те, кому он в ту ночь молча разрешил меня давить, и они радостно подхватили. Куинну того и надо было – чтобы меня кто-то сбил с ног, чтобы на мою силу, против которой Куинн ничего сделать не мог, нашлась другая, покруче.
Она нашлась. Я не мог знать, что новичок, вошедший в наш корпус, немного отличается. Я не мог предположить, что мы не справимся с ним все тридцать.
Он одним издевательским долгим движением, изуверским рукопожатием загнал меня в медчасть на много дней, на пять операций. Мне не стыдно признаться, что я боюсь.
Я боюсь, вдруг он решит потрогать меня снова.
Хотя ему вроде на меня плевать. Его не было в казарме, когда я вернулся туда после больницы, хотя остальные были в сборе. И Куинн пошел ко мне, сжимая кулаки. Два своих рабочих кулака.
Я проиграл этому уроду, а лежа под его впечатывавшимися в меня подошвами, я понял, что всё теперь у нас по-другому.
Я не смог доползти до своей койки. Она уже была не моя.
Этот не повернулся в мою сторону и потом, когда пришел из самоволки и завалился отдыхать на выбранное мной год назад самое удобное место в казарме. Я и сам не рвался попадаться ему на глаза. Рука болела. Очень.
И я знал, что за меня никто не вступится.
Пусть три десятка он и раскидал, но если всем вместе – мы бы задавили его массой… Ха. Даже перед Куинном за меня никто не встал.
Даже перед Куинном.
Что уж говорить тогда об этом.
Они все – эти чёртовы «мои» второго состава, а среди них некоторых я вроде как даже уважал немного – они предали меня в пользу сучонка, которого я сам прессанул, придя в «К». Легко. Я тогда был сильным. Я себя уважал тоже. Куинн покорился год назад, ему ничего не оставалось, и я не стал его давить до конца. А он меня?
Несправедливо. Но кого колышет.
Так что Первым в «К» считается теперь Куинн.
А этот?
А хрен знает. У этого нет номеров. Он за рамками. Перед ним Куинн такое же дерьмо, как я. Это читается в его молчании. Он редко ночует в казарме – странно, но у него как-то получается вопреки всем правилам и распорядку. Еще реже у меня есть возможность за ним наблюдать. Он живет параллельно и крайне редко совпадает.
Я рад, что это так. Будь он здесь чаще – его близость сожрала бы мне нутро.
Пока меня бьют эти шакалы, еще ладно.


Я привычно ставил блоки, оберегая больную руку, молчал и не отбивался. Себе дороже, успел осознать с первых же дней новой жизни в роли изгоя. Проще дать им выдохнуться и не возбуждать в них второе дыхание. Когда устанут и потеряют интерес, оставят в покое. Так всегда было.
Но сегодня что-то иначе. Они идут на явно лишний, внеочередной заход. Придумали нечто новое?
Их пятеро. Я знаю каждого – кто-то лизал мне пятки в прошлой жизни, в то благословенное время в истории корпуса «К» до …его пришествия. Кто-то держался в стороне и уважительно-боязливо обходил в коридорах. Да, в той самой прошлой жизни, когда я шагал по центру, за мной шли мои люди, а встречные расступались.
Но у нас новые времена.
Чувство опасности взвыло дурным голосом. В их ленивой обманчивой расслабленности, в тягучих ухмылках, в недобрых многозначительных взглядах – во всем угроза. Не такая, как обычно. Они не срывают на мне раздражение на сволочных инструкторов, не чешут кулаки от нечего делать. Сегодня нечто особое.
Что же у нас назрело? Если бы их возглавлял он, я бы уже мечтал о смерти, любой, но быстрой, прямо сразу. До всего того, что запланировано. Потому что месяц назад, в свой первый день в «К», он всего лишь ненадолго обратил на меня свое внимание. Я сам его спровоцировал. Я не знал, что об этого новичка можно обломать все зубы и все кости.
Мне жутко представить себе, как он еще раз на мне концентрируется.
Но его здесь нет. Мне везет до последнего.
А эти пятеро – что им взбрело? Ведь явно побои только начало, разминка. Затащат куда-нибудь и забьют на этот раз насмерть? Да уже без особых эмоций. Этих я не боюсь. Пусть. Я боюсь смерти от его рук. А эти… Я, наверное, как раз уже именно смертельно и устал.
Любые трудности берут меньше сил, чем то, что ты каждый день просыпаешься ничтожеством.


Кайл.
С ним вместе с первого дня на базе. В одном распределителе, в одном корпусе, в одной упряжке... Не друг, нет, друзья ушли в дым и не вернулись. В аду они встретились и ждут, но к ним неохота. Они, наверное, ждут не с раскрытыми объятиями. Они молча ждут.
А Кайлу и помогать пришлось, и подтащить однажды, когда он ногу подвернул. Пайками делились. Он шел по коридорам прямо за моим плечом. Мерещились его косые взгляды... Не простил, что я сильнее? Я не судья тебе. Сам вас всех ненавижу за то, что сильнее сейчас вы.
Бойд.
Шавка, виляющая хвостом, готовая облизать того, кто кинет кость. Куинн озаботился – ему и служим... Мразь. Всегда я за человека тебя не считал, Бойд, и прав оказался, а ты знал, и рад отплатить. Ничего удивительного.
Ты хуже всех, изобретательнее всех, под поощряющим взглядом Куинна ты сломал мне два ребра и вытер моим лицом унитаз изнутри. Ты сыт моим унижением... захлебнись, падаль.
Соукер.
Ты убийца. На тебе крови больше, чем на мне и Куинне вместе взятых. Потому что тебе нравится. Ты убивал и здесь, а тех двоих ребят из корпуса «В» считают дезертирами. Я знаю, где ты их расчленил и закопал.
Я не собирался с тобой ссориться, я тебя не задевал, но твои законы такие, что тебе плевать. Твои глаза горят сегодня. И мне страшно.
Прейз.
Ты был моей тенью. Молча следовал за мной, участвовал во всем, что бы я ни задумал. Что за черти внутри тебя? Поздно я об этом задумался. Сейчас в твоих глазах – липкая похоть. Твой взгляд жжет меня с самого начала травли. Все твои сольные выступления перед другими были избиениями, прямым и тесным контактом. Нет в тебе фантазии, Прейз. Но каждый раз твои руки задерживались на моем теле дольше, чем нужно. 
А ты ведь, по сути, трус. Ты хотел меня давно – я прав? Или под меня? Но тебе не хватило бы смелости, если б не Куинн. Как же я хочу ошибиться!
Ты ничтожество. Но я в этом круче тебя, я тоже ничтожество, причем этот факт обо мне знают все. А сейчас вы уничтожите меня окончательно. Уже просто по меркам запредела. Я ведь все правильно понял, Прейз?
Кто-нибудь, скажите, что нет.
Куинн.
Предводитель моих штатных мучителей. Всё это время ты ловишь офигенный кайф. Ты выиграл нашу войну, и тебе насрать, что это было нечестно. На равных я сильнее, ты наткнулся на этот факт сразу, но улучил момент и воспользовался. Ты не хищник, это гордое и страшное слово принадлежит другому, ты – падальщик.
А падаль – я.
И что ж я не додавил тебя, тварь? Ведь мог. Был шанс. Соукер помог бы с телом, Кайл помог бы с алиби... Всё. Упустил.
Всех упустил, всех вообще. И себя тоже.


Дергают, воют, смеются, тащат так, чтоб побольнее, чтоб по стенке тирануть и по полу проволочь. Осколки ребер прошивают жгучими искрами, спасибо Бойду.
Куда теперь? Не в туалет, там им уже не прикольно, локация освоена полностью. На улицу? Почему, там же камеры, я б не стал...
Я всё еще смотрю их глазами. Со стороны тех, кто сильнее и чует близкое развлечение. Я всю жизнь провел именно там. Жертва рвалась бы под камеры, а я отупел настолько, что уже не понимаю, кем стал…
Я много чего не стал бы теперь делать, когда знаю, каково это. Когда выпало примерить другую роль.
Меня тянут, а мне как бы похер, потому что не со мной. Со мной не может быть так. Я уже почти вижу себя со стороны. Говорят, так бывает с умирающими? Они меня еще не тронули толком, а я уже начал.
Я думал, я сильнее. Хотелось верить, что буду огрызаться до последнего вдоха. Получается, сам себя подвел. Ну, не привыкать…
На улице они не палятся под камерами, не идиоты. Волокут на стройку, это близко и там нет ни людей, ни камер. Прейз, у тебя такие глаза, страшнее, чем у Соукера.
Бля...
Котлован, сырая грязь, канава.
Несколько огромных бетонных колец, сваи и трубы внавал, отдельно с десяток толстых, скрепленных тугой проволочной связкой. Железо и ржавчина, пахнет кровью, так похоже на кровь.
Сейчас они начнут.
Куинн, кто бы сомневался. Что-то говорит – неужели он думает, что я его слышу? Или слушаю? Меня так же таращит, как в тот единственный раз после метадона, и я такой же отключенный. Он с упоением бьет меня ногами, закованными в тяжелые ботинки. Его обувь я узнаю, наверное, среди тысяч одинаковых. Я выучил все трещинки.
 Вышибать из меня дух еще не надоело? Это адски больно, знаете – ногами по открытым ранам. По старым и новым. Вот вчера, например, вам ведь понравилось жечь меня сигаретами, да, ублюдки? Так прикольно я выл, так классно пахло горелой кожей и волосами... Бойд, конечно, старался вовсю, но подпалить мне губы додумался именно Куинн. А сейчас прикольно бить по ожогам, верно?
Я уже на пределе, чтобы не завыть. Ты это видишь, и тебя от этого прёт. Интересно, я выглядел так же, когда издевался над кем-то? В моей жизни многое бывало. Паленая человеческая кожа у всех пахнет одинаково.
Вру. Неинтересно мне. Совсем. Я и так знаю ответ.

***

Я помню, как это делается – найти жертву и покуражиться вволю при свидетелях и зрителях. Отличный способ доказать свою крутизну. Я Первый, да, смотрите сюда, я крут. Без этого просто не бывает, детка, это улица…
Просто забить, тупо кончить человека парой мощных ударов – так может любой. К пятнадцати я умел растянуть удовольствие.
Жертва... чаще всего ее и искать не надо, она выходила на нас сама.
Ха, не стоило лезть на нашу территорию, пацан. Не стоило идти по нашей улице. Не стоило так наивно и картинно заступаться за совершенно чужих тебе, кретину, девчонок. Не стоило быть домашним – любой уличный почуял бы опасность, не шлялся бы в одиночку, не лез бы к местным и в их дела, да. Это непростительная дурь. В буквальном смысле такое не прощают. А девчонки... это вообще наши шлюшки были, родные-собственные, давно поделенные. Мы просто шутили, играли, довольно жестоко по меркам домашних, но они ушли бы целые. А вот ты...
Не повезло.
Заступник в рыжей куртке кашляет кровью и трогательно просит отпустить. Нафига мне твои часы и те жалкие монеты, что нашлись в испачканном вывернутом кармане?
Не притворяйся, ты давно понял, на кого нарвался. А вот что будет дальше – знаю лишь я.
Мы на заброшенной стройке, тут тебя никто не услышит. Кулаки марать я отучился давно, хотя кровь из рассеченной брови залила твои глаза, нос я тебе сломал, да и по зубам съездил нехило. Чтобы понятнее было. Чтобы разогреться. И еще – это страховка от опознания, ты не видишь наши лица и не запоминаешь их, твое собственное раскрошенное тебя волнует куда сильнее. Ты и тогда толком не успел разглядеть нас – мои рефлексы быстрее. А стройка эта совсем не на нашей земле, напротив, тут чужие копы и свои дела... Даже если выживешь – нас по-любому не найдут.
Куда сподручнее бить чем-нибудь железным, это я усвоил еще из уроков соседа-опекуна, будь он проклят. Например, тем ржавым, побуревшим от крови прутом. Я не первый его хозяин, похоже. Тяжесть в руках приятно согревает. Мы с пацанами очень долго не позволяли себе развлечься, все работа да работа.
Сначала – с ноги по печени, мальчишка скулит и удачно пытается прикрыться от ударов рукой. Прут крошит локтевой сустав на раз-два, и под вопли всей компании я продолжаю наносить удары. Один, второй, третий – колени тоже так прикольно хрустят. Это, наверно, адски больно. Но можно добавить градуса, мои вон аж подались вперед.
Четвертый, пятый удар по тем же местам. Мальчишка уже не скулит и не кричит – он воет, зажмурив глаза и прокусив нафиг губу. Но кого это колышет?
Потом в голову приходит шальная мысль, и через минуту начинает нести паленым. Среди моих курят все. И ни одному не жалко сигареты, чтобы потушить ее об нежную кожу нашей домашней избалованной жертвы. Кому-то и зажигалки не жаль.
Я докурил свою последним, поставил финальную точку на его роже, и парень всхлипнул. Да, глаз теперь вряд ли будет видеть, но это ничего.
А запал мой испарился совсем... и я тогда ушел, так и не закончив. Оставил всё на своего первого помощника и хорошего друга. Он вообще мне всегда приходил на выручку, мы доверяли друг другу на все сто, без этого никак. Одиночки долго не живут в тех краях. Мы с другом плечом к плечу стояли, пока он не погиб, а до того у нас с ним много общего накопилось.

Было время, у нас попёрла черная полоса. На ноги мы встали давно, по району проблем не было, а вот с копами понеслось… они рубили нам все идеи, поджидали в любимых местах, дошло до того, что троих приняли во время налёта на точку, где совсем не планировались такие крупные проблемы.
Копы нас имели. И я задумался, не нагнул ли нас кто свой.
Один парнишка с соседней улицы, такая же босота, как мы, ничем не отличался, серый и никакой, незаметный. Его не гонял никто и в упор не видел. Прокололся мразёныш на ерунде – эсэмэски не научился подтирать, и когда тот самый мой близкий кореш, с которым мы вместе над бедой мозговали, вышиб у тихони телефончик, мы охренели. Это была летопись нашей неудачной жизни на три месяца назад. Подробности и факты. Перезвонив на тот номерочек, куда всё уходило, я услышал автоответчик LAPD.
Мальчишка умолял, в ногах валялся… но мы были злые, а я больше всех. Мы много перепробовали. Он жил двое суток в углу нашего подвала, причем всё хуже и хуже. Пальчики его шаловливые переломали все до одного, зубы вышибли, волосы на башке сожгли, телефон натурально в задницу забили, как он орал… Ночью после первого дня в подвал его мать приходила, искала сынулю-стукача, у нас спрашивала, не знаем ли, где. Кореш рот предателю зажимал, а я отправил ее нахер. Когда она поверила и ушла дальше звать его на улицах, у него сразу слезы ручьем, светлые такие. Понял, что не жилец.
Мы его добивали потом, когда надоел, замесили уже без тормозов, не по-детски. Помню, как подошву в висок ему влепляю, треск.
Я не думал, что этот треск звучит совсем иначе, когда это у тебя трещит.
Тело мы потом вытащили на помойку на задах, а мать на третье утро нашла. Он, оказывается, дышал. Некоторые чертовски живучие. По соседству все знали, что мать с ним вместе в больницу переселилась, а потом они сгинули с района неизвестно куда. Не было б им там у нас никакой жизни. И что там стало с ними, хрен знает.
Да и с тем защитничком в рыжей куртке я тоже так и не узнал, чем всё закончилось. Да мне и сейчас похер.
Потому что я теперь, похоже, резко сменил лагерь. Я тех двоих отлично теперь понял. На своей шкуре.

***

– А теперь приступим к главному...
Куинн шипит мне это на ухо, но так, что слышат все. Вздернул с земли, из месива, что они тут мной развели. С живота у меня обтекает черная жижа. Не брезгуешь прикасаться ко мне? Так по кайфу месть, да? Сука.
Я ж с тобой такого не делал. Ты жил в казарме не хуже других, мы тебя не трогали. Я, выходит, не умею видеть маскирующихся тварей, если они с порога не заявляют себя такими открыто и не принимаются ломать мне кости. Вот потому я так и заканчиваю. Вожак хренов.
Мозги плавятся от боли. В груди бьется сердце. Никто не знает, мне некому признаться, но оно сдает. Я чувствую это по приступам боли всё последнее время. Ну ничего, недолго мучиться осталось. Вы придумали для меня нечто совсем крышесносное, парни.
Чтоб вы сдохли. Разом и при мне. А я станцую на ваших могилах.
И кто меня подготовит к вашему гребаному «главному»? Бойд, конечно, ты.
Кайл держит за плечи, и его захват не жестокий – я не был к тебе жесток, парень, ты помнишь это? – но неумолимый. Да я и так не вывернусь, нет у меня сил, вы всё выпили... Соукер страхует, внимателен и чуток, его взгляд ползет по мне, размечая лучшие куски. А Прейз следит за Бойдом, сдирающим с меня лохмотья повседневки, и гладит через брюки вставший член.
Куинн улыбается.
– Ну что, детка, сегодня ты получишь хороший урок на тему: кто ты теперь, Ретт.
Бросьте, я знаю.
Нет, постойте, нет-нет, хрена с два, я вытряхну эту дурную обреченную херню из мозгов, вспомню, кем был, я буду драться, я не дамся!..
Одного удара хватило, чтобы поперхнуться собственными зубами и поплыть. Соукер, ты нелюдь. Все вы.
Бойд закончил приготовления, они с Кайлом распластали меня на трубах, поперёк, и нет сил даже шевельнуться, но я всё равно дергаюсь, стараюсь приподняться хоть на локтях, может, получится сползти на землю, развернуться, отбиваться ногами...
Безуспешно, второго удара Кайла хватает, чтобы в буквальном смысле отбить желание рыпаться. Точнее, не желание, а саму возможность.
Чёрт, вот уж не думал, что когда-нибудь... я с кем-то… то есть, меня… бля, да что же это такое?!
– Уроды...
На губах пузырится кровь, горло затоплено. Грудь раздирается, и это не только ребра. Я сдохну раньше, чем вы начнете, я вас кину…
– Как грубо, малыш. – Хриплый смешок Куинна, после него – гогот остальных. – А вот ты очень даже ничего.
Злые руки, дерзкие пальцы... дьявол, за что?! Неужели я заслужил?.. Мнут, крутят, кожу на мошонке дернули так, что я, кажется, заорал.
– По крайней мере, сзади, – опять ржут.
Суки, я бы перегрыз всем вам горло, если б мог.
Голову мне почти вывернули, припечатали щекой к железу, и даже видно, какие у Прейза пьяные глаза. Как он буквально облизывается.
Ты хотел меня, сука, ты лип ко мне, ублюдок, извращенец... Прижимается, уже спустил брюки, трется членом мне в бедро, какая гадость…
Бойд смеется, как сумасшедший. Его хихиканье – пилой по горлу. Куинн отталкивает невменяемого Прейза:
– Отвали, я его распечатаю.
Но тот не хочет отпускать меня, уже почти пристроился, я уже чуть ли не чую его член задом. Прейз хрипит:
– Дай я... сперва дерьма много, ты второй пойдешь, тебе ж лучше!
Хлесткий звук – и на секунду меня держит только Кайл спереди. Но не стоит надеяться, это ничего не меняет.
– Сказал – отвали, мразь! Ты больной... слюни подбери.
Кайл смеется:
– Мне оставьте.
А Соукер обходит трубы, присоединяется к Кайлу по эту сторону. Я не вижу, но чую его затылком... В ушах звенит. Это страх? Я так не боялся с детства.
Эти суки, кажется, всё же разобрались между собой, потому что на меня наваливается тяжелое тело, и издевка в голосе Куинна режет по живому:
– Ну что, сучка, как насчёт расстаться с невинностью? А, ****ь? Ты готова? Тебе достаточно романтики? – Снова хохот.
Они под кайфом?.. Нет, они пьяные в улёт именно от того, что творят со мной. Хуже некуда, значит, они не протрезвеют, пока не… Да, я, похоже, не переживу сегодняшний романтический вечер.
И это даже неплохо.
Член Куинна таранит себе путь. Боль просто ошеломляющая, на всё тело сразу, как кипятком окатили… я знаком с болью давно и близко, что мне только не ломали и не отбивали, последние месяцы вообще вне конкурса, но – это…
 – Пусти, тварь ебучая, ненавижу тебя! Да чтоб ты!..
На приказ не похоже, но я так не хочу, чтобы это звучало мольбой. Кайл морщится, потому что на него летят мелкие алые брызги из моего рта.
– Уберите нахуй руки, подонки!
– Нехорошо так грубить. – Меня почти выворачивает от этого голоса. Всё мое тело есть один голый нерв. Куинн издевательски отвешивает мне смачный шлепок. – Тебя нужно наказать.
Не успеваю ответить. Он врывается в меня до упора.
Больно. Больно до яркой слепоты. Даже пуля не дает такого, это медленно и тщательно рвется моя плоть… Бля, как же больно!
Плевать, что задыхающийся крик доставляет им дополнительное удовольствие. Плевать. Есть только я – и эта боль.
Куинн, сдавленно постанывая, начинает двигаться во мне.
Четыре, пять.
Я зачем-то считаю толчки. Ну зачем?
Семь.
Я схожу с ума. Куинн одной рукой впивается мне в волосы. Трахает уже свободно, с оттягом, беспощадно и всласть.
Десять.
Труба жестоко вминается мне в живот, а те ребра, что уже были с трещинами, хрустят.
Двенадцать.
Он ускоряется, кровь бьется у меня в висках, течет по языку, подбородку и бедрам, четырнадцать, ритм учащается, семнадцать, зад немеет, боль при этом не ослабевает, но уходит внутрь, восемнадцать, вглубь, она штырем прошивает меня всего.
На девятнадцатом Куинн втискивается мне в кишки, замирает и пару секунд самозабвенно рычит от кайфа.
Больнее всего, оказывается, когда он вынимает. Рывком, еще не опавший член – и меня вывертывает следом, кишку наружу, я не знал, что так бывает... невероятные ощущения. Кажется, захлебываюсь слезами.

Так воняет. От меня, от них, от всего этого – тягучие капли плюхаются у меня перед носом на трубу, это Бойд не удержался и спустил вхолостую от одного зрелища. До лица мне не достало, но запах, вид… И меня тошнит, выворачивает вдобавок чем-то едким и тухлым. От омерзения к себе.
Бойд не прекращает хихикать, как заведенный, натирает себе член по новой. Он не намерен меня упускать.
– Оп-па, и отовсюду течет!
Кайл хмыкает, отзывается:
– Он не обоссался до комплекта? Ну дает...
Куинн матерится, обтирается остатками моей одежды.
– Бля, и правда, дерьма-то... Прейз, теперь ты.
Тот поспешно встает на место Куинна, и я больше не вижу глаза этой мрази. Он почти гладит, почти нежно вправляет мне кишки обратно, проводит по воспаленному ободку растраханной дыры, немного убирает кровь и грязь, обтерев пальцы мне об спину и бедро. Готовится, смакует, и как же мне хочется накормить этой грязью его и почуять вкус его крови!
– Сейчас-сейчас, тебе еще и понравится, – шепчет он, наклонившись, и трется, водит скользкой от смазки или куинновой спермы головкой по моим чудесным новым ранам. – Вот увидишь, Ретт.
Прейз больше.
Истерзанный Куинном зад обожгло болью хлеще, чем до этого. Там еще осталось, что рвать? Я уже не могу кричать, только негромко выть содранным горлом.
Когда же это прекратится? Как же я устал. Хуже им ничего не придумать – тогда быстрее и закончим с этим.
Но я, кажется, ошибся в очередной раз.
По эту сторону труб Соукер отталкивает Кайла.
– А ну отвали, я тут сам.
На затылке его мощная пятерня, голову вверх и назад – горло же треснет... задыхаюсь, воздух не пролезает.
– Бля, воняет от него... сблеванул, сосунок, не удержался.
У меня на губах кровь пополам с горечью пустого желудка, а теперь еще и тошнотворный вкус Соукера. Его темный, длинный и загнутый член срывает ожоговые корки, давит, лезет между зубов, а я даже не могу их стиснуть, он ведь так загнул мне голову, что затылок касается лопаток, а челюсть сама по себе идет вниз.
– Раз сосунок – так соси.
И, вопреки своим словам, он тут же вбивается мне в глотку так, будто хочет достать до желудка. Сосать я не могу при всем отсутствии желания, на мой рот Соукеру вообще похер, его волнует, как далеко он промерит меня с этого края, а рвотный рефлекс, бьющий мое тело судорогами, им с Прейзом вполне на руку.
Меня даже особенно не держат. Просто меня дергает вперед-назад. Прейз-Соукер. Прейз-Соукер. Не могу дышать. Могу думать только о боли. Мутнеет в глазах.
Неужели я всё-таки отрублюсь и обломаю им половину кайфа?
– Полегче там! – рыкает откуда-то сбоку Куинн. – Не доконайте этого раньше времени, тут еще полно желающих.
С-сученыш. Заботится о своих преданных людях. Как бы кого не обделить.
Соукер с явным неудовольствием замедляется, вытаскивает вонючий член – я отзываюсь жутким задышливым хрипом, словно вынырнув, наконец, с большой глубины. Сзади с влажным чмоком из меня выходит Прейз. Я и не заметил, что он кончил, надо же.
Но отвлекаться мне не дают – Соукер, срывая злость, бьет меня по лицу, хватает за волосы так, что я не сдерживаю беззвучного вопля. Резким движением надорвав мне уголок рта, тычет склизким теплым хером:
– Соси теперь губками. Только попро…

***

Что-то меняется.
Тихо вдруг, и Бойд с Кайлом не торопятся, и Соукер замирает, только вырванные им волосы медленно осыпаются с его ладони мне на щеку. Это такое нежное и отвратительно ласковое прикосновение в этой странной тишине.
Позади – тихий треск. Такой мягкий, телесный, живой и влажный – не ветка и не пластик. Кость или позвонок.
И звук оседающего тела. Шелест одежды, глухой чавкающий стук о мягкую землю. Грязное месиво котлована попробовал на вкус кто-то еще?
Чей-то голос, чужой, не из моей любимейшей пятерки, но штормящим сознанием ловится в нем что-то смутно знакомое:
– Тв-вари.
В этом голосе ярость, спокойная, простая и чистая, как лезвие.


Меня больше никто не держит, вокруг смутное движение, свист воздуха, рядом с лицом проносится что-то массивное – это Кайл и Соукер перемахнули туда, где началось незапланированное. Я мало что вижу, глаза залиты кровью и муть отшибленных мозгов туманит сознание, но адреналин дает короткую вспышку энергии, которую я трачу на то, чтобы резко повернуться… Это я себе польстил, конечно. Никакой быстроты, мне удается только сползти немного и чуть изменить себе обзор.
Что там? Патруль? Или еще один? Кто?
Кому еще повезло насладиться зрелищем растерзанного меня?
Но там – нечто неясное, вихрь и мельтешение, стоны, рычание и стук черепов о твердое. Там не патрульные, никогда не ходившие поодиночке, там одна схватка, один центр, от которого одно за другим, по очереди, отделяются тела. Изломанные, воющие, согнувшиеся, затихающие еще в падении, …мертвые?
Короткий хрип Куинна – голос этой мрази я и под землей узнаю. К моей шоковой панике приплетается дикая, нечеловеческая радость. Здоровые так не звучат. Так хрипят те, кого душат.
Хруст, крик... до меня, кажется, долетают теплые брызги. Я ощущаю их саднящей кожей, знаю, какого они цвета, хоть и не вижу. Это как лечебная мазь с обезболивающим эффектом. Там, где по моей спине и бедрам стекает это вязкое, боль утихает.
Кто бы там ни был – я благодарен. Хотя лучше бы сам, но... теперь можно сдохнуть спокойно.
Глухой удар чьего-то тела о трубы, меня аж тряхнуло.
И тишина воцаряется где-то секунд на десять. А потом – шаги.
Ко мне.
О, господи... я прямо ощущаю взгляд. Сам через слепленные всякой мерзостью ресницы вижу лишь ноги ниже колен. Это не офицер, не секьюрити – курсант. Ботинки стандартные. Я инстинктивно группируюсь, то есть, кажется, мое тело пытается сгруппироваться, что-то во мне ждет резкого удара этим ботинком в грудь, живот или лицо. Так всегда и бывает. Подошвой в висок…
Но он просто подходит. Наклоняется.
За плечо – и я ору, потому что дико больно. Не знаю, что с моим телом, но я сломан, кажется, весь. Горячая, рвущая волна пронеслась по мне, расплющила катком, не сразу удалось продышаться и разлепить глаза, но я знал, пока хватал колючий воздух, что он не ударил меня и даже не рванул, а помог развернуться и сесть на прохладную землю спиной к проклятым трубам.
Первое, что я увидел – тела. Их тела.
Пустые глаза Соукера, его окровавленный вмятый ударом пах, где всё как-то под совсем неправильным углом…
Перекрученные конечности Куинна, неосознанные скребущие движения его расплющенных пальцев, его пузырящееся вскрытое горло и неестественный горб между лопаток, вставший домиком хребет.
Проломленный череп Бойда, текущая струйкой слюна и закатившийся левый глаз, у которого справа пары нет, вытекла.
Поникший Кайл, насаженный спиной на торчащий из трубы в паре метров от меня отвод трехдюймового диаметра.
Прейза я узнал только по исключению, потому что у того тела не осталось лица, но, несмотря на это, оно шумно клокотало дырой посередине и беспрестанно трогало раздвоенным языком косые осколки зубов на нижней челюсти.
Это… лучше того, что я хотел бы с ними сделать. Это я, наверное, умер, и мне глючится в красках жадная мечта о мести. Я едва смог отвести взгляд от них. Там же, по центру картины, стоял один живой.
О, боже.
Хуже всего мне стало сейчас, когда всё вроде бы кончилось, потому что всё только началось. Хуже, чем когда я был растянут на трубах и меня дергало взад-вперед. Перемолотая кисть нестерпимо заныла, забив этим дергающим тоном всё остальное. И до дикости страшно.
Бывший элитник. Мой палач.
Дэлмор.
Он всё-таки пришел по мою душу.
Это точно конец.
Сирена внутри ввинчивается в мозги, самая жуткая тревога сработала, как будто мне мало на сегодня! Со стороны судьбы просто подло. Нестерпимо хочется потерять сознание, только чтобы не чувствовать эту беспомощность, этот леденящий ужас. Чтобы не видеть его.
Но я вижу. Не могу двинуться, не могу сбежать, не могу сопротивляться, не могу закрыться, не могу отвернуться. Если смерть здесь, и нет шансов, то остается только смотреть в ее серые глаза.
Дэлмор тяжело дышит, по инерции сжимает грязные кулаки. Он, кажется, еще не отошел от этого всего, и он на взводе.
Он страшный. Но не так, как в последний вечер, когда я еще был Реттом Глайсоном, а не дерьмом. Тогда Дэлмор был невозмутим. Казалось, он даже не особо сосредотачивался на том, что делал, на атаках парней-штрафников, он скучающе отмахивался от нас простыми и экономными ударами, после которых никто не смог подняться. А когда он, поймав меня на замахе, уничтожал мою правую руку, он даже не поменялся в лице. Не раздраженный, не злой, не распаленный – нормальный. Ему в порядке вещей. Ему далеко-о не впервые. Ему привычно до степени «никак». Это так странно было…
Он развлекался. Он негромко сказал мне, хотя я едва слышал его за собственным воплем: «Зря ты сходу полез. Надо было хоть пообщаться. А вот в таком стиле, парень, со мной не прокатит».
К тому моменту до меня уже вполне дошло. С тех пор я и помню его голос.
Он так сдержанно прикололся, кроша мне руку, которую я на него поднял. Хотя мог бы раскрошить мне и позвоночник. Я вообще теперь ясно вижу, на что он в принципе способен.
Сейчас же он в бешенстве. Его равнодушие осталось там, наверху, в казарме, в классах и на дорогах Мидлтона, а в ночном котловане он ожил и показал свое настоящее лицо. Те пятеро видели, и это было последним для них зрелищем.
А теперь я.
И мне хочется молиться, хотя не знаю, кому и как, чтобы его ярость обрушилась на меня по возможности резко и сразу. Да, я хочу умереть, мне незачем больше жить... таким. Но я хочу умереть по возможности быстро. Может же быть у человека небольшая мечта? А как умеет убивать Дэлмор – я уже точно знаю.
Пятеро истерзанных мертвецов за его спиной еще вполне дышат, они в процессе. Я давно уже в процессе, очень давно. А почему я – следующий за ними, у меня вопроса даже не возникает. Какой же еще?
Я уже умер в этом котловане, осталось перестать дышать.


Он стоит надо мной – и вдруг протягивает руку. Открытую ладонь.
 – Ретт... Встать сможешь?
Сбоящее сердце пропускает несколько ударов.
Первым всплеском реакции – ни за что я не дам тебе руки, убийца! У меня одна осталась. И ее тебе?
Потом – ему непременно надо, чтобы я стоял? Пока он мной будет заниматься?
И он даже готов помочь мне подняться?
И он вообще помнит мое имя? Чего это он со мной так… в «К» вообще далеко не все знают его голос, потому что мы ему глубоко похер, а тут я ему, видите ли, с какого-то перепугу вдруг – Ретт?
Внезапно стало смешно. Понятно, что истерю, как последняя девка, но смешно же! Всё, что ни возьми, уржаться можно… Штаны в клочья, задница тоже, течет по бедрам жидкое дерьмо пополам с чужой спермой. Ретт, до чего ты докатился? А Дэлмору всё видно – пятно крови подо мной, потеки блевотины, засыхающие на подбородке, меня всего целиком, такого интересного, кашляющего страшным смехом – и от этого еще забавнее, прямо до смерти.
Его лицо в тумане неправильной ночи резко приближается.
– Ретт.
Я больше не ржу, заткнулся на полувсхлипе. Его глаза странно мерцают, но злобы там больше нет. Как и того отстраненного равнодушия. Он вообще нечитаемый, усталость какая-то, досада… Я даже близко не понимаю, что это значит, мозги сдаются. Ну, хоть одно прекрасно – он не смотрит на меня так, как Прейз.
Вот это было бы охеренно весело. Но для этого он слегка припоздал, меня уже как бы распечатали и неаккуратно надорвали… Нет, он явно не соблазнился на меня, распяленного на трубах.
Он их всех покосил, а меня не трогает? Я что – не шестой?
Если не мордовать меня и не трахать, то что же еще можно со мной делать? Предлагать мне помочь подняться? Ха, с ума сошел... Дурная булькающая истерика сейчас опять прорвется, я даже ответить не могу. Надеяться на что-то такое от Дэлмора... дьявол, меня уже не спасти. Хотя от Дэлмора можно ожидать что угодно. Он самый не человек из всех чудовищ, которых я в жизни знал.
– Ретт, ты вообще... меня слышишь?
Руку мне на плечо – от прикосновения я почему-то даже не вздрагиваю. Меня по-всякому сегодня трогали. Да как тебе не противно, элитник, дотрагиваться до меня, растерзанного твоими шакалами, пущенного по кругу?
Не понимаю, за что ты наказал этих подонков. За меня? Да я скорее поверю в то, что травля мне приснилась. Всё здесь наверняка происходит с твоего высочайшего позволения, эти шавки боятся и шаг ступить без него. Куинн ни за что не пошел бы против твоей воли, никогда, он осторожный… Но ты же со мной всё позволил. Ты начал и показал, что можно. Они подхватили – и вдруг промахнулись?
А кисть ноет ужасно... к смене, бля, погоды.
Ты продолжаешь теребить меня, но только я уже не слышу. Что тебе надо?
Я…
Вот он. Долгожданный обморок. Земля подо мной дрогнула и ушла вниз, перед глазами маячит лицо элитника, нутро плавится от боли. И я, наконец-то, отключаюсь.

