Часть одиннадцатая.
Свобода.
Какие цели преследовал Народный комиссар внутренних дел СССР товарищ Ягода сказать трудно. То ли он действительно поверил в лояльность заключенного Пепеляева к Советской власти, то ли еще задолго до допроса Анатолия Николаевича, задумал очередную партийно-правительственную интригу с участием в ней бывшего генерала. Но, тем не менее, на стол Секретаря ЦК. ВКП(б) товарища Сталина вскоре легла бумага.
СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ
В Ярославской тюрьме особого назначения содержится отбывающий срок лишения свободы бывший колчаковский генерал-лейтенант ПЕПЕЛЯЕВ Анатолий Николаевич, родившийся в 1891 году.
ПЕПЕЛЯЕВ был приговорен к расстрелу в феврале 1924 г. Военным Трибуналом 5-ой армии совместно с группой своих сподвижников-белогвардейцев.
Постановлением Президиума ВЦИК от 29 февраля 1924 г. расстрел был всем осужденным, в том числе и ПЕПЕЛЯЕВУ, заменен лишением свободы сроком на 10 лет, со строгой изоляцией и поражением в правах на 5 лет.
Постановлением быв. Коллегии ОГПУ от 28 ноября 1932 г. было возбуждено ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о продлении срока лишения свободы ПЕПЕЛЯЕВУ еще на 3 года.
17-го июня 1936 г. ПЕПЕЛЯЕВ кончил срок отбывания наказания.
ПЕПЕЛЯЕВ к настоящему моменту пробыл в заключении 12 лет и 7 месяцев, содержась все время в условиях строгой изоляции в Ярославской тюрьме особого назначения.
Считал бы необходимым освободить и запретить ему проживать в столичных центрах,
Западной и Восточной Сибири, а также в ДВК.
НАРОДНЫЙ КОМИССАР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР ЯГОДА
21 июня 1936 года.
В самом начале августа 1936 года Анатолий Николаевич вновь был отконвоирован на Лубянку, для очередного допроса в тюрьме ОГПУ. Ожидая вызова, Пепеляев вновь, как и в прежний раз, расхаживал по маленькой одиночной камере. Но в этот раз ждать ему долго не пришлось. Не прошло и получаса, как дверь в камеру распахнулась и прозвучала команда: - На выход.
Оставив в камере котомку с личными вещами, Анатолий Николаевич следуя указаниям конвоира, поднялся на второй, административный, этаж здания. Вопреки ожиданиям нынче его привели в канцелярию тюрьмы. Маленький, вертлявый сотрудник канцелярии скороговоркой зачитал Пепеляеву постановление об освобождении. Затем, так и не дав ему опомниться, такой же скороговоркой произнес, что местом жительства Анатолию Николаевичу определен город Воронеж.
«Почему Воронеж?» - мысль об этом занозой засела в мозгу у Пепеляева.
«У меня никого нет в Воронеже… Я даже толком не знаю, где он находится.… Пожалуй – это средняя полоса России. А может быть юг?» - думал Пепеляев, забирая из рук канцеляриста справку об освобождении и проездные документы.
Москва ошеломила Пепеляева своим многоличием, многоголосием, шумом и автомобилями. Проведший тринадцать лет в заточении, он отвык от гражданской жизни. Добираясь пешком к площади трех вокзалов, он инстинктивно втягивал голову в плечи при звуке милицейского свистка. Ему все время казалось, что после трели свистка, он тотчас услышит так хорошо знакомую команду: - «Лицом к стене». Удивили его и москвичи. С хмурыми, сосредоточенными лицами, они спешили по своим, только им самим ведомым делам. Ни улыбки, ни участливого взгляда, полное безразличие к происходящему. «У них такие же лица, как и у заключенных. Та же безучастность, безразличие к окружающим. Та же отрешенность во взглядах» - думал Анатолий Николаевич, глядя на снующих по тротуару москвичей. Со временем, попривыкнув к сутолоке большого города, он перестал обращать внимание на происходящее. Мысли его перенеслись в незнакомый город Воронеж. Город, в котором ему предстояло жить, казался Анатолию Николаевичу, тихим и уютным. С большим количеством церквей и обязательно со златоглавыми куполами.
Курский вокзал: длиннющая очередь в кассы, многоголосый шум толпы, изредка перекрываемый громким криком носильщиков «посторонись», да пронзительно высокими голосами плачущих детей, все это действовало на Пепеляева раздражающе. Он занял очередь в кассу и вышел на перрон.
