Глава 16
Одно из первых наших детских фото. Я с братом Львом (он с котёнком). 1950 год.
***
В эти годы нас сильно выручала Бурёнка. С того памятного дня, когда она принесла первого телёнка, мы каждый год получали по приплоду. Корова давала много молока и доилась подолгу. Я не помню дня, чтобы у нас на столе не было молочных продуктов. А подросшие бычки зимой шли на мясо. Если приплодом оказывалась тёлочка, то родители без особого труда меняли её на бычка.
Бурёнка отличалась своенравным, с чертами строптивости, характером: она всегда игнорировала сельское стадо и паслась самостоятельно там, где ей нравилось. Чтобы «индивидуалистка» не потерялась, на лето её приходилось переправлять на «остров» к деду: там с небольшим стадом она ещё кое-как мирилась и находилась в полной безопасности. Осенью с первым снегом корова опять занимала место в сарае возле нашего дома.
И тут появлялась проблема с сеном. Сено летом заготавливалось на лугах. Дед, бабушка, Володя с Петром на каникулах, Иван, мой отец и все родственники, кто умел держать в руках косу, обычно с Петрова дня (двенадцатого июля) начинали косить сено. Это была очень изнурительная работа. Каждой корове на зиму нужен стог сена, чуть поменьше — телёнку, поэтому только для нашей семьи нужно было заготовить почти два стога. У бабушки с дедом тоже имелось не меньше пяти голов скота. На этот период отец всегда брал отпуск. Ни о каких поездках куда-либо отдохнуть речи даже не велось. В заготовке сена принимали участие и все женщины, в том числе и моя мама. А за нами, малышами, присматривала отцова сестра Дуся.
Поскольку сено находилось на лугах за Белой речкой, привезти его в село можно было только тогда, когда с морозами устанавливалась река. Но Бурёнку в село переправляли немного раньше, вот и возникала проблема с сеном для неё на этот период. Отец изворачивался, как мог: сначала на лодке привозил по вязанке, потом на себе откуда-то приносил. С месяц корова находилась на жёсткой диете.
На работе в военкомате отец получал мало, а мама не работала: сидела со мной и Лёвой, к тому же «находилась в положении» третьим ребёнком. Особого достатка в семье не чувствовалось. У мамы имелась старенькая швейная машинка, на которой она хорошо шила. Любой лоскут, любая тряпка шли в дело. Старые отцовские рубашки или брюки мама аккуратно перешивала на меня и брата. На самих родителях вещи тоже не отличались особой новизной. По этому поводу отец был совершенно спокоен, а мама от этого равнодушия нервничала и злилась.
Если молоко на столе имелось почти постоянно, то с хлебом в этот период стали случаться перебои. Помню, целый день просидели без хлеба. Попили молоко один раз, попили другой. Потом мама сварила какую-то затирушку — такой суп, где в голой воде плавало немного вермишели с добавкой взбитого яйца. (Бычок на мясо будет заколот только через месяц, а в ловле рыбы был перерыв). Опять ели без хлеба. Почему не было хлеба, мы не знали — скорее всего, не было денег.
Тогда дед с бабушкой дали нам ручной жёрнов — два небольших мельничных каменных круга для размола зерна. Возможно, от своих родителей отец принёс и полмешка пшеницы. Я был постарше и догадался, для чего в доме появились эти камни. Отец собрал устройство — положил камень на камень — и куда-то ушёл. Мама медленно стала вращать верхний камень за вмонтированную на его краю деревянную ручку, а я понемногу засыпал зерно в отверстие, которое находилось в его середине. Через некоторое время из-под камня посыпалась мука.
— Сейчас будем с хлебушком! Сейчас будем с беленьким! — подбадривала нас мама, вращая тяжёлый камень.
Лёва ползал на коленках и сгребал муку в кучку. Когда кучка подросла, мама собрала муку, просеяла её и замесила на простокваше. Мы сгорали от нетерпения. Может, в доме жира тоже не было, потому что мама наделала небольших лепёшечек и стала печь их без сковороды — прямо на чугунной плите. По всему дому разнёсся аромат печёного хлеба. Вот теперь, когда мама налила нам холодного молока и дала по долгожданной хрустящей лепёшечке, — мы были самыми счастливыми людьми на свете! Действительно, для истинного счастья детям порой надо так мало! Мама прилагала много усилий, чтобы мы были сытыми. Я всегда это помню и бесконечно ей благодарен.