***

...И захлебываюсь.
Не кровью, не слезами, не спермой... Водой? Теплой, почти горячей, то, что надо... откуда?
Да я в душевой! Знакомо... трещины на посеревшем, истертом босыми ногами полу, сколотая плитка, помню-помню, как же, это Куинн моим подбородком.
Бля.
Охолонуло, аж кипятком показалось. Ой, мать вашу, не надо... всё это неправда? Ну пожалуйста… Как я не люблю приходить в себя после шокового отруба, как погано вспоминать причины. Но в этот раз всё за гранью. Причины просто… просто… не помещаются во мне и выплескиваются мучительным спазмом холостой тошноты.
Ничего не могу из себя вытолкнуть, потому что засело намертво и навсегда.
Проклятье…
Раз не повезло сдохнуть, приходится осознать себя – голый, грязный до кошмара, лежу скрюченный на полу под струями, и где они бьют в меня, там чистые онемевшие островки. Давно лежу. Давно бьют.
До чего же больно не то что двигаться, а даже думать о том, чтобы хоть немного напрячься... Пусто. Душевая в казарме корпуса «К» просторная, гулкая и всегда холодная. Никого. Не увидят, не издевнутся, не помогут... да кто мне поможет?
А воду я сам не включил бы.
Я стоять-то не могу, не то что дотянуться до рычага. Не то что добраться досюда от котлована. Руки ходуном ходят, как я отмоюсь? Да никак.
Нет, нас учили действовать через «не могу», как пригодилось, кто б знал! Целый подвиг – на колени по стенке, утвердиться, прижаться лбом и отдышаться, успокоить мельтешню искр под зажмуренными веками. Напор воды довольно сильный, струи колошматят по телу, не дают улететь в отключку, делают за меня почти всю работу.
Всю грязную работу, очень грязную… бля, только не надо мне опять ржать. Хватит. Не смешно.
Когда начинают неметь плечи, приходится начать собираться вставать.
Больно.
Очень.
Очень больно. Это всё, о чем я мог думать неизвестно сколько времени. Чуть не захлебнулся, потому что в разинутый в немом крике рот текло сверху. Я как будто переломлен пополам и тщательно раскромсан изнутри.
Нет, надо хоть за что-то держаться... уцепиться...
Сбылось. Я сумел. Стою на скользкой плитке в быстро леденеющей луже. Холодно, сквозняк, по мне еще течет. Знаю, что по лицу – солёное, а по ногам сзади – розовое… серые разводы на полу. Как же мне плохо.
На правой руке пластиковая повязка-шина давно отсырела, хоть и особая, типа, для полевых условий. Воняет… сдеру потом. Ха, как будто у меня есть это «потом». Меня бы вывернуло еще разок, да нечем. Всё осталось там, на стройке.
Я там остался. Весь, какой был, какой дожил, дотянул – весь там.
Тут – никто.
– Ретт.
…И еще Дэлмор.
Его голос я узнаю теперь безошибочно. На этот раз у меня выходит развернуться и не закричать, но, если честно, я вообще онемел.
Не смотрит, глаза отвел – ну кто ж на мне теперь взгляд-то остановит, я и такого не достоин. Но он пришел, и я совсем-совсем не знаю, что он будет делать.
Зачем он притащил меня сюда? Он, больше некому. Не побрезговал. Впрочем, Дэлмор тут, на этой гребаной базе, наверное, единственный, кого не колышет мой статус. Ему было похер, что я был Первым, неужели ему и сейчас до лампочки, что я никто?
– Держи.
Что?
У него в руке тонкая аккуратная стопка чистой повседневки. Серо-зеленая ткань напитывается сыростью, на нее летят мельчайшие капельки. Своей запаски у меня давно нет, у меня вообще не осталось ничего своего, Дэлмор когда-то скинул вещи на пол из тумбочки, а Куинн оттащил в утилизатор… У меня, если на то пошло, в принципе больше нет никакой одежды после сегодняшних событий.
Он делится со мной – своим?
Наверное, в моих глазах слишком явный ужас. Я боюсь его никак не меньше, а то и сильнее. Раньше я представлял себе, чего от него ждать, и боялся этого, теперь же я вообще нихера не понимаю.
И что ж ты меня тогда не убил, элитник! До чего ж мне было бы проще. Зачем спас? Какого чёрта появился в моей жизни?! Какого чёрта ты ее разрушил?! И во что ты со мной играешь теперь, тварь?
– Ретт, иди сюда и одевайся.
Не-ет уж, не пойду я к тебе, не хочу! Прозрачная завеса горячих струек – неважная защита, но уж лучше за ней побуду… вдруг ты постремаешься мокнуть из-за меня и оставишь в покое? Идиотский смех снова начинает царапать мне горло.
Сволочь. Он нажал на рычаг и уничтожил мою призрачную защиту. Делает шаг ко мне, и сравнительно несильная боль в щеке, тем не менее, неплохо отрезвляет.
– Успокойся.
Он опять до меня дотронулся. Он ударил сейчас, но это не так, как Куинн. Это чтобы я очнулся, перестал трястись в стылой душевой и стал немного больше похож на человека.
Что. Ему. Надо. От меня?! От опущенного?!
– З-зачем т-ты?.. – немые уродливые слова путаются хуже мыслей. Что тут нахер происходит?
Он придвигается вплотную – мне страшно до окончательного закаменения. Но больше не бьет.
Больными губами мало наговоришь, дрожащими руками не оденешься. Он понял, что толку от меня ноль. Я не пригоден ни для чего.
– Твою ж мать, еще на вопросы его хватает… – бормочет он, но его раздражение не похоже на смертоносное.
Сам разворачивает футболку, проталкивает через голову, одергивает на мне… руку больную – так аккуратно. Я плыву в дурном сне. Не бывает такого. Матерясь, толкает комок штанов мне в живот – недостаточно сильно, чтоб я потерял сознание от боли. Я шарахнулся, ну, насколько смог, но его движение закончилось в миллиметре от кожи.
– А ну сам!
Да… сейчас… я сам… конечно…
Стена вдруг разворачивается самостоятельно и бьет меня по лицу. Плашмя по щеке. Не понимаю, что это еще за штучки, но стена ползет вверх… или это я вниз. Хрень какая… но хоть со штанами вроде успел справиться.
Смотрю на него снизу вверх – он почему-то снова отводит взгляд.
– Пошли.
Да хоть побежали. Запросто. Вот отлипну от этой долбаной стенки, и мы куда-нибудь с Дэлмором пойдем. Вместе.
Тело окончательно забило мне подчиняться, он что, не понимает? Ему надо объяснить? Я закрываю глаза.
И всё.

Как бы не так.
Размечтался. Нет, не всё. Меня подхватывают, вздергивают вверх. Уверенно, но не грубо. Болью прошивает, не без этого, но могло быть куда хуже. Он умеет причинять боль куда успешнее. Сейчас у него нет такой цели. Чёрт-те что.
Ноги не слушаются, но мы уже почти на пороге. Мы.
Над ухом слегка раздраженный вздох:
– Да не дрожи ты... Я ничего тебе не сделаю.
Не дрожи? А я что – ?.. Прислушиваюсь к себе. И точно. Еще того хуже, оказывается, Дэлмор подставил мне плечо, а я помимо своей воли вцепился в его рукав. Держит меня почти на весу, причем так, что не задевает ран, а это еще поискать надо на мне такое место, где их нет…
Меня трясет, до ужаса противны чужие руки на теле... но сдается мне, что руки Дэлмора – не самый худший вариант. Неужели я так хорошо приложился головой? Или это шок?
Дальше – кадры. Странного, жестокого, сумасшедшего фильма про меня со мной в главной роли.
Раз. Полутемная казарма, тени по углам, меня протаскивает по проходу… Два. Койка, моя старая, родная, самая удобная. С нее согнал этот, когда пришел и убил во мне всё, чем я гордился. А теперь сидит передо мной и копается в своей – моей – тумбочке… Что у него там? Три. Там бренди. Уже не там, уже здесь, у меня. В руке, и когда я тупо уставился на это зрелище, в ухо прошипели:
– Пей, идиот. Всё, залпом.
Как скажешь. Я подчинюсь, я сделаю так, как ты скажешь… меня-то больше нет. То, что осталось, будет тебя слушаться, Дэлмор.
Бренди – кстати. Помогает не замечать стягивающиеся ко мне тени и не думать, на что именно тени жадно уставились, как им смешно и интересно… Дэлмор тоже обращает внимание на эти тени, хотя они его не колышут. А меня должны? А, к чёрту. Спиртное обжигает исстрадавшееся горло и нутро. Со стороны, наверное, это реально прикольное зрелище. Присосавшийся к бутылке раздавленный изгой.
Чем больше жидкости перемещается в меня, тем сильнее расплывается всё перед глазами, тем прозрачнее становятся тени. И просыпаются воспоминания, которые мне до сих пор хватало силы воли загнать поглубже.
Я...
Бля, этот позорный всхлип – мой? Да пошли все нахер! Как же мне паршиво, кто бы знал... Даже не мне, моим останкам. Нет, знать бы, что меня ждет в этом долбаном Мидлтоне – да я б ушел в газовую камеру с парнями и твердо захлопнул за собой дверь.
Нет, урыть меня и скинуть – я, если напрячься, понять могу, сам Куинна прогасил в свое время, и не его одного. Тут понятно всё: звериный закон, за кем сила, тот и прав, это нормально. Новичок оказался не в пример сильнее – что ж, ненавижу, но по-ни-ма-ю… Нет, вот так на раздавленном вызвериться – тоже ясно. Гадко, жутко, что раздавили именно меня, но – суки, я не очень сильно удивлен.
Но! Вот так всё сразу и на мне… вот это непереносимо. Больно дышать, больно зажмуриваться, когда глаза жжет, больно сидеть, больно жить. Лбом стукнулся – об колени свои, хорошо, что рот искривленный никто не видит… я кричу – неужели вы меня не слышите?! Я ведь так ору, весь я…
Когда кричит никто – никто не слышит.
Кровать едва заметно выгнулась – надо мной возвысился Дэлмор. Он что, встал? А до того сидел рядом и смотрел, как я, наряженный в его шмотки, взахлеб давлюсь его бухлом?
Со мной – рядом?
А теперь ему надоело, до него дошло, что за дурь он творит и с кем возится, вся эта нереальная херня закончилась, и последует расплата? У меня по-прежнему кровит всё, что только можно, впитывается в ткань, пятна видно всем, я весь грязный, весь… мне тошно думать о том, чтоб встать и глянуть под себя, на его постель… лучше сдохну, не разгибаясь.
Но Дэлмора заинтересовал не я, а те, кто глазел со своих коек и от стенок на невиданное зрелище. Нет, в казарме штрафного корпуса бывали пьянки, бывали драки, шатались измордованные, хреново тут бывало каждому, и не один раз… Но сегодня особый случай.
Никто не понимает, что Дэлмор во мне нашел.
У него самого чутье на падаль? Только он не добивает, как Куинн, он…
Дэлмор наверняка оглядел казарму, сканируя все объекты в тускло освещенном помещении, потому что его ровный голос прошелся по кругу и отозвался в каждом углу:
– Вон отсюда. Все. До утра чтоб духу не было.
Это не приказ, как от ублюдков-офицеров и инструкторов – это холодная неумолимая данность, назначенная к немедленному исполнению.
И тени заметались. Не знаю, сколько времени прошло, но почти сразу же я почуял, что стало не то чтобы легче… давление любопытных взглядов исчезло. Тишина из насыщенной шепотками превратилась в пустую и спокойную. Он распорядился, и ему подчинились, его слово сработало надежнее официальных запретов шататься ночью по базе.
Стоп… тишина мне показалась спокойной? С каких пор мне спокойно рядом с ним?
Дэлмор, мой персональный изверг, так надежно когда-то испортивший мне жизнь, вдруг резко стал ближе. Слишком близко. Причем как-то странно ниже, чем я на койке. Не могу открыть глаза, но… А он, оказывается, теплый. Или это я ледяной? Во всяком случае, у меня ощущение, что живое, человеческое присутствие здесь, в громадном помещении, мерцает не надо мной сидящим, а прямо перед.
Я не могу уйти от его взгляда. Некуда деваться. Кожей ловится. Его прикосновение уже не удивляет. Легкий нажим заставляет меня приподнять голову, и, если честно, похер, что он увидит мое мокрое, искаженное болью лицо. Он меня и не таким видел.
Но я ни за что не распрямился бы, будь здесь еще хоть одна живая душа.
Зачем ты заставляешь меня смотреть на тебя в упор?
За что? Это больно. Ты ведь знаешь, что это просто невыносимо. Я ведь уже мертв, зачем? Раньше надо было… пообщаться. А, чего там, не в этом мире. Не срослось.
И что теперь?
Удивительно.
В твоих глазах – не равнодушная сталь. Да, я пьяный, да не то слово, я отравлен нахер после того, как глотал залпом тяжелое дорогое спиртное, у меня пара минут до отруба, вряд ли я нормально фильтрую реальность… но я готов поклясться, что вижу отблеск… чего?
Сочувствия. Вины. Раскаяния. Что за бред?
Зачем это такому дьяволу, как ты? Я бы не стал. Никогда не стал бы смотреть в глаза жертве после такого. Я никогда и не смотрел в глаза своим жертвам. И не считал их жертвами. Слабее – значит, заслужили. Прогнись или умри – закон стаи. Этот закон применим и ко мне, мать вашу, я так прогнулся…
Я думал, что я сильный, Дэлмор. До того, как всё это на меня свалилось. Думал, что всегда буду сверху. Не вышло, а? Горько.
Но сейчас я смотрю на тебя сверху вниз.
Кажется, меня всё еще трясет. Так, что стучат зубы. Вокруг тишина, она давит на уши, а сердце заходится в безумном стуке. Бешеный темп, выброс чего-то там… не помню. Да и какая теперь разница.
Дэлмор упирается коленями в пол, ладонями – по обе стороны от меня, смотрит снизу вверх, и его это явно не напрягает.
Что тебе от меня нужно, что?! Неужели из того ада, что в котловане, меня перебросило в другой, где я лицом к лицу с тобой, элитник?! Это ведь ты виноват. Это ты убил мне руку и вытолкнул на ту сторону. Ты привел меня в котлован, разве нет?!
Или я прогнил еще раньше и виноват сам? Когда выжил вопреки...
Я не знаю ответов. А твои губы размыкаются, и ты что-то говоришь. Что-то такое, чего я никак не ожидал услышать. От тебя. От других.
В этой жизни.
Ты говоришь:
– Прости.
И в твоем голосе нет ни притворства, ни лжи. Нет рисовки, но есть… боль. Я уверен. Я ведь уличный, у меня хорошее чутье, и оно слышит в коротком слове правду. Ты просишь прощения за себя? Но ты действовал по волчьему, по нашему закону, я всегда понимал. Тогда – за них? Но ты не стал моим шестым и не сделал меня своим шестым, я это помню.
Перед глазами мутнеет окончательно, кто-то выключил луну, или что там вообще было.
Дэлмор извинился. Передо мной.
Да не за что ему. Я сам виноват.
Чуть светящиеся в темноте глаза Дэлмора тоже кто-то выключает, и я куда-то лечу… Но теряю сознание прежде, чем встречаюсь с полом. Или чьи-то руки, схватившие меня за плечи, не померещились?
В любом случае, к чёрту всё и всех.
Я не хочу больше просыпаться.



*** 2 ***


Шум.
Свет.
Белый потолок – опять. Это не казарма, это не угол в коридоре, это даже не туалет. Тут я очнулся без правой руки. Помню. Переломные моменты осознаются именно здесь... история повторяется. Не хочу больше сюда. В следующий раз медчасть Мидлтона может превратиться в морг, а белый потолок оказаться туннелем, в конце которого тот самый свет. Чудо, что в этот раз не так закончилось.
Перелом. Тогда рука. Сейчас – жизнь.
Интересно, сколько прошло времени? Плюс к ненавистной белизне стен из окна бьет вообще непереносимое солнце. Много, значит. Там, снаружи, обычный шум базы, гудки и тяжелые машины, дурацкие речевки молодняка… А тут я. Весь такой… слов нет. Тошнит. И никому дела нет. И пошли все к дьяволу. Я на славу напаниковался ночью, нажалел себя тоже на всю катушку, а сейчас как-то тупо всё… вот реально почти похер. Давит просто, и дышать не особо хочется, а так – это утро вроде уже и не для меня.
Единственное, что едва-едва плеснулось теплом – те отморозки явно еще меньше радуются жизни. Так и стоит перед глазами картина в котловане. Я бы такое на стенку повесил. Ну, или на крышку гроба изнутри, полюбоваться напоследок. Да, ребятки отлично вляпались, туннель со светом по ним по-любому плачет, если они еще не там, а я, в сравнении, вполне ничего. То есть тело мое. Об остальном нет разговора.
Болит уже не так сильно, почти не болит вообще – наверняка меня обкололи и залатали, здешний врач свое дело знает. Горло вот только саднит ужасно, сорвал напрочь. Ребра стянули, весь в бинтах, правую руку по новой переделали, особо впечатляющие раны зашиты, губа вот порванная… Соукером… и – там…
Чёртов белый потолок. Глаза режет от него адски.
Ничего, Соукер больше в жизни никому не присунет полуоторванным хером, Прейз в котловане превратился в отменного красавчика, а уж Куинн… Поделом. Всем вам. Кайлу и Бойду тоже, хоть им двоим совсем ничего даже не обломилось, заодно под раздачу встали, а остальные – парни, я надеюсь, оно того стоило.
Отомщен. Пусть и не своими руками. Отлично – про такое приятно знать, когда туннель маячит в пределах вероятного будущего. Можно было Паркеру так и не стараться.
Шум перерастает во вполне различимые голоса.
Врач и …чёрт побери, опять и снова Дэлмор!
Проклятье, он – это последнее, что я стабильно запоминаю перед отрубом, и с него же всё, как правило, возобновляется, только в другом месте. Такие штучки настораживают до предела.
Пока я тут в смотровой любуюсь белым потолком, в соседнем кабинете, за приоткрытой матовой дверью, происходит нечто, касающееся меня впрямую, раз уж мое имя звучит так часто. У этих двоих там крайне необычный разговор.
Дэлмор не стоял навытяжку перед медофицером, как надо, Дэлмора вообще невозможно представить в этой позе… Мне, наверное, влили что-нибудь очень прикольное, раз я принялся как-то там его себе представлять, но у меня есть оправдание – он в последнее насыщенное всякой херней время постоянно торчит рядом. И думать о нем и о том, что он делает, тяжело, конечно, но как-то легче, чем о себе и обо всем остальном.
Паркер начинал тоном инструкций. Он сначала отстраненно ознакомил курсанта корпуса «К» с выдержкой из свода правил Мидлтона, потрясая какими-то бумажками, потом раздраженно реагировал на слабо различимые рубленые фразы, периодически порываясь указать Дэлмору на дверь, а тот не сдавался и настаивал на своем. К концу они уже прошли стадию взаимных криков, тени за матовым стеклом выглядели удивительно – Дэлмор нависал над свалившимся на стул Паркером, шипел что-то чуть ли не с угрозой, прорычал сквозь зубы последний довод и треснул кулаком по стопке документов. Паркер вздрогнул, выставил ладони вперед жестом капитуляции.
Дэлмор удовлетворенно выпрямился, не без презрения отвернулся от прифигевшего врача, уверенно направился к двери в мою смотровую.
Что ему надо?! По какому праву он орал на медофицера и чего это он от него в результате добился? Права на мое тело? Покореженное и пользованное, наспех починенное, еще пьяное наутро после адовой ночки?
Дэлмор на пороге. Странноватый, резко сразу не такой, как с Паркером, сдержанный. На его темной майке еще полно моей крови, а на штанах грязь с той стройки. Ну да, ему же не во что переодеться.
Он подходит.
Я сейчас всё узнаю.
В двух шагах от постели, с которой меня никто не сдвинет и домкратом, замирает, словно что-то для него тут не так просто… Меня продолжает крыть, бренди еще не отпустил, или анальгетики поверх дают такой эффект? Дико не по себе.
Он резковато сует руки в карманы, бросает сквозь зубы:
– Привет. Вернулся?
И как на это реагировать?
Гроза штрафного корпуса со мной здоровается. Офигеть. Да он и не только… мать его, я и так висну от лекарств, а тут еще разговоры. Если честно, страх перед ним никуда не делся, память тела никто не отменял, а этот тип такой непредсказуемый.
Я его уже однажды недооценил. Хватит.
Ответить явно придется, хоть и через силу, громко не получится еще долго. Кошмарным хрипом вдох – и чуть ли не беззвучно:
– Д-да.
– Ладно, ты особо не болтай, тебе нельзя, – сразу отзывается он. – Я буду говорить, а ты слушай. Потом я захочу услышать от тебя пару слов, и вот тут ты напряжешься, Ретт.
О чем он? Заботливый такой... Прямо крышу сносит.
И что еще за пара слов? Ответ на вопрос "Как дела?" или "Согласен ли ты продать свою душу?" Бля. Вот пакость же. Бери даром. Не нужна она мне такая разлохмаченная.
А между прочим, при свете дня и с эмоциями на лице он выглядит как раз наоборот, вполне так человеком. Вот только глаза... да и заляпанная черным и вязким майка портит впечатление. Хотя кровь там наполовину моя, а наполовину тех, кто мне ее пустил. Дэлмор на этот раз к ним не относится.
Он ловит мой дурной, потерянный взгляд, и я спешу отвести глаза. Потолок привычнее и роднее. Помогает успокоиться. Не затягивает внутрь, не вбирает в себя, не мерцает странными смыслами... Но все же интересно знать, о чем он собирается мне втирать. Жуть как интересно. Что можно сказать такому, как я?
– Будем считать, что ты понял.
Его шаги приближаются к кошмарно белой кушетке, он устраивается у меня в ногах. Как ни в чем не бывало. Этот чёртов элитник. Так близко. Меня так и не прекратит никогда штырить этим фактом в самые неожиданные моменты?
Он совершенно человеческим жестом чешет в затылке и начинает:
– Ретт, есть утвержденная процедура поведения в случаях… ну, в общем, как вчера. Серьёзно пострадавших на территории Мидлтона доставляют в медучреждения Индианаполиса для лечения, освидетельствования и так далее.
Вдруг добавляет чуть тише:
– Эти уже там, – и кидает на меня острый взгляд.
Там? Значит, живы?
Впрочем, то, что я видел – уверен, они далеко не счастливы. Я бы на его месте добил. Но я ни разу не он… Дэлмор более жесток, и я снова этому рад, как был рад тому смерчу, упавшему на котлован.
Плевать. На них плевать. Потом.
Откуда-то изнутри поднимается дикая паника... я не о том думаю. Процедура освидетельствования?!
Для таких случаев, как вчера. А вчера... бля. Бля. Бля! Неужели еще и это? За что мне, лучше сдохнуть! Я и так на грани... а если все узнают?.. Все? И начальство, и те, кто повезет меня в больницу, и тамошний персонал, и все гондоны-офицеры, а значит, и помощники инструкторов, и вся гребаная база…
Как я сюда из города вернусь, они со своими процедурами сраными подумали?! Свидетельства эти для чего вообще?! На суде меня прополоскать, утопить в дерьме еще надежнее? Показания с меня затребуют. Про то, как конкретно воняет унитаз в казарме, если его изнутри понюхать, и у кого из парней толще оказался?
Нет уж, знаете что…
Я ведь слабый теперь. И я сведу счёты с этой жизнью, если придется ехать в Индианаполис. Сам сведу. Найду, как понадежнее. И пожму руку чёрту, который проводит меня к тому, кто оставил мне шрам на виске. В аду мне будет уютнее. Вряд ли хуже, чем здесь.
– Ты пострадал не меньше, – продолжает Дэлмор, наблюдая за всем, что я не могу спрятать, хоть и молчу. – Но ты здесь. Это потому, что я приостановил процедуру. Да, мы об этом с Паркером и беседовали. Да, есть способы.
Я верю, что у него есть куча способов. На любые случаи.
Но почему он так упрямо приплетает меня? Почему он лезет ко мне, что-то там приостанавливает, разговаривает, думает обо мне… Не хочу играть в непонятные игры, совершенно не хочу. Я ничего не хочу. Но против воли всё-таки любопытно, этого не отнять.
– Паркер сделал достаточно, и ты, в принципе, можешь встать. Ты не из слабых. Ты поднимался даже там, сразу после, я видел. Знаешь, я считаю, что ты отличаешься от тех уродов. У тебя должен быть выбор.
Не из кого там я, говоришь? Не угадал.
Моя сила в прошлом. А вот насчёт того, что отличаюсь – может быть. Они поудачливее были – до встречи с тобой. Хотя это меня с ними наоборот роднит, нам всем с тобой охеренно не повезло, элитник. Если ты пересекаешь кому-то дорогу, Дэлмор, если ты вдруг начинаешь смотреть в упор и что-то менять…
Странно слышать, что я могу встать. Но действительно, наверное, пока могу. Мне еще повезло. Я отличился от них, я в состоянии думать и осмысленно хрипеть. Я не растение.
...А им так и надо.
Что еще за выбор, кстати? Ты смотришь так серьёзно, что с каждой секундой всё больше хочется спросить. Вот только нет сил, я позволю себе понадеяться, вдруг ты догадаешься и объяснишь сам? Ты же слышишь мои незаданные вопросы и отвечаешь. Угадывай и дальше, ладно? Ты ведь, оказывается... умеешь делать легче.
А у меня так болит надсаженное горло, которое хочется полоскать и полоскать, пока оно не станет стерильным, пока не сотрутся окончательно тени запахов и вкусов котлована. Чем бы еще прополоскать гребаную память?
– Ты можешь пойти по общему протоколу. Значит, тебя отвезут в город, там ты проведешь пару недель в больнице… в другой больнице или, по крайней мере, в другом отделении. Те пятеро среди тяжелых, поверь мне.
Видел. Помню. Я киваю и на миг прикрываю веки.
– Потом ты вернешься. Примерно, как месяц назад с рукой, – указывает он на мою обновленную пластиковую защиту.
Я незаметно стискиваю зубы. А всё-таки ты такой гад, Дэлмор... по больному. Так, невзначай.
– Но в твое дело будет вложен пакет документов, причем они никогда – слышишь? – никуда оттуда не денутся. Твои повреждения зафиксируют и классифицируют, Ретт. Ты на всю жизнь останешься со всеми этими диагнозами и подробностями.
Он чуть наклоняется вперед. Я ловлю каждый звук. Меня очень это всё касается.
– Ты же ждешь рекрутера из ФБР? Тебе нужен в Куантико такой хвост?
Смеешься?! Да мне он вообще не нужен был, этот "хвост"!
Рекрутера я ждал, да. В прошлой жизни. Теперь... такому, как я, нечего в Куантико делать. По большому счету, да по любому счету... с таким диагнозом мне одна дорога.
Разумеется, если бы меня забрали в Бюро, как обещали, я бы чертовски не хотел светить там причины своих повреждений. Куантико для меня был далеким светлым раем, шансом добиться легала, выбраться из дерьма окончательно и гордиться собой… Смешно уже. Далековато мне до таких высот. Мечта накрылась.
Однако ты к чему-то клонишь, и я слабо, но отрицательно мотаю головой – не нужен. Как будто можно что-то из случившегося стереть так просто, как смыть кровь.
Ты киваешь:
– Есть другой вариант. Рекрутер слегка припоздает, это нетрудно устроить. А ты не поедешь никуда. Ты еще раз встанешь и пойдешь в казарму.
Что?! Обратно?! Туда, где… где все эти углы, все эти усмешки, все эти тени? Нет! В казарму?! Если федералы про меня еще пока не всё знают, то там знают всё. Больше, чем надо. Могли быть свидетели даже в котловане. А уж каким меня оттуда притащили… и потом…
– Ретт! – он, кажется, заметил мою немую панику. – В таком случае всё дело останется на уровне Мидлтона, даже, может быть, еще уже. Паркер порвет то, что успел нацарапать, и напишет то, что надо. Ты дождешься агента и свалишь отсюда чистым.
Да что ты несешь.
Положим, чистый – это, по-любому, не про меня в этой жизни. Исправить невозможно, не хочу добивать себя надеждой на невыполнимое. Жестоко, очень жестоко с твоей стороны, Дэлмор, закидывать мне такие идейки. Ты же в это не веришь, тем более не верю я.
Знающие, презрительные ухмылки знакомых гарантированы. Можно ли избежать того же самого от незнакомых? Тех, с кем предстоит работать дальше? Очень слабо верится, что этот хвост, этот кровавый след из дерьма и спермы не будет тянуться за мной всю жизнь. Мне не нравится такая жизнь, понимаешь.
А как насчёт – зеркала, а? Такие вещи и точно никуда никогда не деваются, ты прав. Если б кто отмотал время назад! Я бы не подошел тогда к тебе на расстояние выстрела, Дэлмор. ...Куинна бы послал.
Остаться на закрытой базе вместо чужого города, иметь дело не со всем этим гребаным юридическим официозом, а только со штрафниками, которые чуют силу не хуже, чем слабость, которым ты с легкостью приказываешь… чёрт подери, я бы и рад. Но я даже представить не могу, как выйду отсюда сам. Это за пределом. За пределом моих скудных сил и меня самого.
И кто вообще сказал, что ты разоришься на какие-то приказы. Ты рявкнул на них один раз, и это было здорово, но не стоит мне цепляться за соломинку. 
У меня вообще, если на то пошло, совершенно другие планы.
Меня там, наверное, уже ждут... старик и парни. Те, первые. А может, и не только они, но если я сумею всё объяснить, и мне поверят, мы вместе справимся с кем угодно. У меня на этом свете никого и ничего не осталось, понимаешь ты?
– Есть еще... – голос так и не вернулся, – третий вариант.


Дэлмор, понятное дело, умеет читать по губам. И, видимо, не только, потому что мне не приходится расшифровывать смысл того, что я выдавил. Он пару раз кивает – и срывается с места.
Мгновенно оказывается надо мной, больничная майка в его кулаке трещит, каждая мельчайшая ранка от сотрясения отзывается жарким всплеском, больную руку спас от нажима его колена только пластик… Дэлмор при этом ничуть не злой.
Вот это в нем жутко. Когда он выходит из себя, случается то, что с Куинном. А сейчас он даже ухмыляется.
– О, да, Глайсон, тут ты прав. Несомненно. Я даже помогу, хочешь? Запросто.
Я не могу дышать, потому что его глаза наливаются жестокостью – такой неподдельной и честной, такой настоящей. Он действительно способен скрутить мне шею или проломить грудину локтем, он предлагает всерьёз, прямо здесь и сейчас, на этой жёсткой узкой койке в дурацкой смотровой, и я неожиданно чувствую, что …тело у меня еще есть.
Боль его захвата, попытки легких добыть воздух, панический разнобой сердца, инстинкт продолжать быть, несмотря ни на что – почему я раньше не чувствовал именно этого?
– Не бери грех на душу, парень. Твой вариант проще всех. Хоть сейчас. Мне легче легкого, ты же догадываешься. Ну? Подтвердить, отклонить, игнорировать?
От его нелюдского взгляда меня пробирает так, что шкура, потрепанная, распотрошенная, становится внезапно дорогой. Она – моя. Какая бы ни была. А вариант мой самый легкий, это ты точно сказал. Но что-то знаешь – к херам такую простоту.
Ощутимо тряхнуло – ой, дьявол, кажется, я применяю одну из предложенных им опций к самому Дэлмору, к чему он явно не привык. Игнорировать его не способен даже самоубийца. Подтвердить? Уже не так заманчиво. Далеко не заманчиво, когда смерть висит над тобой и издевательски скалит зубы.
Отклонить?.. Это серьёзнее. Это чертовски серьёзно. Это значит заявить, что я попытаюсь. Пусть заявить ему, но... тоже своего рода обязательство.
А я способен пытаться? А?
Ну зачем ты меня на всё это разводишь, элитник…
– Откло...нить.
– Принято, – после недолгой паузы согласился он, и у меня получился почти нормальный вдох. – Возврат к исчерпанной теме неосуществим.
Дэлмор отвернулся, сел боком и сгорбился. Вгляделся в свои руки, оттёр с запястья бурое пятно, незаметно вздохнул. Продолжил уже по-человечески:
– Если ты думаешь, что в корпусе для тебя останется всё по-старому… то есть как в последний месяц, то ошибаешься. И не потому, что твоих самых ярых приятелей еще долго будут собирать по кускам, причем далеко не все куски найдут. Ретт, я… Если ты выйдешь сейчас отсюда, то со мной. Если зайдешь в эту гребаную казарму, то со мной.
Невероятно.
С тобой? И это должно быть плюсом?! Если ты будешь рядом стоять, предполагается, что мне будет лучше? Это с каких пор?! В котлован я попал с твоей подачи!
Но… оттуда я вышел как раз с тобой. Хотя спланировано было так, что там бы мне и остаться. Так что, наверное, именно с тех самых пор. Дьявольщина.
– Если выберешь вариант дотянуть на базе, то я не просто не допущу повторения – я не позволю никому вякнуть в твой адрес ни звука. Насчёт характера и степени повреждений Куинна и остальных тайны никакой нет, что это моих рук дело, штрафная сволота будет ясно помнить. Я их всех в Индианаполис переправлю, Ретт.
Нет, я же не пьяный.
Если я сейчас заржу, Дэлмор предложит меня ущипнуть, и тогда на мне совсем живого места не останется. А пока он предлагает мне – защиту? Реально? Или издевается?
Звучит... как в сказке. Слыхал, что бывают такие, но в жизни не сталкивался. Он предлагает поддержку, говорит о каких-то фантастических гарантиях моей безопасности в нашем зверинце под названием штрафной корпус?
Нет, я, наверное, всё-таки пьяный.
– Я могу помочь, не только свернув кому-то шею, Ретт, – негромко произнес Дэлмор. – Я знаю, что ты про меня думаешь, и ты в самых худших своих оценках всё равно чрезвычайно далек от правды. Я такой, какой есть, и давно бросил париться по этому поводу. Я тебе одно скажу, парень – лично ты лично от меня конкретно за это время увидишь только… ну, много чего увидишь, – хмыкнул он, – но я всерьёз намерен кое-что тебе компенсировать.
Что?
Что ты собрался возместить, элитник, – кости моей правой руки? Мою размазанную гордость, мою, ****ь, девственность?
Ты пришел к нам, увидел, что мне слишком хорошо живется, и по приколу сделал так, что я в итоге натурально взвыл от отчаяния, а теперь тебе прикольно переиграть и поглядеть, что выйдет? Дико всё это... а надежду задавить не получается. Что было, то было, не забудешь, не сотрешь, а дальше-то что? Дальше что, я спрашиваю? Жить-то надо или как? Вроде же – сам отклонил.
А на что мне хватит сил? Очень интересно. Встану-то я – ну, может быть, и без домкрата, доплетусь ли до казармы – под вопросом, но допустим, а там? До первой ухмылки того, кто за Куинном будет следующим?
С Дэлмором же действительно будет так, как он сказал.
Я бы на месте оставшихся в корпусе ему не перечил. Опасный он, и слова с делом не расходятся. Если Дэлмор продолжает мне не врать и открыто заявляет, что будет не за них теперь… как охота поверить! И как обидно это понимать!
Ну какой же ты подонок! Пойти с тобой и посмотреть на всех с твоей позиции? Это должно быть куда круче того, что было у меня раньше. Но прятаться за тобой – себе такого позволить не могу... не хочу... Я еще помню, что за зверь гордость. Я не Бойд, у меня никогда в жизни не было покровителей, я сам кого хочешь мог поднять и опустить, я не привык так!
Хотя в жизни попадаются такие черные гнилые ямы, из которых можно выползти, только зацепившись…
А мне практически нечем цепляться, у меня не осталось сил и сломана рука. Я так тебя боюсь, Дэлмор. У меня спина становится липкой при одной мысли о том, чтобы сказать тебе «да».
Ретт Глайсон – вожак или подстилка, перебитый до конца или только надломленный, потерявший даже тень надежды или всё-таки упрямый и не разучившийся выживать? Кто из них – я?
Не знаю. Я совсем уже не я.
И этот не я бледно пытается выдавить непослушным языком, из всех сил напрягая саднящее воспаленное горло:
– Ник-куда я... не п-пойду...
– Нет?
Он поднимает бровь, и сразу то самое человеческое стирается, заменяется презрительной прохладой.
– Ладно. Понятно. Я вполне достаточно по своим меркам поуговаривал тебя остаться мужчиной. Я с этого начал – у тебя есть выбор. Решай в свое удовольствие, Паркер только и ждет, пока я отпущу тормоз, и всё пойдет по правилам. Предложение озвучено, Глайсон, – Дэлмор встал, – оно в силе, пока я не выйду за эту дверь.
И он идет к выходу. Не преувеличенно медленно и не издевательски быстро. Я более чем уверен – он и думает уже о другом. Момент его концентрации на мне этой ночью я, кажется, пережил, еще через секунду он окончательно выкинет меня из головы, свалит в самоволку, а я останусь совершенно…
Мать его!
Он влез из-за меня в неприятности, ведь с теми пятерыми много чего не ясно. Он тратил на меня время. Его глаза были серьёзны. Он не врал и не искал выгоды – да и какая с меня теперь выгода? Он извинился.
Он протянул руку.
Не как месяц назад – по-другому. Сволочь, всё это так сложно…
Действительно, уговаривал меня остаться. Во всех смыслах. Не все на свете, как выяснилось, считают меня однозначно дерьмом и нулем, есть исключения…
Дэлмор уже почти у двери.
Логика отступает, а мир приобретает неожиданно чёткие границы. Матовая дверь и человек на пороге. И он уходит. Я должен выбрать. Не могу... Он спрашивал – вернулся ли я? А на самом деле?
Так страшно ошибиться. Но еще хуже остаться тут одному и выяснить, что я не вернулся, вернулся кто-то другой. Трус.
Ни за что. Я – тот Глайсон, который уже не в котловане. Точка.
– Ладно… 
Господи, я же громче шепота не могу это произнести. Он же меня не услышит! Его ладонь лежит на дверной ручке. Плевать на больное горло:
– Стой! Подтвердить, слышишь, ты?! Я принимаю!
На самом деле у меня не было никакого выбора с того момента, как он отвернулся.
Обидно поддаться, поверить – и опоздать. Не могу смотреть на гребаную белую пустоту! Но щелчка замка так и нет. Неужели?..



