Серой дымкой через бархатные, золотисто-коричневые шторы вползло в опочивальню Бестужевых утро 26 июля 1743 года. Будто туманом подернуло тесненные обои на стенах, похолодевшую морскую волну на картине, расшитое белой и золотистой шелковой нитью тонкое постельное белье. Анна Гавриловна давно научилась просыпаться в заранее запланированное время, когда это было нужно. Сегодня сон спорхнул с ее темных, густых ресниц с первыми порывами рассвета. Она разглядывала лицо мужа, немолодое, но приятное, а главное, трогательно-родное. Когда семь лет назад она похоронила своего первого мужа Павла Ягужинского, то и подумать не могла, что сможет полюбить снова. А вот пришло. Робкий, внимательный Мишенька пал на сердце.
- Миша, - позвала она, с нежностью касаясь его слегка шершавой щеки.
- У-у, - не открывая глаз, отозвался Михаил Петрович.
- Мне собираться ко двору нужно.
- Зачем? – спросил Михаил Петрович, таким тоном, как будто говорил: «Не уезжай», - и с мольбой посмотрел в карие, тепло блестящие глаза.
- Нынче начинается подготовка к карнавалу, всем работа найдется – у статс-дам своя служба, - улыбнулась Анна Гавриловна.
- Служба. Бросить бы нам все, да жить вдвоем, никогда не расставаться, - грустно произнес обер-гофмаршал и погладил пшеничные волосы, лежащие на плече жены.
- Мечтатель! – рассмеявшись, воскликнула Аня и поцеловала мужа в губы. Он попытался удержать ее, но она вывернулась. Соскочила с кровати, на мгновение обернулась у двери, ведущей в смежную комнату, бросила с улыбкой, - постараюсь вечером приехать, - и исчезла.
- Я буду ждать, любимая! – Михаил Петрович плюхнулся навзничь на подушки, с наслаждением потянулся и, казалось, на одно лишь мгновение закрыл глаза. Из мира грез и неги его выдернул голос лакея Тихона над ухом и надрывный плач Настасьи – падчерицы, где-то в отдалении.
- Барин, барин, проснись, беда, - тряс его за плечо Тихон.
- Что? – чувствуя внезапный холод, спросил Бестужев, поднимаясь.
- За молодой хозяйкой приехали, арестовывать, и девку ее….
- Кого арестовывать? – отрицательно затряс головой Михаил Петрович.
- Да, говорю же: жену вашу с дочкой… .
Михаил Петрович уже не слушал старого лакея, в одном исподнем бежал он в переднюю, где в окружении четырех гвардейцев рыдала Настя. Она была в домашнем, розовом халате, русые волосы плащом рассыпались по плечам, с мольбой и отчаянием смотрела на отчима.
- Что? Куда? Почему? – с вытаращенными глазами подскочил к ним Бестужев, не переставая мотать головой.
- Анна Гавриловна Бестужева и Анастасия Павловна Ягужинская подлежат аресту, - развернул гвардеец перед его лицом лист приказа.
- За что?! Это ошибка! – заорал обер-гофмаршал. – Она ни в чем не виновата – вы не смеете!
- Разбираться, виновата или нет, – не наше дело, - резонно заметил гвардеец, - наше дело – арестовать, коли приказано. Анна Гавриловна поехала ко двору – так?
- Да, как ты смеешь?! – схватил бравого служаку за отвороты кафтана Бестужев. – Ты знаешь, с кем разговариваешь, да я тебя…! – себя не помня, вскричал он.
- Приказ государыни, – вежливо ответил полицейский, аккуратно отрывая от себя ослабевшие руки обер-гофмаршала. Он сделал знак остальным, и они, подхватив под руки Настасью, пошли к выходу.
- Но почему? За что? – уже взывающим тоном вопрошал Михаил Петрович офицера. – Я поеду с вами, – с отчаянным смирением решил он.
- Вы не можете ехать ни с нами, ни за нами, - возразил начальник караула, - кроме того, вам и всем вашим людям под страхом смерти запрещается разглашать то, чему вы были свидетелями. За сим разрешите откланяться, - гвардеец резво кивнул головой и, круто повернувшись, направился к двери.
Бестужев на тяжелых, ватных ногах поплелся следом, но, дойдя до распахнутых дверей, остановился, проводил глазами отъезжающую карету. Сиятельный граф оперся локтем о лакированное, резное дерево дверной лутки и, опустив голову на руку, замер, тяжело дыша. Верный старый камердинер тихо стоял рядом. Наконец, Михаил повернул к нему свое лицо, как будто состарившееся за последние пол часа: глаза тусклые, волосы русые с обильной проседью всклочены.
- Карету мне. К Алешке поеду.
- Так ведь, под страхом смерти…, барин…, - напомнил Тихон.
- Не твоего ума дело, выполняй, - усталым, бесцветным голосом прервал его Бестужев, по-прежнему тяжело опираясь на стену.
- Как прикажете, Михайло Петрович, - ответил старый слуга. – А одеться желаете?
Михаил растерянно окинул себя взглядом: он стоял в ночной рубахе и кальсонах, кивнул Тихону:
- Давай все сюда.
Граф пошатываясь прошел через залу, неуклюже опустился на резной стул. Ему казалось, все вокруг медленно кружилось и плыло в густом, плотном дыму.