Окутанный облаком белого пара к перрону подходил состав. Величественный в своих огромных размерах паровоз ИС, тянущий за собой состав из десяти пассажирских вагонов, густым, басовитым гудком сообщил о своем прибытии. Анатолию Николаевичу вдруг страстно, прямо сейчас же, захотелось уехать. Просто сесть и уехать, куда глаза глядят. Уехать из этого шумного, огромного города, который подобно живому монстру впитал в себя со всей страны хмурых, похожих на зеков мужчин и женщин, нарочито бодрых военных, подозрительных милиционеров и кричащих бодрые речевки пионеров. Желание сесть в этот идущий в Ленинград поезд было велико, но предписание было выписано в Воронеж, и ехать нужно было туда. А потому Пепеляев резко повернулся и вернулся в здание вокзала. Простояв еще несколько часов в очереди, он наконец, подошел к заветному окошку железнодорожной кассы. Наклонившись и протянув проездные документы, Анатолий Николаевич заметил испуганный взгляд, брошенный на него кассиршей. Женщина, быстро совладав со своими чувствами, оправив черную с железнодорожной эмблемой беретку, внимательно поглядев на него, сказала: - Вам в служебную кассу гражданин.
Возле окошка с надписью «служебная касса» народа было не много, зато не было кассира. Отмаявшись еще час, Анатолий Николаевич отошел от кассы, держа в руках твердый картонный билет на ближайший поезд.
Забравшись на третью багажную полку переполненного общего вагона, он с удовольствием растянулся во весь рост. В вагоне было душно. Анатолий Николаевич попытался открыть окно, но не тут то было. Сдвижная фрамуга была наглухо сбита гвоздями. Под разноголосый шум вагона и перестук колес он незаметно заснул.
Воронеж вопреки ожиданиям Пепеляева оказался большим областным городом с населением порядка ста тридцати тысяч человек, имеющий свою богатую историю.
В 1585 году по государеву указу великого князя Федора Ивановича боярин Мстиславский с товарищами на реке Воронеж, у Богатого затона поставил поселение, для охраны русских земель он набегов иноземцев с юга.
Сама же Воронежская крепость, как укрепление была построена под руководством первого воронежского воеводы Семена Федоровича Сабурова, но простояла всего пять лет и была сожжена вместе с поселением Запорожскими казаками. Позднее 1594 году крепость и поселение были отстроены вновь.
Позднее по указу Петра 1 в селениях, что стояли на реках Дон и Воронеж, было организованно Воронежское адмиралтейство. 20 октября 1596 года был спущен на воду первый корабль. А всего за короткий период с 1596 года по 1711 год было построено 215 судов.
В 1748 году стихийный пожар уничтожил практически все постройки на Петровском острове и на берегу реки.
Не обошла стороной Воронеж и Крымская война, начавшаяся в 1853 году. В сентябре 1855 года указом Александра 2 город был объявлен на военном положении. За два года с 1853 по 1855 года Воронежскими дворянами на ведение войны было собрано 67 тысяч рублей серебром.
1845год был ознаменован открытием в городе кадетского корпуса, названного именем Великого князя Михаила Павловича.
20 декабря 1867 года воронежцы впервые смогли увидеть прибытие первого пробного поезда прибывшего в город по новому железнодорожному пути Козлов – Воронеж. И уже в январе следующего года было открыто железнодорожное сообщение с Москвой. Много позднее, в 1912 году для ремонта подвижного состава были открыты Оторожские железнодорожные мастерские.
1913 году был создан сельскохозяйственный институт имени Петра Великого.
С 30 октября 1917 года Воронежем стали управлять представители Советской власти. Плохо иль хорошо все эти годы управляли большевики славным своими традициями городом, Анатолий Николаевич, знать не мог. Но и не мог, будучи истинно верующим человеком, посетить в городе православный храм. Не мог по одной простой причине – все культовые заведения Воронежа были за годы Советской власти закрыты, а златоглавые купола церквей, которые он так мечтал увидеть, были сорваны ретивыми большевиками вместе с крестами.
В первый же день приезда к новому месту жительства Анатолий Николаевич явился, согласно предписанию в городской комиссариат внутренних дел. Дежурный лейтенант, безразличным взглядом посмотрев документы Пепеляева, направил его в кабинет зав. отдела по надзору.