*** 3 ***

Я не могу так больше – чувствую себя овощем. Проваляться на кровати несколько дней, ничего не делая… раньше это была мечта, особенно, когда весь грязный, потный и изрядно подбитый заваливаешься в казарму после очередного испытания. Полосы препятствий, учебные тревоги, выезды на многочисленные полигоны... Вся глубина и полнота жизни.
А сейчас – скучно. Периодически что-то вкалывают или приносят таблетки. Дважды в день перевязки. Трижды в день безвкусная жидкая еда, похожая на дезодорированное дерьмо, а потом спрей в горло. Наоборот, вонючий, как оно самое, но довольно действенный.
И потолок. И стены. И одиночество. Надоело.
Надоели отведенные глаза.
Паркер лечит сам, двоих помощников ко мне не подпускает. Почему? Я на них кинусь и загрызу? Или я заразный? Или они сами не желают? Мать их… А господин начальник медблока цедит мне только инструкции типа – повернись, рот открой, кашляни, сидеть, лежать, будто я пес. Ни разу ничего другого.
Я бы реально его цапнул, если бы он меня презирал. Мало ли что думаю о себе я сам, это другое дело. Но Паркер сторонится меня не поэтому… он опасается.
Причем явно не моих зубов.
Горлу легче, кричать не стоит, конечно, но негромко говорить смогу. Хотя не с кем. Пока. Да и желания нет ни малейшего. Мне одиноко, но я отвык от людей. И то, и другое довольно хреново.
Вставать с каждым днем всё легче, но вот долго ходить... не сказать, чтоб это было приятно. К тому же просто некуда, не по палате же метаться? Я ее уже исследовал до тошноты в прошлый раз. Я уже извелся, на самом деле. Ненавижу ждать. Дэлмор не уточнял никаких сроков, сказал, что зайдет, когда мне станет лучше, а мне так уже вообще зашибись – если не снятся сны. Пару раз я просыпался с закостеневшими кулаками, стиснутыми зубами и драной в лоскуты подушкой, которая, к тому же, мокрая насквозь.
От пота, видимо.
Эта дверь – кто б мог подумать, что я буду так много на нее смотреть и так много о ней думать.
Захлопнет ли ее за собой один тип или я успею поймать его на пороге? Вроде, успел. Доберусь ли я сам до этого порога или ляпнусь на подходах от накатывающей слабости? Вроде, добрался.
А что там, за порогом… Ладно, я знаю, всего лишь коридор медчасти, но почему-то кажется, что выйти туда – значит что-то изменить. Как будто не будет возврата в белые стены палаты для никаких.
Там надо будет быть. Там – поразительно чужой мир, в который мне возвращаться не очень-то хочется, но нужно. И не только потому, что я обещал попробовать Дэлмору – я себе должен, крепко задолжал в тот момент, когда позволил творить с собой всякое. Я расслабился, ошибся, и всё полетело к чёрту. Теперь надо сделать серьёзное усилие, чтобы…
Ну, чтобы, например, справиться с замком. Ручка не хочет поворачиваться, идет со скрипом, а я стискиваю зубы. Зачем мне туда?
Нет, что я не кончу жизнь в медчасти, это решено. А вот что бы мне не ждать спокойно, пока можно лежать и не напрягаться?
Напрягаться придется много. Я должен быть готов к этому. И я пройдусь по гребаному коридору, из конца в конец, и никак не меньше, чего бы мне это ни стоило.
Там стены зеленые.
Это прекрасно, сразу настроение чуть вверх. Приятный цвет. Шершавая штукатурка, царапается. Особенно приятно ощущать неровности пальцами правой руки – к ним возвращается чувствительность. Хороший знак, да?
Живот болит, швы ноют, но терпимо, это – жизнь. Это мое тело, и оно у меня есть.
В конце запланированного мной коридора окно, закатное солнце бьет, приходится жмуриться, и веки, с которых еще не сошли цветные пятна кровоподтеков, тоже болят. В одной из запертых дверей мое отражение – красавчик… Под майкой эластан на ребрах, к гибкому пластику на правой я уже привык, ссадины без счёта, весь заклеенный и кривой ко всему прочему…
Распрямиться можно? В принципе, можно. По стенке тащиться не так уж необходимо, могу и нормально. Синяки пропадут, сколько их на мне бывало? Рожа еще ничего, не покалеченная, даже удивительно. Брось, Паркер, я не такой урод, каким мог быть. При условии низких требований – в общих чертах пойдет.
Увлекшись собой, я не сразу понял, почему перестал замечать неудобство от прямых лучей на отвыкшие глаза. Вдруг стало резко легче. И до того, как я приучил зрение к новым условиям, в груди толкнулась догадка – я помню, почему мне в последнее время становится легче.
Из-за чего.
Из-за кого.
Я не слышал, как Дэлмор вошел, завернул за угол, успел приблизиться. Он загородил мне свет и нагло отразился сам в том дверном стекле.
На его лице я заметил что-то вроде приятного удивления, какое бывает у людей... ну, допустим, одолжил ты бухому или обколотому под завязку приятелю денег "на пожрать" под клятвенное "верну завтра", и ведь знал заранее, что не вернет, даже не вспомнит. А он – раз, и на следующий день пришел, даже трезвый и чистый, отдал, сколько задолжал, поблагодарил еще внятно. И ты приятно так удивился.
Хотя, может быть, мне показалось. Дэлмор никогда не бывает понятным до конца, он как та коробочка с сюрпризом внутри. Герметичный контейнер с маркировкой «Опасно для жизни», битком набитый сюрпризами.
Язык у меня едва ворочается с непривычки:
– Привет.
Дэлмор смерил меня с ног до головы и обратно, просканировал, заценил мою по-прежнему слегка перекособоченную позу и зачем-то вдруг прислонился к противоположной стене чуть не в том же положении.
– Прогресс у тебя, Ретт. И ощутимый. Тебе привет, кстати, тоже.
Я постарался вообще встать так прямо, как только мог, отряхнул ладонь от светло-зеленой крошки, подумал, что у Дэлмора плечо будет тоже грязное… потом дошло, о какой же ерунде я думаю.
А о чем еще?
– Я… палата достала.
Он прищурился – разобрать мой хрип нелегко, но согласился:
– Правильно, довольно наотдыхался. Я зайду к Паркеру, а ты двигай к выходу, я догоню.
Вот же сволочь... Нечестно! Я же и так... вышел... неужели не понятно, насколько это тяжело? Тут до выхода минута, а там – люди.
Ну да. Люди. И что? Кто-то собирался завоевывать мир заново? Так с чего-то надо начинать. Щадить себя и откладывать – нет, так дело не пойдет, белые стены давно уже не спасение, если я не собираюсь застрять в них навсегда.
– Ладно, я пошел.
И зачем ему отчитался, а? Мог и промолчать, солиднее было бы, горло б пощадил… Но молчать так обрыдло уже! А он со мной не молчит. И глаза не отводит.
Уважительно кивает:
– Неплохо. Я думал, ты начнешь отнекиваться, страдать. Ты сильнее, чем мне казалось, Ретт.
Чёрт-те что… с какого перепугу он мне такое отвешивает? Кто бы мог подумать. Выходит, он считал, что я слабак?! Да нет, он же сказал сейчас совсем другое… Зараза.
А страдать мне уже пора заканчивать.
Дэлмор скрывается за дверью кабинета Паркера, а я иду в сторону выхода из медблока. Иду – не плетусь. Вполне, оказывается, получается, если осторожно, и это реально неплохо.
Эх, а ведь так и забыть можно, с кем я имею дело… Что за фигня? Я не помню, чтобы Дэлмор так много с кем-то разговаривал. Серьёзно, в казарме он или отсутствует, или молчит, да так, что никто в здравом уме к нему не сунется, а со мной какая-то другая история. Я даже как-то там для него в позитиве.
Пальцы правой руки дергаются, пытаются сжаться в кулак, но пока никак.
И та мерзкая опасная сирена внутри молчит. Не срабатывает с тех пор. Ну никак.
Я даже... рад его видеть.
А плечо он всё-таки испачкал. Надо будет сказать, что ли...
Я добрался до ступенек, ведущих вниз, к окончательному выходу в открытый космос, остановился там, привалившись к перилам, и приготовился паниковать, но Дэлмор действительно догнал, как и было обещано. Я услышал его шаги за спиной и не обернулся.
Это он, знаю, больше некому. Паркеру, что ли, я тут сдался? Я не его любимый пациент. А дергаться при приближении кого-то со спины ребра мне не очень-то позволяют. Но погодите, ведь это Дэлмор…
Он загасит меня с разбегу подошвой по позвонкам? Я полечу вниз, а он усмехнется наверху? Не думаю. Не логично. Но ведь это Дэлмор…
Как надоело быть в раздрае! Я не знаю, чего ждать от жизни за чёртовым порогом, не знаю, чего ждать от единственного человека, который рядом, не знаю, чего ждать от себя самого…
Он дотронулся мне до локтя – хотел подтолкнуть, наверное, но не стал, и получилось странно.
– Всё, конец бумажкам. Твое дело в нормальном виде на старом месте. Паркер в тихом бешенстве. И плевать.
Отличные новости… вот еще давайте меня нормального сюда вместо этого не пойми кого, который ни в чем не уверен! И на старое место до кучи. Очень бы хорошо.
– Ретт, ступеньки – проблема?
В его голосе нет издевки. Он думает, я тут поэтому застыл?
– Да нет…
– Тогда вперед. У нас там ужин вообще-то.
У нас – это у кого?! Там – это где?!
Паника всё-таки до меня доберется, зудит и вибрирует в висках. Спокойно… Ужин у корпуса «К», походу, там же, где и должен быть, в столовой не так далеко от медблока. Только вот есть небольшие проблемки.
Я там сто лет не был. Отучили, обломали, со мной никто не собирался сидеть за одним столом, находиться вообще в одном зале, они орали, что от меня воняет…
Усилием воли я не стал втягивать ноздрями воздух. Какая у меня воля! Вот еще б внутри всё не тряслось.
И если Дэлмор так красиво сказал «мы», объединив меня и всех остальных штрафников… я о-очень не уверен. А вот мой гребаный сопровождающий уверен за двоих:
– Шевелись, Глайсон! Тебя пнуть?
Лестница, как в тумане, легла под ноги. Мозг наполовину отключился, ресурса хватало, только чтобы физически передвигаться в том же направлении, куда беззаботно шел Дэлмор, и я бы чёрт знает куда так ушел, как на привязи, если б не споткнулся, наконец, о порог столовой.
Элитник мгновенно подставил мне руку.
– Держись. Въехать туда на животе будет броско, не спорю, но мы с тобой воздержимся от дешевых эффектов, Ретт.
Меня чуть не разобрал истерический смех, но ребра не позволили, и слава богу.
Так вот что в его понимании значит «мы».

О да, там действительно ужин.
И дофига любопытных жадных глаз, которые тут же взяли нас на прицел. Я так понимаю, в столовке все в сборе. Никогда не думал, что бывает такая гулкая, мертвая тишина в настолько людном месте. Повсюду взгляды… уличный парень, умеющий выживать, обязательно чует на себе чужое внимание, даже если это пытаются скрыть. А когда на тебя не просто смотрят, а пялятся – так?.. Это словно весь я сияю красным светом, с головы до ног, именно красным, потому что это классический цвет лазерного прицела…
К-какого чёрта я тут делаю?!
– Чего замер? Я тебя всё-таки пну, – сквозь зубы пообещал Дэлмор, и я подчинился, потому что стоять на месте, обтекая от всей этой липкой мерзости на себе – пытка.
Мы вдвоем вышли на середину, двинулись по проходу между столами… Это он двинул, ублюдок, прямо по середине, я бы скромно потащился по стеночке, как в больничном коридоре, но не из-за слабости, а по той же причине, по которой мне знакомы все углы в казарме «К».
Я отвык ходить по центру. Мне стало привычнее в тени, и очень неохота переучиваться обратно, сил у меня нет… А этот прёт и не спрашивает. А я за ним, потому что лучше с ним по середине, чем в одиночку по стенке.
Там есть один пустой столик на окраине. Хоть за это спасибо, потому что второе свободное место – в центре. Неужели я выживу, выдержу это кошмарное шествие через колючее молчание десятков глоток, которые привыкли надо мной ржать… неужели я доберусь до стула и уйду с простреливаемого сектора? Полезет ли в меня хоть кусок долбаного ужина… смешно!
Постепенно тишину разрывает гул. Он нарастает, выходя за рамки обычного шумового фона, и офицеры не призывают к тишине, надо же. Верно, им всем есть что обсудить. Господи, за что мне это?.. Отовсюду в меня бьет, как пули по намеченной траектории, мое собственное имя, и от этого начинает подташнивать. Дэлмор, ну зачем ты меня притащил… Хотя глупый вопрос.
Ведь сюда надо было прийти. Я это знаю так же хорошо, как и то, что один бы я не смог. Он на полшага впереди, я за его плечом, часть ударов он берет на себя, его имя тоже звучит. Но его не колышет. Значит, не так уж это и смертельно…
И внезапно он исчезает.
Дэлмор сворачивает направо, к своему окну раздачи: там табличка «A-D», а мне в другую, «E-H», и это катастрофа.
Я чуть не застопорился прямо в центре этого гребаного космоса, где нечем дышать. Я так давно здесь не был. Меня позорно тянет туда, вправо, там объект с колоссальной массой, я помню отрывки из какого-то курса, что спутники, попавшие в поле тяготения, не могут сорваться с орбиты…
Бля, Дэлмор, почему у тебя такая идиотская фамилия?!
Непонятно как оказавшись перед окном раздачи, я тупо вытерпел, пока меня мерили удивленными взглядами, потом выслушал, что мне сказали, и тупо проделал обратный путь. Правда, мне пришлось идти гораздо меньше – тот уютный столик на периферии так и был пуст, а Дэлмор сидел за центральным.
Ур-род. Кто б сомневался. Он не умеет смущаться.
А я? А у меня нет выбора.
Тянет.
Он сидит над своим подносом и что-то в нем брезгливо рассматривает. Подхожу – поднимает голову. И глаза его сужаются:
– Ты, типа, не голоден?
От его холодного тона меня буквально продирает. Зуд в висках близок к тому, чтобы зашкалить. Если в этом проклятом безвоздушном пространстве пропадет моя последняя привязка к реальности... Я так быстро успел отвыкнуть, что он может быть таким. Я так попал. Почему он злится?
Я же, между прочим, совершенно не сытый. От обычных запахов мидлтоновской столовки у меня после медблока сейчас крышу сорвет. Не ожидал от себя. Какие крепкие нервы! Вот только тут проблемки, я же так и знал.
– Я не... то есть мне сказали, там нет. Для меня.
Слова путаются, и я с ужасом понимаю, что слушает меня не только он. Любопытные за соседними столиками даже затихли в предвкушении... чего? Ну конечно же, Глайсон-посмешище и Дэлмор-беспредельщик, оба сразу, есть, на что поглазеть.
– Для тебя – нет? – опасно спокойно уточняет элитник.
Я киваю, что мне еще остается. Я тот Глайсон, который пустое место. Дэлмор смотрит сквозь меня, чему я очень даже рад.
– Та-ак. Сядь уже... – он на несколько секунд задумывается, и его прищур не сулит кому-то там ничего хорошего. Но не мне.
Поразительно, но чужие взгляды уже не так сильно парят. Дэлмор вообще имеет поразительное свойство захватывать внимание целиком, вытесняя из головы всех остальных. Имея во врагах целый корпус – несколько десятков отморозков! – я отважился выйти на свет с поддержкой только лишь его одного… как это он сумел уравновесить, да еще и перетянуть в свою сторону? О чем я вообще думал?!
Его стул со скрежетом отъезжает в сторону. Дэлмор распрямляется в полный рост в центре зала, где до того стоял один я. Толкает в мою сторону свой поднос, и от удивления я всё-таки падаю на сиденье.
– Возьми это и ешь спокойно, я не буду. А мне тут надо на пару слов...
Кажется, на моем лице появляется дебильное выражение. Не уверен.
Пока он осматривается, люди очень слаженно отворачиваются, съёживаются и стараются казаться меньше. Винтовочные стволы резко уходят вверх или вниз, в нейтральную позицию, когда по кругу медленно и тяжело идет танковый ствол. Должен признать, это действительно прикольно, смотреть на всех отсюда, с его стороны.
А Дэлмор, похоже, свою жертву вычислил. Не обращая ни на кого внимания, элитник надвигался на один из столиков, где сидели двое офицеров, один из которых был дежурным по столовой.
Я чуть не подавился картошкой, которую мое тело совершенно независимо от мозгов жадно запихивало в рот. Очень хотелось обхватить голову руками и уткнуться носом в дурацкий зеленый салат.
Или оглохнуть. Или испариться.
Или как-то хитро выродиться обратно.
Вместо этого я вздохнул, сгрёб четыре палочки фри разом и откусил половину котлеты. Терять, похоже, давно уже нечего, я устал обмирать и проваливаться сквозь землю, пусть он там творит, чего хочет… я уже, походу, никуда не денусь.
До меня долетало:
– Это что за бардак?! … Курсант Дэлмор, что, не слышали про меня еще?! … Вроде я уже обратился, уж как вышло! … Нет, меня интересует, почему курсанта Глайсона нет в списках? Он не человек, что ли? Я спрашиваю?!
Да, кто про меня еще не слышал, все услышали. И вопрос, человек ли курсант Глайсон, вплотную занимает сейчас всех присутствующих.
Может быть, влететь в столовую на животе было бы еще не так ярко, как то, что происходит сейчас.
– Ваши списки надо пересмотреть, этим что, Уоллес будет заниматься? Легко устроить! … Да выйду я отсюда, выйду, взыскания ваши мне сказать где чешут?! Меня хоть пожизненно вычеркните, мне похер, а с Глайсоном чтоб в последний раз такое!
Это мрак какой-то.
Офицер, ответственный за питание корпуса «К», едва ли не зеленее салата. А все ржут. Штрафникам только дай развлечься. Я опять повод, но на этот раз не надо мной, а из-за меня… разница дьявольски чувствуется. За меня так давно никто не заступался, может, в детстве, да и то…
Быстрым шагом профессиональный скандалист подлетает ко мне, командует:
– Сгребай, что осталось, валим!
Я давлюсь остатками котлеты, он хватает с подноса коробку молока, я – выпечку в упаковке, и мы с Дэлмором спасаемся из бурлящей столовой.
За углом какого-то склада, в желтом круге фонаря я привалился к стене, сполз на корточки.
– Не могу больше… Стой…
Он тут же свернул в проулок вслед за мной, выглянул – нет ли погони, и присел рядом. Он улыбался, и я, отдышавшись немного, даже осмелился задать вопрос:
– ...Может, не стоило так?
– Как это не стоило?
Дэлмор устроился, скрестив ноги, прямо на асфальте, довольный и ничуть не обеспокоенный.
– Ну… бля, у тебя ж проблемы теперь будут.
Он на меня так глянул, что я сразу понял, какую чушь вылепил.
– О да, парень, перед тобой человек, только что сломавший себе карьеру парой слов.
И нечего издеваться! Нормальный курсант и правда бы себе всё переломал такими словами. Но не он, понятное дело. После пяти занятых реанимационных коек в Индианаполисе он всё еще здесь.
– Ретт, знаешь, – посерьёзнел Дэлмор, – я не стал бы даже близко городить такое шоу, если бы в списках забыли про кого-нибудь другого. И тем более – про меня. Понимаешь?
– Ага, – глубокомысленно покивал я, прижимая к груди ту несчастную выпечку. Она так пахнет даже через упаковку! Сто лет не ел нормально... как мало нужно для счастья. – Ничего, если я – того? Или ты? Тебе ж вообще не досталось.
– Да пофиг мне… – Дэлмор вдруг наклоняется чуть вперед, смотрит в глаза. – Ты как вообще? Нормально? Я тебя так резко вытащил оттуда.
Я как, да? Тебя ведь это реально интересует. Непривычно.
Прислушиваюсь к себе – а и правда, нормально. Подорвались, пробежались. Базовая нагрузка, не считая нервы. Боль от потревоженных ран особо не напрягает, лучше, чем могло бы быть, а в целом... удивительно. Дэлмор, а ты ведь здорово меня отвлек. Я даже не заметил.
– Эй, вернись на землю.
– Э-э... я в порядке. А у тебя плечо зеленое.
Он удивленно покосился туда, куда я ткнул, прыснул:
– Вот чёрт!
Отряхнулся и, вопросительно глядя на меня, указал пакетом молока в сторону зданий, отведенных корпусу «К».
Как будто есть варианты...


Казарма.
Место, где я был и новичком, и победителем, и хозяином, и проигравшим… и… кем только не был, короче. Я возвращаюсь как кто?
Да хрен знает. Потом разберемся. По крайней мере, я возвращаюсь не одиночкой.
Мы заворачиваем за угол, и вдруг съеденное понемногу начинает подкатывать мне к горлу, потому что там, еще за одним углом, метрах в сорока за зданием, на месте так и не законченной стройки…
Бля!
Ни с того, ни с сего Дэлмор резко впечатал мне в грудь уже надорванную коробку гребаного молока от ужина.
– Пей, мать твою, чего я за тобой таскаю?
Живот мокрый, течет, какого дьявола… пока я отряхивался и шепотом матерился, он уже дотащил меня до входа и втолкнул внутрь.
Знакомые стены… Пустые койки. Ноги сами идут туда, куда я за столько месяцев привык заворачивать. Дэлмор сворачивает туда же, и я резко стопорюсь. Вторым порывом меня тянет куда-то в закоулки в районе душевой и туалетов, но это уже перегрузка для моих сдающихся мозгов. Так что я замираю вообще по центру и радуюсь, что мы ушли с ужина раньше всех. Так стоять перед парнями было бы очень тяжело.
Дэлмор заваливается на свою… на ту самую койку, не отводя от меня цепкого взгляда, и молчит.
Чувствую себя окончательным придурком. Ну не настолько ж я завишу, чтобы ждать его команды? А вот не буду я торчать, как столб, посреди помещения! Практически на автопилоте несколько шагов в сторону, через проход от моего старого – и там свободное место. Аккуратно застеленное, что странно.
Ого, это я метко приземлился, ничего не скажешь… Память чётко подкинула кадр, кому принадлежала койка раньше. Куинн, сука... надеюсь, тебе сейчас совсем хреново, потому что мне – почти хорошо. Почему бы и нет? Я займу это место. Заслужил, не заслужил – не знаю, но что-то в этом определенно есть.
Становится как-то легче. У меня снова свое место... это обнадеживает. Дэлмор устроился удобнее, закинув руки за голову. Недолго думая, я скопировал позу и позволил себе расслабиться, пока никого нет.
Секунд сорок мне продолжало быть почти неплохо, а потом коридоры наполнились голосами.
Руки невольно сжимаются в кулаки. Слишком свежи воспоминания, слишком всё наживую. Проклятье, похоже, я зря тут... Не стоило. Не мое место. Плохая идея. Зуд в висках оглушит меня или сведет с ума…
Внезапно тряхнуло на койке так, что я вздернулся и ошарашенно посмотрел в сторону элитника. Тот лежал как ни в чем не бывало. Но ведь больше некому?!
Когда первые курсанты зашли в помещение, я закрыл глаза. Трусливо – пусть, но не должен же я на них любоваться, в конце концов. Налюбовался уже так, что тошнит до сих пор.
И сразу – зашумели…
Они, небось, трещали всю дорогу из столовки про то, что Дэлмор вытворил, гадали, при чем там это чмо Глайсон, а тут снова те же, и они рассчитывают на продолжение веселья? Хватит, уроды. Я вас достаточно в свое время поразвлекал. Хватит, говорю, я даже глаз не открою. Делайте, что хотите.
Я точно знаю, кто не будет с ними меня обсуждать – тот, кто знает про меня больше всех.
В казарме сплошной ровный гул, гораздо громче, чем обычная вечерняя болтовня, но у них же есть повод! Они пялятся на меня, так же, как в столовке, я чую кожей их удивление и оторопь – я должен был приползти? Или не вернуться вообще?
Нет. Куинн не вернется, ребятки. А я здесь. Выкусите.
Тело понемногу начинает сводить от напряжения, оно ждет – приближения, толчка, удара, того, к чему меня приучили. Приходится насильно расслабляться, а то больно. Подмывает подсмотреть из-под прикрытых век, не надвигается ли кто, или наоборот, зажмуриться покрепче… внутри хрень отборная. Вот ради этого меня надо было вынимать из медблока?!
Минут пять. Шум, в котором невозможно различить отдельные голоса, принимается пульсировать, как прибой. Минут десять. Знакомая постылая белизна наваливается на меня, начинает сереть, тускнеть и пухнуть усталостью. Минут двадцать. Сколько можно ждать атаки?
А она будет? Они наберутся смелости сунуться ко мне в открытую, если Дэлмор прилюдно заорал, что считает меня человеком, и никак не меньше?
Да вряд ли.
Ну а осторожно зудеть по углам про меня, про мой громкий камбэк, про Дэлмора и меня, про то, что было, и снова про меня – я не могу помешать, и мне похрен. Я, кажется, начинаю вспоминать навык движения по середине проходов и отвыкать от углов. Ваша очередь – туда, тени.
А мне хватит. Мне вообще с вами недолго осталось, я дождусь, кого надо, и свалю отсюда, а вы давайте, чешите языками, мясо, спорим, вам тоже недолго осталось.
Расслабиться – вот уж не думал, что получится так просто…
Даже умудрился задремать.
Правда, состояние какое-то мутное.
Срабатывает знакомое чувство тревоги – и я группируюсь, выставляю локти, сажусь на койке до того, как открываю глаза. Правильно, с чего бы мне отвыкнуть от такого... чутье не раз помогало избежать очередного раунда развлечений. Иногда я успевал сбежать, а им было влом за мной гнаться. Конечно, потом они отыгрывались, но всё-таки.
Я просто почуял на лице чью-то тень.
– Ретт, хватит спать.
На этот раз надо мной стоит Дэлмор, засунув руки в карманы.
Мое тело расслабилось до того, как я подумал, что можно. Это как-то… не рано ли?
– А что мне еще делать.
Спросонья голос хриплый и недовольный, уставшее горло вообще превращает слова в рычание. Надеюсь, он не сочтет это хамством. Чёрт его разберет. Я вообще-то просто… не знаю. Сегодня у меня был длинный день.
Стоило нам заговорить – и все вокруг заткнулись. Я даже могу прокинуть их вшивые мыслишки: что за дела у этих двоих, как понимать, что у них общего и как с ними дальше… Да пошли вы. На большинство этих вопросов у меня самого ответов нет.
– Я наружу, проветриться, – поделился со мной планами бывший элитник. – Тебе тоже не помешает.
– Точно? – Я по-прежнему косой от усталости.
– Абсолютно. – У Дэлмора поистине адская степень уверенности в себе.
– Ну, если так... то ладно.
Что угодно, лишь бы не торчать тут в одиночестве.
И с каких это пор без него, но со всеми – это одиночество? Надо бы поаккуратнее на поворотах. С демонами ухо следует держать востро, даже если они вдруг стали вести себя дружелюбно.
Как я был прав, когда заподозрил неладное…
Сперва просто тупил: что значит – проветриться? Отбой через десять минут, а он увёл меня куда-то? Не в том дело, что я примерный, а в том, что на приключения меня пока не тянет. Дополна мне уже навыпадало.
И как в воду глядел.
Выйдя из казармы, Дэлмор покосился по сторонам и поволок меня в ту же сторону, куда…
Ему, наверное, от моего рывка вывернуло кисть, не меньше, потому что я себя не контролировал. Я ему верил!.. Это было жутким шоком, когда я понял, что он делает. У меня опять всё живо перед глазами встало, полыхнуло в лицо, у меня все швы до одного взвыли, словно раны разом раскрылись, мне кожу стянуло снова той грязью, на языке запенилось…
Это было – хуже, чем они.
Каждый шаг вбивал меня снова туда. Каждое касание отзывалось эхом десятка ударов. Как я мог даже думать, что смогу?!
Как я мог ему доверять?.. Ему обязательно надо было со мной так, через всё провести, обмануть – и опять?..
Так – прикольнее?..
Дэлмор плевать хотел на мое сопротивление. За шиворот дотащил до угла, за который…
– Глайсон, недоумок, кончай брыкаться! Посмотри.
А там – ничего не осталось.
Господи… ничего.
Не на что смотреть. Я так готов был увидеть то, что помнил, что взгляд будто споткнулся, я не знаю, как сказать… Ровная, залитая бетоном площадка, аккуратно размеченная оранжевой лентой. Никаких труб, никакого котлована.
Я смотрел и не дышал. Уже не рвался.
– Ретт, там будет спортплощадка, – прошептал он рядом с моим виском. – Волейбольная. Ты умеешь играть в волейбол?
Горло отказалось работать.
– Я умею, Ретт. Я научу. Договорились?
Он не добился от меня ответа. Но я понял вдруг, что цепляюсь ему за майку до треска, и медленно отпустил.
Встал нормально, задержал дыхание, оглядел прямоугольник серого ничто, надежно сравнявшего и похоронившего под своей тяжестью всё, что было внизу. Воздух вырвался из легких с последним тихим всхлипом.
А я думал, он… Зря, наверное, думал.
Мать его, партнера по игре ему не хватает.
– А теперь пошли покурим.
Он, похоже, вообще не намерен оставлять меня в покое.
Я, наверное, выглядел слишком заторможенно, потому что Дэлмор явно вознамерился снова сцапать меня за шкирку и куда-то там тащить. Отшатнуться удалось в последний момент.
– Пошли-пошли... только я как-нибудь сам.
– Ну я ж говорю, прогресс, – самодовольно заявил он и бодро зашагал в сторону нашего корпуса. Я последний раз оглянулся на площадку... ну ее. Нет так нет, и провались оно всё к чёртовой матери.
Я тот, кто отсюда выбрался.
Курить мы остановились прямо возле казармы, и я понял – на спокойной жизни в его компании можно сразу ставить крест, большой и жирный. Место возле здания казармы просвечивалось, как минимум, тремя камерами, пускать дым настолько в открытую, чуть не в объектив – до такой наглости тут еще никто не добирался. Это было жестокое нарушение.
Странное дело, но его стиль ужасает меня, будто сам я суперправильный задрот из топовых списков. Да нет, я не такой, но… редко кто идет против законов с таким демонстративным кайфом. Не опуская глаз и без следа внутренней дрожи, без малейших опасений. Этот парень стопроцентный псих, но искренне считает, что проблема эта не его, а тех, кому не нравится.
А ведь курить, по сути, не такое уж страшное преступление, это просто еще одно дурацкое правило в Мидлтоне, которое придумали, только чтобы контролировать пожёстче. Наверное, такие запреты и бесят больше всего. Я с двойным удовольствием нарушил – взял протянутую пачку, затянулся впервые за не знаю сколько и выпустил дым в черное небо. Да пошли они все. Действительно классная идея насчёт сигарет, самое то.
Вечер, перетекающий в ночь, постепенно утратил весь напряг. Мне нравится всё, что он мне предлагает. Странно, но он попадает в точку раз за разом, даже если я не сразу въезжаю… Вернуться в казарму оказалось вполне по силам, в животе до сих пор тепло и уютно после полноценного ужина, сигареты не дешевые, ощущение такое, что херня в моей жизни перевалила за отрицательный пик и вроде что-то начинает выползать из ямы… Я не спортсмен, мне похер на волейбол, да еще и рука не в лучшей форме, но я обязательно потом пройдусь по той площадке.
Дэлмор будет сидеть на корточках на краю и молча ухмыляться. Пусть.
Пока же он удобно устроился на перилах, а я прислонился рядом, спиной ощущая шероховатую поверхность стены, и это было очередным доказательством реальности. Не сон... В майке довольно-таки прохладно, мышцы тоненько ныли от всего сегодняшнего экстрима – я и побегал, и подрался, а ведь подвигом считал доползти до конца коридора! Далеко уже тот коридор. Весело.
 Я наслаждался. Жизнью. Впервые за последний месяц.
Дэлмор искоса поглядывал в мою сторону, но не приставал, ни о чем не спрашивал, никуда не тянул и не теребил. Иногда мне кажется, что он неплохо меня понимает. С чего бы…
Хватит, наверное, уже паниковать. Всё ведь складывается сейчас? Более-менее, не сказать иначе. А что было... вычеркнуть. Забыть. Не было ничего... смертельного. Серая глухая твердь и поверх оранжевое. Тема закрыта.
Я даже потребовал еще одну сигаретку. Подкурил от первой, подарил себе еще пару минут кайфа. Когда кончилась и вторая, развернулся к Дэлмору, но тот перебил:
– Нечего-нечего, это уже лишняя будет. Ты и так красивый и зеленый под цвет той штукатурки. Завтра получишь.
Не то чтобы я хотел стрельнуть у него третью… не знаю, чего я хотел.
Посмотреть на него в эту странную ночь.
В глаза ему. Молча.
Он встретил мой взгляд. Тихо сказал:
– Надо будет что-нибудь, Ретт… ты помнишь. Я обещал. Если сам не соображу – ты намекни. Ладно?
Я почему-то прищурился и фыркнул:
– Снабжать меня куревом… входит?
Он важно кивнул:
– Ну, как минимум. Бесперебойно, у меня свои каналы. Уяснил? А теперь пошли спать.
Его командирский тон мог бы бесить, но он приказывает то, чего самому тебе охота. Как у него так выходит?
Когда мы вошли, ненадолго стало тихо. Я более чем уверен – ни один из парней не спит. Вслушиваются, бдят, наблюдают. Делают выводы, может быть.
Лучше б сделали.
На куинновской койке очень удобно. Сон сначала не идет, организм взбудоражен кислородом и долгожданным никотином... но мне совсем не мешает громкий шепот, по-прежнему гуляющий по казарме.
Обсудить захотелось? А, плевать на вас. Я тут ненадолго. Ненадолго. Ненадолго...
Не...на...до-о-олго...
Я вздрогнул только раз, причем так и не понял, приснилось или нет – фоновый гул разговоров в темном помещении захлебнулся враз, потому что ужасно знакомый голос раздраженно рыкнул на тени:
– А ну заткнулись уже! Охота трепаться – валите нахер отсюда наружу! Или я вам лучше сразу дух повышибаю, кто первый?
А я даже не напрягся. Это не мне.
Я тот, кому пофиг на злого Дэлмора…
Так и не спросил потом, говорил ли он что-нибудь, но на следующий день нас обходили стороной даже самые борзые и независимые ублюдки. А я начинал получать от этого некое извращенное удовольствие.


*** 4 ***

Сначала было очень трудно.
Дэлмор постоянно находился рядом, независимо от моих желаний, а я учился терпеть его постоянное присутствие. Терпеть – это, конечно, громко сказано. Скорее, привыкал. Терпят неприятное, привыкают к новому.
Элитник меня до сих пор пугал. Не нарочно, конечно, не сам… он не делал резких движений в мою сторону. Ни разу. Я б наверняка шарахнулся по старой еще привычке, а потом скривился бы от боли. Он знал, похоже, – и не делал.
Вблизи, рядом с ним, стало заметно многое, что просто не покажут постороннему. Я, по-всякому, посторонним уже не был, раз уж напрочь лишенный страха, совести и комплексов демон Мидлтона позволял себе расслабиться в моем присутствии: иногда, когда рядом никого лишнего не было, он лежал на койке, блуждал непонятным взглядом по казарме, и на его лице, непрошибаемо-спокойном практически всегда, проступала странная полуулыбка. Более чем уверен – в это время элитник видел перед собой далеко не надоевшее помещение с тяжелыми решетками на окнах, установленными когда-то неким параноиком из командования базы, не пустые ряды кроватей, не тускло освещенные стены с уродливыми тенями на них… он глядел внутрь себя и что-то вспоминал.
В такие моменты я смотрел на него, готовый отвернуться и сгореть со стыда при первом знаке, что замечен, и больше всего хотелось понять, ну хоть примерно, хоть в общих чертах, что он видит. Кровь? Как он кого-то бьет, ломает кости, вышибает дух из врага железным прутом или пулей? Моменты торжества, свои победы? Или – что? Что у него еще было?
Эх, мне не узнать. Я ни за что не полезу с расспросами, я не настолько уверен в себе и в нем, в том, что у нас с ним тут творится, мне явно лучше быть поскромнее, хотя элитник, загадочная скотина, со своей стороны упорно рвал дистанцию между нами и мощно окапывался на моей территории.
И, чего уж там, я был рад, что это так. Это было ново и как-то странно.
Сперва я честно старался держаться отдельно. Он помог, да, он не стесняется со мной общаться, да, но не лезть же? Я отдельно, если он отдельно. А по коридору мы рассекаем вместе чисто случайно, ага, в столовке сидим стабильно за одним столом тоже по нелепой случайности, и даже рисковый обычай курить около казармы, нагло выдувая струйки дыма в сторону камер – это так, ни о чем не говорит.
А еще пару раз замечал за собой: когда скопления народа заставляют втянуть голову в плечи, я чудом оказываюсь за спиной элитника, совершенно случайно, не глядя, придвигавшегося ко мне, и ему это было явно привычно и естественно. Закрывать кого-то собой, заслонять.
Сколько себя помню, я жил в стае, потом оказался одиночкой, которого стая почти догрызла… а сейчас – остатки стаи, поджав хвосты, смотрели на нас с уважительного расстояния. На двоих из какой-то другой стаи. Ну, он-то точно, а я… с ним. Он так и пообещал.
В нем чуяли «другое», я прекрасно знаю, потому что сам был ближе всех и чуял то же самое. От меня, похоже, стало разить тем же духом. Потому что ни одной прямой неприкрытой ухмылки в мою сторону я не заметил.
А Дэлмору было до крайности параллельно на остальных, он так умел – ставить окружение в ноль. Я от нуля отличался, он меня реально растормошил так, что в его компании стало свободнее. Заговаривать первым как-то не получалось, но как только у нас образовывалось свободное время, Дэлмор нащупывал Тему, именно так, с большой буквы, и начинал расспрашивать меня.
Тачки, драйв и оружие.
Об этом я мог раньше трещать часами, любитель, профи – что хотите, но это было мое. Может же быть у уличного мальчишки страсть? У меня была.
Ночные гонки на ворованных и не очень машинах, скорость, адреналин и нервные копы на своих нервных слабеньких легковушках, которые ничего не могут с нами сделать. Самые разные обитатели города собирались раз в месяц на какой-нибудь затерянной в глухих районах улочке, подтягивали проверенных друзей, разномастных полуобнаженных девиц, и заезд стартовал.
При мне ни разу копам не удалось зацапать кого-то из рейсеров, хотя было такое подозрение, что не очень-то они и хотели. Ту же страсть, что у меня, сто процентов имел кто-то из детишек их высокого начальства, поэтому… ну, всё и так ясно.
Я выдал про это взахлеб Дэлмору, когда он взял однажды – и спросил. Не в издевку, не от нечего делать… он спросил и ждал ответа, он смотрел и казался по-настоящему заинтересованным, он хотел знать обо мне больше. Очередное новое ощущение, и всё от него. Ну, почему бы и не рассказать.
Дэлмор не просто шел на контакт, он пёр на контакт с неуклонностью того же танка, что ж делать. Я рассказал.
В ответ он похвастал какими-то нереально крутыми гонками на супернавороченных спорткарах. Нет, это не он так рассказывал, он скромно, это я подметил некоторые умолчания и нестыковки в его рассказе. Ха, «обычная уличная тачка», «воздушные патрули», некая «сумасшедшая девчонка», «крыша парковки», «бетонная труба, ну, водоотводный желоб в том… месте»… Да уж. Это что же за абсолютно обычная тачка привлекла внимание воздушников? Засветиться может любая, не вопрос, но… судя по всему, привлечь-то «стервятников» привлекла, а вот попасться им – не попалась. Что, вообще-то, дело редкое, от вертушек уходят если только чудом. В связи с этим другой вопрос: кем же ты был, Дэлмор, если однозначно нарисовавшийся мне из рассказа гоночный болид для тебя – обычный, уличный?
Девчонка тоже явно не на «пикапе» папы-фермера разъезжала. Опять-таки, замялся ты как-то странно, насчёт парковки-то… С одноэтажного гаража на землю летали? Угу-угу. Очень круто. А с тех гипермонстров, что сейчас строят – так ты вот он, передо мной, и даже живой, так что не верю, не вариант. Вот фигня… Труба эта, опять-таки. Что ж увлекательного было в том, чтобы просто по очереди проехаться по ней? Тебе ж не по приколу примитив, я чую. Ты под другое по жизни заточен.
Заливаешь ты, Дэлмор, и даже не стремаешься спалиться.
Короче, элитник втирал мне явно смягченную версию, о чем я ему, в конце концов, попеременно краснея и бледнея, открыто заявил. Дэлмор отреагировал на удивление адекватно, покивал, естественно так хлопнул по плечу, от чего меня едва заметно передернуло, и попросил уточнить, в чем именно не клеится с реальностью. Тормоза к тому времени у  меня снесло, увлекся, и, забыв, что передо мной не друг и даже еще не приятель, я горячо про всё замеченное и выложил.
Он посмотрел на меня странно, но одобрительно, пробормотал что-то вроде: «А с мозгами у тебя явно всё как надо. Ты не заморачивайся, просто не хотел я тебе врать, а до моей правды о жизни…» – тут гад мерзко ухмыльнулся и закончил: – «…ты еще не дорос. Но прогресс есть».
У меня от возмущения аж рот открылся, да так и захлопнулся – вовремя одумался, с кем я собрался спорить и вообще… лучше не хаметь. Это с виду, по каким-то ему одному до конца ясным причинам Дэлмор со мной так миролюбив, а кто его знает, чем его можно взбесить? Куинн и компания явно не ожидали, что он так среагирует, а вот среагировал.