Много нервов попортила маме в этот период отцова сестра Анна. Её муж на железной дороге зарабатывал очень хорошо. Анна к этому времени стала работать в Павлодаре продавцом и тоже неплохо получала. Приезжая в гости на «остров», одеты они всегда были в хорошую одежду. Сына Юру всегда одевали в красивые костюмчики, так же нарядно выглядел и второй их сын Саша, которому исполнилось два годика. Когда они наведывались в село и заходили к нам, то всем своим видом и манерами выказывали своё превосходство над несостоятельными родственниками.
Однажды летом они приехали в гости на целую неделю и привезли с собой какой-то простенький детский трёхколёсный велосипед. Юре было три года, почти столько же было и моему брату Лёве, а мне шёл пятый год. Юра долго катался на своём велосипедике, а потом оставил его и занялся чем-то другим. В это время к велосипеду подошёл Лёва и сел на него. Юра, увидев это, подбежал к Лёве и с плачем начал стягивать его со своей техники. Анна среагировала мгновенно: коршуном подлетела к Лёве, бесцеремонно сняла его с велосипеда и усадила своего избалованного сынка.
Подобное отношение к нам было и в последующем: нас просто не замечали, а в разговорах тёти Нюси, так мы звали Анну, только и было слышно то Юя, то Сяся. Подобное воспитание сказалось в будущем на судьбе её детей. Не в лучшую сторону.
*****
Наступил 1953 год. В феврале, когда мне исполнилось шесть лет, мама находилась на последнем месяце беременности и её вот-вот должны были отправить в роддом: в семье ожидали появления третьего ребёнка. Зима стояла тёплая — таких зим здесь давно никто не помнил. Я хорошо помню тот день, когда мама собиралась в больницу — это было шестнадцатого февраля. День выдался пасмурным, безветренным. До этого несколько дней температура на улице стояла немного выше нуля, весь снег превратился в слякоть, на дорогах появились проталины, с крыши постоянно капало. Все ходили в валенках с калошами. Я в одной рубашонке постоянно шнырял на улицу, проявляя нетерпение в ожидании весны. Отец, видимо, знал, что маму надо везти в больницу, и к обеду подъехал к дому на широких розвальнях, запряжённых лошадью гнедой масти. Мама не спеша оделась, поцеловала в щеку меня, потом Лёву и назидательно сказала:
— Папа повезёт меня в больницу и пока я буду там, кашку вам будет варить бабушка Таня, вы слушайтесь её. Я скоро вернусь.
На санях расстелили мягкий тулуп, мама на него чинно воссела и помахала нам рукой. Отец взялся за вожжи и лошадь по распутице медленно потянула сани с бесценным грузом в тревожную даль. (Много лет позже, на знаменитой картине В. Сурикова я увидел женщину, которая сидела на санях примерно в такой же позе, как тогда мама,— это была боярыня Морозова).
Бабушку Таню мы знали хорошо. Она являлась двоюродной сестрой нашей бабушки Ульяны Егоровны. Жила Татьяна Васильевна (1900-1984) в Павлодаре (по родословному древу она — дочь Василия Ивановича Маслова). В Ермаке Татьяна Васильевна всегда появлялась как мать Тереза, с «миссией» помощи, поддержки, совета. Все без исключения родственники почитали за честь иметь её присутствие. Была она хоть и строгая, но справедливая. Уже взрослым я узнал, что Бог не дал ей детей и она, по договорённости со своей младшей сестрой Дарьей, воспитывала одну из её дочерей — Марину, которая и жила с ней. Должен заметить, что к моим родителям Татьяна Васильевна относилась с большим уважением и я часто видел её в гостях и у нас, и на «острове». Под старость её сильно мучил поясничный остеохондроз. Тогда, в феврале, она с неделю добросовестно доила корову, варила нам суп и рассказывала интересные сказки.