Седовласый немолодой человек в гражданском костюме принял Пепеляева радушно.
- Сидайте – произнес он, указывая рукой на большой кожаный диван. Просматривая сопроводительные документы, он, покручивая кончики своих длинных «запорожских» усов, изредка поглядывал на Пепеляева.
- Шо можите робыть? – отложив в сторону бумаги, произнес он, пристально глядя на Пепеляева.
- Последнее время работал столяром – краснодеревщиком в Ярославском политизоляторе – ответил Пепеляев.
- А тут вось напысано шо вы робыли ломовым извозчиком.
- Да. Мне доводилось заниматься грузовым извозом в Харбине.
- Ось це и добра. Пойдите работать заместителем начальника конного депо в Воронежторг. Як ни як чоловик вы образованы, да и це дило вам знакомо. Вось вам направление на работу. Жильем вас обеспечат в Воронежторге. Да мэне будите прыходить па серэдам кожную недилю. – путая русские слова с украинскими, закончил он.
Узкая и длинная, с низким потолком, похожая на пенал комната в общежитии Воронежторга, не понравилась Анатолию Николаевичу.
«Ничего, ничего», - успокаивал себя он, оглядывая комнату.
«Вот выпишу Нину с детьми из Харбина. Сниму для начала частный домик, и обязательно с садом, а потом смотришь, и свой дом построим». – думал он, располагаясь в новом жилье. В первый же вечер он написал письма Нине и маме в Харбин. Письма получились большие, и может быть даже несколько сумбурными, но были пронизаны радостью предстоящей новой жизни на воле и надеждой на скорую встречу с ними.
Шли дни и недели, а ответного письма из далекого Харбина все не было и не было. Днем Анатолий Николаевич исправно ходил на службу. Работа была не сложная. Утром проверить готовность гужевого транспорта к работе, днем уточнить оставшееся количество фуража и в случае необходимости своевременно подать заявку на его поставку. Вечером составить маршруты развозки товаров на следующий день: по магазинам, детским садам и больницам. Каждую среду он исправно отмечался у дежурного в комиссариате внутренних дел. А в воскресенье утром с радостью отправлялся трамваем на окраину города в маленькую, случайно обнаруженную им, действующую церковь. Прошел месяц, ответа от Нины все не было. Только к исходу сентября в пору, когда полновластно вступила в свои права осень, он получил долгожданное письмо.
Прочитав его, он вскочил из-за маленького кухонного стола, служившего ему кроме основного своего назначения, еще и письменным столом, и принялся взволнованно ходить по комнате. Пять шагов вперед, пять назад.
«Почти, как в Ярославле в одиночной камере» - подумал Анатолий Николаевич, стремительно шагая по комнате. Несколько успокоившись, он вернулся к столу и взял в руки отброшенное им ранее письмо.
«Я не сумасшедшая» - писала Нина - «чтобы ехать к тебе в Советскую Россию. Ехать к тебе – это ехать на верную смерть. Я читаю Советские газеты, они приходят к нам на КВЖД, и вижу, что там происходит. Один процесс сменяется другим. Те, кто совсем недавно стоял у вершины власти - опозорены, преданы суду и расстреляны. Ты пишешь, что тебя выпустили на свободу, но эта свобода призрачна. Она в любой момент может вновь оказаться для тебя тюрьмой. Что тогда прикажешь мне с детьми делать, в этой ставшей для меня чужой стране. Делить с тобой судьбу? Я не хочу. Я не хочу попасть вновь в руки ОГПУ. Я еще хорошо помню Иркутское ЧК.
В конце письма твердым уверенным Севиным подчерком приписка: - «Папа, я все равно приеду к тебе!».
Письмо чрезвычайно расстроило Анатолия Николаевича. Рушилась надежда, которой он жил долгих четырнадцать лет. Надежда, которая помогла ему выжить в нечеловеческих условиях тюремного заключения. Но делать было нечего – надо было жить. В тот же вечер он написал еще одно отчаянное письмо, на которое так и не получил ответа.
Октябрь, оборвав последнюю желтую листву с деревьев, зарядил моросящими противными дождями. В один из таких ненастных дней Анатолий Николаевич, вспомнив о Кате, написал письмо в Нелькан. И только в декабре, когда он уже не надеялся, пришло письмо. Разглядывая на почте конверт, подписанный незнакомым корявым почерком, он раздумывал, от кого оно могло быть. Обратного адреса не было. С трудом, рассмотрев размытый почтовый штамп, Анатолий Николаевич понял, что письмо из Нелькана. Нетерпеливо вскрыл конверт, но внезапно передумал и решил отложить прочтение письма до вечера. Вечером, удобно расположившись за столом, он, включив настольную лампу, достал аккуратно сложенный конверт и вынул письмо.