Честно говоря, я собирался при любой возможности косить от силовых занятий после выписки, благо, справка на месте – доктор, кривя губы, под пристальным взглядом Дэлмора ее оформил. На том моя удача кончилась.
Наплевав на бумажку, элитник на следующий же день после возращения чуть ли не пинками выгнал меня в спортзал, где заездил на тренажерах так, что у меня перед глазами до самой ночи гуляли целые созвездия имени проклятого Дэлмора. Инструкторы, которых я раньше считал извергами и сволочами, по сравнению с ним оказались милыми всепрощающими воспитателями детсада. Нет, ну реально, разве можно третировать беговую дорожку часа полтора, не давая при этом мне сойти с соседней, и выглядеть после этого так, будто вообще не при делах, будто только зашел в зал после долгого и продуктивного отдыха? Он даже не вспотел!
Нет, Дэлмор не заставлял… не хватал за шиворот, не тыкал носом в тренировочные установки, не кричал, не подгонял… вообще не говорил ничего сверх наших обычных тем. На проклятых беговых дорожках мы минут двадцать, пока я мог в принципе разговаривать, обсуждали любимые марки бельгийских пистолетов. Он не играл со мной в тренера, просто умудрялся в моем присутствии выделывать такие финты на тренажерах, что меня невольно заела зависть и запинало самолюбие.
Я ведь был далеко не самым худшим тут… мягко говоря, не самым худшим. По многим параметрам я был самым крутым. Когда-то.
И мне захотелось доказать Дэлмору – или себе? – что я чего-то стою.
Глупо ведь только потому, что у меня справка о временном освобождении, торчать рядом по стойке смирно или подпирать стенку, пока парень тренируется. Конечно, у меня всё трещало, ныло, ломило и скрипело, больной рукой я старался не пользоваться вообще, но… я делал. И гордился собой, когда видел в его глазах немного удивления – плевать, напускного или настоящего. Эта вот его слегка поднятая бровь.
В первый день, после спортзала, где я истратил свой скудный резерв подчистую, мы шли по обочине дороги вместе. Казалось, он положил мне руку на плечи таким невинным приятельским жестом, на самом же деле он вёл. А меня шатало и подкашивало. Мы оба молчали, а когда я совершенно выбился из сил у двери казармы, он не дал рухнуть – подставился, принял мой полумертвый вес на себя, практически донёс до койки, а на ночь заставил сожрать какие-то таблетки. Почему-то ни одного, даже мелкого подозрения не ворохнулось, хоть я не самый доверчивый тип на земле. Неизвестную химию из его рук я проглотил на раз, а утром у меня был чудесный вид отдохнувшего человека, о чем поведали отражение и на редкость молчаливые мышцы. Правда, больше он таких волшебных штучек не давал, поэтому в конце второго дня, а также третьего и четвертого, мне хотелось забиться подальше под койку и не выползать оттуда вообще. Чтоб никто не трогал мое бедное перегруженное тело. Впрочем, Дэлмор извлек бы меня и оттуда, за ноги, например, на что он очень прозрачно намекнул.
Наши занятия в трензале проходили по какому-то своему странному расписанию и нечасто совпадали с общими. Если так получалось, рассредоточившиеся по углам курсанты следили за крайне редко появлявшимся в среде простых смертных Дэлмором во все глаза, но элитник всем видом давал понять, что ему воистину пофиг.
А чем я хуже? И я старался, старался неделю так, как никогда раньше.
В конце концов, усилия были вознаграждены. Мои и его. Я успокоился по поводу собственной не такой уж и испорченной физической подготовки, вернул прежние показатели, кое-где ставил на тренажер и пару дополнительных плашек вслед за кое-кем, и получалось же! Свыкся с болевыми ощущениями, смог спокойно смотреть по сторонам.
Ничего бы этого не было, если б не Дэлмор.
Значительно полегчало день на шестой.
Но это рано я обрадовался, как выяснилось. Мои показатели, вообще-то не самые низкие, его не устраивали, он поднимал бровь не удивленно, а презрительно. Мне, по крайней мере, так казалось. На фоне его пунктов ловить было нечего, уесть его было нечем…
– Ты ж не слабак вроде этих? – говорил Дэлмор очень громким голосом, кивая на парней. Они скрипели зубами, я беззвучно рычал.
– Не ной, Ретт, такую фигню грех не повторить раз сорок, только перехвати поближе к центру, – издевался он, не давая мне отойти от очередной пыточной установки.
– Нельзя останавливаться на достигнутом, надо замахиваться на самые крутые вершины, – со смешком заметил он однажды. Смешок был нехороший, а глянул Дэлмор на меня так, как дети со скуки смотрят на кусок пластилина. С таким оценивающим, взвешивающим интересом. Чего бы такого вылепить?
Он вообще прикалывался надо мной часто и нагло, я же молчал. Но однажды смолчать уже не смог, психанул и свалил в кучу все накипевшие претензии к товарищу по корпусу:
– Да что ты со мной разговариваешь, как с придурком?! На слабо берешь, думаешь, не вижу?! Дэлмор, мне не нужно объяснять, как и что делать, я и так тут… год почти проварился! Знаю, что да как! Не лузером я здесь был, слышишь?!
Тут я осекся, слишком уж остро он глянул. Но – несло.
– И бродишь за мной по пятам вечно… уж до сортира сам как-нибудь дойду, а?! Я не девчонка-малолетка, Дэлмор, мне сопли подтирать не нужно!
Что-то меня реально заносит… да где бы я был, если б он мне сопли вовремя не подтёр и не ходил со мной везде?
– А насчёт вершин… на них бывают не только такие, как ты, Дэлмор, слышишь?! Я тоже был, и вполне успешно, что ты вечно издеваешься?..
В общем, истерику я ему закатил форменную, орал что-то приблизительно такое. Хорошо хоть рядом никого не было. Мозги в отказ ушли, я и половину такого не думал, но… надоели его вечные подначки!
Он преувеличенно серьёзно покивал, скрестил руки на груди. Вместо того чтобы вдарить мне как следует за наезды, ухмыльнулся:
– Ты, Глайсон, просто не знаешь, как выглядит, когда я по-настоящему издеваюсь. Лузером я тебя, Глайсон, никогда не обзывал и не считал, не надо приписывать мне свои собственные мысли. А что ты не молчишь больше, как испуганная надувшаяся девчонка-малолетка, так это, Глайсон, даже неплохо, хотя как же ты задрал называть меня по фамилии.
– Д-дэл... – он зыркнул с такой обреченной уверенностью в моем идиотизме, что я заткнулся и рискнул исправиться: – Шон?..
– Неужели и тут прогресс? Невероятно, – его голос чуть изменился. – Ретт, на этой гребаной официозной базе я не слышал своего имени уже чёрт знает сколько. Так что сделай одолжение... услышу еще раз от тебя «Дэлмор» – клянусь, отработаю на тебе один из моих любимых комплексов. Понял?
– Понял я, понял, Шон...
– Поразительно. Я почти в восторге. Ты со мной разговаривал бы почаще, что ли... а то вдруг я еще что интересное в тебе пропущу?
Так он нарочно изощрялся всё это время! Чтобы я перестал отмалчиваться… скотина первостатейная, как есть. Слов нет. Я ему что, книжка, игрушка?
Ни то, ни другое, к чему я пришел через некоторое время.


Чуть позже, после сатанинских сеансов в тренажерках, элитник начал испытывать меня на прочность другим способом, менее гуманным, но более мужским, по-другому и не скажешь. То есть хорошим боем.
Учебные спарринги это не напоминало ни разу, но и простой дракой никак не назовешь. Бой со стороны Шона походил на искусство. Он мне специально изобразил сражение с воображаемым противником – так вот, никогда такого не видел. Клянусь. Нереально было, когда человек стирается, уходит на другой план, смазываются контуры тела, он словно раздваивается, растраивается… не знаю, как это передать. В полнейшем восхищении я ляпнул:
– Шон, это… это нечто! Круто! – и спешно заткнулся. Но Дэлмор лишь кивнул и продемонстрировал какой-то жутко хитрый комплекс ударов, во время которого он двигался так быстро, что казался собственным отражением в воздухе.
Кто-то рисует так, что на это потом веками смотрят, кто-то пишет такое, что меняет чужую жизнь, люди умеют делать красоту из камня, стекла, чего угодно… Дэлмор творил с помощью своего тела. И творил он само движение. Не знаю, где и как нужно было учиться, чтобы так двигаться, наверное, с этим рождаются, но в моем понимании это было искусством из искусств. Люди тащатся от танцев… Ха, видели бы они хищную пластику элитника в действии. Что-то вроде идеальной смертоносной машины, но с неповторимым оттенком человека во всем этом, с чем-то таким очень особым, живым... Машина кромсает, пока не стопарнут, он же мог остановиться в любой момент, хоть за полмига до удара, когда хотел сам.
Тело ему было послушно безусловно. Не знаю… вот вроде есть ты – и есть у тебя тело. Хочешь ты прыгнуть, рвануться, ускориться, ударить – да, положим, это ты хочешь. А твое тело может взять и сказать «нет». Не могу, не осилю, не выдержу. И сидишь ты внутри своего тела, как дурак, зубами скрипишь. На скрип зубов у любого тела ресурс найдется.
А у него вот таких проблем не было. Он мог всё, понимаете, абсолютно всё, что хотел. Любое усилие лежало в рамках его шкалы мощности, причем я ни разу не видел, чтобы он подошел не то что к концу, но хоть к желтой зоне этой шкалы. Всё, что нам стоило кровавого пота и тонкого визга сдающихся мышц, он не замечал.
Он был… свободный.
Для него не существовало неудобных поз, неловких движений, он двигался, как дышал, не думая, не тратя усилий, и всё получалось безупречно… Сволочь. Кому-то ведь дано. Могу поклясться, он ни разу в жизни не выбирал нарочно, как бы встать поэффектнее, как бы изобразить разворот покруче, он был однозначно выше того, чтобы смотреть на себя чужими глазами – поэтому он вечно намертво останавливал на себе чужие взгляды. Он был единым целым: то, что я видел и знал под именем Шон Дэлмор, и то, что я чуял у него внутри… вот в этом, наверное, и было дело.
В общем, парень странный. И не то слово, какой.
Тлело в груди ощущение, будто ходишь рядом с монстром в человеческом обличье. Злой, не злой… хрен его разберет. Разный. Но не нормальный. Не как все.
Уж точно, не как я. Чего только стоили его показатели в зале, от которых у меня волосы дыбом вставали. Шон увлеченно изображал обычного курсанта, вплоть до того, что ходил вместе со всеми на теорию, где тихо подсказывал мне верные ответы. У меня даже рейтинг вырос, чудеса… Сначала было, вообще-то, неудобно, я пытался не обращать на него внимания, стоял, как идиот, молчал, зная верный ответ и зная, что он верный, что Дэлмор не прикольнется за мой счёт и не выставит меня посмешищем… потом я всё-таки одумался и стал косить под умного. Ха, реально же умнел, повторяя правильные названия и цифры. Запоминалось.
Вскоре казалось, что это уже естественно: если я встану около зеркала, то отразятся двое. Что на асфальте моя тень никогда не останется одна.
Дэлмор буквально проникал в человека, въедался, как кислота, одним своим присутствием, за считанные дни стал мне ближе, чем многие из моих предыдущих знакомых. Это настораживало до предела, и в то же время я успокаивался с каждым днем.
Однажды я проснулся, а его нет.
Это было так… бля, как удар в живот. Неожиданный. Когда перехватывает и пустеет внутри, воздуха глотнешь и им подавишься. Исчез. Куда, мать его?! Пять минут я не отводил глаз от коридора, ведущего в санпомещения, но хрен вам. Он не показался. Я сходил туда сам. Там его не было.
Я забрался на койку с ногами и обнял колени, как мальчишка. Все страхи, которые он отгонял, пока был здесь, вдруг стали нереально чёткими. Проклятье. У нас нет теории сегодня, он никогда не ходил ни в столовку, ни в трензалы без меня…
Никогда? Это значит, вот эти последние ч-чёртовы считанные дни?
Потому что раньше парень жил совершенно как хотел, без оглядки на режим и уж точно без оглядки на меня… Какое у меня короткое никогда.
Он двинул в самоволку? Раньше-то пропадал. И сейчас?
Пропал? И… что?
Не знаю, что Шон увидел, когда зашел в казарму, но больше он не отлучался вообще никуда, разве что в те самые туалет и душевую.
– Ты чего, Ретт?
Ускорился от порога, не бегом, но быстрым шагом оказался рядом. Вот мне чего надо было. Сразу отпустило в груди. Схлынуло.
Он присел на мою койку, нахмурился:
– Что за паника?
– Важное дело, да? – выдавил я, медленно разгибаясь.
– Да не то чтобы. Позвонить надо было.
– У тебя с-сотовый есть. – Ведь правда есть, хоть и запрещено.
– Ну, там линия такая… не везде берется, – поморщился он.
– Понятно.
– Ретт… ты извини.
Я до того удивился, что поднял голову. Он же смотрел так, что вспомнился наш первый перекур на крыльце казармы и его слова, услышанные мной в те спокойные минуты. Для начала пробормотав что-то вроде:
– Да брось... ничего такого не... – я всё-таки попросил: – Шон, ты... ясное дело, ко мне вовсе не привязан, но давай я тебе намекну, что ли? Если еще раз позвонить надо будет, ты мне хоть скажи, куда ты делся. Чёрт, нет, куда – это твое личное дело... но...
– Понял, – перебил он. – Спокойно. Больше не исчезну, но тогда не смотри больше на меня так, когда я тебя с собой таскаю.
И вовсе я даже не смотрю! Он что, затылком меня видит, когда прёт куда-нибудь через очередное шумное скопление курсантов?!
– Ретт, по тебе многое легко читается, знаешь? Я в курсе, когда ты меня яростно ненавидишь.
– Учту, – буркнул я, пытаясь выкинуть этот дурацкий случай из памяти, и бодро вскочил с койки. – Пойдем на обед?


В первый раз, когда Шон только высказался насчёт того, что он готов встать со мной в спарринг – вернее, что это я готов это дело перенести и выжить – у меня рука сама потянулась покрутить пальцем у виска. Правая, залитая страховочным пластиком. После его более чем впечатляющей демонстрации в первый день пребывания в «К», после его встречи с Куинном и остальными ублюдками драться с Дэлмором мне не улыбалось. 
Он не давил. Ему, мол, пофиг, и вообще это мое личное дело…
– Но разве тебя не достало быть грушей, Ретт?
Ха. Не то слово, но рука? Главная, ударная.
– Я научу тебя драться так, что про… это ты не вспомнишь. И твой противник не успеет.
В его глазах я прочел, наверное, даже больше, чем он хотел показать. Его что-то явно грызет из-за моей вечной повязки или из-за… понятно, чего. Я обвинял раньше – это одно, а вот что он сам на себя принял… странный же, говорю, до полного сдвига.
Он не врет мне, я уже понял, максимум – недоговаривает, а о серьёзном говорит прямо и открыто. От его неожиданных предложений первым делом сносит крышу, а потом, когда всё закручивается, как надо, кроет не хуже чистого спирта. Я чуял всеми шестыми, седьмыми и далее по списку чувствами, что если Дэлмор возьмется учить меня драться как-то по-особому, в том необычном и офигенно эффективном стиле, которым он укладывает всех за секунды, если он пойдет на то, чтобы взять и вложить свое оружие в чужие руки – это более чем серьёзно.
А если так, то я смогу… доказать себе, что не всё потеряно? Отомстить? Расшвырять всех этих уродов, которые только и умеют, что осторожненько зубоскалить и наблюдать со стороны? Причем обычно они на стороне сильного.
А кто тут сейчас сильный?
Бывший элитник. Который вроде как, в свою очередь, реально на моей стороне.
А значит, я какой?
В общем, я согласился…
Тренировались мы обычно по вечерам, на какой-то заброшенной площадке, где была всего одна камера и никого живого в нехилом радиусе вокруг. Одни глухие здания, половину которых не открывали, наверное, уже лет десять. Старые территории.
За пять дней прогресс был налицо и на лице в том числе. Шон не церемонился: если я халтурил с новым приёмом, то его кулак всегда долетал до намеченной цели. Вполсилы, да. Ну, в ту часть его силы, что я мог пережить.
Ссадины и фингалы оставались, и во второй раз я уже не позволял себе расслабиться.
Дэлмора мой рабочий настрой только радовал, издёвка в его словах мелькала всё реже, и объяснял он основательно, замедлялся, когда нужно, повторял со мной заученный приём до рефлекса. Я же любил учиться. Если есть у тебя по жизни кто-то, кому не влом поделиться – это чертовски важный человек, это понимаешь, когда тебя никто не учит, до всего приходится догрызаться самому, кровью и потом, ломая кости и сворачивая челюсти конкурентам, таким же уличным отбросам, как ты.
Если начистоту, я не представлял, как можно чему-то научиться, если ты не можешь садануть по своему наставнику-противнику в ответ, а прикоснуться к элитнику, да еще и против его воли, как по мне, нереально. Но Дэлмор пару раз наорал, почти ласково вывернул здоровую руку на болевой, и во мне проснулось запавшее было в никуда желание сопротивляться. Он даже позволил достать его один раз особо удачным финтом: втянул воздух сквозь зубы, сплюнул красным, одобряюще обматерил меня и улыбнулся.
С тех пор я не оставлял попыток повторить. Не то чтобы ради его крови на моих кулаках… просто так принято у нормальных парней, которые… ну, не враги уже.
А он не обращал внимания на свою кровь на моих кулаках.
За что я больше всего был благодарен, так это за руку. Шон мне сразу показал, как в случае чего защитить ее от удара и как можно пользоваться той ее частью, что здорова. Локоть при должном умении не намного хуже кулака, а умение копилось быстро. Это было практично и удобно. Я о таких техниках даже не слышал, что не удивляло.
С Шоном быстро разучиваешься удивляться – это становится твоим естественным и устойчивым состоянием.
Насколько эффективна его до ужаса не классическая техника боя на самом деле, я узнал дней через десять после начала тренировок. Причем не узнал бы, если б не его упрямство. Мы тогда затеяли спор посреди коридора. Не первый уже, в принципе, спор, Шон давал понять, что ругаться со мной ему интереснее, чем слушать покорное или напуганное молчание. Часто он соглашался со мной, понимал, но какого-то чёрта в тот раз уперся наглухо.
Я был категорически против того, чтобы присоединяться к остальным в общем тренинге на ринге. Хватало казармы, хватало столовой… и вообще. Дэлмор же имел свое мнение.
Народ по пути на тренинг стремился обойти нас как можно дальше. Наверное, на меня косились даже больше, чем на него. Глайсон самоубийца. Перечить – этому?
Ну, я, похоже, тот, кому можно. Ничего, он иногда не совсем такой, как кажется. Только вот несдвигаемый нихера…
Какой-то офицер, не помню фамилию, явно привлеченный нашими громкими голосами, вылетел из-за угла вершить правосудие, но, разглядев Дэлмора, тут же свернул в первый попавшийся коридор. Ха… к тому времени это было в порядке вещей.
Только вот драться с этими? Это далеко не в порядке.
Я сомневался, мне вечно казалось, что Шон умудряется меня беречь, что ли… я не был уверен, смогу ли продержаться против реального противника, злого и отлично знавшего меня слабым, который точно захочет воспользоваться больной рукой или приложить головой об стену на потеху остальным.
С другой стороны… на тот первый ужин в столовку меня тоже пришлось выковыривать с корнями. Ничего, справился. И сейчас не один. И с новым профилем на подкорке. Проверить-то надо? Если я Дэлмора, бывает, с трудом, но достаю, то их-то?
В конце концов, я сдался. Предсказуемо.
Я думал, что упрямый? Может быть, но по сравнению с этим…
На нас смотрели. То есть смотреть-то они всегда смотрели, но от таких взглядов удавиться хочется. Шона взгляды в упор чудесным образом обтекали.
А я снова почувствовал себя… второсортным. В глазах штрафников читалось легкое такое удивление, типа, что «это» здесь делает? Нафига «это» сюда привели?
Дэлмор невозмутимо утянул меня поближе к рингу, хотя и видел, что мне здорово не по себе.
Он так уверен? Вот как провалю всё…
Нет уж, обойдутся.
Они так и переглядывались молча, не лезли ко мне сами и не начинали между собой, пока в зал не зашел наш сволочной инструктор по рукопашному бою, который последний месяц только и делал из меня грушу для заинтересованной в практике стаи. Зашел, увидел Дэлмора. И явно побледнел всем загаром, хотя постарался усмехнуться.
Штрафники насторожились, а меня отпустило.
Да, после всей этой травли меня не считают в полную меру человеком. Понимаю, это логично. И пусть за мной вечно маячит фигура Дэлмора – мнение свое они не изменят, хоть он всех их изобьет до полусмерти. Уличные с первых часов на улице осознают одну фишку: каждый сам за себя. Не можешь за себя постоять, доказать, что ты – человек, а не падаль, тогда всё, абзац. Ты им и не будешь.
Тебя не трогают – это одно. Тебя уважают – совсем иное. Знаю я, что обо мне думают сейчас… и очень хочется вбить им эти тупые мысли в глотку. Подавитесь.
Шон слегка толкает в спину, и я шагаю вперед.
Да, сэр, меня выписали, да, сэр, хочу догнать группу. Нет, что вы, меня не напрягает ничего, поверьте, вы приятно удивитесь. Сэр.
Инструктор, планы которого на это занятие мы нагло смешали, выставляет против меня «тяжелую артиллерию» – в одной из классических поз для начала учебного поединка застывает Майкл Бисли, среднего роста парень с очень недобрыми глазами. Он из «наших», он убийца. Умелый и привычный. Он считался тут лучшим бойцом после меня.
И снова не по себе – ровно до того мига, пока я не натыкаюсь взглядом на литую фигуру Дэлмора, со скрещенными руками застывшего у стены.
Не боевое бешенство, а более выгодное и разумное холодное боевое спокойствие заливает меня изнутри жидким азотом, но всё равно – указание к старту позорно пропускаю. И на меня обрушивается шквал ударов – учебные поединки здесь проходят не по общей схеме. Тут каждый совершенствует свою изначальную, врожденную схему, подпитывая ее деталями из стандартных тренировочных приёмов. Штрафников намного легче направить в одно русло, чем переучить. Красота пусть остается элитникам, в корпусе «К» всегда ценилась эффективность.
Сначала, с непривычки, тяжело отбиваться. Шон никогда не бил так беспорядочно и топорно, у него даже в хаосе был смысл. Но вскоре рефлексы и инстинкты берут свое, и я чувствую даже азарт. Выйдя сюда, я хотел вбить бывшим приятелям все их издевки до желудка. Такое горячее пацанячье желание. Теперь же злости нет.
Майкл стонет, его кулак перехвачен и зажат, тело извивается, отзываясь на мой любимый комплекс, но я не упиваюсь его болью, а просто выполняю то, что нужно. Что запланировано, что я без труда могу. Нет смысла опускаться до их уровня, теперь нет.
Я расслабляюсь, освобождаю противника, повожу плечами, сбрасывая напряжение, а дыхание у меня даже не сбито. Майкл стонет на полу.
«Перестарался», – читаю на скучающем лице Шона.
– Не рассчитал силу, сэр, извините.
Дэлмор вырастает рядом со мной и кивает на дверь. Мол, тут больше нечего делать. Инструктор молча смотрит вслед.
Выходя из зала, я одновременно выхожу из разряда падали.
Падаль не отвечает ударом на удар.

– Двадцать секунд, – недовольно сказал Шон по пути в казарму. – Ты ставил пустые блоки двадцать секунд. И десять – на твою эффектную, но нерациональную связку. Много на такого, как Бисли.
Я и сам понимаю, что много, но ведь с чего-то нужно начинать? Руки еще чешутся, причем обе…
– Слушай, Шон, может, ты… встанешь со мной сейчас? Хоть ненадолго, там, на площадке? Не вовремя, я понимаю, но… есть пара прикидок, в голову пришло, пока работал. Хочу исправиться. Спорим, пустых блоков больше не будет.
Он обернулся на меня и вдруг подмигнул:
– Ну, а то. Я фигню терпеть не стану, со мной в таком стиле не прокатит. Ты в курсе.
 Правая рука дергается сама по себе. Это те слова, с которых началось наше страшное для меня знакомство вечность назад, в прошлом месяце. Он что, нарочно?
Естественно, да.
Иногда всё так быстро и удивительно меняется. В текущем месяце я регулярно хожу драться с чужаком-элитником в необитаемые места, а потом мы с ним после столовки идем курить.
Уже через несколько дней я точно знал, что ни один из курсантов не выстоит против меня в свободном поединке и минуты. Слишком разные стили. Их такому и близко не учили.
А Дэлмора я буквально достал просьбами «показать еще что-нибудь», но он, кажется, этим только доволен.

***

А еще у нас были учения.
В принципе, такие вещи устраиваются спонтанно, резко поставить нас перед определенной хренью, требующей реакции – в том и смысл. Но Дэлмор, естественно, знал заранее, фиг поймешь откуда. То ли штаб Мидлтона перед ним отчитывается, то ли штабной комп для некоторых не закрытая территория, а проходной двор, то ли эти самые некоторые в лице элитника просто физически не в курсе быть не умеют.
Учения планировались завтрашним сюрпризом, а еще за ужином Шон вполголоса рассказал мне основную схему. Меня, если честно, в первый момент продрало морозом, но он покачал головой:
– Нет, жертвой будет кто-то другой. Это я тебе гарантирую.
Не сказать, чтоб я сразу успокоился, но еда согласилась пролезать в горло, а это уже неплохо.
Вечером в казарме, когда за полчаса до отбоя все разбредались по койкам, Шон вернулся из душа, забрался на мою тумбочку, утвердился там, скрестив ноги, и громко обратился ко мне:
– Ретт, как думаешь, кто из них завтра будет дичью?
Сказано было нарочно так, чтоб услышали все. Народ настороженно переглянулся. Я как-то не особо представлял, как отвечать, поэтому молча пожал плечами. Не знаю, неужели это выглядело угрожающе? Почему-то парни следили за мной исподлобья, отводили глаза.
– Мне, в принципе, всё равно, по чьим следам идти, – лениво уведомил слушателей Дэлмор, – а вот у тебя могут быть предпочтения.
Мои предпочтения зализывают кошмарные раны в Индианаполисе, на тех, кто здесь, я не держу особого зла, но не факт, что они в этом уверены. В принципе, я вполне понимаю – когда элитник обводит каждого веселым голодным взглядом и употребляет слово «дичь», причем в оценках советуется с тем, у кого колоссальный повод иметь зуб опять-таки на любого тут… они не зря такие скромные.
– Посмотрим завтра, – говорю я. Без крайнего азарта, но достаточно мрачно.
– Поглядим, – соглашается Дэлмор. – Это будет славная охота.
Суть учений под кодовым названием «Intruder alarm» оказалась вот в чем: в произвольном порядке выбранный счастливчик на сутки становится, типа, вражеским лазутчиком, пробравшимся в неприступный Мидлтон с целью навредить как только можно. Задача остальных – та самая охота, которую вчера открыто предвкушал Шон. Не дать лазутчику устроить диверсии на важных объектах, то есть налепить символические красные метки на, допустим, штаб или гараж, склад оружия или ангар на аэродроме. Обнаружить поставленного вне закона, обложить, загнать, настичь… поймать. Да, я реально рад, что Шон уверенно сказал – меня это счастье не коснется. Вот уж хватит с меня подобных штучек.
Я очень не завидую парню, на которого ляжет. Чувствовать себя дичью – приятного мало.
Повезло, как всегда, самому неподходящему. Ну или как посмотреть. Парень откуда-то с Восточной Европы, не то серб, не то хорват, жутко побледнел, когда утром лейтенант Будворс с грехом пополам назвал его непроизносимую фамилию перед строем. Вообще, Стас был ничем не хуже и не лучше нормального штрафника, не тупой, отвязный, в компах разбирался почему-то очень прилично. Сторонился шумных компаний, ни к кому не лез. Ни за кем не числился – ни за мной в лучшие времена, ни за Куинном в мои худшие. Прочный нейтрал. Стас и по-английски выражался с проблемами.
Потому никто особо не знал, что у него в прошлом, что он делал в своей странной стране, но факт в том, что парень был в штрафном корпусе. Значит, его было, за что сюда засунуть. И еще – в тот момент, когда Стас осознал, что шесть десятков товарищей будут гонять его по территории базы сутки, а, скорее всего, поймают где-нибудь в темном далеком углу гораздо раньше, у него на миг полыхнуло в глазах что-то такое… Ему было, что вспомнить. Было, от чего похолодеть.
Дэлмор ничего не сказал. Внимательно оглядел взявшего себя в руки Стаса, хмыкнул и отвернулся.
Будворс еще зачитывал правила, но все уже поймали основной смысл. Кажется, на красные метки будет наплевать не только Стасу, но и загонщикам. В воздухе носилось совсем другое.
Двадцать минут нам было приказано не двигаться, чтобы дать фору убегающему. Строй штрафников едва держался, нетерпение охоты – заразная штука… Только вот у меня, похоже, иммунитет. Кстати, Шон тоже не рвался в погоню, хотя вчера я бы поставил на то, что он поучаствует.
Едва дали сигнал к началу, парни ломанулись в произвольно выбранных направлениях. За поимку жертвы полагался бонус – усиленный паек в течение недели, но не из-за жратвы все так возбудились.
Все, кроме нас с Дэлмором. Еще на стадии разбегания с главной площади Шон пихнул меня локтем и кивнул в переулочек, ведущий к зданию администрации. Я спросил, неужели Стас придумает прятаться в кабинете Уоллеса? Шон ответил, что вряд ли, а поэтому прятаться в кабинете Уоллеса будем мы.
Я прифигел. Мне снисходительно рассказали, что начальник Мидлтона в данный момент повез дочку в колледж на другом конце страны, а потому ему лично по барабану все наши учения. Возможно, Уоллес не стал бы выпускать корпус «К» в полном составе и бурном азарте шариться по базе средь бела дня, Уоллес осторожный, но Уоллеса нет, а Будворс тупой. Потому за последствия кому-то придется отвечать. Но это должно колебать исключительно начальство, им положено, а в конкретных предложенных обстоятельствах лучшим выходом будет осесть в тихом приличном месте и расслабиться.
Кабинет отсутствующего Уоллеса весьма подходит. Там удобное кресло и примитивный пароль от главного компа, день рождения уоллесовской дочки. И еще более первобытный код от сейфа. Три шестерки, возможно, и крутое сочетание цифр, но коды подобного уровня замороченности унижают саму идею взлома. А в сейфе у него неожиданно приличный коньяк.
Я соблазнился. По пути спросил, откуда инфа, да еще такая интимная?
Шон умеет смотреть так, что чувствуешь себя родившим дикую затупь. Сказал он, правда, вполне нормально, что со всеми этапами своей смены элитного корпуса на штрафной много чего в кабинете Уоллеса насмотрелся, и вообще, код сигнализации административного корпуса не намного заковыристее.
Пока мы пробирались к запасному выходу, через который планировали войти, на горизонте мелькнула группа наших. Внимательные, сосредоточенные… оружия, понятно, никому не дали, Будворс всё же не настолько тупой, но парням, видимо, было неуютно совсем без ничего. Инстинкты не сотрешь. Они запаслись, наверное, на стройке – у кого-то камни по карманам, удар в позвоночник хорошо действует при должной меткости, у кого-то понахальнее и арматурка в рукаве.
Дьявол, я не завидую Стасу. Надеюсь, его инстинкты тоже не подведут.
Дэлмор, как и я, проследил за охотниками. Негромко сказал:
– Не хочешь присоединиться, Ретт?
Помолчав, я покосился на него:
– А ты?
– Да нет. Знаешь, кое за кем я бы с удовольствием погонялся. Иногда есть желание отвести душу. Но не в этот раз.
Что ж, Стас, хоть в чем-то тебе повезло. Разборчивую душу Дэлмора устраивает не любая мишень. Мою, видимо, тоже.
– Так ты пьешь коньяк?

Через пару часов, к полудню, нам вполне захорошело. Прохладный кабинет, чистенький, с очень даже удобным креслом, в котором я кайфовал с бокалом… кто б мог подумать, а остальные сейчас лазают по жаре в грязных закоулках. Наглость действительно второе счастье.
Шон оккупировал стол Уоллеса, влез в компьютер. Я хотел заглянуть ему за плечо, интересно же, что там у начальства, но гад не разрешил, оттолкнул ладонью в лоб:
– Не лезь-ка ты, Глайсон. Дай новости глянуть.
– Телевизор включи, – обиженно буркнул я. Как раз в углу стоял, уж точно без кодов.
– Там такого не покажут. Затухни на пару минут, договорились?
Ну и ладно. Хрен с ним. Обойдусь. Сволочь. А коньяк и правда не дешевый…
Закончив шляться в сети, Дэлмор шумно потянулся, чуть не отломав спинку стула, прошелся по кнопкам и развернул ко мне монитор:
– Оцени, мы тут на пике осведомленности.
Ого… там штук восемь картинок с камер, по всей базе. Круто. Вот столовая, изнутри и снаружи, вот аэродром, и полоса препятствий, и казармы… Корпус «С» на стрельбище, у них пусто, «D»-шники вернулись с обеда… стоп. Любопытно.
Как насчёт камеры в корпусе «К»?
Внутри? Снаружи? Подробный обзор, фиксация сведений, материальные носители информации? А что, если существует…
– Ретт… сюда смотри.
Я моргнул, помотал головой. Куда там надо?.. Зачем?
Так, понятно.
Охота, похоже, подошла к концу. Толпа знакомых силуэтов в черно-белом мельтешащем зерне всё равно понятно чем занята – у них под ногами один. Его лица не видно, и вообще ничего не рассмотришь, но если бы в расположение реальной части американской армии в период военных действий попал реальный лазутчик, и ему хватило бы дурости быть обнаруженным – его ждала бы реально такая же поганая судьба.
Стаса пинали ботинками так, что его телом расшвыривало к стенам железные двухъярусные койки. Чужая казарма, чуть ли не корпуса «А», он там хотел скрыться… пустая, не на кого дичи рассчитывать. Он уже как бы и не штрафник, в нем не чуют своего, с которым скоро год как вместе в одном котле. Сказано – чужой. Сказано – считается врагом. Ну, так не удивляйтесь…
Возможно, собственно учения должны были закончиться в момент поимки цели. Скажем, элитники, например, так бы и поступили, я уверен. У них мозги не подгнившие, у них там держатся правила и вообще здравый смысл. Жертва, выбранная из их числа, не огребла бы ничего серьёзнее пары синяков, наставленных самостоятельно в процессе беготни, к месту сдачи властям парень шел бы сам, беззлобно отругиваясь от своих. Его бы и по плечу хлопнули.
А Стасу приходилось худо. Избивать его было просто неудобно, всем места не хватало, поэтому парня вздернули с пола, привязали к стулу, встали кругом… Это уже не игра. Не такая, которую под силу контролировать Будворсу. Гребаный идиот! Ну куда он полез… Собрать свору и указать на дичь – чего он еще хотел?!
Это не учения, людей из «К» не надо такому учить. Они умеют. Все мы умеем, да. Как почуять кровь – даже если давно не выпадало случая, всё равно запах незабываемый. Если принадлежишь к племени, к стае, это всегда с тобой. Отвыкнуть нельзя, можно только временно притвориться другим. А на самом деле  – ты навеки такой, ничего тут не поделаешь.
Там уже арматуру достали.
– Шон…
Я не знаю, что именно я хотел. Но он тут же отозвался:
– Чёрта с два я буду на это смотреть. Ретт?
Я кивнул ему на открытую дверцу сейфа начальника базы.
– Там по-любому должен быть ствол.
Дэлмор одобрительно поднял бровь, перекинул мне пистолет.
– Не попадись с этим. Они в казарме элиты, знакомые места… двигай туда, я тоже, но зайду с тыла. Понял?
Уже когда мы слетали по запасной лестнице с третьего этажа административного корпуса, пугая секретарш, Шон бросил на бегу:
– Не зверствуй. Там боевые. Только если действительно заслужат.
Я зыркнул на него:
– Сам разберусь.
Почему-то я был чертовски уверен в себе. Не то чтобы я был в ярости… я вполне осознавал, что делаю, куда бегу, как попасть на чужую территорию, как миновать патрули. Главное, я понимал, зачем это делаю.
Стас не заслужил. Никто такого не заслуживает.
Давно не чувствовал такой простой и ясной твердости. Я не хочу их убивать, нет. Они следили за мной, когда я прятался по углам, указывали на меня пальцами, ржали, может, мне досталась и пара тумаков от кого-то из этих. Ладно, ничего. Я тоже в жизни не стеснялся раздавать удары, вполне нормально. Я не планирую устроить резню, напиться местью – именно эти серые крысы того не заработали. Они не настолько круты, чтобы я взял на себя их смерти. Те же, кто наскрёб подобное, уже свое получили.
Боевые патроны – это не для меня и моего спокойствия.
Это для них и их страха. Я тоже не хочу смотреть. Я видал такое изнутри, с меня хватило.
Они увлеклись, почуяв знакомый с рождения запах? Между прочим, Стас ничем от них не отличается. Если б сегодня жертвой выбрали Бисли или Роуда, он тоже стоял бы с арматурой.
А я? Ведь я тоже прекрасно знаю, как пахнет кровь.
И Дэлмор знает. Только вот мы с ним торопимся в казарму «А» не для того, чтобы присоединиться. Что у нас не так с обонянием?
Вообще-то… скорее, у него. Потому что, останься Шон Дэлмор в элитном корпусе, я бы, если честно, тоже стоял бы с арматурой.