В эти дни установилась морозная погода и отец из-за образовавшегося на дороге гололёда с большим трудом на той же чужой каурке в розвальнях привёз нашу маму с сестрёнкой из роддома. Наталья родилась во вторник, 17 февраля 1953 года.
Глава 17
К концу февраля в селе задули сильные метели — несколько дней не было видно просвета. Сугробы занесли дом чуть не под самую крышу. Отец прокапывал в снегу траншеи от дверей дома до стога сена, до сарая, до уличного туалета, но к утру всё заносило снова.
Наконец, погода немного улеглась, но покрепчал морозец. Дорожки удалось прочистить. Мама одела меня потеплее и разрешила погулять, считая вполне взрослым: мне в эти дни как раз исполнилось шесть лет. Я взял самодельные саночки, но покататься не удалось: снег на всех горках оказался рыхлым. Тогда я придумал новую игру: по сугробу добирался до лесенки, ведущей на крышу коровьего сарая, а оттуда уже прыгал в рыхлый снег, проваливаясь по самый пояс. Игра мне понравилась.
Собираясь в очередной раз спрыгнуть в сугроб, я неожиданно оступился и, зацепившись задней частью подола пальто за какой-то крепкий кол, повис на крыше. Пытаясь освободиться, руками и ногами начал выделывать невообразимые кренделя, но — тщетно: пальто зацепилось прочно. Попытался его расстегнуть — не получилось, потому что я на нём висел, и петли сильно натянулись. Когда почувствовал, что самому не освободиться, стал звать кого-нибудь на помощь. Драматичность ситуации заключалась в том, что повис я не на той стороне сарая, где стояла лесенка и находился вход в дом, а на противоположной. Мои крики о помощи никто не слышал, и я под громкий плач от чувства собственной беспомощности стал медленно замерзать.
Спасла меня мама. Она совершенно случайно вышла на улицу и обратила внимание на саночки, которые стояли у входа, а меня нигде не было. Видимо, я ещё издавал какое-то вяканье, и мама могла меня услышать, а может, увидела следы, ведущие к лесенке. Быстро позвала отца, который, к счастью, находился дома. После она рассказывала, что отец, увидев меня, бестолково свисающего с сарая, остолбенел — жив ли?
Я же тогда чуть не потерял свои пальцы на руках: ещё бы несколько минут — и всё, отыграл пианист. Когда я оказался в доме и стал отогреваться, то почувствовал в пальцах нестерпимо жуткую боль. Хотел сунуть их в тёплую воду, но боль усилилась. Кто-то из взрослых посоветовал растирать пальцы снегом. Ну вот! Тут надо их отогревать, а мне опять предлагают этот проклятый холодный снег! Но ничего не оставалось, как подчиниться.
Растирая пальцы принесённым с улицы снегом, облегчения вначале не почувствовал, оно пришло позже. Но вот что я ощутил в первое мгновение, когда взял в руки снег: он мне показался горячим! Младший братишка озабоченно крутился рядом и пытался понять, почему это вокруг моей персоны столько шума?
Чуть позже, когда я уже оклемался, отец, дабы полностью отбить у меня желание проявлять в будущем хоть какую-либо глупую неосмотрительность в холодное время года, произнёс:
— Вот так замерзают люди!
Урок я получил качественный. Сразу на всю жизнь.
Мои неудачные полёты и приземления, видимо, вдохновили отца на мысль чем-то меня с братом удивить. Буквально через день после моего «зависания» на сарае он подозвал нас и сказал:
— Сейчас мы сделаем воздушного змея и пойдём его запускать.
Я не понял, о чём пошла речь, но идея заинтересовала. Мы приготовились смотреть. Отец принёс с улицы кусок сосновой доски, приготовил топор, молоток, небольшие гвозди, моток рыбацкого тонкого шнура. С доски нащепал тонких реечек, сколотил из них прямоугольную рамку размером с полметра, закрепил по всей площади тонкую картонку. Мы с братом, не моргая, следили за процессом. Затем отец на углы рамки привязал по короткому шнуру и, связав свободные концы вместе, привязал их к длинному тонкому шнуру. К низу рамки прикрепил кусок какой-то толстой верёвки.