«Сдравствуй дарогой друг Анатолий Николаевич!» - с трудом разбирая неровный почерк и не обращая внимания на грамматические ошибки, медленно прочел Пепеляев.
«Пишет для тебя Павел Дьячковский. Севодня мне передали письмо с почты. Я тебе сразу пишу ответ». Анатолий Николаевич прервал чтение письма, и удивленно покрутив в руках конверт, подумал: - «Почему Дьячковский? Я ведь не писал ему? Я писал Кате». Затем, отложив конверт в сторону, продолжил чтение.
«Мы тут в селе слышали, что тебя расстреляли, а ты выходит аднако живой. А я вот тоже понимашь тоже чуть не помер. Такда, как ходил в Охотск с Вишневским. Дело так была. Мы понимашь пошли вверх по Мае. В устье Северного Уя пошли апять вверх. Там верху он часта петлят и нада была ходить через него раз нескалька. Аднака к 5мая мы вышли на устье Ульчука. Верст через 200 поменяли аленей на свежих. А с 10 мая начались сильныя дожди. Ульчук вздулся и на нем стала бальшая наледь, местами в аршин, а то и два. Там я и правалился. Спасиба Грачев спас аднака. Патом перешли через Джугджур и вышли к речке Улья, что впадает в море. Тама тоже шли по ваде. А алени сапсем не шли аднако. 18 мая вышли к парогам. Там Вишневский дал отдых на адин день.
Патом вышли на Давыкту, а она уже вскрылась и вскрыла Улью. Идти нельзя. Аставили аленей с погонщиками и 4 дня строили плот. 1 июня паплыли вниз, только вечером наскачили на льдину. Все патануло. Вишневский тоже маленько танул. Я его тащил и Пашка Грачев тащил. Тама выбрались на остров. Маленько обсушились и плот аднако вытащили. Утром паплыли апять и выплыли на устье Ульи. Тама у маего товарища Коли Громова пожили маленька и берегом моря пошли к Охотску».
Анатолий Николаевич перестал читать и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза. Ему настолько явственно представился описанный Дьячковским опасный поход группы Вишневского, что казалось, что и он сам идет с Евгением Кондратьевичем бескрайними таежными просторами к далекому Охотску.
Пепеляев встал и прошелся по комнате. Затем подошел к окну и посмотрел на улицу. Снегопад, еще недавно небольшой, усилился. Поднявшийся за окном ветер гнал вдоль домов поземку и
раскачивал электрические фонари на уличных столбах. Желтые пятна света хаотично метались по заснеженной улице и тротуарам. Многолюдная в это время улица была пуста. Даже редких прохожих, и тех не было.
«Всех разогнала непогода». – подумал Анатолий Николаевич и, задернув плотные шторы, вернулся к столу.
«4 июня мы встретили якута Старостина. Он шел к тебе с Охотска жалаваться на Михайловского. Вишневский ту бумагу забрал и сказал, что сам аднака разберется. Старостин пошел с нами на Охотск. На устье Томмота встретили семью. Они нам сказали, мол Охотск заняли красные, кои приплыли на кораблях с Камчатки. Аднако Вишневский сказал. Что нада идти к Охотску. Мы пашли.
В 20 верстах от Охотска на реке Урак сказали, что Охотск заняли красные. И еще говорили, что генерал, тока я забыл его фамилию, застрелился. А остальных похватали красные. Вишневский сказал, что нада идти на устье Ульи назад да Громова. Там я астался а они пошли на Аян. Мне Пашка часы свои подарил. Говорят уплыли они в Японию.
А Катьке ты больше не пиши. Памерла аднака Катька какда ребенка тваего ражала. Так что нету больше Катьки».
Письмо выпало из внезапно ослабевших рук Пепеляева и, сделав несколько неторопливых витков, неслышно упало на пол. Кровь прилила к голове Анатолия Николаевича, в ушах гулко послышались удары, отдаленно напоминающие звуки бубна.
«Совсем, как шаманский бубен» - подумал Пепеляев, вспоминая старую шаманку с Маймакана.