Короче, я застал Стаса в том состоянии, когда он еще был способен удивляться. Уоллесовской «береттой» я обвел увлекшихся ловцов, прошипел:
– Очередную игрушку нашли, с-суки?
Они не ответили, потому что железные прутья обычно молчат перед стальными стволами. Что, не ожидали, привыкли считать дерьмом? Обломитесь. Может, я и не супермен, но запросто могу смотреть вам в глаза. И внутри при этом у меня ничего больше не трясется мелкой противной  дрожью.
Привязать-то жертву они успели, но не особенно надежно, и лежащий на заляпанном бурым полу Стас сумел сориентироваться. Выдрался из неловко замотанных узлами порванных простыней, инстинктивно подался ко мне, раз уж я был явно не с остальными.
А на остальных парень был явно немного разозлен.
– Назад… – выдавил я сквозь зубы, и мы стали смещаться в сторону выхода.
Но жажда крови интересная штука. От нее просто так не проветришься. Парни очухались – это всего лишь Глайсон… этот чмошник переломанный, что он может? Ствол – не факт… даже если да – тут не детки. Справлялись, не впервые. Тоже не с пустыми руками. Два десятка против двоих, да не вопрос.
Они начали стягивать кольцо. Стас за моим плечом судорожно глотнул воздуха. Мы не успевали к двери, там уже стояли трое. Я взвел курок «беретты», но их не впечатлило.
У нас такие забавные, бля, учения!
И кого мне обрадовать первым? В обойме хватит патронов, чтобы переправить в Индианаполис хоть половину? Начальство будет в истинном восторге от наличия на базе потенциальных предателей, помогающих лазутчикам. И куда, интересно, в итоге я вылечу из штрафного корпуса?
В общем, я вовремя вспомнил чье-то намерение держаться в запасе и поэтому сообразил раньше всех, что означает резанувшая глаза вспышка, оглушительный грохот и моментально затянувший всё помещение густой вонючий дым. Мы со Стасом не стали задерживаться в ставшей очагом поражения казарме, ломанулись к выходу раньше и успешнее всех, по пути распихали скорчившихся и вылетели наружу, причем натерпевшийся разного парень мстительно захлопнул плотную дверь. Я был не против.
И мы дернули оттуда.
К месту взрыва моментально стянутся любопытные, секьюрити, возмущенные элитники, лишенные жилья, и остальные четыре десятка охотников. Оно нам совершенно не надо. А где сейчас нас точно не станут искать? Ох, я давно в штрафном корпусе, очень даже порядочно давно, и никогда не считал себя тем, кто уважает правила, но до недавнего времени в голову бы не пришел самый простой и кристально наглый ответ.
Хватанув грамм двести забытого на столе начальника базы коньяка, Стас понемногу приходил в себя.
Я спросил: как он, ничего? Ободранный парень коротко кивнул, только испуганно озирался, косился на дверь, ожидая увидеть там Будворса или самого хозяина кабинета, но при виде пыльного и чумазого Дэлмора, проскользнувшего внутрь и деловито запершего за собой, Стас чуть не сполз.
Вообще-то, парень испугался. В компании Шона, в принципе, мало кому уютно, а до «дичи» еще и резко дошло, что он сегодня такое, и кто его теперь поймал. Не знаю, что бы Стас предпочел, предложи ему кто на выбор штрафников в настроении покуражиться или нас двоих: одного психа в непонятном статусе и второго, которого за милю обходили даже офицеры. Чего от нас ждать, парень не представлял, потому побледнел и замер.
На сцену передачи начальству пойманного шпиона происходящее не тянуло, с учётом спертого из сейфа бухла, моего швырка «беретты» обратно на полку, дэлморовского падения в кресло и хозяйского хватания за клавиатуру.
– Во, забегали… – протянул он, листая ракурсы.
– Это что было? – спросил я для нас обоих со Стасом.
– Свето-шумовая плюс слезоточивый. Наши, правда, выбрались почти сразу, а вот элитникам негде спать. Прикольно.
– Слушай, прикольно – не спорю, но ты с этим всем …не боишься попасть в ракурс?
Знаю, ему карьеру не испортить, но всё-таки.
Шон снисходительно покосился, как я и ожидал:
– Проблема, тоже мне... на этом компе можно не только смотреть видео с камер, Ретт. Можно и подчистить записанное. Я знаю, как, сейчас вот и займусь, дело на три минуты. А, если хочешь знать… – пробегаясь по кнопкам, вскользь пробормотал он, – винчестер, отведенный нашему корпусу, я вообще давно убил. Со всеми потрохами.
О, я определенно хочу это знать.
– Да?.. И когда успел?
– Когда с тобой завязался, – криво усмехнулся он, но глаза остались серьёзными.
Значит, просёк. Теперь я знаю наверняка, и это очень приятно.
А Шон повернулся к Стасу:
– Ты не стесняйся, присмотри себе тихое место, на самом деле в Мидлтоне дополна глухих углов. Можно хоть пару месяцев протянуть. Тебе же только до ночи дотерпеть надо, а там срыв учений, и я не я буду, если ты не получишь обещанный победителю двойной паек.
Парень моргнул.
– Ты понимаешь, что я говорю?
– Да… но – разве…
– Еще чего, – не дослушал Шон. – Ретт тебя сюда притащил не приз зарабатывать, а чтоб ты передохнул.
Стас перевел на меня неверящий взгляд, и я подтвердил:
– Естественно. Оторвались, теперь давай дальше. Мы за тобой бегать не будем, но если опять что –  этих отвлечем запросто.
Пусть так и не делается, пусть условиями учений не предусмотрена помощь затравленному одиночке – мне плевать.
А Стас расслабился, согнулся у стены, присев на корточки, сильно взъерошил себе волосы, вздохнул… и решил:
– Нет уж. Мне тоже бегать охереть как надоело. Гребаные умники, намутили такую хрень…
– Ты еще дома набегался? – негромко спросил Шон, не отводя глаз от монитора.
Стас дернулся, отмахнулся, и тему не развил никто.
– Давайте вы меня сдадите. Я хоть лечь смогу.
– К Паркеру сходи, – посоветовал я. – Ты уверен?
– Да ну… сам-то, Глайсон, доиграл бы?
Я в это месяц прорубился. Ужасно не понравилось.
– Ну ладно. Подъем. Шон, где там штаб учений?
– На западном полигоне, – задумчиво протянул тот. – Довольно неблизко. А центр кишит кем только можно. Причем все злые. Будворс там сидит и нихрена не знает, а на базе весело.
– И как нам?
– Давайте прокладывать маршрут, – провозгласил Дэлмор, уткнув нас со Стасом в монитор.
В итоге мы так и не допили коньяк.
Сперва Шон показал, как пробраться к полигону окольными путями, через расположение учебных корпусов. Там днем сплошняком идут занятия, курсанты учатся за партами умным вещам, а не с прутьями в руках отрабатывают навыки преследования.
Стас не сильно много понимал из объяснений, так что операция легла полностью на меня. Мы выбрались из администрации под днищем фургона, миновали опасный центр, полный секьюрити, отлавливавших штрафников после инцидента в расположении корпуса «А». Но поди поймай вошедших в раж…
Когда фургон свернул к выезду с базы, мы отцепились. А при желании могли запросто миновать периметр. Надо запомнить.
Учебный сектор оказался действительно спокойным местом – до тех пор, пока нас не засекли. Парни из «К» тоже в основном далеко не идиоты, про мидлтоновский миникампус многие додумались. Логика простая – там редко можно наткнуться на штрафников. Но сейчас отряд злых парней с покрасневшими от газовой атаки глазами ломанулся нам наперерез. Сложно сказать, насколько они впали в боевое безумие – поймай они нас, зажми в тиски, они кинулись бы на нас с кулаками? На нас с Шоном?
На Дэлмора?
Или отбили бы жертву, чтобы самостоятельно отволочь на западный полигон? В каком состоянии они доставили бы туда Стаса?
Мы, в общем, выяснять не стали. Шон нырнул в очередные закоулки – сколько же он их на базе знает? Реально при желании месяц бы никому не попадался на глаза. Мы – за ним. А там, в дебрях каких-то служебных сараев, он дернул меня к себе, быстро проговорил:
– Вам туда, держи направление и выйдешь на полигон. Я их уведу.
– Куда? – задыхаясь, выдавил я.
– Полигон западный, Глайсон! Иди на запад!
– Да нет, ты-то как?
– Ай, мать твою, я переживу.
Так мы и разделились. Оставив Шона взбешенным штрафникам, ну, или штрафников – Шону, что не менее вариант, я повел Стаса к Будворсу.
Сегодня уже много чего наслучалось, ничего страшного не было и в том, что по пути мы проскочили прямо через оружейку. Там сидели не то корпус «Е», не то еще кто-то, прилежно разбирали какие-то стволы под присмотром Майера, а мы прикинули, что нестись в обход здания себе дороже, лучше напрямик. Не мы, впрочем, а я прикинул. Хотя раньше не полез бы я в класс Майера. Но пофиг мне уже, знаете.
Парни вытаращились на двоих встрепанных не пойми кого, метеорами пролетевших из двери в окно. Стартуя с карниза в кусты, я успел услышать нецензурное шипение офицера, который никогда корпус «К» не любил. Ради справедливости, Майер вообще никого не любил, а штрафников еще меньше. Да кто нас любит-то?
Учения у нас. Всё в порядке вещей. Вопросы к Будворсу, давшему корпусу «К» свободу передвижения. Эдак еще спасибо пусть скажут, что это была именно свето-шумовая граната, а не еще какая-нибудь разновидность.

На полигоне Стас был ощутимо счастлив, уселся прямо на траву, потом шлепнулся навзничь и раскинул руки. Пробормотал что-то на родном языке, красный крестик-метку размашисто пришлепнул себе на лоб и улыбнулся.
Будворс же опасливо оглядывался, произнося дурацкие заготовленные официальные речи о нерушимой бдительности и надежных рубежах. Я его плохо слушал, он тоже толком не мог поверить, что я в одиночку обезвредил лазутчика, с которым к тому же прибыл чуть не в обнимку. Или лейтенант искал еще кого-то? Например, того, кто мог бы прояснить инцидент со взрывом в корпусе «А»?
Фиг тут кто кому чего прояснит. Хотели полевые учения? Получите. В следующий раз вывозите нас подальше от цивилизации, она целее останется.
В общем, учения как начались бездарно, так и кончились. Лейтенант быстренько пожал нам руки, поторопил, чтоб мы поскорее двигали в казарму и отдыхали до конца дня. Я поднял Стаса, а Будворс слушал чей-то рапорт по мобильному, причем у заместителя начальника базы ощутимо менялось выражение лица. Новости, да?
Хотя на тот момент я сам не знал всего.
Полная картина сложилась, когда мы вернулись. Я считал, что парней будут собирать по всему Мидлтону до конца дня, а то и дольше, в казарме же можно будет выспаться. Но обнаружилось удивительное: практически все – и впустую искавшие Стаса там, где его не было, и те самые красноглазые, встреча с которыми меня слегка беспокоила – в общем, чуть не полный состав корпуса дисциплинированно сидел в казарме с крайне довольными физиономиями. Это настораживало. Я поискал глазами Шона – и он нашелся. Естественно, по центру, и не менее довольный. Оценил нас, как не пострадавших, кивнул мне на мою койку.
Там лежало прекрасное. Виски я уважаю больше, чем коньяк.
Стас, судя по ликующему воплю в том конце помещения, тоже обнаружил у себя чудесное.
А судя по повсеместному вкрадчивому бульканью, у штрафного корпуса появился железный повод к расслабону после кретинских учений. В тумбочках родился или же пополнился золотой запас, а молчаливая секретная повальная пьянка неплохо свела на нет все сегодняшние траблы.
На традиционном вечернем перекуре Шон рассказал, что завел погоню в зону складских помещений, а там успел взломать замок личного бокса одного сержанта. У сержанта намечался день рождения, и бокс ломился. Погоня финишировала у распахнутой двери в рай, затормозила с пробуксовкой и затаила дыхание. Шон молча пожал плечами, заграбастал первый ящик с закуской и сунул за пазуху первую пару бутылок.
Дурной пример на нас действует вернее всего. Расчёт был верен. В итоге обожравшиеся до неприличия парни пьяно хохотали в казарме за нашими спинами, а Шон крикнул в стоявший там кумар:
– Эй, а ну выдайте нам сюда чего-нибудь.
Через миг на перилах стояло четыре разных ёмкости.
Стас стрельнул у нас курева, причем как самый пострадавший от произвола начальства – полпачки, по пути к своей далекой койке был разорен соседями, но донес парочку и блаженно вытянулся.
Мне тоже было что рассказать. Ну, конечно, я не грабил никого… но лейтенант очень прикольно моргал, когда, уходя с полигона, я обернулся и посоветовал сменить пароли от системы слежения. Мы же всё равно свалили из кабинета Уоллеса, ничего не вырубив. Что уж теперь смущаться?
Шон обозвался на меня нахалом. А сам он, типа, не такой? Кстати, спросил я, а где твоя зажигалка? Он полез по карманам, задумался на миг и прыснул:
– Уоллес взбесится. У него на столе лежит.
– Вот-вот. Хоть не именная?
– Да нет… но он всё равно допрёт.
– Вот я и не стал скрывать от Будворса.
– На меня переваливаешь? – прищурился Дэлмор. – Улики? Типа, я один геройствовал?
– Еще чего, – оскорбился я. – Майеру занятие в оружейке я сорвал сам.
– Это еще не самое интересное, что ждет сержанта Майера, – глубокомысленно выдал Шон.
– И лейтенанта Будворса. Ему для гребаных элитников казарму искать. Ой, извини… – растерялся я, осознав, что проехался по прежнему статусу собеседника.
Тот, впрочем, ничуть не обиделся. Посочувствовал до кучи еще капитану Уоллесу и потащил меня в казарму.
А в столовой назавтра передо мной стояла двойная норма всего, мне даже не понадобилось ходить к раздаче и стоять там в очереди, а Шону не понадобилось разводить смертоубийство. Он удовлетворенно покосился в сторону столовского офицера, тот быстренько сделал вид, что всецело погружен в свои умные мысли.
В общем, я очень удивлюсь, если в обозримом будущем опыт учений с участием штрафного корпуса будет повторен.


*** 5 ***

Каким Дэлмор был со мной – это, конечно, дико непростая тема, которая и без того съела мне мозг, а он еще подкидывал сюрпризы. Он без такого не мог.
Пару раз я его видел в очень непривычных ситуациях с другими.
Это когда он вдруг раз – и менялся, становился совсем иным, будто что-то в нем переключалось в другой режим. Перекидывался тумблер, другая позиция, и это уже не презрительный наглый пофигизм для вышестоящих, не его фирменный игнор свысока, типа – вы что, всерьёз считаете, что я буду хоть в какой-то мере тратить себя на вас? Таким он пришел в казарму, так он жил там. Хотя, как ни странно, по именам знал всех, и даже иногда кидал меткие замечания, так что становилось ясно – мимо он ничего не пропускает. Однако общаться по-нормальному его никак не тянуло, а к нему, естественно, никто не лез.
Таинственный другой режим был даже не тем кошмаром, который Дэлмор отпускал на волю в моменты бешенства.
Это было не то…
Однажды вечером этот неугомонный потянул меня наружу:
– Подъем, пошли пройдемся.
Я не сильно рвался гулять, после тренинга самое то просто поваляться и закрыть глаза, расслабиться… Шон же явно запланировал какое-то дело и пошел бы по-любому, наверное, со мной или без меня, а если второе – то хрен бы я расслабился. Так что пришлось тащиться.
Мы почти сразу свернули с основной дороги, нырнули под колючку и долго плутали по задворкам гаражей. Шон двигался уверенно, протискивался в совершенно не заметные лазы между ангарами, потом внезапно подтянулся и вообще исчез где-то наверху. Пока я озирался в полутьме, оттуда свесилась ладонь:
– Забирайся.
Низкая крыша ангара была идеально ровной, пыльной и пустой. Примыкала вплотную к другому зданию, выше нашего на полметра, и вдоль этой «ступеньки» до самого края шла поперек двухметровая стена из крупной металлической сетки.
– Там территория корпуса «А», – пояснил Шон, устраиваясь под оградой на залитой растресканным гудроном поверхности.
Я еще пооглядывался, полюбовался на унылый асфальтовый вид внизу, на остовы БМП у запертых наглухо ворот неподалеку, на почти уже не различимую в сумерках сетку и чужую крышу за ней. Хотел уже спросить, за каким чёртом мы сюда так долго пёрлись, но не успел – получил несильный пинок в колено.
– Руки-то от проволоки убери.
– А чего? – Отдернул-то я сразу же, но что тут такого?
– Под напряжением. Не чуешь?
Бля, и правда. Только сейчас уловилось на грани слуха тонкое, сухое, зудящее дрожание воздуха у самого забора.
– Мать их… Что, прям жахнуло бы?
– Да не очень. Тут, понятно, не смертельное, но сигнал бы ушел, пришлось бы сматываться.
– Суки вообще… Нахрена так?
– Ретт, мы, что ли, одни с тобой такие умные? А в тех гаражах боевая техника. Страхуются.
– Элитникам, значит, ничего, можно.
– На элитников действуют простые заборы и даже устные запреты.
Я хмыкнул и убедился, что он, вроде бы, на меня не смотрит, прежде чем спросить:
– Ты в том корпусе потому и не задержался?
Больше всего я был готов к молчанию. Как вариант – к еще одному пинку в колено. Но он скомкал сигаретную пачку, которую вертел в пальцах, зашвырнул ее далеко на чужой гаражный двор и ответил:
– Вылетел я оттуда, можно сказать, совершенно не за дело, но так в итоге лучше. Мне там всё равно не нравилось. Рано или поздно терпение бы лопнуло.
– Неужели в «К» лучше?
– Гораздо. Привычнее.
– А как же это… ну… перспективы, всё такое?
– Что?
– После «А» можно по-любому прочнее устроиться. Отсюда идут чаще всего просто в мясо.
Это простая правда штрафного корпуса, об этом знают все, об этом в открытую орут офицеры. Мы в курсе, что мы такое. А я еще когда-то считал себя другим.
– Не все, Ретт. Ты вот – спецзаказ.
Он что, еще думает, что это в силе? Федерал по мою душу в указанный срок не приехал, но когда в ту ночь я молча расхандрился на эту тему, Шон очень уверенно и больно вправил мне мозги на место и заставил затвердить: это не отмена, это перенос. Чтоб я не вздумал отлынивать и не бросил стараться.
Я не бросил – с ним бросишь.
Шон договорил:
– Так вот, насчёт меня – я, в некотором роде, тоже.
Теперь понятно. Он ждет своего рекрутера, потому его в упор не колышут местные проблемы. Причем, судя по степени свободы, которую он себе позволяет, Дэлмор абсолютно уверен, что сдаст уровень, пройдет и не распонадобится в своей целевой конторе. Я не спрошу, куда он метит. Явно не в федералы, хотя… Ни черта я о нем не могу даже прикинуть. Даже после того, как мы начали разговаривать.
– Так, а вот и они.
Он поджал ноги, крутнулся и встал рядом со мной. На той стороне к нам приближались два силуэта – не патруль, судя по тому, что один, высокий и мощный, тащил объемный пакет, а другой, вертлявый, приветливо замахал в нашу сторону. Правда, они слегка замедлили шаг, различив, что нас тут не один.
Шон махнул в ответ. Я немного отступил.
К забору подошли два элитника. Было странно видеть их растерянность – они улыбались ему, но я-то был чужой, и они всё никак не могли настроиться на верный лад, пока Дэлмор коротко не бросил:
– Со мной. Зовут Ретт. А ну давайте сюда быстро, что притащили.
Парни приняли к сведению – высокий без эмоций, мелкий после дергания плечом – и вывалили из мешка сокровища: еду, курево и пиво.
– Это что, моя часть? – удивился Шон. – Нормально вы сходили, Трикс, богато.
– Нихрена! – взвился тот. – Это всё! Наша доля пока тут, мы не успели поделить и припёрли целиком. Так что нефиг!
– Ладно-ладно, не вопи… – отстраненно согласился Шон, оглядывая разнообразие.
Он легко пропустил мимо ушей наезды Трикса, видимо, привычное дело. Да и тот не казался испуганным, по сути оборвав Дэлмора. Ему можно? Они, видимо, плотно контачили, пока Шон был в «А».
– И так пойдет. Слушай, Клэй, сигарет сразу мне перекиньте, а сами займитесь делом. Нам полночи обратно топать.
Он еще договаривал, а высокий парень уже швырнул через забор затребованное. Потом элитники присели и увлеченно завозились в груде провизии. Трикс шипел, подносил к глазам упаковки, ругаясь на отсутствие фонарей.  Я так и стоял…
Клэй ткнул приятеля в бок, указал взглядом на меня. Они уставились друг на друга, а мне было чертовски не по себе. Шон сидел в той же позе, спиной к границе и к ним, он не видел их перемигиваний.
Лучше бы я в казарме остался… всё равно бы уже не полезли, а тут, с этими чистокровными…
– Закончили, что ли?
Дэлмор поднялся. На крыше с той стороны лежало три кучки добра: две ближе к ним и одна у самой ограды. Естественно.
Но в той, в третьей, было всего вдвое больше. По сути парни поделили всё пополам, а потом свою половину растащили на индивидуальные пайки. Они, наверное, всегда так поступают. Дэлмор же у них за главного, не иначе, львиная доля, справедливо…
Клэй сгреб предназначенное на отдачу в тот же пакет, примерился, как перебросить поудачнее. Шон лениво кивнул мне:
– Лови.
Я повиновался, и у нас с Клэем получилось не послать никаких тревожных сигналов. Трикс сопроводил перелет комментарием:
– А между собой там вы уж сами поделите. Мешок-то у нас всё равно один, и мы вам не фасовщики, штрафьё.
У меня дыхание перехватило, сам не знаю, почему.
Дэлмор посмотрел на Трикса, усмехнулся:
– Быстро соображаете, молодцы.
Потом, никак не отреагировав на оскорбление элитника, забрал у меня пакет, порылся в нем и достал две одинаковые бутылочки темного. Парни на той стороне тоже чем-то воодушевленно зазвенели.
– Понеслось?
Это оказалась очень неплохая ночь.
Мы добыли пару ящиков, чтобы сесть, эти с той стороны улеглись прямо так. С отвычки крыло неслабо, и через пару часов мы с ребятами успели двадцать раз перебрататься и перессориться, выяснить непонятки через забор и оборжаться над Мали. Клэй показал, как прикуривать от сетки под напряжением, чтобы не спалиться и не вызвать срабатывание. У нас получалось даже чокаться через ячейки.
Эти трое после второго литра ударились в воспоминания: судя по привычным подколкам, тема какого-то странного теракта в мелкой индианаполисской лавке всплывала в общении регулярно. Шон с Нораланом в красках воссоздали образ истерящего Трикса – зачем он тогда брал в заложники трясшегося еще пуще потного продавца всякой ерунды, я так и не въехал. По-видимому, у самого Мали были некие проблемы с мотивацией, и это ему умело ставили в вину оба тогдашних соседа по корпусу.
Трикс, в свою очередь, отгавкивался, что притворяться федералом-переговорщиком, стырив для этого значок, тоже вряд ли входит в перечень поступков, которыми стоит гордиться, равным образом угонять коповские тачки есть нехорошо даже в благих целях. В ответ оба ржали и интересовались, где был бы Мали в случае, если бы абстрактные добродетели имели что-то общее с реальным миром.
Дэлмор увел машину или косил под федерала? Что наглее, то и его. Да, если мне всё-таки повезет заиметь значок, хрен у меня его кто украдет.
А парни наперебой вспоминали гонку по городу, вошедшую в топ популярных сетевых видео, какой-то затопленный карьер, в котором пришлось утопить государственный транспорт, предварительно слившись с песчаной сыпучей стеной в паре метров под ногами затормозившей у края погони, и чье-то неуместное сожаление там, наверху, что гробанулся классный драйвер. Вылавливание трупов власти отложили на утро.
Далее Трикс резко стушевался, прилип к бутылке, а двое упивались подробностями: как они, выбравшись, с наслаждением повалились в пыль, до какой степени оттенка белого бледнел очухавшийся Мали у кромки глубокого карьера, как именно умолял не бить его слишком больно, с каким воплем летел вниз вслед машине, как его простили и потом вылавливали в темноте из мутной желтой жидкости, а он в ужасе пытался улепетывать от них вплавь по кругу.
Яркие у них самоволки. Не хуже штрафников отрывались ребята, даром что элита.
Их даже не замели. Все трое успели вернуться на базу до утренней поверки, хотя это было от карьера точно больше сорока миль пешком. На лице Клэя отразилось, каким адским показался нехилому парню тот переход по голой холодной пустыне под звездами. Смурной Мали ничего не помнил, и Клэй покивал – тебя же тащили, Трикс, после первого же десятка миль. А на последнем, видимо, и меня тоже, – в сторону договорил Норалан. Дэлмор отмахнулся и промолчал.
Потом они резко вспомнили обо мне, вовлекли в разговор. Мы обсудили всех инструкторов и городские новости, они рассказали про своих долбёжников-заучек, Шон пристыдил Трикса, что тот в противовес им не учится нихрена, и привел в пример нашего Спарка, у которого оценки были и правда получше.
– Вот вылетишь ты, Мали, к нам, – сказал Дэлмор нехорошим голосом.
Элитника передернуло, он на время затих с задумчивым лицом. Но хватило ненадолго, он встряхнулся и стал приставать ко мне с вопросами: правда ли, что у нас колючая проволока даже внутри казармы между рядами накручена, действительно ли у нас беспредел по ночам и кормят ли нас объедками от других корпусов? И как вообще там у нас, жизнь тяжелая, уродов много?
Я сделал долгую затяжку. Шон у моего плеча напрягся.
Но я успел ответить, и даже голос не выдал ничего. Надеюсь.
– Уродов везде полно, Трикс. И ночи у нас выпадают веселые. Правда, что ли, переходи в штрафной, проверь на своей шкуре. 
Я отхлебнул и закончил:
– На первых порах мы тебя, новичка примерного, так и быть, прикроем. Раз уж общаемся тут.
Трикс бурно отрекся, поклялся взяться за учебники, Клэй прогудел что-то скептическое, а Шон молча звякнул своей бутылкой об мою.
Это была хорошая ночь.
А по пути назад я, пьяный и сытый, поймал себя на том, что по инерции улыбаюсь в темноте. И что мышцы пресса болят не по какой-то из обычных причин – ударили, сорвал, перенапряг, а потому, что с непривычки пересмеялся и расслабился.
Причем до такой степени, что мы даже чуть не вляпались: в узком проходе между гаражами Шон зацепил ботинком какую-то хрень, она громыхнула, и за стеной сразу заворошилась охрана. Там до поворота, до выхода метра два оставалось, а ему ботинки оплело колючкой намертво, как я-то там прошел и не влез? Загадка… я уперся, потянул его изо всех сил, он оттолкнул, сделал страшные глаза – типа, вали! Типа, он справится.
Хрен ему. Ни за что. Ну… как я обратно дойду без него? Я дорогу не помню.
Под грохот и топотание охраны я дал ему понять, что шнурки порвать легче, чем колючую проволоку, но пока я договаривал, он уже закончил со второй ногой. Видимо, понял, что я не отстану. Мы едва успели завалиться за угол, а по той щели уже шарили фонарями и ругались.
Мы лежали не пойми как среди острого хлама, друг на друге, но пакет с остатками пира был всё еще при мне. Я тихонько взвыл, и Дэлмор сразу дернулся влево:
– Рука?
– Бутылка… неудачно.
– Не разбил хоть?
– Нет.
Охрана за нами не полезла. Шон всю обратную дорогу шел босиком по обочине, по траве, и вещал мне, что это классно, но я не соблазнился. Он отослал меня в казарму, а сам пришел на десять минут позже с новенькой парой из хранилища обмундирования.
Я спросил – неужели выдали? Под утро, без отчета о пропаже? Босому? Пропахшему табаком и спиртом?
Он хмыкнул, сказал, что беспокоить людей невежливо, но конкретные способы не тревожить складских он оставит при себе, чтобы не учить меня лишний раз плохому. Я возмутился, я сам мог бы его научить чему угодно… Он отмахнулся – спи, час до рассвета, а мы полказармы перебаламутили разговорами, аппетитным звоном по тумбочкам и возней.
И к чёрту. Пусть завидуют.

***

А в другой вечер, в баре Мидлтона, завидовать пришлось мне.
К нам тогда – не лично к нам и не в «К», а в Мидлтон – пригнали гостей из Корнсдейла, из соседнего штата. Намечался очередной парад, такой – сравнительный, но вот на этот раз именно лично нас это не волновало, потому что корпус «К» ни в чем никогда не участвует. Начальство держится за свои посты и позориться нами не желает.
Так что вечером перед событием улочки базы были забиты левым народом, который ходил повсюду со своими инструкторами и озирался. Нас заперли в казарме, предупредили, что если мы, такие-растакие, вообще хоть… далее по тексту, как обычно.
Я посмотрел на Шона и с ясностью понял: мы – свалим.
У него инстинкт такой, похоже: делать не то, что требуется по правилам. Причем если правила будут, наоборот, предписывать находиться вне казармы, его будет с койки не согнать. Он не ходит на занятия, когда все там, он ходит в самоволки, когда все здесь. Он совершенно неподконтрольный.
Но в последнее время у него не случилось ни одной отлучки с базы, хотя за этот период раньше он бы уже смотался не раз. И на занятия ходил. Вряд ли он опасается вылететь куда-то за плохую учебу, как Трикс из «А»… некуда нам уже вылетать. Да и знаний у него дополна откуда-то, хотя он фыркает и отказывается, если я его подозреваю в наличии образования. Он издалека казался странным до ужаса, а вблизи он не только не проясняется, он вообще не подходит ни к чему, как процессор при сборке табуретки…
В общем, мы свалили. Неужели в здании казармы корпуса «К» нет тайных дыр, через которые можно выбраться? Дополна.
База шумела, царила неразбериха еще круче, чем обычно, и это было на руку. Мы не собирались никому ничего портить и нарываться, мы просто прогулялись, поглазели на чужую технику, с одинаковыми кривыми лицами послушали корнсдейловские речевки.
Потом зарулили в бар. Там было людно тоже с перехлестом, пиво наливали только безалкогольное, ведь на дворе не 4 Июля, и народ давился бурдой. Наши, в смысле, мидлтоновские, присматривались к гостям, а те – к нам.
Там, кажется, за стойкой стоял какой-то отдельный, особый кег только для офицеров, откуда пахло совсем иначе, чуть ли не «Гиннессом», как сказал принюхавшийся Шон, и командиры предпочитали тусоваться поближе к тому краю. Мы как раз начинали изобретать способы втереться в компанию, когда вспыхнула драка.
Почти у входа сцепились двое на двое, конечно же, из разных лагерей. Хрен знает, что не поделили. Остальные пока орали, но присоединились бы в любой миг, офицеры озирались, хлопали ушами и не могли протолкнуться к очагу, а Дэлмор не тратил слов.
Моментально оказался в гуще событий – он что, умеет ходить сквозь предметы? Ну, может, и да, судя по тому, что его нигде не удержишь. Интересно, попадал ли он в тюрягу.
Если четверым активным не хватало физических ощущений, они их получили. Только вот зрелища почти не вышло – Дэлмор крутнулся одним сложным движением, и парни пооседали на пол в разных удивленных позах.
Чёрт. Я помню это. Только тогда парней было больше.
Я… не пойду к нему сейчас. Несмотря ни на что. Я останусь здесь, у стойки, подальше.
Он наклонился над вышибленными, прорычал:
– А ну, заглохли!
Это было уже лишнее: они вряд ли завелись бы снова, он надежно убил их боеспособность минут на пять. Им даже вставать помогали свои. Никто на Дэлмора в ответ не полез. Офицеры Корнсдейла что-то там порывались выяснять, наши, опознав миротворца, настойчиво увлекли их обратно к кегу. Инцидент исчерпан, курсанты сами разобрались, не стоит внимания.
А среди уже начавшей расходиться толпы, среди возобновившегося нормального гомона бара, из задних рядов послышалось:
– Шон?..
Он обернулся, еще напряженный и сосредоточенный после драки, еще такой, в режиме «action»… и тут же – щёлк.
Он улыбнулся.
– Мюррей?..
Вперед, наконец, протолкался парень в чужой форме, застыл напротив на еще сохранившемся пустом пространстве между столами. Выглядел он, как… Я просто не могу сказать. Он светился. Курсант с другой базы, чистенький и подтянутый, парадный такой, смотрел на мидлтоновского дикого штрафника, как на …неожиданно нашедшегося родственника, что ли. Старшего, потому что взгляд этот был …снизу, я различаю такое. Этот парень знал Дэлмора, но не на равных. Ну да, какие там ему равные?
Я понял, что не ошибаюсь, когда чужак поколебался пару мгновений, выдал на вдохе:
– Шон, извини, но можно я…
И полез к Дэлмору обниматься.
Ну, влип в него на порыве, стиснул и быстренько отшатнулся, словно прав на подобную вольность не имел и знал, что не имеет, но понимал всё-таки, что ему простят. И до того сильно ему хотелось… дурацкий такой поступок открытой души.
Боже, есть люди, которые могут подойти и дотронуться до Дэлмора через секунду после того, как он крушил. Причем дотронуться вот так… это что же о нем надо думать, чтобы так ликовать? Чем он заслужил подобное? Этому Мюррею Дэлмор явно ничего не ломал. С другой стороны, за просто оставленные целыми кости с благодарностью при всех не обнимают.
Дэлмор не просто гребаная загадка, он генератор загадок на каждом шагу.
Парень всё пожирал глазами Шона. Он что, растает, если моргнуть? От стойки было плохо видно, но я услышал ошалелый голос:
– Ты здесь?!.. Шон, ты… Шон?
Тот оглядел мальчишку, наверняка поднял бровь:
– Корнсдейл?
– Да я-то… – отмахнулся Мюррей. – Ты?..
– Что тебя так удивляет? – осведомился Дэлмор тем же «другим» голосом, каким он разговаривал с парочкой элитников на крыше. – Я рекламу посмотрел. «Армия – твой шанс». Хорошая реклама.
– Шон!
– Хватит орать. Не вижу поводов. А вот за встречу…
– У нас есть! – с полуслова понял чужак. – Там, в углу.
– У кого у нас?
Они уже протискивались в том направлении.
– Бля, Шон! – всё не мог угомониться Мюррей. – Там еще и…
Дэлмор и сам уже увидел поднявшего голову от стола помятого второго.
– Ого. Теннисон.
Тот был постарше, форма на нем сидела неплохо. Он не кинулся на Дэлмора, не возрадовался – скорее, смутился, явно похолодел, судорожно сглотнул и выпрямился, как палка, заморгал в ступоре… Вот этого парня я понимаю больше. Но затем тоже улыбнулся, несмело и изумленно, привстал, хотя ноги его не очень держали, и протянул руку над столом.
Вот этого я бы тоже, наверное, не сделал.
Дэлмор пожал, кивнул и сел с ними. Сразу спросил про какую-то Джеки. Я напрягся, чтобы не потерять подробностей – Дэлмор до Мидлтона, жутко любопытно. Кто ему эти двое? Кто ему эта Джеки?
Парни переглянулись, смущенный Теннисон уставился в сторону, а Мюррей бурно выложил, указывая на приятеля, что вот этот вот неудачник, которого выперли даже из полиции, обнаглел настолько, что пролез в родственники, а сестренка и счастлива…
– Ого, поздравляю, Роджер, – с интересом отреагировал Шон. – К тому и шло.
Значит, Джеки …не его.
Второй преодолел столбняк, даже признался, что скоро у них с женой того… Мюррей опять перебил, много чего наговорил непонятного про то, что все джекины «дьяволята» повырастали в здоровенных лбов и не нуждаются в няньках, а продуманный экс-коп просто задумал свалить с учебы в законный отпуск по рождению ребенка, а по рождению племянников отпуска почему-то не дают.
Теннисон привычно огрызнулся, что он такой же коп, как и Мюррей. Шон спросил, нет ли мыслей насчёт восстановиться, и вообще – планы? Под вытянутую из-под стола бутылку парни поделились проектами на легальную жизнь, из чего лично я сделал вывод, что прежняя-то была насквозь нелегальная. Даже почему-то у бывшего копа. Ну да, бывшего же.
Я не удивлен, что Дэлмор жил примерно так же, как и я. Я был бы просто в шоке, окажись копом он. Но такие предположения на нем не работают, такое на него абсолютно не натягивается.
Дэлмор нелегал, боец и явно главарь. Я чую в нем свое, знакомое, он во мне – тоже? Ведь тот самый голос не для всех я слышу от него уже давно.
Но сейчас он обо мне не вспоминает.
Тяжело кладет ладонь на стол и тихо спрашивает своих бывших людей:
– …Как там – всё?
Парни переглядываются вроде бы с неловкостью, и Мюррей пожимает плечами:
– Да мы не очень-то знаем, Шон. Мы ушли почти сразу за тобой. Вот только эти в Церковь сходили, проделали всё там как надо, ну, а мы с Роджером уже давно сговорились насчёт армии. Реклама и правда увлекательная, надеюсь, не соврут.
На этот раз перебил Теннисон, ответил тоже негромко и по существу, словно стараясь сгрести всё, что помнил, понимая, что важно:
– Шон, всё нормально. На тот момент, как мы уехали, всё было штатно. Облавы оказались даже хуже организованы, чем все думали, отбивались легко…
– Сводки я сам знаю! – оборвал Дэлмор.
– А между собой никто не перегрызся, даже не вопрос. Рой с Канальскими запросто болтал, и Орландо как всегда.
– Рой? – повторил Дэлмор имя, которое ему далось с болью. С тревогой. С тоской даже.
Я впервые слышал от него такое. Рой, наверное… я даже не представляю, кто это такой – брат его?
– Он торчит у «Дэна», и это всем на пользу, – успокаивающе улыбнулся Теннисон. – Самого Карригана отправили в отпуск, но он вроде хотел вернуться, хотя кто знает. Рой там теперь всем рулит. Бэсс уехала.
– Домой?
– Не знаю. А остальные – Монстры решили в город не соваться, насколько я слышал, собирались устроить себе базу в Нуле. Типа, отдельно, но недалеко, чтобы в случае чего… Ну, Лесли ни с кем не поссорился, ко всем подход нашел, он вообще мальчишка уважительный оказался. Так вот, про Ноль. На парней смотрели, как на идио… ну, кх-м, то есть странная такая идея, сколько там разгребать? Но им, вроде бы, всерьёз руки приложить хотелось. Наверное, уже достроили. А…
– …Дэрек?
Ничего себе. Вот это да. Судя по интонации, у Дэлмора, как минимум, не один брат.
– Да он с Лесли возился всё время! – спохватился Теннисон, будто про главное-то и не сказал. – Тот на стенку, говорят, лез, но терпел, Дэрек зря не вздрючит. Если кто уйти хотел, ну, из взрослых, то пока Дэреку не распишешь, куда ты направляешься, и всё ли там с тобой будет в порядке, никуда не отпускал. Молодых гонял так, что клочья летели, уровень им выстраивал в сжатые сроки. Работали все у него на износ, и он больше всех… ну да, только представить, много же менять пришлось, выставлять новых ответственных. Лесли с Найджелом оба вертелись, как могли, и братишки наши мелкие… – Мюррей закивал, – тоже при деле, свою компашку сколотили и перессорились, кому быть юнит-лидером. А Лесли взял и назначил Стива. Младшего. Дэрек вроде сначала за Майка был, но потом пригляделся и оставил, как Лесли сказал. Стив, он… хватки у него больше.
– Оба они хороши! – вставил Мюррей не без гордости. А Теннисон закончил:
– Так что Дэрек сам не расслабился и никому не разрешил. Он… в общем, ну – неплохо там. Был.
Шон откинулся на спинку стула, утомленно потер руками лицо. Не обрадовался, даже не успокоился, но чего-то худшего, что могло быть, он, кажется, не услышал. Вздохнул и хватанул полный стакан.
– Ладно. Что Канал? Хоть что-нибудь знаете?
– Это к Стиву с Майком, – хмыкнул Мюррей. – Они офигенно контачат. В церковной школе с младшим Вентурой и всей его кодлой плотно перезнакомились, как же. Не удивлюсь, если и рейды у них совместные.
– Нормально… – изумленно, но одобрительно покачал головой Шон. – А старший?
– Да не знаю, мы как-то не особо.
– А мне говорили, – неуверенно протянул Теннисон, – что кто-то из парней, из таких, кто не соврет, видел «У Дэна» в самые первые дни… ну, когда началось это всё. После того, как ты…
– Ясно, – оборвал Шон. – Так что видели?
– Что Вентура сидел за столом Джойнта. С Роем. Они разговаривали и пили. И разошлись потом как… в общем, говорили, они руки друг другу пожали.
– Скажешь тоже… – поморщился Мюррей, которого уже слегка пошатывало. – Так что угодно наврут. А ты уши развесил, Роджер. Если хочешь знать, я тоже от одного там слыхал, что вроде даже сам Стэн в те же дни столкнулся на улице Квартала, да чуть не на главной площади! – с тем же, бля, Вентурой, прям в цвет.
– Что?
 Я редко видел Дэлмора таким потрясенным.
– Да врут, Шон! Как такое может быть? Ага, типа Стэн его даже не спросил, какого хрена тот забыл в вашем доме… Вот бы Дэрек его встретил, представляю!
– Заткнись, Мюррей, – сквозь зубы процедил Дэлмор.
– Почему?.. – моргнул тот.
– Потому что не твоего ума дело, – толкнул его Теннисон. – Может, было, может, не было. Вентура потом ходил вполне живой и здоровый, и даже на стоянке в узком месте они со Смитом разъехались нормально, без понтов, уступили, ничего никому не помяли, кивнули друг другу. Вот это я сам видел. Так что вряд ли там чего. Никто не рвался другим жизнь ломать.
Они все помолчали.
– Ну и хорошо.
Дэлмор хозяйским жестом отобрал у Мюррея бутылку с остатками виски, влил себе в глотку и передернулся. На него покосились офицеры, но скандалить к пользующемуся дурнейшей славой штрафнику не полезли. А он сменил тон:
– Вы какого чёрта квасите, у вас завтра парад.
– Мы тренированные, – улыбнулись парни. – У нас опыт. А у тебя же тоже? Парад?
– Не хватало. В Корнсдейле есть штрафной корпус?
– Есть, только сюда тамошних отморозков не взяли, там такие беспредельщики, что…
Дэлмор кровожадно ухмыльнулся, и Мюррей сразу захохотал:
– Мать твою, Роджер, ну само собой!
Тот опять смутился, ничего не сказал. Как будто у него в голове что-то не совсем стыковалось в этой идее: парень, которого они знали особым и безусловно уважали, в Мидлтоне занимает какую-то не совсем соответствующую позицию… Сразу видно копа в этом Теннисоне, прямо за версту. Ценность людей у него в алфавитном порядке их корпусов? Элита не всегда высший балл. За престижные буковки в досье и на нашивках приходится платить свободой и, в конечном итоге, собой. Можно быть штрафником и при этом – реально отличным парнем.
Ну, я не о себе.
– А вы, небось, элитники? – притворно скривился Шон.
– Нет, серединка. Но ты хоть придешь поглядеть на нас завтра?
– Как вы опозоритесь?
– Мы сделаем ваш Мидлтон на раз, – нагло заявили чужаки. Один из них еще вздохнул:
– Эх, а если б нас видели наши… как бы они ржали!
– Не исключено, – ответил Шон, поднимаясь. – Но они бы вам завидовали.
Эти трое вышли из бара вместе. По пути к выходу Шон глянул на меня, а я махнул – останусь тут.
Конечно, нечего мне с ними делать.
Это для него совсем личное. Его друзья… да нет, эти не тянут на именно друзей. Знакомые, явно бывшие подчиненные, а самое главное – они друг другу «свои». Много общего, столько имен, столько случаев, целая жизнь. Завидую. У меня тоже было, да, но… Мне не с кем о таком повспоминать. Как там они говорили: никто не хотел ломать жизнь себе и другим? У меня всё переломано.
А у Дэлмора? Судя по тому, что они рассказывали, там у него чертовски много всего было – за порогом Мидлтона. И разваливать это всё не хотелось никому из встроенных в дело. Так значит, нормально было построено. Мать его, Дэлмор наверняка никого не привел в газовую камеру. Эх…
Ладно.
Бухла мне не досталось, но и без него хреново. Есть же люди на свете, с кем Дэлмор раньше жил. Кому он приказывал – ладно, это другое, хотя и им, в принципе, наверное, неплохо жилось. Он кошмарно продуманный тип, чтобы у него произошел срыв – я не знаю, что должно случиться. Вряд ли он по жизни много лажал, не его стиль. А его злобные срывы – я видел один такой, да. Тоже вряд ли часто такое бывало, иначе б его парни не кидались при встрече к нему так беззаветно.
Я про других задумался… кто с ним общался каждый день, пил, советовался, смеялся. Кто был ему не просто свой боец, а еще ближе… Чёрт, подумать только, ведь до Мидлтона он, походу, был другим! Или здесь он другой. Поставил себя чистым демоном, на которого лишний раз глаза не вскинешь, а там? С ним были многие, и они хотели с ним быть…
Дэлмор и уроды типа Куинна равно хруст и лужи крови.
Дэлмор и простые смертные, вроде живущих в «К», во всех остальных корпусах и офицерских домах, равно вообще ничего. По нулям. В большинстве они ему элементарно не интересны.
Дэлмор и Мали с Клэем равно приятели, с которыми прикольно поторчать в укромном месте под теплое пиво и хорошие сигареты.
А Дэлмор и эти вот корнсдейловские парни?
Это связь годами знавших друг друга людей, у которых чёртова куча всего общего.
А дальше?
Мать его. Там звучали имена. А Дэлмор … и Рой? Человек по имени Дэрек, который, кажется, что-то за Шоном подхватил? А тот парень с латинской фамилией, который тоже со всеми там повязан и знаком?
Он о них помнил, спрашивал, волновался. Кто бы мне сказал раньше, что Дэлмор будет о ком-то переживать?.. Да ладно, кто бы мне сказал раньше, что я, с моей рукой, буду таскаться с ним повсюду и явно перейду из категории, достойной хруста костей, в число тех, с кем он делит пиво?
Да, я много чего о нем не знал. И не знаю. И не узнаю… если не спрошу.
Он ничего обо мне не спрашивает, может, думает, что мне больно будет говорить. А может, ему самому больно вспоминать про свое. Не знаю. Вероятно, хоть мы с ним друг с другом и не знакомы толком, у нас найдется немного общего.
Я, наверное, при удобном случае всё-таки рискну.