— Ну вот, змей готов, теперь пойдём его запускать,— сказал отец.
Мы быстро оделись и вышли на улицу. Дул пронизывающий ветер и я забеспокоился, не помешает ли он нам. Отец размотал шнур, один конец которого был прикреплён к змею, на большую длину, а свободный вручил мне:
— Держи крепче.
Я ухватился за шнур и стал спиной к ветру. Отец поднял рамку, слегка натянул шнур и выпустил устройство из рук. Змей медленно, болтая хвостом и дёргая шнур в моих руках, поплыл вверх, пока не забрался на небывалую высоту. Ветер нам крепко помогал. Мы ликовали! Когда вернулись домой, я спросил:
— Папа, а почему змей летает?
— По воздуху, — пошутил отец, потом добавил,— за счёт подъёмной силы.
Что такое подъёмная сила, я, конечно же, не знал. Уже будучи в возрасте, я тоже пробовал делать воздушного змея. Полетел он у меня не сразу — только с третьего или четвёртого раза и я удивлялся, как это отцу удалось запустить змея с первого раза?
Через полмесяца после возвращения мамы из больницы, в один из мартовских дней, я с утра почувствовал, что за пределами нашего домика произошло какое-то важное событие. День стоял морозный, но солнечный. Мы с мамой и Дуся находились дома. Вдруг в дом вошла почтальонша с сумкой, наполненной газетами. Сама тётя вся в слезах. Встревоженные мама и Дуся подошли к ней, она им что-то сказала, и они вместе стали плакать, да не как-нибудь, а в голос. Я стоял в стороне и не понимал, отчего они так закручинились. Мама подошла ко мне, прижала к себе и трагическим голосом сквозь слёзы сказала:
— Горе, сынок! Большое горе! Умер товарищ Сталин!
— А кто это? — спросил я, потому что не знал этого товарища.
— Он вождь. Он друг товарища Ленина,— популярно объяснила мне мама и показала рукой на единственный большой портрет, висевший у нас на стене.
Я кивнул, давая понять, что Ленина-то в лицо я знаю хорошо: портрет висел у нас давно и я, рано научившись читать, всё пытался понять, что за смысл несёт под портретом подпись «В. И. ЛЕНИН», но ответа не находил. Теперь свет забрезжил: это портрет не родственника, а чужого товарища. Потом мама вновь подошла к тёте с сумкой, они ещё раз всплакнули, после чего почтальонша понесла важную информацию в следующий дом. Вот так впервые я столкнулся с большой политикой.
Глава 18
Возможно, из-за ранних зимних оттепелей весна в этом году получилась затяжной, а в связи с тем, каким оказалось лето, есть даже название одного художественного фильма: «Холодное лето 53 года».
Для меня в детстве лето приходило всегда после ледохода, когда наступал разлив Иртыша. Обычно начиналось это с середины апреля. К этому времени земля высыхала, на деревьях пробивались первые листочки. В этот период начинали гореть луга, от нашего дома хорошо было видно далёкое зарево пожарищ, особенно ночью, и я всегда переживал, не дойдёт ли огонь до нас. Отец мне объяснял, что это люди специально до начала разлива реки на дальних лугах выжигали старую, оставшуюся с прошлого года, ненужную траву, которая потом могла мешать новым покосам.
Ежегодно, когда начинался паводок, вода доходила почти до двери нашего дома, вызывая обеспокоенность родителей. А вокруг всё походило на море.
Однако, в этом году разлив оказался небольшим, вода остановилась далеко от дома и никаких беспокойств не вызвала.
Независимо от того, каким оказывался паводок, вода в реке всё равно становилась мутной, и удочкой в это время сильно не нарыбачишь, поэтому на этот период существовали необычные способы ловли рыбы, о которых я хочу упомянуть.
Предки давно замечали, что весной многие виды рыб, к примеру, такие, как щука, язь, начинали искать для икромёта подходящие места и для этого заплывали на залитые водой луга. Здесь-то и поджидали их расставленные рыбаками сети, вентеря, кривды и морды. Что собой представляет сеть и как ею ловить рыбу, знают многие. А вот вентерем, кривдой и мордой ловят по-другому.