- Эх, напутала все старуха! Напутала! Не меня смерть сторожила, не меня, - Катюшу.- с болью в голосе негромко произнес он, вставая со стула. Громкие удары в ушах Пепеляева переросли в сплошной болезненный шум. Внезапно комната пришла в движение и начала вращаться. Вращение нарастало и, Анатолий Николаевич теряя сознание, произнес: - Ну, вот и хорошо. Вот и конец мучениям. Я иду к тебе Катя.
Очнулся он на полу. Грудь рубашки была залита кровью.
«Откуда кровь?» - подумал Пепеляев, пытаясь подняться с пола. Нетвердыми шагами он добрался до кровати и упал на нее навзничь. Носом обильно пошла кровь.
«Вот оно! Вот откуда кровь на рубахе» - подумал Анатолий Николаевич, тщательно зажимая нос ладонью. Полежав минут пять – десять он, дождавшись остановки кровотечения, встал с кровати. Сняв испачканную рубашку, подошел к рукомойнику и начисто умыл лицо. Мельком взглянув в висящее рядом зеркало, немало удивился, увидев свое бледное, без единой кровинки лицо. Все еще пошатываясь, вернулся к столу.
«Что с ребенком? Что с ним?» - лихорадочно думал Анатолий Николаевич, отыскивая взглядом письмо. Письма на столе не было. Вскрытый конверт лежал посередине стола, а письма не было.
«Где же оно?» - встревожено, подумал Пепеляев. В полусумраке комнаты, освещаемой лишь светом настольной лампы, он не сразу разглядел лежащий на полу исписанный листок белой бумаги. Быстро наклонившись, поднял его, но читать не смог – мешали темные круги перед глазами. Присев на стул, он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Постепенно зрение восстановилось, и Анатолий Николаевич, взяв в руки письмо, принялся читать.
«А как пришла пора Катьке ражать ана паехала к бабушке на Маймакан. Там и радила дочку. Тока посля родов заболела гарячкой и вскорости померла. И дочка твой тоже померла. Как не просила шаманка духов все одно померла. Малако аленя кушать не стала и померла. Следом за ней и старуха. Так ты Катьке больше не пиши. Ты мне пиши. Я тебе аднако буду писать. А хочешь так приезжай ко мне. Тебя тут все помнят и любят. А Митька Протодьяконов сказал что карта твоя у его и велел тебе кланятся. Досвидания твой Дьячковский Павел».
Весь остаток ночи, до самого утра простоял Анатолий Николаевич перед простенькой иконой Богородицы, которую он прятал на день от людских глаз в шкафу. Беззвучно, одними губами шептал молитвы. Молил и просил Её о вечном упокоении души Катюши и так и не увиденной своей дочери. Впервые за много-много лет прожитых в труднейших испытаниях, лет проведенных в неволе, он думал и молил Заступницу о смерти, - о своей смерти.
С того самого памятного дня Анатолий Николаевич изменился до неузнаваемости. Никто уже и никогда не видел улыбки на его лице. Еще недавно его широкие, прямые плечи, стали худыми и
покатыми. Всегда стройный и подтянутый он, незаметно для себя ссутулился. Лицо осунулось, широкие скулы – заострились. Глаза потеряли прежний блеск и стали серыми и тусклыми. Лишь иногда, когда приходили письма от Всеволода, в них проскакивали искорки жизни.
Теперь уже не таясь никого, он ходил пешком через весь город в маленькую действующую церквушку, и молился, молился, молился.
По ночам, во сне он часто видел Катю. Невесомая и легкая, она парила над цветущим весенним лугом в белом воздушном платье. Густые, цвета воронова крыла волосы тяжелым потоком струились по открытым плечам. Лицо ее улыбалось, а глаза, глаза темные, как сама ночь были скорбны, и полны слез. Анатолий Николаевич не раз порывался приблизиться к ней, но она всякий раз удалялась и удалялась, пока не исчезала вовсе.
И каждый раз, просыпаясь, он опять закрывал глаза, чтобы хоть на мгновение увидеть ту, которую любил, и которой уже не было на земле долгих тринадцать лет.
Знойным выдалось лето тридцать седьмого года в Воронеже. Казалось, сам воздух застыл от зноя. Уже в июле пожухла листва, осыпался, так и не созревший колос, а не скошенная в свое время трава высохла на корню. В тяжелом мареве стоявшем над Доном и Воронежем, то и дело возникали причудливые миражи.