*** 6 ***

День однажды выдался такой странный. У меня всё из рук валилось, спотыкался на ровном месте. Разбил коленку об парту – неудачно встал. Прищемил пару пальцев дверью столовой, там же облился какой-то липкой сладкой херней. Молоко и то было лучше. На стрельбище я показал офигенный результат в восемь промахов из десяти, причем девятым я выбил на мишени десятку, а последний чуть не загнал себе в ногу, не вовремя дернув за спусковой крючок…
Шон отмахнулся от двинувшегося в нашу сторону офицера, сгрёб меня за шиворот и оттащил к Паркеру. Тот не нашел ничего ужасного, перемотал на всякий случай руку, дал таблетки, которые Дэлмор выкинул в кусты при выходе, а потом средь бела дня мы пошли спать.
Я не знаю, спал ли он – наверное, нет. А я да. Вырубило резко, никаких таблеток не понадобилось. Странный был день.
Проснувшись опять же до странности бодрым, я понял, что вокруг полно отключившихся курсантов, за окнами под потолком ночная чернота, а Дэлмор лежит на своей койке, отвернувшись.
Я поворочался, почесался везде, где можно, поизучал потолок, который можно было только представлять по памяти, темно же. Мысли лезли дурные и ненормальные. Картинки всякие: из прежней жизни, из недавней… Я погрыз ногти, измучился окончательно и негромко позвал:
– Шо-он… спишь?
Я думал, он не отзовется. Я ему не надоел еще? Но он отреагировал мгновенно, словно мы только что разговаривали полночи:
– Нет у меня такой дурной привычки. А что?
Да ничего. Это я тут с ума схожу и не даю отдохнуть нормальным людям. Полнолуние на мне всегда хреновато отражалось. И как я не сообразил раньше, в чем тут дело?
– Сегодня «mad moon»… заметил? – Он сейчас пошлет и прав будет.
– А, «ночь психов», у нас тоже так говорили.
Он повернулся на спину, и мы вместе уставились в потолок. У вас, говоришь… у кого это? За такой вопрос ты меня точно пошлешь, правда?
– Шон, давай на крышу залезем?
Ну да, он согласится лишь для того, чтобы с удовольствием скинуть меня вниз. Я сам себе сегодня осточертел, понимаю.
Дэлмор вздохнул и сел на постели.
– Ну а кто ж тут психи, если не мы. Вперед.
Ага… я догадливый. И пофиг. Казарма не такая уж высокая, подумаешь, метров шесть. Ничего. Кстати, не всё ж тебе меня с места сдергивать, Дэлмор, правильно? В кои-то веки моя очередь.
Он подчиняется сумасбродной инициативе, идет за мной по проходу мимо спящих тел к аварийной лестнице в глухом углу. Я долго вожусь с замком на люке, его там на совесть прикрутили, и Шону надоедает, он стаскивает меня с лестницы, через секунд десять кидает сверху сдавшийся замок на койку между расставленных коленок ближайшему одногруппнику.
И мы идем лунатить на крышу.

Здесь покруче, наверное, чем на тех гаражах. Их отсюда и не видно, хотя луна просто палящая, а Мидлтон – как пустыня, вымершая в такой час. Никого… даже патрулей. Чудесный вид на забор с колючей проволокой, на соседний ангар, забитый бесконечными рулонами маскировочной ткани – все знают, что там хранится, но как использовать квадратные километры тряпок, мы пока не сообразили. На то был и расчёт. Полезное, важное и ценное рядом с «К» не хранят.
Вдали – учебка, самая раздолбанная и облезлая. Наша. В кампусе для остальных, где мы со Стасом хулиганили, штрафников не привечают. Совсем на горизонте – администрация, где коньяк, и одинокий пик прыжковой вышки. Не на что особо глядеть.
В Городе Ангелов пейзажи покруче. Только я туда, походу, никогда не вернусь.
Неохота пялиться на унылый Мидлтон. Честно говоря, небо со зловещей красивой луной привлекает меня намного больше. Так можно представлять, что внизу сияющий полис. Я без слов распластался на ровном куске покрытия, метрах в двух от края. С этой стороны по какой-то причине нет ограждений, хотя, судя по торчащим то там, то тут железякам-обрубкам, когда-то были. Хрен знает, зачем – от самоубийц? Идиотов, которые полетят с шести метров на территории, набитой оружием? Ну… вот и убрали, наверное. От нелогичности.
Или летайте, откуда хотите. Мы же мясо. А я вот тот, кто в свое время не полетел… и толку? Кто помнит, что я существую?
Дэлмор выбрал себе место на кромке, расположился, как на лавке в классе. Зря я тоже не додумался, вообще люблю свободное пространство и высоту. Но лежу уже, пришпиленный луной, и нет сил на передислокацию. Тишина, но никого не напрягает. С Шоном вообще приятно и говорить, и молчать, давно заметил.
Еще тишина, и опять, и снова… не разговаривать мы могли бы и внизу, в здании, а здесь свободнее, и можно попробовать.
– Слушай…
То ли ветер холодный, то ли пробила дурная беспричинная дрожь. Поганое ощущение. Волноваться мне не нравится. И с чего бы? Давай я всё-таки наберусь смелости. Максимум, что я могу получить негативного – это его молчание. А это не конец света. Может, луна и его развяжет?
– Шон, кто были те парни? С кем ты в баре недавно.
– Мои знакомые из старой жизни. – Он прищурился, но ведь не промолчал же.
Он это так произнес, будто «новая» жизнь его ни разу не втыкает. В старой осталось всё, а здесь… по сути ведь у Дэлмора не намного в Мидлтоне больше, чем у меня. Даже если это звучит, как бред.
Он и я, двое одиночек.
Разница в том, с чем к Мидлтону подошел я, и с чем – он.
Вот как бы мне похитрее спросить о том, что хочется узнать на самом деле... Но Шон помолчал немного и стал говорить сам.
Всё он понял.
Я слушал, а он рассказывал. Негромко, интересно, по существу. Он всегда говорит мало, но из сказанного слова не вынешь, всё на месте. Описал мне их «Зону Открытого Огня». Офигенно, на самом деле. Повезло им в ихнем Нью-Йорке! Нам с копами тереться приходилось конкретно… Его люди тоже, правда, не в вакууме по городу на рейдах летали. Но иметь вот такой, типа, дом, где можно передохнуть и не париться, не оглядываться – классно. Я высказал свою зависть, кажется, даже во врубном стиле, но Шон не осадил.
Он уже давно лежал, свесив ноги с края крыши, расслабленный и ушедший куда-то туда, в свою память. У него там много неплохого хранится. Мне еще завиднее, зубы скрипнули. Я даже упустил какой-то обрывок мысли: Шон выдал, что с созданием Underworld он в свое время попал дивно в точку. Я… не понял. Он? Наверное, я просто не расслышал. Перебивать не рискнул.
Потому что он дошел даже до Роя и Дэрека. Эта тема была далеко не из легких, иногда у него начинали комкаться фразы, но из доверенного мне выходило, что я правильно догадался: эти двое ему ближе кровных братьев. Я оказался достоин далеко не всех его воспоминаний, на все не хватило бы и месяца непрерывного полнолуния, но я сумел понять, почуять, что они были ему семьей, я так понимаю, в полном смысле этого слова.
Дэлмор вспоминал забавное и, мягко говоря, не очень. Начинал и прерывался, переходил от одного к другому, кусочки жизни мельтешили, перекрывались, лезли – я понимаю. Особенно, если это интересная и богатая жизнь.
Не деньгами богатая – огнем. Ярким и злым, быстрым, теплым и живым огнем.
Он упомянул Канал, о котором я что-то слышал в баре. Оказалось, это гетто, вроде нашего, но цветное и такое же прикрытое от властей. Там рулил тот Вентура, про кого Шон спрашивал своих парней, мне тогда еще показалось странным чужое имя. Еще страннее вышло, что, вопреки адеквату, лидер латиноамериканцев, которых нормальные люди вообще-то презирают, оказался Дэлмору чуть ли не другом, исходя из его слов.
Или чуть ли не четвертым членом семьи, судя по его голосу.
Элитник не зря признался, что определение «псих» склонен относить на свой счёт. Не скажу ему в лицо, но я согласен.
С приевшейся уже завистью пришлось осознать, что три признанных лидера нью-йоркской Зоны чётко сочетнулись, и всё там было шикарно. Взаимность у них наладилась такая, нетипичная – к помощи ближе, чем к ненависти. Не то, что у нас. Мы воевали не только с копами: все банды нашего города враждовали так, что иногда было лучше попасть в участок, чем в руки «конкурентов». Слишком многие из наших так и сгинули, ничего не поделаешь.
Или… нет, Нью-Йорк, походу, необычный город. Там-то с таким положением вещей что-то сделали. Какие у них рецепты?
Шон замолчал и покосился на меня, едва заметно усмехнулся. Да, я вряд ли сейчас способен уследить за лицом. До ужаса обидно, что я родился в Лос-Анджелесе, а не в Нью-Йорке.
Тишины уже совершенно не хотелось, и я сам не заметил, что выкладываю. Что не лежу уже, вздернулся, поджал ноги, напрягся, чуть не подпрыгиваю… очень почему-то важным казалось, чтобы он меня понимал.
Важным было уже то, что он слушал.
Смотрел вверх, на мою персональную луну, от которой я уж и отвлекся. Переспрашивал, если я срывался в чепуху, потому что была моя очередь от волнения комкать фразы, интересовался, как мы ходили за добычей, сколько приносили, какие у нас в районе были логова. Ему было любопытно узнавать другой стиль, подпольный. Они там, сволочи, не скрывались.
Одно тянуло другое, пока я отвечал на вопрос, вспоминал массу разного, откуда всё выскакивало? Я прямо тонул… единственным выходом было выплеснуть перед ним, а если б он плюнул, я б его скинул вниз. Но мы с ним смотрели на отражение «mad moon» в крыше казармы Мидлтона, смотрели похожими взглядами, и это было здорово.
Моя новая жизнь мне тоже нихера не нравится. Без Шона она оказалась бы тем же стопроцентным адом.
Я рассказал ему про своего Стэна, кореша кровного, моего самого верного человека. Шон усмехнулся, пару слов сказал про своего Райвери. Даже такие штучки совпадают…  Но его Стэн жив, живет там в какой-то Полосе, а мой нигде уже не живет. Мой задохнулся. Его глаза вылезли или лопнули, он посинел там, или побагровел, я не знаю… в каждом моем сне это по-разному. Мой друг умер.
А я тут живу. И это делает из меня просто психа…


Только в ночь сумасшедшей луны я мог решиться поделить это сумасшествие с кем-то. Может, я еще надеюсь, что станет легче. До Шона никому не было дела до того, что у меня в душе, кто я и что со мной. В моей собственной старой жизни я мог поговорить о чем-то, кроме бабла, стволов, девок и машин только со Стэном. Парни... да, они были мне друзьями, но у каждого свой персональный ад, который разделишь далеко не со всяким.
Я созрел, чтобы попробовать, и будь что будет.
– Однажды... не знаю, чего нас понесло именно туда, чёрт попутал. Выбрали один торговый центр для не самых бедных. Чего там только не было: что товар, что выручка, что кошельки у посетителей… даже просто снять золотые побрякушки с дамочек у витрин уже того стоило, вышло бы неплохо. Мы отправились все, хотя обычно один оставался наружи, на случай – это часто помогало не влипнуть. А тут как назло. День Города был, мы тоже наотмечались, патриоты хреновы, вело не по-детски... и я предложил не разделяться.
Что-то мне так хотелось. Типа, вместе. Знать бы. Хоть кто-то б остался.
– Охрана была обработана заранее, в доле, там даже имелся свой человек. Копы в основном тусовались на празднике, мы рассчитали, что их оттянут в места скопления народа, а мы пройдем на тихой чистенькой улочке, как по маслу. Зашли. Посетителей – на пол, с особым удовольствием уложили мужика одного лысого: он не боялся, стыдить нас пробовал, орал, выступал, но ствол понюхал и лег.
Шон повернулся ко мне. Не смотрит, но я чувствую его внимание.
 – Мне еще лицо того лысого знакомым показалось, не очень, но где-то он попадался... Так вот, только мы всех угомонили и приступили, как Стэн вдруг запаниковал. Он не трус, у него чутье – ого-го... Реальное такое чутье было, круче, чем у пса, столько раз он нам влететь не давал. Хотя на это гребаное дело двинул со мной только так, и не говорил, что его скребет. Не скребло? Или поздно начало? Короче, вдруг стал дергаться, говорит: «Валить надо, Ретт, что-то не так». А у меня адреналин в запределе, затупил, почти послал его. Раньше бы – свернул, даже с дороги возвратились бы, я Стэну верил. А уже в процессе – что, дело кидать? Глаза заволокло. Руки зачесались бумажники сгребать. Не послушал парня...
– Вы прошли точку невозврата.
– …Что? – я заморгал от тихих слов Дэлмора, растерялся.
– «Point of no return», нет пути назад. Это, если хочешь, судьба, Ретт. У тебя чутье не сработало, у друга твоего тоже. Значит, давило что-то сверху, и шли помехи. Когда судьба давит, люди ничего не могут.
Мне пришлось глубоко вдохнуть, чтобы отпустило горло. Прокушенная губа заболела, когда я, сам от себя не ожидая, благодарно улыбнулся куда-то в сторону столбиков ограждения.
– А потом... Типчика того помнишь, выступной который? Мы только начали, за добычу взялись, его вдруг опять слышно стало. Это здорово раздражает, когда люди не хотят лежать спокойно под твоим прицелом.
– И не говори.
– Но мы редко когда мозги зря разбрызгивали. Он прямо с пола крикнул, чтоб мы валили побыстрее, иначе нарвемся по полной. Не так, конечно, дословно, но близко. Нахрена? Я парней успокоил, в дело носом ткнул, чтоб не отвлекались, горлодёру зарядили под ребра, он заткнулся. Я всё думал потом, и сейчас тоже – а ведь он знал, что будет. Догадался раньше, чем началось. Но откуда? Он не просто тупо на грабителей задирался, ну, не такой же он кретин, выглядел вполне умным. Он не в смысле – валите, оставьте нас в покое, а в смысле – валите, не становитесь под раздачу… Бред, да? Еще какой… он предупредить нас хотел. Может, видел кого? Мы-то озирались, но добыча взгляд притягивает, тут как хочешь, а не до углов. Копов не видно, и прекрасно. Копов и не было. Они не подкрадываются, они с помпой прибывают. Тот лысый заметил что-то еще… у него был обреченный вид. Глаза такие беспомощные. И не нас он так напугался. А потом пошел дым.
Я перевожу дыхание, как после долгого забега. Дэлмор приподнимается на локте.
– Какой дым? Пожар или газ?
Сейчас будет самое интересное, слушай меня, Шон, внимательно слушай... пожалуйста. Я никогда не признаюсь, насколько мне это нужно. Мне больше не с кем.
– Не пожар. Спринклеры не среагировали. Огня не было. Газ. Я тогда уже шарил во всем этом, слезоточивого нюхнуть пришлось, и «паралитики» тоже, но... такого не знал. Густой, зеленоватый какой-то, тяжелый, горький. Непонятно откуда, со всех сторон сразу. Все закашлялись, большинство же лежало, а эта хрень стелилась понизу... Нам, кто стоял, пару десятков секунд еще получилось выгадать. И тут кто-то стал стрелять. Может, кто из моих психанул, не знаю. Не исключено.
– А может, не твои, – негромко вставил Шон, но я не прервался.
– Люди заорали, вскочить порывались – я понимаю, лучше под пули, но к воздуху… в общем, суматоха. Я сам стрелять начал. Поверх голов. В потолок, точно помню, не по людям. Да не по кому было! Кроме посетителей, мы так никого и не видели. Глаза режет, из носа рекой, причем сразу кровь. У лежавших, кто много хлебнул – из глазниц то же самое. Это была не «паралитика» и уж точно не слезоточивый.
Шон кивнул, пробормотал несколько букв и цифр вперемешку, как код. Я не стал уточнять, пофиг мне, я тогда не знал и сейчас не хочу, лучше б и не контачил.
– Дальше, кто повставать сумел, пошли выворачиваться наизнанку, их рвало черным, одну девушку – прямо на меня, я сам не удержался… Бежать некуда, мозги в кашу, мысли – это всё, кранты. В дыму тени шатаются, как зомби, глаза навыкате, слюна висит, хрипят… мы такого не хотели. Мы за баблом пришли, понимаешь, только за баблом, а не в ад погостить. Люди падали, по столам сползали, на витрины рухались, стекло их рубило, еще больше кровищи… бля. Кто сразу на полу остался – думаю, не так погано умер, побыстрее. А у меня ноги как манекенные, автомат давно упустил, горечь во рту страшная, нос изнутри будто распух, и голова плыла... хрень та гребаная пошла выше, клубами такими пучилась. До горла дотянулась, думаю – всё, допрыгались.
– Ты прошелся по краю, Ретт. При поражении… – он опять назвал то длинное кодовое обозначение, – жизненно важно именно стоять.
– Да, Дэлмор, я такой везучий… дальше нихера не помню. Рожа кошмарная надвинулась, не черти, конечно, противогазы… Руки вывернули, по почкам звезданули да в висок прикладом. Отрубился я там.
– Это уже копы или S.W.A.T.
– Да?! А чудесным дымком нас тоже полиция травила?! Ты такое от них ожидал бы?!
– Нет. Это не их вооружение.
– Сам допёр! Н-не понимаю, откуда там долбаные силовики были! Да еще так оперативненько, буквально минут пять мы магазин потрошили, не больше. Сигналку я сам отключал, чем хочешь клянусь, качественно. И охрана сдать нас не могла, сто процентов. Они сами там легкими плевались. Да даже если срыв – копы приехали бы! Не того мы полета пташки, не ограбление же века, какого хера такое воротить?! Чертовщина, бля.
Шон не останавливает меня, смотрит не прямо, но я чувствую, что он не только слушает – он меня слышит. А я уже просто кричу:
– Кто в нас там стрелял?! Ладно, хрен поймешь. Пусть силовики мимо проезжали в полной экипировке, да! А тут оп-па, пацаны витрины вскрывают. Потренировались на нас? Отлично!
– Без приказа сверху спецслужбы не имеют права начинать операцию.
– Заткнись, я сказал, допустим! Но сколько там народу полегло… Шон… от пуль, от этой мерзости… Я до сих пор не пойму, это нас так обезвреживали? Вместе, бля, с посетителями?! Скопом всех положили, да? Нормально, вообще. Это так принято? Чтоб магазинные богатства целы остались, и бумажники по карманам у трупов облеванных тоже?
– Разные случаи случаются, Ретт… – туманно протянул он. – Но в вашем действительно зашибись как перестраховались. Интересно, как от общественности-то отмазались?
– Догадайся. На кого списали трупы, и кто очнулся потом в камере застегнутый до горла, чуть ли не в маске. Террорист, бля. Особо опасный.
– Ловко.
– Как в кино. И мои все тоже. Ну, кто на ногах в той преисподней удержался. Я знал только, что никто не ушел. Мне вообще ничего не объясняли! Адвоката я увидел впервые на суде. Хотел в рожу ему плюнуть за такое участливое отношение к моей судьбе, и похер, что пристрелят, но он за меня почему-то бился всерьёз. Видно было, что ему трудно, обвинение крыло такими фактами, которых, мать их, и близко в реальности не происходило! Но на всё были улики… Тот догадливый лысый тип оказался заметным журналюгой – это до меня дошло, трудно пропустить один из главных пунктов приговора. Но вот кто именно ему в оба виска зарядил? Не я, точно!
Так хочется, чтобы Шон поверил мне на слово. Хотя бы он.
– Защита оружие не проверила?
– Какое там! Адвокату разве что самому наручники не надели. Он в шоке был, по лицу видно. Там кто-то воротил что хотел, понимаешь, знать бы, кто и что это за сила… Да кому нужны экспертизы, если у обвинения съемки с камер слежения? На меня убийство именно журналиста чётко навесили, доказали круче некуда. Я не палил в него, говорю, даже случайно, клянусь!.. А на суде сказали, что я. Видео предоставили: дыма втрое меньше, чем в реале было, одежда на мне не та совершенно, куртка приметная. Кто ж идет на рейд в ярком?! Идиота из меня сделали. Да она на меня даже не полезла бы, и почему адвокат не потребовал примерить? Ага, в моей берлоге в подвале гетто целый склад модных итальянских шмоток, я только в фирме рассекаю. Но, бля, на раскадровке рожа-то моя… чего-то я о себе пропустил в те долбаные пять минут.
– На раскадровку и Элвиса по приколу можно врастить. Были б ресурсы. А они, похоже, были, Ретт. Кстати, газ ты откуда, типа, взял?
– Украл. С целью применения в общественном месте из террористических побуждений. Я всегда хожу за сотней баксов в маркет на углу с атомными боеголовками. Краду их обычно у лохов-силовиков.
– Ты крут, – улыбнулся Шон.
– Я бы себе нравился, если б послушал вовремя Стэна, а не бабки грёб. Или Форберга хотя бы.
– Это кто? – чуть напрягся он. – Имя знакомое.
– Натан Форберг, тот журналист.
– Ах, вот в чем дело…
Шон откинулся назад, снова упал на спину и пораженно уставился в ночное небо.
– Чего? В смысле?! – у меня рука потянулась его потормошить, но он увернулся:
– Надо же, я тут рядом с таким знаменитым преступником! С ума сойти.
Это я сейчас сойду!
– Дэлмор!
– Знаешь, у меня неплохая память. И я обычно слежу за новостями.
Помню, он на комп в кабинете Уоллеса накинулся, как голодный.
– Твой процесс практически не освещали, уж точно без имен обвиняемых, я б тебя сразу опознал. Там стояли реально хорошие фильтры на информацию. Да, терроризм и смерть видного деятеля. Досадная случайность, так не повезло, не то время, не то место, оборванный творческий полет… Но знаешь, через неделю после суда было сообщение, что погибли жена и дочь Форберга. Несчастный случай. Пожар в доме, дотла. Всё имущество. Все архивы. Очень удобно.
– И… что? – Мне как-то дурновато.
– Ты ж и сам понял, что охотились силовики тогда не на вас. Не сходится. Слишком много усилий и слишком мало смысла так давить налетчиков. Ты умный парень, Ретт, ты даже почуял за этим всем определенную силу. Форберг был скандальной личностью, на него явно что-то имели, он наверняка перешел дорогу.
– Не в том месте? – Я истерично впился себе в волосы.
– Не тем людям. Они в любом случае собирались его убирать, поэтому был и газ, и готовность, и схема... Его наверняка пасли. Там не надо отряда супервоинов, хватит пары парней в свободной одежде с рюкзаками для капсул и остальных нужных вещичек. Они выбирали момент, могли незатейливо завалить пулей в толпе, могли херануть ему капсулу в машину с задраенными окнами или в шахту лифта на ночной парковке, этот газ уходит бесследно через двадцать минут… Хотя вряд ли их устроил бы одинокий труп известного болтуна. Слишком много потом вопросов ко всяким «случайным» бродягам, сующим нож в сердце проблемных знаменитостей. Труп лучше смотрелся бы в окружении еще пары десятков подобных, тогда уж точно плюс сто баллов к трагической случайности. Массовка, ловишь? Думаю, торговый центр на тихой улочке был приговорен к тому моменту, как вы ехали на дело, приговорен вместе со всеми посетителями. Не представляешь, как легко в суматохе подсунуть другому подходящему трупу из рядом лежащих правильный ствол.
– Откуда ты… – дальше не могу, но он понимает:
– Я хорошо учился в свое время, Глайсон.
– И… такому?
– Всякому. Это вы их здорово обрадовали своей идеей прибарахлиться. Подвернулись. Так …удачно, извини за слово, Ретт. Это случайность, херовая для вас, счастливая для тех, кто не любил Форберга. На вас было так просто повесить, очень плотно легло. Иначе нашли бы других "террористов".
Да что ж это такое, в горле засел чудовищный ком, никак не могу от него избавиться. Прошло время, я жив, но как же фигово об этом вспоминать! А кому приятно снова думать о том, что тебя использовали. Просто проимели во все дыры, раскрутили, обрядили в дурацкую курточку на мощном компе и уничтожили нахер… Потому что где-то далеко кто-то там кому-то не нравился.
Мне тоже это всё не понравилось! Но что я могу сделать… если люди поумнее меня, вроде адвоката, бились лбом в стену, что уж тут…
Я вдруг осознаю, что Шон не в первый раз дергает меня за локоть.
– …Очнись. Я спрашиваю, как ты вылез?
– К-куда?
– Откуда. Из того дерьма и из камеры. Ты ж был смертником? Не помню оправдательных приговоров.
– Их и не было. Конечно, смертником. Меня сука-вербовщик обозвал без пяти минут покойником.
– Вербовщик. Очень интересно.
– Мне тоже стало, когда он спросил, не хочу ли остаться на этом свете подольше. Он вообще был парень странный, слишком... с перепадами, в общем. С порога надавил на меня, с грязью смешал, приговор мне тыкал, что мой, что парней… «За акт терроризма», мать его. Интересно, на кого ж мы работали-то по их логике? Террористы уличные, в политике нихера не ловили... Он разложил меня по полной, показал документы, пачку, а там фотки ребят, с которыми я рос, и у каждого штамп: «Приговор приведен в исполнение». Я его послал так, как никого не посылал, загрыз бы, если б не кандалы… Но он не обиделся. Говорит – такое на тебя завтра оформят. Если шанс не словишь.
– Кто ж там для террористов шансами разбрасывался?
– Я примерно так и спросил. Он посмотрел на меня, как на кусок дерьма, выдавил, что не моего ума, и всё такое. Типа, федералы резко захотели такого, как я, в эксперты по уличной жизни и организованной преступности, поучиться только придется. А потом вдруг этот урод фразочку охрененную обронил, я прямо не поверил… в сторону так: захотели они, да пока им никто об этом не сказал.
Оговорка у вербовщика получилась такая странная, как он сам. Ничего нормального в то время со мной не творилось. Я проклят кем-то по уши еще в раннем детстве.
– Ясно, – протянул Дэлмор, за что я его прямо убить был готов.
– Что тебе опять ясно?! А?! Мне скажи!
– Адвокат у тебя, Ретт, оказался хороший. Обвинение, понятно, мощное, а защита внезапно не купленная. Форберг, наверное, не только врагов нажил, что-то там сложнее. Не одна сила, понимаешь?
– Нет!
– Кому-то было не всё равно, что с вами сделали, и до правды им было ближе, чем тебе. Всех вытащить не сумели, может, и задачу не ставили, но хоть кого-то… конкретно тебе повезло. Рычаги какие-то имелись. Федералов заинтересовали, вербовщика прислали, он был не в восторге, но про шанс тебе честно выложил. Жить-то хотелось?
– Ну, да. Я ж тут. Согласился, как видишь.
Я согласился, да. Я тот, кому волшебно повезло, я вылез, да. Предал ребят, которые ушли на ту сторону в том же чёртовом тюремном корпусе, из которого я ушел сюда, в Мидлтон. Из-за меня? Или нет? Дэлмор говорит… хочется верить, что это сволочная судьба продавила нас через свои колеса, а я спрыгнул, потому что какие-то неведомые сраные силы игрались там, высоко над нашими головами… Ненавижу.
Я всё равно виноват. Это было малодушно. Это было… на мне лежало главное обвинение, они шли членами террористической группы, а я – организатором. Пусть неправда, пусть подстава, но это я должен был посинеть вместо них, и уж во всяком случае – первым.
А мне тут светит луна.
А им нет.
Я со стороны услышал свой голос, свой стон:
– Мне ведь надо было с ними, Шон? Я должен был остаться? Я… мать твою, я заслужил всё, что со мной тут случилось, правильно?
Для начала он с размаху треснул меня открытой ладонью по уху. Больно. Вцепился мне в плечи, сузил свои страшные глаза, оскалился:
– Если ты всерьёз такое лепишь, я тебе сейчас еще что-нибудь сломаю.
Одной рукой я держался за ухо, отживевшими пальцами другой – ему за рукав. Замер, зачарованный его напором.
От него тоже шла сила.
– Глайсон, точки невозврата по жизни попадаются не раз. Ты очередную такую уже прошел, всё, закрой тот кусок и не привязывайся к нему, камни тянут вниз.
– И …где она была? – прохрипел я еле-еле, но он понял.
– В воротах этой убогой базы. Тут твоя новая жизнь, очередная, ты как кошка, Ретт, у тебя больше, чем одна… Ты сбежал из прежней, ты почти продрался через эту, следующая будет лучше.
– …Почему?
– Потому что я так сказал.
В общем, я как-то сразу поверил. Я незаметно привык ему верить. И хотелось. И, в конце концов, почему бы нет.
Он отпустил. Расслабился, повел плечами, отлепил меня от своего локтя. Сел почти на прежнее место, к краю, помолчал и вдруг спросил:
– Слушай, я не предлагал. Ты хочешь пообщаться с Куинном и остальными?
Я не сумел выдавить ни звука, а он пояснил:
– Ну, уже сам. Тебе надо?
С ними… с их телами? В инвалидных креслах, на больничных постелях? Бить или еще чего… их таких? Не знаю. Они не стеснялись меня прессовать уже разломанного, это да. Вернуть, отплатить?
– Да нет, Шон. Если б ты с ними обошелся как-нибудь полегче, я бы вышел в спарринг. Один против пятерых. А так – стошнит.
Он кивнул.
– Я потому, собственно, и не предлагал. Знал, что так ответишь. А вот как насчёт…
И замолчал.
Я ждал. Что еще он может мне предложить, чёрт возьми?
– Ретт, помнишь, я говорил, что тоже целевой? Вроде тебя?
Конечно, помню. Я всё помню, что ты делал и говорил. До конца жизни не забуду, до конца самой последней из них.
– Так вот, рано или поздно я получу возможность поднять дело о теракте в торговом центре в Лос-Анджелесе. Причем скорее рано, чем поздно. Причем не просто почитать в архиве, а по-настоящему поднять. Я найду имена. Причины, записи, обстоятельства, доказательства… Ретт, я найду этих людей. Тех, кто на тот момент будут живы. Всех. Кто заказывал, кто планировал, кто стрелял, кто раздавил капсулы, кто ударил тебя по почкам. Судью, прокурора. Того, кто купил ту итальянскую куртку. Кто работал над пленкой с камер слежения. Кто штамповал досье твоих парней. А еще могу найти твоего тогдашнего адвоката. Того, кто назвал твое имя федералам. Того, кто подписал заказ на тебя из Бюро. Хочешь, и вербовщика найду.
Я просто стоял на коленях, всё еще в той же позе, в которой он меня отпустил. Стоял и смотрел на него.
– Ретт… – Дэлмор очень тихо раздельно произнес: – Тебе. Это. Надо?
– Да, – ответил я. – Надо.
Особенно мне надо тех, из первой половины сумасшедшего предложения, которое прозвучало в ночь луны для психов на крыше казармы штрафного корпуса учебной базы от одного уличного мальчишки другому.
– Да, прочитал бы я про всех, а с некоторыми хотелось бы повидаться.
– Понимаю. Таких я тебе приведу.
– Обещаешь?
– Я тебе буду это должен, – чётко сказал он. – Ты понял?
– Да.
– Ты… принял, Ретт?
Я медленно кивнул, а элитник, парень с целевым назначением чёрт-те куда, откуда можно достать кого угодно, мой только что объявленный должник по общему для нас обоих Закону улиц улыбнулся с каким-то абсолютно не логичным облегчением.