Вентерь (мерёжа) — это мешкообразная сеть, натянутая на ряд обручей. Такая «труба», имеющая воронкообразный вход и заглушенная с обратной стороны, устанавливалась и на разливах, и в истоках — местах, где после разлива вода стекала в реку или озеро. Мне отец рассказывал про случаи, когда в вентерь набивалось столько рыбы, что всё это невозможно было вытащить вдвоём.
Верша, иногда её называли мордой, а мы называли мордушкой — это снасть, которой, как правило, рыбачили дети. Морда представляла собой узкую корзину, сплетённую из ивовых прутьев или из алюминиевой проволоки с воронкообразным входом. У этого входа мы обычно прикрепляли хлебную корочку и забрасывали морду в воду недалеко от берега. Наивные рыбёшки, чаще всего это были чебаки, стаей играли у наживки, пока случайно не заплывали внутрь. За небольшое время иногда набивалось с полведра серебристых чебаков. Но попадались и карасики, и окуньки, и щурята.
После весеннего икромёта рыба уплывала в русло, туда, где поглубже. Но ослабленная, в ещё мутной воде, она теряла ориентир и плавала где попало, порой натыкаясь на берег. Особенно этим страдали щуки и чебаки (плотва).
В этот период для рыбалки применялась необычная снасть, которую в наших краях все называли кривдой. Кривда, это устройство из двух длинных палок, подвижно соединённых с одного конца, а на другом конце к палкам привязывался кусок сети, сшитый большим кулём. Во время рыбалки палки раздвигались, как ножки циркуля, и той стороной, где привязан «куль», опускались в заводь прямо у берега. Оставалось только ждать заблудившуюся щуку или плотву и вовремя вытащить кривду вместе с ними. Почему эта снасть называлась кривдой, я до сих пор не знаю.
Мой отец и другие родные часто рыбачили весной такими способами и нередко брали с собой меня, шестилетнего любопытного мальца. Про снасти я специально так подробно рассказываю, потому что всё детство и молодость провёл возле реки и рыбалка являлась одним из самых моих любимых занятий.
Про рыбу заговорил и вспомнился смешной случай, который мне однажды рассказывал отец. Ему было лет восемнадцать, когда однажды осенью он и его школьный друг поехали на лодке вверх по Иртышу поохотиться и порыбачить. Еду с собой не взяли, рассчитывая вскоре вернуться. Ехали на вёслах долго, пока не добрались до места, где находилось много дичи. Постреляли хорошо, но сильно проголодались. Решили поехать к знакомому бакенщику на перекат, который находился недалеко. Подъехав, увидели, что хозяина нет — он уехал зажигать бакена.
Бакенщик жил одиноко, у него имелась только собака, которую он всегда брал с собой в лодку, чтобы не было скучно. Отец с другом зашли в дом и стали дождаться бакенщика, но пока сидели, голод разобрал совсем. Заметили, что на плите стояла кастрюля с ухой. Попробовали, оказалось очень вкусно, ничего вкусней не знали. Не заметили, как всё съели. Когда хозяин приехал, то долго не мог понять, куда же делся суп, который он сварил из рыбьих отходов для собаки. Когда отец рассказал, все долго смеялись.
Наш дом стоял недалеко от берега — метрах в ста. У родителей имелась собственная деревянная лодка, которую на зиму всегда подтаскивали к дому, а весной смолили и вновь спускали на воду. Летом на ней ездили в гости на «остров», возили дрова и сено. Можно было просто покататься.
Гребля на лодке — целое искусство. Мне приходилось видеть людей, которые никогда в жизни не знали, что такое вёсла. И когда они садились в лодку и пытались грести — это был цирк: вёсла беспомощно разбрызгивали воду, неуклюже в неё вонзались, и лодка просто стояла на месте.
У бакенщиков вся жизнь проходила на воде и для них лодка всегда считалась таким же естественным атрибутом, как конь для ковбоя. Я не знал ни одного из Масловых, кто не умел бы хорошо плавать на лодке. Хорошо управляли лодкой и все женщины, связанные с рекой, с бакенами. Мы с Лёвой тоже выросли на реке и с малолетства неплохо владели искусством гребли.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2010/07/31/946