Анатолий Николаевич плохо переносил жару. Но еще хуже он воспринимал все происходящее этим летом в стране. Тайные ночные аресты повинных, а чаще всего и неповинных ни в чем людей. Громкие газетные разоблачения, летучие митинги, собрания, - все это создавало ощущение истерического непреходящего страха перед своим будущим у каждого человека. И все это, независимо от сознания Анатолия Николаевича, медленно разрушало ту, невидимую стену, которой он попытался огородить себя от окружающих. Страх, порожденный Сталиным и кучкой его приспешников, мрачным демоном витал над всей огромной страной, распластав над ней свои черные крыла.
Уже в июле Анатолий Николаевич сердцем почувствовал приближение беды. По средам, приходя отмечаться к зав. отделу по надзору, он часто ловил на себе его подозрительные взгляды. Так же, но с каким-то заискиванием, посматривал на него и начальник конного депо Воронежторга. Короткий, нелицеприятный разговор накануне ареста состоялся у него и с парторгом партийной организации торга.
Резкая, открыто враждебно настроенная ко всем бывшим и нынешним врагам Советской власти, неприятная сорокалетняя женщина, вызвала его к себе в кабинет в конце рабочей недели. Строго исполняющий Петров пост Пепеляев в ту субботу собирался к вечерней службе, и потому не хотел идти в кабинет секретаря парторганизации. Но, поразмыслив, он вопреки своим желанием все же пошел на эту встречу.
В прокуренном кабинете парторга никого не было. Обрадованный таким оборотом событий, он поспешил уйти, но уже в дверях столкнулся с Антониной Петровной.
- Вы Пепеляев? – уверенная в своем вопросе, спросила она. Анатолий Николаевич утвердительно кивнул.
- Проходите. – и она жестом руки указала ему на столы, стоящие посреди комнаты в виде буквы «Т». Пропустив Антонину Петровну вперед, Пепеляев прошел к указанному месту и присел на крайний стул.
- Садитесь ближе. Я плохо слышу после контузии полученной в Гражданскую войну. – раздраженно произнесла она. Повинуясь ее словам, Анатолий Николаевич пересел ближе.
- И так Пепеляев, вы уже почти год работаете в нашем торге, но за все это время вы не были ни на одном нашем собрании, митинге, или демонстрации. Почему? Что это – нежелание участвовать в общественной жизни коллектива и страны в целом, или ваша политическая линия? – негромко, с растяжкой спросила Антонина Петровна, закуривая папиросу. Прикурив, она выдохнула густую струю табачного дыма в сторону Пепеляева.
Не переносящий табачного запаха, Анатолий Николаевич был вынужден отвернуться.
- Вы, что не желаете отвечать на поставленный мною вопрос? – переходя на повышенный тон, угрожающе спросила она. Поглядев на нее, на ее сухощавое лицо, жидкие волосы и желтоватые
белки глаз, он вспомнил командира экспедиционного отряда Вострецова. Некоторое внешнее сходство, интонации в голосе, да и само построение задаваемых вопросов, делало их весьма схожими. Поразившись своему открытию, он невольно усмехнулся.
- Вы, что смеетесь надо мной? – выходя из себя, уже кричала Антонина Петровна.
- Никоим образом. – спокойно произнес Пепеляев: – Просто вы напомнили мне одного моего знакомого.
- Ваши знакомые меня не интересуют. Таких «знакомых» я самолично расстреливала вот этими руками! И она протянула вперед обе руки, показывая их Анатолию Николаевичу.
- Ну, этого знакомого вы расстрелять не могли. Он герой Гражданской войны и красный командир. Кроме того, он и сам был горазд пострелять.
От неожиданности у Антонины Петровны отвисла челюсть, а глаза округлились.
- Я вижу, что разговора у нас уже не получится. – видя реакцию парторга, произнес Пепеляев: - А потому позвольте мне удалиться.
- Вон!!! – перестав владеть собой, уже кричала, притопывая ногой, Антонина Петровна, в след покидающему кабинет Пепеляеву.
В конце июля, заранее зная, каков придет ответ, он снова написал письмо в Харбин, в котором уговаривал жену приехать в Россию.
Писал, о том, что уже скоро будет год его проживания на свободе и о том, что ничего худого с ним, да и с ними в Советском союзе случиться не может. Писал и сам не верил своим словам.