***

Нет, второй такой ночи у меня за всю жизнь не случалось. Ни за одну из моих разных жизней.
Я был предельно откровенен, я рискнул и не промахнулся, с ним оказалось действительно можно. Пока он в начале рассказывал мне о своем – и тоже в открытую, я так ценю! – за прыжковой вышкой небо прочертила падающая звезда, и я молча загадал. Хоть это и чепуха. Загадал, чтоб стало легче.
Нихера не чепуха, оказывается. Стало.
Этот ненормальный умудрился... снова запихнуть в меня интерес к жизни. Окончательный, сильный.
А я ведь буду ждать, Шон. Ты мне должен. Не знаю, зачем тебе это, но... я верю – ты не забудешь. Ты отдашь.
Мы еще встретимся. Может, и не раз. Там впереди, еще довольно много всякого, глупо было бы отказываться, причем по закону равновесия там должно быть больше хорошего, раз уж первые попытки наладить себе что-то срывались одна за другой. Ладно, посмотрим, увидим.
– Шон? Есть одна идейка…
Он моментально понимающе кивает:
– У меня в тумбочке осталось с прошлого раза. И пиво найдется, и вискарь.
Плавно поднимается на ноги, не беспокоясь о том полусантиметре, что остался до края. Я бы так не стоял – инстинкты. Слишком опасно. Вдруг… У него «вдруг» не бывает, он же владеет своим телом. Ему всё равно, где стоять.
– Виски... то, старое, которое твои друзья подогнали.
Это было бы классно – загасить нервы горьким ароматным огнем. Как здорово, что Дэлмор запасливый, я-то свое давно употребил. Что б я без него делал.
Кстати, как это у него получилось сохранить драгоценное так на виду? С момента наглой зачистки запаса майеровского бухла секьюрити стали какие-то нервные. То и дело устраивают ночные обходы, шмонают всё, что можно, суют носы… Особенно любят нас, штрафников. Догадались, кто спёр? Ну, тайна не планетарного масштаба.
Хотя чтобы полезть в дэлморовскую тумбочку без разрешения, надо не знаю кем быть. Надеюсь, мне он разрешит?
– Шон, ничего, если я сейчас…
– Что? – косится он с высоты своего роста.
– Ну, схожу. Принесу.
Не будет же Дэлмор у меня на побегушках, ха...
– Да сиди ты, – отмахивается он. – Я по-любому быстрее.
Пока я хлопал глазами и пытался понять, чем я так уж прям похож на улитку, Шон оценивающе огляделся, прикинул расстояние до люка, явно большее, чем до главных дверей внизу, весело зыркнул на меня и... спрыгнул.
Придурок чёртов!
Хотя что для него каких-то шесть метров...
Уже догадываясь, что увижу, я кинулся к краю крыши и посмотрел вниз. Ну да, естественно. Никого.
Когда я обеспокоенно свесился из люка в потолке, Шон уже засунул за пояс обещанную бутылку из своих неисчерпаемых запасов, зажал под мышкой еще одну и теперь выгребал пачки шоколада из совершенно чужой тумбочки вообще в другом ряду. Благодаря лунному свету, мне удалось абсолютно чётко увидеть квадратные глаза не вовремя проснувшегося Джеффа – точно, как раз его и грабил элитник – который спалил Дэлмора за этим занятием. Шон, почувствовав взгляд, медленно разогнулся и обернулся. Джефф захлопнул рот, зажмурился и начал бездарно симулировать глубокий сон.
Я с высоты своего положения усмехнулся. Забавно-то как, да, Джефф? Сладкое вредно. Мы готовы тебя выручить и взять весь вред на себя. Скажи спасибо.
Закончив миссию добытчика, Шон оставил на месте преступления темную экзотическую ёмкость с ромом в качестве компенсации обездоленному, ловко пасанул добычу мне и забрался на крышу сам. Его ботинки еще не успели исчезнуть в люке, а Джефф уже в восторге кинулся к обновившейся тумбочке.
Ром я не сильно люблю, а вот виски… мы его азартно вскрыли и начали наслаждаться. Ночью, луной, крышей, славным бухлом. И приятной компанией.
А вскоре меня повело, сильно так, с выдумкой... и бутылка очень кстати, но не она главное.
Какая классная ночь…
Спросить? А не пошлет? Да вряд ли. Так, надо собраться с духом, потому что мне дико интересно, как у него по жизни дела с этим вопросом. И еще: если он ответит, я смогу рассказать о своем. А меня прорвало так, как никогда не прорывало, наверное.
– Шон, а у тебя была девушка?
Он поднимает бровь и косится на меня:
– О нет, что ты, Глайсон, как ты мог подумать? Я девственник. Нецелованный.
– Дурак.
Само вылетело. Ну на самом деле, лепит всякое… Но это, кажется, не чтоб я отстал. Он бы резко отрубил, если б я на самом деле не туда полез. А так – ухмыляется.
– Я про другое, Шон. Нормальная. Настоящая.
– Да понял я. 
Неужели. Так незачем издеваться.
После довольно долгой паузы он выдает ощутимо взвешенную фразу:
– Ну, с одной я жил много лет под одной крышей.
– Вроде жены, что ли?
– Как сказать… я приносил деньги и обеспечивал защиту, она вела дом. Вроде того. В общем, всё, кроме.
– Кроме… ты не спал с ней? Почему?
Кто бы мог подумать, какие вопросики я буду задавать не особо похожему с первого взгляда на человека элитнику. Офигеть. А он не смущается. Нет, чушь я сморозил – он, и смущается? Не его стиль. Его стиль – простые честные ответы или слова, после которых хочется продолжать. Он такой странный.
Любопытно, в сколькитысячный раз это пришло мне в голову.
– Ретт, поверь, мне было, из чего выбирать. Я, как бы это, не страдал от недостатка внимания. Всякого. А с той девушкой… я считал ее не любовницей, а подругой, хотя ей вряд ли нравилось такое положение вещей, но мне проще было сдержаться, чем потом разгребать последствия. Так тоже бывает.
Как скажешь. Тут я согласен, чего только не бывает. Это, наверное, долгая история, но почему бы не перейти ко второй главе?
– Что ж ты… так и не… а всерьёз?
– Я и с той не шутил, Ретт. И в любовь, которой не было, не играл.
– Совсем не было? Любви? Никогда?
– Глайсон…
Тут мне показалось, что он как раз сейчас и оборвет. Я полез не туда. Или слишком далеко. Но ведь… я же псих сегодня, мне же можно. Хоть закинуть.
– Ну была еще одна, – неожиданно ответил Дэлмор. – С ней… наверное, ближе всего к тому, что у тебя прописано в шаблонах.
Ничего себе, паразит, откуда тебе знать, что именно у меня… где-то?
– Но она мне тоже не досталась, – почти весело продолжил он. – И тоже чуть ли не по тем же мотивам… Бля, Ретт, ты понижаешь мою самооценку. У меня, как выяснилось, довольно-таки хреново с личной жизнью.
Ой, загнул. Хреново у него. А его самооценку не сдвинет «Катерпиллер».
– По каким-таким мотивам?
– Знаешь, у меня куча друзей принадлежит к такому типу, который сперва воротит с плеча, потом разгребает. Причем не всегда сам, приходилось и мне за другими налаживать. Подзадолбался, если честно. И уж точно научился прикидывать, во что выльется, прежде чем срывать пробку.
– Там, со второй, тоже были проблемы?
– Ничего принципиально нерешаемого… – мнется он и вдруг признается: – Кроме того факта, что с братом этой второй мне, походу, было гораздо интереснее.
Я поперхнулся.
– С б-братом?
– Ну, тот Вентура, я говорил.
– А-а, понятно, – протянул я, хотя нифига понятно не было, и по шоновой усмешке судя, он прекрасно это знал.
Интереснее, значит? Ну, брат так брат. Мне тоже со Стэном было интереснее и спокойнее, свободнее, чем с любой из моих немалочисленных девок. Если б выбирать пришлось, девчонке от ворот поворот дать или с ним поссориться – я б не думал даже, друзьями не разбрасываются.
Девчонки, правда, тоже бывают разные…
Дэлмор, хочешь ты или нет, а я тебе расскажу.


– А у меня было… ну как у этого, в книжке. И фильм такой есть. Нас звали Ретт и Джулия. То есть, в книжке Джульетта, но моя – Джулия, я поправлял. Она была домашней девчонкой, родители – люди с поверхности, довольно крутые, но... ко мне отнеслись нормально. Не по книге. Я офигел сначала от этого, честно говоря, а она только смеялась надо мной. Мы не чудовища, Ретт, говорила, и ты тоже. А я в этом так уверен не был...
– Ты крутил с городской? – странновато удивился Шон, но исправился: – В смысле, с домашней, да… Интересно.
– А что? Я на Джулию с первого взгляда запал. Бывает.
– Знаю. Еще как бывает. Друг мой так же запал как-то. Да и я…
Он прищурился, вглядываясь в ночь, словно там мелькнуло что-то оттуда, из его прошлого. Дернул бутылку на себя, я даже не успел толком убрать руку, он у меня почти вырвал. Глотнул, помотал головой.
– Так что? Давай дальше, Ретт.
– Погоди… ты тоже? Стой, ведь говорил – эта твоя почти жена явно была не городская, да и сестра того брата, наверное, тоже… Еще что-то было?
– Ничего.
– Шон.
– Ты расскажи, как вы познакомились.
Я в темноте закусил губу. Ладно, но только с условием, что ты ответишь тем же. На этот раз первый ход мой, но отвертеться от своего у тебя не выйдет.
– Мы с парнями обчищали как-то один портовый ангар, дело было максимально безопасное. Я вышел проверить, нет ли кого, и увидел ее. Светлое платье, тоненькая, шикарные волосы... И рассвет. Как в кино. Смешно даже. У меня и мысли не было, что она, походу, свидетель, и ее надо, по идее, убрать. Я стоял и чуть ли слюни не пускал... Первый раз со мной такое стряслось, влюбился, как дурной мальчишка, мгновенно и с концами. Шарахнуло. Подумал даже, вдруг глюкнулся экстремально, дёрнусь – и она растает. Боялся очень, что спугну, а вышло, что знакомиться подошла она сама. Там же, на причале. Пока я торчал, как кретин. Бесстрашная моя Джулия... Подошла не к безобидному ботанику, во мне ведь уличного за милю видать, и спросила запросто – как тебя зовут? Я, помню, аж покраснел.
Шон не удержался, хмыкнул:
– Все они такие, что ли…
– Чего?
– Да одна там, вот та девушка друга, я говорил, тоже приехала в цвет в такое место, где городским категорически нельзя показываться. То ли нахальство, то ли наив запредельный. Не понимают они. Страха нет, а надо бы… Я ей мозги вроде вправил, дал в провожатые самого зверского, кого смог прикинуть из надежных, подумал – он отпугнет наверняка, она к нам больше не сунется. Ха, как же. Эти двое так друг от друга отпугнулись, что наутро только и могли, что краснеть и смущаться.
Я фыркнул. Шон, чьего лица я не видел, несколько тише продолжил:
– Мою, правда, насильно завезли.
– Куда? К вам?
– Нет. Ты не знаешь названия, просто опасный район. Ее зазвали на вечеринку, которой то ли не было вообще, то ли она была такая… не для домашних девочек. Она сбежала. Примерно как из набитой осами комнаты в ночные джунгли, кишащие зверьем… лучше б оставалась. А если б я там по делам не ошивался? Она вылетела мне под колеса, дурная такая, растрепанная, там уже по следам шли, настигали. Я перед ней дверцу распахнул, а она мигом внутрь! Дурочка… не спросила, не пригляделась, к кому в машину прыгает, так же нельзя. Люди разные бывают, и не люди тоже… – Он еще раз приложился к горлышку пустевшей бутылки. – Доверчивая. Слишком. До такой степени, будто зла в жизни не видала. Совершенно. Даже в кино.
– Джулия не такая была. Она понимала, с кем связалась, кто я. Она такая, крепко на ногах стояла, понимаешь?
– Повезло тебе. Я с тем ангелочком вообще не знал, как быть. Она несла такую чушь про вечеринку, про то, как мама волнуется, как папа просил позвонить, а у нее телефон потерялся… Сидит, трещит про семью, а я думаю: что ж ты не спросишь, детка, куда мы едем. Зато как зовут меня, она спросила. Извинилась, что не сразу, да, я был так оскорблен ее неучтивостью! Когда сказала, что ее саму зовут Вирджини, я не краснел, я чуть не расхохотался. Повезло мне в ту ночь нарваться на то, что по жизни мне сроду не попадалось: на чистую невинную девственницу, вчера спланировавшую с небес. Еще не все перышки опали.
– Так это ж неплохо? – несмело предположил я.
– Если б я не отвык в свое время жрать таких на завтрак, было бы неплохо. А так… Она у меня телефончик попросила. В смысле, не номер, я бы вообще сполз тогда, а аппарат, позвонить мамочке. Я дал. Щебетала, что вечеринка скучная, что она встретила хорошего знакомого, он ее отвезет. Я – не знакомый, я – не… бля, но понял, что отвезу.
– Адрес-то спросил?
– По номеру родителей пробил незаметно. А ее так и не колыхнуло, откуда я такой догадливый, что довез до дома. Ей по жизни всё под ноги само, наверное, ложилось, райские яблоки с веток сыпались, бытовые мелочи не для нее… А ты как, тоже подвозил?
– Не. Я парней отослал резко и незаметно, чтоб не мешали, плевать на добычу, а сам потащился провожать Джулию домой, мало ли чего... Ногами, через полгорода, но мы не заметили, по кайфу было. Всю дорогу болтали то об одном, то о другом, так легко было, Шон... я думал, такое невозможно.
– А Вирджини у нас за двоих вещала. Тоже легко. Я молчал – что ей рассказать в ответ? Кто я такой? Ага… она не испугалась бы. Она просто не поняла бы ничего. С тем же успехом я мог бы объяснять, что я бандит и убийца, на хинди или фламандском. Просто мимо. В ее мире такого не существовало. А ты раскололся сразу?
– Она меня, не я… Джулия правильно поняла нашу возню около ангара. Но это никого не волновало. Обменялись телефонами утром, а вечером я уже торчал около ее дома. Она не послала, вышла, улыбнулась, и понеслось. Начали встречаться. Гуляли на ее территории, со своими она меня познакомила... я думал, в рай попал.
– С родителями своими или с друзьями?
– И с теми, и с теми. С друзьями случайно вышло... мы гуляли, как обычно, в ее районе, не в моем же. И в парке встретили компанию: пёструю такую, центровые мажоры, золотые детки, которые думают только, что завтра надеть и чем вечером заняться, а не как бы копам не попасться или где достать пожрать. Я на их фоне... шмоток дорогих отродясь не было, вести себя тоже с такими... не умел. Сам знаешь, этих прессовать привычно, а вот трещать с ними не о чем. Джулия к ним подойти хотела, а я уперся, еще подумал: вытворю что-нибудь такое, ей неудобно будет. Но поосторожничать не вышло. Пока мы друг друга в разные стороны тянули, эти сами к нам подвалили, веселые такие. Про меня спросили, я думаю: валить надо... чувствовал, что девушку элементарно подвожу, мало ли, в моей компании ей засветиться наверняка стрёмно, подумают еще чего... эти с поверхности только чужим мнением и живут. А Джулия гордо так – это мой парень. Меня под локоть – и прочь. Ругалась… говорит, ты что, глупый совсем, я тебя не стыжусь, не красней, не шарахайся! Для начала общения хватит, а чуть погодя съездим на пикник как-нибудь небольшой компанией, там и познакомишься плотнее, они прикольные... Эх, так мы никуда и не поехали.
– Среди городских попадаются прикольные, – согласился Шон. – А как насчёт твоих? Ты ее засветил?
– Ну да. Я в ответ ее в гетто привел. Рискнул. Хотя она сама попросила. Кулаком по столу стукнула – а ты меня, выходит, стыдишься? Я трижды холодным потом облился, пока шли. Предупредил парней заранее, чтоб не пикнули про нее ни ползвука, чтоб не ржали, в упор не глядели, не матерились, не дышали вообще! Поубивал бы нахер. А прошло нормально! Джулия как-то сразу освоилась в нашем логове, как будто не первый год в таких местах, передвинула там что-то, окно тряпьем протерла – светло стало! С парнями нашла общий язык, она такая. Ржали потом уже вместе. Но я ради Стэна ее привел и не пожалел. Они друг другу понравились, пришлось ему потом, когда набухались, даже пообещать рожу начистить. Так, загодя, на всякий случай. Он башкой мотал и клялся, что ни в жизнь, да я и сам знал, что он ни за что – девушка друга, это ж сам понимаешь. И я успокоился... рано, бля.
– Что так? Стэн всё-таки…
– Да нет. Потом расскажу, ты теперь. Как этого ангела твои приняли?
– Издеваешься? Никак. Я ее в Зону потащу? Ну конечно.
– Постой, ты ж там вроде не последним был.
– Наоборот.
– Ну и? Ладно, пусть у вас еще и чужаки были, а не только твои люди, эти – Заводские, цветные… но и там вроде не война?
– Да не в том дело. Никто бы не замахнулся, мысли бы не допустил. Посмотрел бы я… – скривился Дэлмор. – Другое. Вирджини туда ко мне тащить – это даже не в зоопарк, это в чужую галактику. Где жизнь на других принципах, читал – кремниевая или серная в основе. О чем им с ней общаться?
– На другом языке?
– В разных акустических диапазонах. Вообще ничего общего, хоть тресни. Ни одной точки пересечения. Она про свою собачку, про пижамные вечеринки, про подружкины проблемки, они ей про шлюх и рейды за жратвой, какие раны проще затягиваются, огнестрельные или ножевые? Ну да. Даже не вариант. Мои, самые умные и тонкие из них, сдались бы через пять минут. Ксенопсихолог пригодился бы.
– Чего?
– Забей. А ты еще и с предками Джулии сумел наладить? Врешь, небось.
– Нет! Она меня домой привела, прикинь? Затащила буквально, даром, что худенькая. Я всё мялся на пороге... а на меня косо не посмотрели, только прямо и даже дружелюбно. Руку пожали. Джулия в родителей пошла, видимо, такая же безбашенная. А вдруг бы я парней привел той же ночью?.. Там техники было... ого-го. А они с мамой меня кофе поили да всё рассказывали что-то свое. С папой про машины, про «Формулу-1» нашлось, чем перекинуться. А вот меня про прошлое и настоящее не расспрашивали, Джулия их предупредила, наверное. С родителями я, хм... сошелся.
– А я вот нет.
– Бля, неужели там кто-то не слепой отыскался? – необдуманно прыснул я, но Шон не улыбнулся.
– Да как сказать. Вообще-то, мне уже к тому времени пришлось ей наврать, что я полицейский.
– Ты?! – я всё-таки опять не удержался.
– Ретт, в меня стреляли. Я ж мотался к ней в город чуть не каждый день… она так сияла, когда шла со мной рядом где-нибудь в парке или по набережной. Это было… я дурак, но не мог обломать. Она так искренне ждала, что я не мог не приезжать. У нее вот так же, как в первую ночь в Ист-Вэе, не было и мысли о плохом. Это сбивало с толку. Я таких людей не знал. Да… я в определенном смысле человек известный, меня и в городе вычислили. Накрыли машину плотным огнем. Я уйти-то ушел, но вопросы возникли даже у Вирджини, пришлось скорчить из себя героя правопорядка.
– Обалдеть.
– Ничего другого не осталось. А она родителям, разумеется, нахвастала в своем стиле, какой я невероятный. И вот на следующий день ее отец вышел навстречу, когда я привез Вирджини домой после дурацкого кино про моих «коллег». Она думала, мне понравится фильм. Я сроду так много не врал, как в те дни…
– Отец тебе руку пожимать шел или в голову бить? За ту стрельбу?
– Не знаю. Что-то он собирался сказать, да… Но замер передо мной. Такой чистенький, домашний не хуже дочки, тонкие очки, шерстяной свитерок. Замер, и только ей – иди в дом.
– Почуял?
– Да, – кивнул Дэлмор. – Вот и не слепой. Хотя как он мог так воспитать ее? Это преступление, сделать из ребенка такое, чем была Вирджини. Ее надо было срочно брать под защиту, ограждать от всего, куда она так и норовила вляпаться, от мира целиком, и я вроде мог – заслонять… Ее отец, правда, обо мне как-то по-другому подумал.
– Догадался, кто ты?
– Не уверен. Он мог считать, что я федерал или спецагент, без разницы – главное, он понял, что я не пара его Вирджини совершенно.
– А ты сам-то…
– Я не знаю. Когда в тебя настолько искренне верят, трудно не соответствовать. Идиотский инстинкт? Я не мог предать это дичайшее доверие и сам не понимал, что творю. Она была такая… меня тянуло быть с ней. Понимаешь, логика: если меня нет рядом, она в опасности. А я могу отвести от нее что угодно. Значит, где ж мне еще быть? Меня не просто тянуло, меня затягивало, Ретт… прямо назревало внутри такое, чему осталось только закостенеть, во что я сам бы окончательно поверил, сам бы себя пристегнул и не сорвался бы уже никогда… Я благодарен ее отцу. Он спас мою жизнь – не меня от смерти, а то, чем я жил тогда, он сохранил, как было. Он мне другую сторону показал того, что происходит. Сказал тихо так, медленно – Вирджини тебя очень любит, парень. Но ей будет лучше не с тобой. 
– Ничего себе.
– Это было правдой. И не потому, что я так был готов ее бросить, что прямо ухватился за его слова… Я бы остался. Понятия не имею, как бы я совмещал Вирджини и свою жизнь, тех, кто от меня зависел, кому я был обязан больше, чем ей… Я сам как ослеп от нее, я бы остался и порушил, что у меня было, и всё равно ничего бы не сумел сделать нового с ней… это я теперь понимаю. Тогда я просто услышал – парень, уходи. Расстанься с ней ради нее же, если она хоть немного тебе нравится.
– Мрак.
– Ненавижу эту историю, Ретт. Ты вытащил из меня то, что я только одному Рою рассказал. Это был какой-то гребаный водоворот, я чудом удержался на краю. Но глупая чистая девчонка не планировала ничего разрушать, она не хотела мне зла, она не такая, просто… если есть на свете нечто до предела разное, то это я и Вирджиния. Разноименные заряды притягиваются, ты знаешь, и нас тянуло, но вот при контакте часто выгорает всё вокруг… Я когда-нибудь посмотрю в лицо ее отцу. Он меня ударит, наверное. И хорошо. Если он мне спасибо скажет за слёзы дочки… я не знаю, что я сделаю. Ретт, что только со мной в жизни не случалось, я умирал сто раз, друзья умирали… но эта история до сих пор меня жрет изнутри.
– Ты ее не видел больше? Так и уехал?
– Не видел. У меня нет сил встать перед ней. Глайсон, сколько я убивал, за мной столько слёз – а ее боль, ее перышки, осыпавшиеся по моей, бля, вине, я видеть не могу, режьте меня…
– Шон…
Он задержал дыхание, застыл на пару мгновений, ощутимо напрягся – и резко расслабился, сбросив с себя сказанное.
– Так, всё. Хватит мне пить. К чёрту. А ты со своей как расстался? Что-то незаметно, чтобы она тебя ждала.
А я еще был настолько бессовестным, что не считал его человеком…  чёрт. Я не был уверен, что смогу сказать что-то достаточно умное и нужное, чтобы помочь, смягчить боль… Шон, наверное, умеет справляться с таким, я только ляпну дурь или неловкую ерунду. Может, он отвлечется, если я отвечу?
– Да не ждет меня никто. Вообще. У нас всё было не так, Шон... Джулия после прогулки в гетто и редких встреч с моими парнями задумала вытащить меня в легал. Вот так вот запросто, не больше, не меньше. Умоляла. Говорила – я не прошу тебя бросать друзей, но мы с тобой... подумай о будущем! Рано или поздно тебе выйдет боком какая-нибудь затея, а я, мол, что буду без тебя делать? А так ты выучишься, еще не поздно, работать станешь... крыша над головой будет постоянная, а не случайная. Ее родители нам помогать хотели. Им не нужен был богатый жених, я так понял... они сами при бабках были. Хотели счастья дочке. А я Джулию любил больше всего на свете. Они увидели... да и все видели. Стэн усмехался иногда, говорил, у меня глаза сияют, что твои фары.
Теперь уже я выхватил у Дэлмора бутылку. Моя очередь душу рвать. Обертка от плитки шоколада стала каменным шариком в ладони.
– В общем, она хотела, чтобы я завязывал с улицами и криминалом. А я не мог представить другой жизни. Не хотел оставлять ребят. Не хотел превращаться в очередного... правильного. Как метало нас тогда, злились, на своем стояли... но не рвали отношений. А потом как-то у Джулии терпение лопнуло, достал я ее своим упрямством, наверное, и мы первый раз поругались. Первый и последний. Месяц не разговаривали. Я обижен был, а она... тоже, наверное. Переживала, что вытащить меня не может. Я на то проклятое дело чего подписался, думаешь? Денег хотел достать побольше, подарок ей купить. Я про это и Стэну не говорил. Мириться собирался, без нее жить не хотелось... а вот как всё вышло. Хреново.
Шарик улетел вниз, запрыгал по асфальту.
– Шон, до того, как тот гребаный газ пошел, я на витрине кольцо заметил, заначил... в тюрьме обыскали и отобрали, естественно. А Джулию я не видел с тех пор. И не увижу. Она, небось, не помнит меня даже. З-замуж вышла. Вообще... Шон, никто ж не знает, что я жив остался. Никто, представляешь?
Тошнота давит на горло, выпитое не погасило, а распалило внутри непонятное злое пламя. Это же паскудная долбаная правда! Никого на целом свете не колышет Ретт Глайсон. Я не скрываюсь, хоть мне и приказали не светиться в своем городе, в оперативных целях, бля… Я б наплевал, рассказал бы, что получилось выползти, если б было кому слушать! Нет же никого.
– Погибли все?
– Подчистую… я как и не рождался там, не жил двадцать с лишним лет. Как нет меня! Вот какой тогда смысл?!
– В чем? – сквозь зубы спросил он.
– Во всем! Ехать, напрягаться, учиться…  Из Куантико меня никто не встретит! Кому это надо? Нахера мне вообще из кожи лезть, стараться?.. Не для кого.
– Ага, – обманчиво спокойно покивал Дэлмор. – Встречать его надо. Малолетка. Смысла он не видит, истерику устроил… Напрягаться неохота? Раздолбай чёртов.
Уж не тебе, одиночка липовый, на меня врубаться!.. Дэлмор, ты такая зараза! Я-то думал, ты такой же, как я... что мы похожи, что есть тот, кто поймет такую тоску. А сейчас выясняется, что за тобой – уйма людей, я видел их, я слышал имена, я помню, как к тебе кинулся тот паренек, каким ты для них остался... Я не верю, что твои девушки вышли замуж… Врешь, ничего в нас похожего, ни на грош, несмотря ни на какие разговоры на крышах! Ты не как я.
– Как будто тебя никто не встретит, а? Скажи мне еще, что тебя не ждет никто! Тебе есть, для кого напрягаться, Шон! 
 Меня переполняет злая муть, хочется кричать о том, что я никому не нужен, я даже вскочил на ноги, плевать, где там край…
– Напрягаться надо в первую очередь для себя, – Дэлмор не замечал, что я над ним навис. – Не под себя грести, Ретт, смысл в другом: чтобы в лицо всем смотреть спокойно и глаза не прятать.
– Хватит меня жизни учить!
Шон оказывается на ногах, смотрит, наконец, на меня, притягивает за ворот майки ближе к себе, подальше от края, и медленно произносит, прожигая взглядом ртутных глаз:
– Да, пожалуй, пора прекращать. Хочу, чтоб ты услышал сейчас и запомнил так крепко, чтоб никогда не вылетало из твоей башки! Глайсон. К дьяволу прошлое. Мы живем сейчас, хорошо? И если это так важно, то я, слышишь, лично я буду ждать, пока ты закончишь Куантико. Честно. Серьёзно. Буду. Клянусь тебе. Хочешь, даже приеду и встречу у ворот в день выпуска. Я – это уже, мать твою, не никто. Согласен? Что скажешь, нытик? Этого мало?!
– Это...
Я не могу подобрать слов. Вот так прямо – ты будешь? От той жизни, что я когда-то считал единственной, нихера не осталось, а в этой, короткой, уродливой, что-то у меня всё-таки появилось? Такое… настоящее?
У меня, вроде как, даже мыслится будущее, неужели будет и с кем его разделить?
Не представляешь, что означает для меня то, что ты сказал.
– Шон... Этого… достаточно. Более чем. Я запомню.
– Сделай одолжение, Ретт.



*** 7 ***

После той шальной ночи на крыше луна окончательно перестала сводить меня с ума.
Жизнь продолжалась. Стрельбище, занятия, марш-броски, тренинги. Я сходил к Паркеру на очередную проверку, он поморщился, разминая мне пястье. К боли я привык, а вот тот факт, что пальцы уже двигаются в прежнем диапазоне и кулак на вид практически нормальный, это что – ерунда? Это здорово, не понимаю, чего тут морщиться. Паркер подвел меня к какому-то аппарату, заставил стиснуть мягкую трубку, смотрел на датчик и качал головой. Урод, я ему никогда не нравился. Как же, столько со мной проблем. Ушел от него злой.
С Шоном мы пару суток вообще не разговаривали. Выдали разом много, что он, что я, нужно было время прийти в себя. Не разговаривали – не значит, не общались: по-прежнему слонялись везде вместе, сходили к Мали и Клэю за шоновой долей из городской добычи, перекуры наши никто даже не подумал отменить – только можно и не трещать попусту, а надежно и уютно молчать вдвоем, прикуривая от одной зажигалки. Моей, дэлморовскую капитан Уоллес так и заныкал.
На третий день Шон дождался, пока я уйду в душевую, и полез за мобильником. Слышно было плохо, но разговор показался похожим на то, как он давил когда-то на Паркера: распорядительные какие-то фразы и отрывистые инструкции. Правда, в отличие от нашего врача – а чего ему звонить? Сходить можно было! Так что не он… – к концу общения собеседник рассмешил Дэлмора. Удивительно, но Шон выслушал его, прыснул со вполне нормальным лицом, буркнул что-то явно не злое и отключился, расставшись с  тем человеком по-приятельски. Очень интересно.
А потом он куда-то смылся. Ненадолго, на полсуток, и после внятного предупреждения. Он точно не сказал, что за дела, хотя я настаивал и даже возмущался – с парочкой элитников он ходил в самоволки только так, они про это столько вспоминали, а со мной нельзя? Шон терпеливо разъяснил, что можно, конечно, но в следующий раз.
Я взбесился. Я что, ребенок, так со мной? Он вздохнул, вернулся почти от дверей:
– Ретт, ты липучая зараза. Сейчас – нет. Дело, вообще-то, тебя касается, так что имей терпение.
До меня медленно дошло, как волна ледяной воды от пяток к животу.
– Бюро? Рекрутер?
– Он самый, – быстро кивнул он. – Там… служебные заморочки, я звонил уже, но надо лично проконтролировать.
– Что проко… это самое?
Штрафник из Мидлтона собрался распоряжаться делами ФБР? Оригинально.
– Чтобы приехал кто надо, с правильно вкрученными мозгами и попозже на денек, потому что…
Я вообще ничего не понимаю. Мне б кто с мозгами так.
– Дьявол, почему?!
Дэлмор усмехнулся:
– Ну, чтоб у меня было время сводить-таки тебя в самоволку. Я ж обещал.
В общем, вскоре мы сидели в одном из баров на окраине Индианаполиса.
Без Трикса с Нораланом, хотя они нас провожали на базе до гаража: когда Шон поставил меня в известность, что мы вечером сваливаем в город, я вспомнил, как можно выбраться с территории довольно изящным способом. Элитники сокрушались, что раньше не додумались до простого решения прокатиться на одной из служебных тачек Мидлтона. Дэлмор им ответил, что корпус «К» рулит, а элита всегда была туповата. Трикс от обиды заказал вдвое больше барахла, потому что, типа, наша очередь промышлять.
Но мы не затаривались ничем, даже себе. Шон целенаправленно протащил меня через весь город по одному ему знакомому маршруту к одному ему известной точке. Поозиравшись на невзрачной улочке, уточнил адрес по указателям и табличкам и только после этого втолкнул меня в задрипанную забегаловку.
– Бля, почему именно сюда?
Почти пусто, пара косых пьянчуг и компания местных в составе троих придурков у стойки. Кислая вонь, драный бильярд… оглушительный грохот пронесся чуть ли не над самой головой, забил уши и заставил срезонировать стены – рядом аэропорт, что ли? Кошмар. Но даже это лучше, чем визгливое кантри из музыкального автомата. Мне б сюда нормальный автомат…
– Чудесное местечко, – Шон огляделся, свалился на стул рядом со мной.
– Нет, реально?
– Ты хотел в главный ресторан, да. Прошвырнуться по центру. Глайсон, ты когда в самоволку последний раз ходил?
– Д-давно.
– Под камеры захотелось?
– Тут тоже?
– Именно тут нет. Одно из достоинств. И пиво парадоксально честное. Зацени.
Поразительно, но он оказался прав насчёт пива. Я уже ополовинил свое, когда заметил, что Шон держит кружку перед собой.
– Глайсон, за тобой завтра приедут.
Я отвел глаза. Если откровенно, я старательно выкидываю из башки все мысли на этот счет. Все. Мне… а, ладно – мне страшно про это думать. До усрачки, до поганой дрожи внутри, до предела… Наверное, страшнее не то, что со мной будет дальше, а то, чего со мной уже больше не будет. Чего не будет больше у меня.
– Шон, не надо.
Только стало хоть что-то налаживаться. У меня появилось. Хорошее, важное. Близкое. Я не хочу.
Раньше мечталось о Куантико, это держало меня в штрафном корпусе, я даже старался. Я был готов на многое. Мне удалось соскрести себя в кучку после котлована под предлогом того же Куантико. Ну, так, если округлить до самого простого все тогдашние мотивы. А теперь – мне что делать? Мне там как – одному? Сумею?
Мать вашу, должен. Не имею права не суметь. Он меня готовил. Он меня для этого натаскал и выправил, снял с себя броню, чтоб мне было за что зацепиться, раскинул ее на двоих, пока своей у меня не было…
А теперь, я спрашиваю? Что, он останется, а за мной приедут?
Я не хочу…
– Ничего, Ретт, после Мидлтона тебе в федеральской учебке будет несложно.
Сам не знаешь, что несешь. А давай ты плюнешь на свою контору, и…
– Ретт, знаешь, я за собой одну фишку заметил.
Одну? Наблюдательный ты, Дэлмор, как не знаю что. Не позорился бы.
– Если у меня по жизни случается с кем-то интересным пересечься, ну, больше, чем на полчаса, то как будто что-то прихватывается. Потом опять. Вроде метки получается на человеке, и я ее потом чую. Или он. Короче, выруливаем друг на друга снова, хочешь, не хочешь, а так. – Он усмехнулся: – Иногда даже десяти минут хватало. Не особо приятных ни для кого.
Я безотчетно поднял голову.
– Нет, не про тебя. Парня там одного я… почти сжёг. В мазуте извалял и зажигалкой поиграл.
– Нормально.
– За дело, Ретт. Больше, чем в твоем случае.
– А дальше?
– Встретились. Он в меня пострелял, потом поболтали. Тоже вот за пивом. Сговорились на одно дело, провернули и в результате расстались неплохо.
Вот как. Дэлмор, ты привел меня сюда, чтобы поболтать, а потом мы неплохо расстанемся, да?
– Ты… ему… помогал?
– Не-а, не сказал бы. Он уже наутро свалил. Правда, потом, через несколько лет, это он мне помог. Он на меня вырулил в довольно паршивый момент, и сила была однозначно на его стороне, я стоял и ждал… А мы снова разошлись целые и довольные друг другом. Парень запомнил меня не по тем издевкам, понимаешь? Простил. И я на него зла не держал за ту херню, что он устроил вначале. Бывает такое – встречаются люди и скалятся друг на друга, потому что так взяло и легло, а потом как-то хватает мозгов разглядеть.
Шон, зачем ты мне об этом. Ты считаешь, я слепой?
– Ретт, короче, давай поспорим? Что метки судьба на нас с тобой уже шлепнула.
– Вот еще, – улыбнулся я. – Для спора надо, чтоб я был не согласен. Нормальные парни от долгов увильнуть не пытаются.
– Еще бы! – он уставил на меня указательный палец. – Ты меня в таком заподозрил? Пришибить бы тебя, Глайсон, за оскорбление. Всё я помню. Между прочим, ты в принципе второй, кому я влез в долги, а житуха была напряженная.
Я отвел глаза. Дурак ты. Кто сказал, что я имел в виду тебя? Вот кого бы я нормальным не назвал.
Чтобы увести разговор с темы, я спросил:
– Эта твоя фишка сработала больше, чем один раз?
– Один? – фыркнул он. – Да на мне пробы ставить некуда.
Тут случилось странное: на наш столик от стойки прилетело что-то мелкое, стукнулось о шонов стакан, завертелось посередине и оказалось орешком. В некотором охренении я уставился в сторону источника – те трое идиотов откровенно ржали, чувствуя себя хозяевами жизни. Чёрт побери… просто зашибись. Ублюдки считают, что беглые курсанты не будут поднимать шум, находясь на чужой территории, и это делает нас очень смешными и легкими мишенями? Нас с Дэлмором?
Уже начиная медленно подниматься, я глянул на Шона, скоординировать действия, но увидел, что тот сидит спокойно, будто ничего и не произошло. Я замер, не понимая, а парень, который мог вмиг превратить этих городских шутников в пыль, затратив не больше усилий, чем на стирание между пальцами того орешка, дернул меня вниз:
– Забей.
Подобрал подарок, задумчиво подкинул, не глядя ни на кого, потом выбрал направление – угол с отвратным старомодным музыкальным чудищем, и сделал в ту сторону такой жест, каким люди подбрасывают монетку. Большим пальцем из кулака, невеликое усилие.
Автомат захлебнулся. Звона не было, лампочки не погасли, он не был разбит… но молчал. Трое у стойки были озадачены не меньше меня, принялись обсуждать, то и дело косясь на нас, считать это агрессией, достойной ответа, или странным совпадением, а Шон негромко в наступившей тишине сказал:
– Когда над нами смеются, Ретт, это фигня. Гораздо хуже, когда над нами плачут. Ты сделай так, чтобы ей никогда больше не пришлось.
Я моргнул.
– Кому?
– Ей.
Он указал мне за спину, на вход. Я обернулся.


Это было… даже невероятнее, чем впервые.
Тогда был рассвет, соленый ветер, брызги, океан и светлый силуэт у перил, от которого у меня внутри всё распалось на клочки тумана и затвердело совсем другим, новым… Сейчас она в джинсах, синей курточке, вязаной шапке и перчатках стояла на пороге богом забытой забегаловки, тяжело дышала, опираясь на ручку двери, позади от бровки тротуара отваливало раздолбанное такси, ходили люди, обычный шум города…
А я пропал. Снова.
Реальность полетела к чёрту. Воздух нехотя раздвинулся, пропуская меня туда. К ней. Если я отвернусь, да что там – моргну, или даже чуть сдвину взгляд, она может исчезнуть. Я вижу ее – как бы мне попрочнее в это поверить? А то я боюсь дышать.
Джулия шагнула навстречу сама.
Она смелее обходится с нереальным моментом, она откидывает за плечи те самые светлые волосы, чей запах я помню лучше своего имени, она на мгновение прикрывает глаза цвета нашего с ней тогдашнего океана – устало, облегченно, успокоенно, а потом идет ко мне через весь зал и с размаху бьет меня по щеке ладошкой в голубой перчатке.
– Это за то, что ты исчез.
Не больно, убийственно странно, почти нежно – я сдохну сейчас от ее прикосновения, мое гребаное надорванное сердце не выдержит.
Еще, другая щека, другая рука, уже без перчатки:
– Это за то, что я думала, ты мертв.
Девочка моя, да ты ж меня убиваешь. Сейчас, сама. Кожа к коже – я не могу. Это ты. Мне не снится. Лицо горит подаренным тобой теплом.
Она закусывает губу, по прядке у виска на свитер скатывается капелька, и голос дрожит.
– А это… за то, что ты выжил.
И она топит меня всего. Собой: руки взахлест на шею, легкие сильные бедра у меня на талии, ее губы, ее запах, ее тихий стон:
– Ретт, ну какая же ты гадская сволочь, четырнадцать месяцев…
Я не сразу понял, что шепчу:
– …Прости, прости, я не мог, я не хотел, прости, я не бросил, прости, что мы поругались, прости, что чуть не сдох, прости, я люблю тебя, прости…
Она ругалась взахлеб пополам с поцелуями, сбросила вторую перчатку, чтобы посильнее дернуть меня за волосы, а я, кажется, смеялся, она спрыгнула с меня, чтобы двинуть носком сапожка мне по ноге, а я не отпустил, я не мог разжать руки у нее за спиной, еще не хватало, чтоб я опомнился с пустотой в объятиях…
Не знаю, сколько это длилось.
Очнулся я снова за столиком, только место напротив было пусто, а рядом со мной сидела моя девушка.
Нет, она не сидела – подскакивала, тормошила меня, не давала повиснуть в нигде, сбивала меня с толку, всё время оказывалась настоящей. Я по-прежнему не решался моргать. Рассказывала о себе, восторгалась моим решением уйти в армию, хвалила за наверняка отличную учебу и откровенно радовалась, что я стану федералом, сбудется ее мечта, я достоин большего, чем улица…
Я перебил:
– Джули, ты знаешь, что с нами случилось?
– Да, – помрачнела она. – Да, Ретт. Папа полгода добивался, и мне разрешили пройти на… на кладбище. Я принесла цветы, отдала их Стэну. Потому что тебя там не было. Но я всё равно ничего не знала.
– Не …знала? – до меня начинала доходить странность происходящего. До этой секунды я как-то счастливо не задумывался, что Джулия делает на окраине Индианаполиса.
Она улыбнулась, кивнула мне за плечо. Там у стойки Дэлмор сделал вид, что до крайности увлечен великолепным местным пивом.
– Твой друг мне всё рассказал. Пока мама впихивала в меня воду, папа кинулся звонить в аэропорт, но Шон положил передо мной билет сюда. На сегодня. Он сказал, что мне нельзя на его рейсе, но если я хочу… – Джулия нервно расхохоталась: – Будто я могу не хотеть! Он написал адрес – я забыла бумажку у таксиста! – и пообещал, что приведет тебя.
Дэлмор, подлец, ты даже не заикнулся. Ты врал мне? Какой к хренам рекрутер? Ты мотался не в Бюро, разумеется, а в Лос-Анджелес… Хотя, зная тебя… ты сказал правду, но не всю.
Шон, я не знаю, что я тебе должен… за это.
Джулия отвлекает меня от него, тянет, обеспокоенная:
– Боже, милый, что с рукой? Сломал? Как?
Ты не поверишь.
– Это армия, детка, – криво улыбаюсь я, а моя девочка смотрит, как раньше: серьёзно, уважительно, сочувственно и чуть обреченно, ведь я мужчина, я рискую и хожу по краю, я могу пострадать, а ее дело, женское дело, волноваться за меня и ждать.
Ч-чёрт…
– Джули, а я ведь… за мной завтра приедут.
– Да, – сразу понимающе кивнула она. – Ты в середине долгого пути. Ты обязательно дойдешь, Ретт.
Думаешь? Дойду? Пару чётких образов там, в мутном будущем следующей жизни, я уже могу рассмотреть. От одного хочется оскалиться, у меня вырастают когти, и я хочу, чтоб с них закапало тяжелым и багровым, а потом я приду на могилу Стэна и оботру их начисто о сухую землю.
Второй силуэт там, далеко, просто стоит и ухмыляется, и я не знаю, что ему скажу при встрече. Он сам начнет, наверное. У него хорошо получается.
А еще? А…

– Привет, Джулия. Я знал, что ты приедешь. Глайсон? Подъем, на пару слов. Простите, леди.
Проклятье! Как у него хватает наглости… бля! Вот только отсюда он меня еще не выдергивал! Что за необходимость именно сейчас… в туалет?!
Дэлмор по старой привычке на буксире заволок меня в вонючий барный сортир, припёр к стенке, а пока я моргал и пытался собрать скачущие мысли, чтобы хоть что-нибудь сказать этому сверхненормальному существу, он с неразборчивыми комментариями копался в карманах.
Из-за угла, от писсуаров, на нас выдвинулись те трое приколистов. Не особо они ожидали эту встречу – первый из них застопорился, пришлось в узком проходике тормознуть и остальным. И тут не обращавший на них ни малейшего внимания Дэлмор отыскал, наконец, нужное, повернулся ко мне и сунул в руки небольшую бархатную коробочку.
Это действие нихера не помогло мне сориентироваться в происходящем.
Он скрипнул зубами:
– Глайсон, степень твоей тормознутости доводит до белого каления…
Не забирая у меня странный предмет, открыл крышечку, ткнул внутрь:
– Ну, оно?
Мы все – …смотрели.
Слегка раздраженный Дэлмор – на меня, нереально шокированный я – на то самое приметное кольцо с двадцатикаратным бриллиантом, которое я спёр в торговом центре, и которое обязано было находиться если давно уже не в свободной продаже, то среди конфискатов, а не у меня на ладони.
Местные же, судя по всему, выпялились в запредельной степени охренения на то, как один курсант здешней базы в романтическом месте делает классическое предложение другому такому же. Дэлмор еще повернулся к ним и кротко упрекнул:
– Вот чего уставились? Я б еще, может, и на колено встал, а вы меня смущаете. А ну, все вон.
Они послушно вывалились вон, а я остался. Рефлекторно стиснул кулак с коробочкой так, что она тихо хрустнула, всхлипнул, закусил губу и, кажется, начал сползать на пол.
Шон оказался рядом. Не пустил вниз, для чего ему пришлось практически обхватить меня, усадил на раковину, больно шлепнул по затылку и прошептал над ухом, глядя в зеркало за моей спиной:
– Тихо-тихо, парень. Я дурак, всё ясно, извини. Не теряйся. Пожалуйста, держись, Ретт.
Он отстранился, ищуще вгляделся мне в лицо:
– Я зря? Подумал, может… тебе решать.
Я хотел еще раз поглядеть на кольцо, но рука ходуном ходила, если разжать пальцы, оно улетит, и не найду…
– Глайсон, прекрати трястись и истерить.
– Угу...
– Ты никогда не делал предложений в барах? Я вот уже да. Бля, я заткнулся, Ретт, не надо! Так.
Невыносимый ублюдок согнул меня, как пьяного, и сунул головой под ледяную воду. Продержал, пока я не начал ощутимо барахтаться, отпрыгнул, увернулся от моего кулака.
– Молодец, почти достал. Погоди, я тоже.
Он сам умылся под тем же краном, отфыркался и кивнул мне на дверь.
– Иди, что ли. Я потом. Свидетели, кажется, сильно отвлекают.
Я как-то очень странно себя чувствовал.
– А как мне… ну… а?
– Не знаю, – уже серьёзно пробормотал Шон. – Если честно, опыта ноль. Сам после поделишься.
– Я… не знаю.
– Ты не хочешь? Не вопрос, давай сюда кольцо обратно.
– Нет! – Я отдернул руку так, словно он реально стал отнимать. – Я …хочу. Только не умею. И боюсь. И вообще, меня сейчас жахнет сердечный приступ.
– Отставить, Глайсон. Хватит подыхать, достал. Ладно бы девка была проблемная, с выебонами, я б еще понял твои терзания, а тут…
– Она тебе нравится? Джулия? – зачем-то уточнил я.
– А если я скажу, что да, ты мне всё-таки засветишь?
– Наверное, нет.
– Тогда да. Но это чисто теоретически. Девушка друга, сам понимаешь.
– Ага.
– Иди.
– Не-а. – Сам не знаю, почему так сказал. И почему поплотнее устроился на ободке раковины, будто остаток жизни решил провести прямо тут.
– Глайсон, пошел вон отсюда, говорю.
Я упрямо помотал головой. Пусть он может выкинуть шестьдесят человек из казармы этими словами, пусть отморозки его слушаются, мне пофиг.
– Глайсон, в чем проблема?
Вот лицемерная тварь.
– Спорим, она сама всё сделает. Девочка понимающая, всё она про тебя знает, тебе говорить не придется. Иди.
– А если она не… вдруг?
– Не верю.
– А если?
– Твою ма-а-ать, – прорычал он. – Тогда вернешься сюда ко мне, я всё прощу.
– Я тебя убью сейчас.
– Давай потом? На десерт. А пока, – он распахнул дверь сортира с таким грохотом, что бармен и Джулия обернулись, не оставив мне шансов, – …вали совершать мужской поступок, Глайсон, а то если я тебя потащу волоком, это будет как-то нехорошо выглядеть.
Я подошел к столику.
Я положил коробочку перед ней прямо в лужицу. Джулия молчала и смотрела на меня. Подумал, открыл. Она, по-прежнему молча, уставилась внутрь.
У меня перед глазами было немножечко мутно.
Мелькнула идея встать на колено. Я где-то про такое слышал.
Вместо этого я сел на стул, стиснул ее руку и сказал правду:
– Мне надо, чтобы ты меня ждала. Это еще восемнадцать месяцев, но мне очень надо. Джули, я хотел еще тогда. Поверь мне. Но получилось только сейчас. Вернее, пока не получилось. Вдруг ты…
Я понимал, что меня сносит не туда, но ничего не мог поделать.
– Джули, я такой лузер. Я стараюсь, но у меня вечно что-то срывается или идет косо… ты не представляешь. Я слабак. Я скучный. Я не умею говорить, я иногда боюсь. Но я люблю тебя, знаешь. Джули, я иногда делаю вещи очень зря, я ошибаюсь и творю то, за что потом приходится платить, но я очень уверен сейчас – я хочу, чтобы ты согласилась. Тут я не ошибаюсь, это стопроцентный верняк, как Стэн говорил. А ты реши, пожалуйста, ошибиться тебе, выбрав такого, как я, или пойти и поискать себе кого-нибудь получше. Уверен, ты найдешь.
– Ты… очень странно всё это говоришь, Ретт, – с трудом произнесла она.
– Прости, опыта ноль. Я предупредил, я не умею. У меня пульс за двести, я и не такого нагорожу. Прости, я не знаю, что несу. Можно, я лучше помолчу?
– Можно. А можно, я отвечу?
– М-можно.
– Я не лузер, и я редко ошибаюсь. Уж точно не в этом случае, Ретт Глайсон. Я уверена, что ты и есть единственный стопроцентный верняк моей жизни, и, что вполне логично проистекает из вышесказанного, я согласна.
– Чего? – вполне искренне удивился я.
– Что слышал. Я буду тебя ждать, я буду к тебе ездить, я буду встречать тебя, если сбежишь из Куантико в самоволку, я выживу восемнадцать месяцев, я скажу тебе «да», даже если ты в качестве клятвы у алтаря будешь нести такую же чушь, я буду твоей женой, и я приму твое кольцо, если ты соберешься в этом тысячелетии надеть мне его куда надо.
Боже.
Как здорово, что он меня заставил. Как здорово, что она почти всё сказала за меня сама. Он прав. Она понимающая. Она… Как мне повезло с ними обоими.
Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, правда, Шон? Джули, я тебя нашел …ты меня… нас с тобой нашли, а вот дальше уже лично я хрена с два тебя еще хоть когда-нибудь потеряю.
Впереди стало на один силуэт больше. И я уже туда …хочу.


Мы напились к чёртовой матери. Вдребезги. По крайней мере, я.
Сидели втроем, хотя Дэлмор порывался сбежать за стойку, но мы с Джули не дали. Отпугивали посетителей смехом, глушили то самое пиво – мы с Шоном, а девушке заказали коктейль. Бармен вытаращился, он таких слов не знал, не то что рецептов, и пришлось Дэлмору инструктировать. Платить, кстати, тоже, у меня-то деньги откуда?
Ха, а у него? Но были.
От экскурсии по городу он нас отговорил, от идеи как-нибудь протащить Джулию в Мидлтон – тоже. Пообещал, что в момент переоформления документов из нашего ведомства в федеральное подчинение всегда царит жуткая неразбериха, по меньшей мере, пару суток, и в этот период при определенном воздействии можно выкроить время на регистрационном пункте. Джули кинулась звонить папе, чтоб он включался, Шон незаметно кивнул мне, что со своей стороны гарантирует. Я просто пожал плечами.
Что сказать? На вопросы о конкретных причинах его осведомленности и пронырливости он всё равно не ответит ничего, а про то, до какой степени я ему благодарен, он, по-моему, и так знает.
Дэлмор поговорил с барменом, тот живо выбрался из-за стойки, бросив листочек, где записывал ингредиенты того, что сварганил для девушки. Они вдвоем сходили к музыкальному автомату и раскрутили его на какие-то старые, но неплохо звучавшие мелодичные песни. Дэлмор направился ко мне с таким видом, что я сообразил заранее – я неминуемо получу либо коленом, либо локтем в бок. Намёк понял без дополнительных влияний. Интересно, Джули поверила, что я романтичный? Надеюсь. Во всяком случае, она улыбалась мне, а не кому-то еще.
Часа в два ночи она опомнилась, что у нее вообще-то обратный рейс. До того, как начать думать, я уже вцепился в нее мертвой хваткой, но сам понимал – мне придется… Она плакала и смеялась, уговаривала меня, что это ненадолго, я орал – восемнадцать месяцев?! Она перебивала – ты что, через пару дней в Виргинии мы увидимся, папа уже суетится, всё получится. Ее классный отец даже перезвонил, потребовал меня и сдавленным голосом пообещал лично присутствовать на регистрационном пункте, чтобы сказать пару слов парню, сделавшему предложение его дочери «в середине чёрт-те где», но я чуял – он не зол на самом деле, и если и даст мне при встрече по уху, то потом всё равно заведет разговор про «конюшню» Макларена.
Я не помню, как я отпустил Джули…
Приходилось всё время напрягать правую кисть, чтобы боль отрезвляла, но помогало слабо. Меня еле вытащили из такси, я хотел ехать с ней до аэропорта, а там я точно рвался бы в ее самолет. Они вдвоем как-то меня уболтали, Джули скользнула в гребаную желтую тачку, я рванулся следом, но успел только оставить вмятину на капоте, а потом меня срубил Дэлмор. Распластал на асфальте, скатился с меня и как ни в чем не бывало предложил:
– А теперь пошли, что ли, выпьем, наконец, не по-детски.
Мы вернулись в бар, и понеслось…
Бармен открыл нам полный доступ, оберегая наш приватный конец стойки от остальных клиентов, я пил, шмыгал носом, пил, ругался с Шоном, пил, ржал над его приколами, пил, пытался ему что-то сказать такое ужасно важное, но он перебивал, говорил, чтоб я прекратил страдать фигней и лучше б выпил.
К тому моменту, когда сознание у меня уже работало с перерывами, и они становились всё длиннее, а включения в реальность – всё короче, Дэлмор поставил передо мной опять стакан пива. Темного. Я с трудом поднял бровь – он что? Мы ж давно уже по-взрослому квасим. Он настаивал – я, мол, не знаю хитрых приёмов настоящей пьянки, на определенном этапе доза определенной жидкости творит чудеса.
Чудеса – это в тему, это сегодня уже не первое, да пожалуйста…
Я доверчиво хватанул чуть не полстакана, и меня практически вывернуло. Странное пиво на вкус оказалось редкостной херней, и запах был ужасный: вроде хмель, солод, как положено, но плюс к тому разило душным таким, железным, медным, очень знакомым… я не мог сообразить, но всё нутро резко восстало – что б это ни было, нельзя пить! Не отрава, но такое… неправильное, это не пьют…
Дэлмор поймал отброшенный мной стакан, неожиданно сгрёб меня за горло локтем в совершенно не прикольном, настоящем захвате, прошипел так, что передернуло, продрало морозом:
– Пей, Глайсон, иначе, видит дьявол, я тебе башку сверну. До дна, до последней капли. Ну?!
Пришлось.
И это уже выключило меня насовсем. Последним кадром я еще помнил, что вроде вытираю рот, а на белом пористом пластике страхующей повязки расползается пятно странного, совершенно не пивного, убийственно непонятного цвета… но это уже ушло в муть, и я не уверен, было ли вообще.
Я провалился. Примерно так же, как рухнул в пропасть с койки в казарме после котлована, после тогдашнего дэлморовского бренди, но сегодняшний повод с тем не сравнить. Одно общее – я не долетел до пола, меня было кому подхватить. Надеюсь, он дотащит меня до Мидлтона и прихватит на опохмел что-нибудь получше последнего жуткого дерьма.


***  8 ***

Утро наступило быстро. Вроде только что надирались в паршивой, но уже родной забегаловке, причем повод у нас, кажется, был… такой – всем поводам повод… а потом раз – и казарма. С того самого момента, как я разлепил глаза, меня не покидало ощущение: во-первых, что-то круто изменилось, а во-вторых, чего-то жестоко не хватает.
Этакое медленное врубание в тему, кадры вчерашней самоволки в памяти и осознание, молотом долбанувшее по шокированному мозгу.
Чёрт подери, да вот оно что! С ума сойти… да это ж прекрасно, охрененно просто!
Джули, кольцо… она согласилась! Господи, я счастлив! Шон, ты… я знаю, что мне не приснилось. Я уже столько раз просил судьбу, чтобы всякое разное оказалось только сном, и она раз за разом упорно отвечала – хрен тебе, Глайсон. А вот теперь всё в обратку, да? Только справедливо, сдается мне… Вся эта круть случилась на самом деле, и я так тебе благодарен, парень!
Ничего себе переменки. Немудрено, что я не сразу въехал – такое нелегко впихнуть в сознание, даже не протаращенное убойной дозой. Вот что поменялось! Я теперь без пяти минут совсем взрослый. Без жалких восемнадцати месяцев… ничего. Теперь они просто пролетят.
Чего-то мне, правда, еще не хватало.
Организм, наконец, высветил причину, по которой я спросонья чувствовал себя… неправильно. Мысль была кристально чёткой, что тоже было ненормально и очень настораживало.
Я вчера пил, так? Мы ведь вчера уквасились вдрызг… я урывками помню бесконечные бутылки-стаканы при минимуме закуски, укоризненную рожу бармена и щедрую руку Дэлмора, боже, я даже отключился там, раз не зафиксировал совершенно никак дорогу обратно из Индианаполиса.
Так почему мне настолько прекрасно, а?!
Что за фигня? Я чувствую себя так, как не чувствовал давно. Хорошо отдохнувшим, абсолютно здоровым. Очень я какой-то интересный и новый.
Нет похмелюги? Причем такой, что должна бы меня по логике добить. Сердце уж точно зашлось бы в дурацком трепыхании, заколотилось в висках. А сейчас? Голова ясная, в животе нет вооруженного восстания, ничего не дрожит, даже пальцы… так-так, стоп, что-то тут не то…
Поймал себя на том, что давно сел на койке в пустой казарме. Никого – уже привычно. Что в шмотках спал – тоже не новость. Еще бы, бля, Дэлмор меня раздевать взялся после вчерашнего. Ой… не надо. Вот про Джулию я прекрасно помню, а всё остальное мечется на периферии и скоро всплывет, но не факт, что я этому обрадуюсь. Что-то там такое, не менее крышесносное.
Ого! Сегодня ж за мной приедут!
Вот-вот, начинается… нервы моментально на взвод, срочно надо вскочить и нестись куда-нибудь, вот хотя бы Шона найти первым делом, куда ж он делся-то, проклятье, его выцепить, а там уже…
Стоп, я сказал.
Я зашнуровал ботинки.
Это… удивительно? Еще как. В последнее время, с моей-то рукой, это стало мерзким занятием, долгим и мучительным. Острее всего чувствовалось, что я ущербный, хуже, чем на ринге: там я мог компенсироваться, а в такой элементарной бытовушке приходилось закусывать губу.
А сейчас я зашнуровал влёт. За пару секунд, на автомате. Не поморщившись, не задумавшись.
Не задумавшись о том… что повязки на руке нет.
Вообще.
Они одинаковые. Правая больше не синеватая, не отвратительно мягкая и бледная, не больная… она совершенно прежняя. Господи, это… это невероятно. Мне снится. Нереально, чудовищно нереально. Так не бывает.
Невозможно. Я сжимаю руку – правую руку без повязки – в кулак. В мой прежний, сильный литой кулак. Не больно, не ноет, не дергает, слушается на раз-два. Чёрт возьми, сжимается и разжимается.
Это что вообще такое?!
Я медленно поднял голову. И уперся взглядом в ответ.
Собственно, Дэлмор уже давно, наверное, стоял, прислонившись плечом к чужой койке в нескольких метрах, и наблюдал. Молчал. Поэтому я тоже не торопился орать и задавать глупые вопросы.
Я не почуял его присутствия. Он давно и прочно вписался в мою личную территорию, врос, укоренился, и тот спасительный сигнальный зуммер внутри меня давно уже считает его за своего. Мы с ним немножко так сочетаемся: я парень-проблема, он – парень-решение. По крайней мере, в нашей с ним связке не получается никак иначе.
Господи, но как же… и еще раз крутнуть здоровым запястьем, убедиться, что не приснилось, что у меня снова две рабочие руки. Как он это устроил?! Что это именно ему я обязан таким чудом, для меня даже не вопрос. Но как?
Он смотрит, по-прежнему молчит. Мое беспомощное удивление вызывает его улыбку: немного снисходительную, немного грустную. Я научился различать его оттенки. Что он со мной сделал? И почему я влетел в такой глубокий шок только теперь, когда есть явное конкретное изменение, доказательство того, что он меня перекраивает. Рука… а как насчёт чего-то покруче? Что он тоже сумел восстановить во мне?
Всякие мелочи вроде тех таблеток, которые сняли синдром мышечного шока после первого дня занятий, вроде той странной бурды, что «на определенном этапе» ты заставил вчера проглотить, и которая натурально сотворила чудеса… Шон, я не слепой. Я вижу не только это.
И я не стану приставать к тебе с настырными выяснениями. Я вижу, тебе неловко, ты ждешь неудобных вопросов и готовишься …нет, не врать мне, но… до твоей правды о жизни я не дорос, да, Дэлмор?
Пусть так.
Если уж спрашивать тебя, так обо всем сразу. А на такое нет ответов, я понимаю и сам.
Ты просто стал мне другом. Единственным другом в этом унылом потрепанном реале Мидлтона. А теперь закрыл то последнее, что оставалось между нами темного и злого. Я не требовал, я не просил, я не ожидал, я вообще не знал и до сих пор не особо верю, что это взаправду… Я не объявлял тебе долгов, но видит дьявол, в этом ты чист передо мной, парень.
Слышишь?
– Ты как? – негромко спрашивает он.
– Нормально, – ровно отвечаю я.
И он выдыхает с облегчением, а еще я вижу в его глазах уважение. Даже благодарность. Вроде как он слабо рассчитывал на такой исход, но удачно удивлен. Вот и здорово. Я не так прост, Дэлмор, ты меня еще слабо знаешь.
У нас с тобой ведь будет еще возможность поудивлять друг друга, так?
– Эй, а ты не в курсе, этот уже приехал? – я встаю и поправляю ремень обеими руками, что всё еще срывает крышу новизной ощущений.
– Да нет пока. Но есть смысл помаячить перед администрацией, бесить федералов с первых минут я бы не советовал. А завтрак мы всё равно жестоко пропустили.
– Да в меня не полезет. Шон… помнишь, ты обещал про волейбол?
И снова я крут, а он пораженно поднимает бровь.
– Хочешь сыграть? Помню, Ретт, обещал, факт. Только вот…
– Да брось. Хоть я и в полном порядке, а всё равно мячика нету. Только… – я давно научился смотреть прямо ему в глаза. – …Ты сходи со мной. Хорошо?
Мне это надо. Закрыть последнюю тему. Поставить жирный крест на прежней откровенно дерьмовой жизни и шагнуть в новую, вытащив из этой – только Дэлмора. Самое, мать его, ценное.
Он кривится, пожимает плечами: мол, твое дело, опоздаешь – сам отбрыкиваться от наездов будешь, но я знаю, что он понимает меня.
– Не вопрос.
До проклятого, изуродовавшего всего меня места мы доходим быстро, и каждый шаг мне дается гораздо легче. Я увижу призрак котлована вместо игровой площадки, знаю. И я готов. Это будет моя личная точка невозврата. Так, кажется, Дэлмор это называет.
Сам он следует за мной на расстоянии, ему больше не нужно тащить и заставлять. Он поделился силами, а я взял. Я уже сам могу, Шон.
Прислонившись к столбику для длинной, не потрепанной временем и игроками сетки, он следит за мной изучающим взглядом, а я… Иду медленно по серой глади асфальта, как по пустыне. Шаги даются тяжело, всё-таки воспоминания при мне, как бы ни хотелось обратного. Я дохожу до второго стального столба, касаюсь его пальцами. Он совсем не такой, как те трубы: теплый, нагретый солнцем, гладкий. Чистый. Это хорошо. На корточки – и здоровой правой рукой по оранжевой разметке с краю. Она тоже светлая.
И вдруг нормальное зрение начинает подводить. Я здесь, но реальность не та: я смотрю в прошлое. Центр площадки, ровно посередине – именно там всё началось, именно там низшая точка котлована, там случился гребаный перелом. Именно там меня разложили. Ублюдки.
Слева, где стоит сейчас Дэлмор, была дорожка, извилистый спуск, который я преодолел кувырком, скинутый с края, а те пятеро сползли по очереди в предвкушении крутого развлечения. Ага, а потом с той же стороны слетел элитник. В центр наслаждавшейся стаи. И раскидал их, будто последних шавок, заставив втридорога заплатить. Эти видения до сих пор приносят какое-то мерзкое, но явное удовлетворение.
Шагов пять от центра, в сторону глухого забора – я иду по пыльному покрытию площадки и опускаю голову. Сквозь черную резину, словно она вдруг стала прозрачной, на глубине, на дне, видно искореженное, скребущее землю тело Куинна. Ты уже никогда не будешь Первым, урод. Это не твое. Тебя ждет холмик в каком-нибудь богом забытом месте. Такой же кривой, как твоя вывернутая спина.
До нескорого.
Три шага вправо – там одноглазый Бойд. Звучит, а? Клокотанье и бульканье, как тогда, в мертвой тишине котлована. Подонок, ты заслужил стекающую по подбородку слизь и кровь.
До встречи в аду.
Шесть шагов в сторону казармы – передо мной Кайл. И окровавленное железо, торчащее из его груди. Это, наверное, чудовищно больно. Но может быть, лучше, чем у остальных, нет? Я… не знаю. Нужно отвечать за свои поступки. Надеюсь, в следующей жизни будет проще. Мы тупо не спараллелимся.
Два шага влево. Соукер… сука. Не быть тебе никогда теперь сверху, не судьба, мразь. Ищи себе сосунков среди чертей, в больнице тебе вряд ли кто поможет.
Четыре шага от центра – как вас забавно раскидало, гады. Прейз… тварь из тварей. Мне приятно видеть твою стертую почти под ноль рожу, хотя я никогда особо не любил такие вот картинки. Мне нечего тебе сказать.
Всем вам.
Прощайте. Вы остались в черной душной яме, а я – нет. У вас больше ничего не будет, сволочи, а у меня – да. Много. Хорошего. И жить буду я, слышите? Я тот, кто заплатил за свои поступки по ускоренной программе.
Вот бы узнать, после вчерашнего на мне остались шрамы от ваших ударов? Очень, кстати, в этом сомневаюсь. Если рука в порядке, то уж и остальное тоже… вплоть до шрама на виске от ногтя моего старого соседа.
Отметины больше нет. Я несколько раз провел по гладкой коже – нет. Как же мы с ним узнаем друг друга в аду при встрече? Ничего, как-нибудь. Его-то отметины никуда не делись, я сам к нему подойду. Надеюсь, он перестал мерзнуть, а то вечно трясся от холода даже летом, такой уж он был… Ничего, мы еще увидимся с моим стариком. Он обломает до щепок свою палку об остатки хребта Куинну, а меня, если сунусь туда, к ним, раньше срока, обматерит и вышвырнет обратно. Но я и сам не особо тороплюсь.
– Пойдем отсюда?
Не знаю, сколько времени просидел на корточках, погруженный в это всё, но рука Шона на плече втаскивает меня обратно в реал. И дышать намного легче.
– Пойдем.


Меня уже искали.
Да, не злить федерала как-то не получилось. Он оказался вполне обычным мужиком лет под сорок, одного со мной роста. Стоило подлететь и наспех отрекомендоваться, он смерил меня с ног до головы и обратно таким взглядом, что я живо вспомнил вербовщика в камере смертников. Нехороший такой взгляд. Свысока и вроде как на что-то третьесортное.
Особо задержался на моей правой руке. Интересно, да? Ха, спорим, мне самому сильнее.
Он сквозь зубы приказал мне ждать у порога администрации, из вредности даже скомандовал «смирно». Пришлось застыть на солнцепеке. Так, я же штрафник вообще-то… а ведь уже нет. Свалить не получится. Надо привыкать выполнять приказы в полном объеме. Шифтинг из разряда мяса в нечто пристойное по рангу дается не бесплатно.
Шон, который маячил в пределах видимости, выказал свою гнусную натуру, принявшись дистанционно угорать надо мной. Пусть я изображал какого-то идиотского гвардейца… можно было подойти поговорить, нет? Поддержать? Скотина… ему-то никто не приказывал принимать дурацкие позы.
Но Дэлмор вместо этого взял и схватился за мобильник. Что такого срочного ему вперлось именно сейчас? Нельзя меня хоть проводить? Отвернулся, уставился куда-то вверх, отсюда совершенно не слышно, чего за тема и с кем… с тем приколистом, с которым, помнится, в казарме болтал? По запрещенному мобильнику по личным вопросам? Эх, Дэлмор не перестал быть хранилищем непонятностей.
Потом он вообще делся – махнул мне и нырнул в переулок.
Как это понимать? Зараза.
Буквально минут через десять, когда я уже растаял нафиг, гад-рекрутер появился снова. Я думал, он меня заставит на этот раз пройтись строевым шагом или вообще речевку проорать, не дай бог, я знаю только неофициальные матерные… Но он шел, уткнувшись в папку с моим личным делом, и был настолько увлечен чтением, что едва не споткнулся о порог.
Там про меня разное, да? Бля… Он как вкопает меня сейчас в землю, рыкнет, куда я такой лезу, в ихнее чистенькое Бюро со своим профилем… Я похолодел под жгучим солнцем. А оказалось – зря.
Рекрутер поднял на меня совершенно другие глаза. Он не сумел скрыть, что растерян, даже немного напуган и уж точно поражен до предела. Такое впечатление, что в администрации ему про меня тако-о-ого понарассказывали, что всю дорогу вниз по лестнице он искал в досье подтверждения моей уникальности, чтобы согласовать услышанное со мной в реальности. Причем то новое, что он про меня узнал – это не мерзость какая-нибудь смертельная, а наоборот.
Мрак. Я тоже ничего не понимаю, если это кому-нибудь интересно. А Шон мог бы объяснить? Не знаю, но… были б у меня деньги, я бы поставил скорее на это, чем против.
Вот теперь, сглотнув нечто колючее и нехилое по размерам, федерал становится даже дружелюбен. Мы вместе идем в медчасть.
Там, во время тестирования моего физического состояния, глаза Паркера грозят вылезти из орбит.
– Результаты …идеальны, – выдает он и шокированно замолкает.
Ага, ты в меня никогда не верил. А я не слабак. Я на том аппаратике выдал правой такой показатель, что сам возгордился. Придется поверить, сэр.
Когда Паркер видит, как в завершение всего я подписываю какие-то обязательные документы – чёткими, аккуратными движениями, ясным почерком – у него всего лишь дергается веко. Интересно, куда он бросится в первую очередь, когда мы с куратором выйдем: к сейфу с по-любому заныканным там бухлом или к шкафчику с медикаментами за седативом? Скорее второе, за первое не похвалят, в разгар-то рабочего дня. Капитану Уоллесу только можно.
Прощайте, офицер, счастлив с вами больше не встречаться. И с медчастью тоже. Последний мой качественный перелом в жизни меня устраивает более чем. Больше не надо, не хочу.
В казарме всё происходит в спешке.
Федерал подпирает стену около выхода, пока я суечусь около койки и тумбочки. Беру зажигалку и… собственно, больше практически и нечего. Личные вещи, какие были когда-то – в утилизаторе, одежды у меня своей нет, кроме новенькой формы Академии ФБР. Она мне по размеру, но в ней чертовски неуютно. Но я привыкну, да. Запасной комплект Шона, ставший мне повседневным, складываю и оставляю на своей кровати. Пусть так.
Мне действительно нечего собирать, и у меня нет причин задерживаться в казарме.
А где, мать его, Дэлмор? Я не представляю, если он так и не…
На выходе на плечо вдруг ложится чья-то рука, и на миг я успокаиваюсь – он. Но всё оказывается куда неожиданнее: за спиной стоит Стас, неловкий и какой-то… смущенный, что ли. Вот с чего бы это? Мы же с ним вроде бы совсем не…
– Удачи тебе, Глайсон, – коротко выдыхает штрафник, протискивается мимо меня и практически сбегает.
Ого. Не у одного меня неплохая память. И тебе удачи, парень с непроизносимой фамилией.


На улице я начинаю паниковать уже почти открыто. Джип со знакомой всем эмблемой стоит около ворот, до него остается считанное количество шагов. Судя по тому, как в спину аккуратно подталкивает сопровождающий, мы опаздываем.
Но я не могу не оглядываться.
Шон, сволочь, где тебя носит?! Я так и не сказал тебе…
– Да залезай ты уже! – прикрикивает куратор, но он может заткнуть свое осторожное недовольство себе в задницу, потому что мы никуда нахер не поедем, пока…
Наконец-то.
Вылетев из-за угла, он сразу перешел на шаг, в паре метров от меня вообще остановился. Покосился в сторону джипа, совершенно буднично, нормально поинтересовался:
– Ну, готов свалить из Мидлтона, Ретт?
Господи, ты еще спрашиваешь… Ты ведь всё сделал, чтобы я смог.
Это такой момент, я не знаю… просто нет слов, нет мыслей, всё кажется такой ерундой, всё такое мелкое, я ж не могу взять и сказать что-то вроде: парень, ты спас мне жизнь. У нас так не говорят. У нас, уличных, такое чуют, молча принимают с колотящимся в груди сердцем и никогда не забывают.
А на лице у меня наверняка дурацкая улыбка. Всё, отмучился, сумел, выдержал… и скоро станет лучше. Не может не стать. Никаких больше обломов, хватит! Я не для этого столько всего пережил. Но главное – у меня теперь есть те, кто будет меня ждать. Джулия, счастье мое…
…И ты, Шон. Обещал. Попробуй только спрыгнуть, я тоже не на птицеферму работать еду, знаешь. Найду и выкопаю. Ты сам влез мне в долг, напросился, привязал себя ко мне… нас друг к другу. Я согласен, я только за. Увидимся, да?
Метка поставлена, твоя фирменная фишка сработает еще раз?
Да? Ох, бля, ну как же мне с тобой попрощаться!..
Тут он берет всё на себя. Дэлмор опускает голову, замирает на миг, вздыхает так, словно готовится к чему-то такому… рискованному. И делает простой естественный жест. От которого останавливается дыхание у нас обоих.
Он протягивает мне руку.
Осторожно, выискивая в моем лице малейший признак паники. Он… повторяет то, с чего мы когда-то, жутко давно, начали и искренне друг другу не понравились. Это… очень правильно – сделать сейчас то же самое.
Ту секунду, что я справлялся с собой, тебе пришлось прождать, держа ладонь на весу, и это, мне кажется, достаточная месть за два месяца плохо завязанных шнурков.
Я не против.
Я не боюсь. Ты с самого начала крепко взял меня за шкирку и буквально заставил в тебя поверить, а попутно я еще поверил в себя. Поэтому нет колебаний, моя та самая правая рука не дрогнет, я хочу это сделать, и никто, кроме нас с тобой, не поймет, что это значит.
Давай.
Я встряхиваю крепко, он тоже – сильно, но бережно.
– Спасибо.
Это то, что я могу тебе сказать. Что я должен, что я хочу сказать тебе, парень. За всё. Не надо лишних слов, ты знаешь сам.
Его облегчение, его открытая, ясная улыбка – мне так от этого хорошо… Я всё правильно сделал. Мы оба.
Мы коротко обнимаемся. На нас скрестились десятки взглядов, но к чёрту это. Я тот, кому наплевать.
Я не прощаюсь с тобой, Шон. Мы обо всем уже договорились. Не нужно оглядываться, нет, я ничего не потерял и не оставил. Всё, что нужно, ждет впереди. Но самое главное – теперь я знаю, что в самой плотной темноте можно увидеть протянутую тебе ладонь.