Вольный дом Берглера – известное увеселительное заведение Петербурга, пользовалось большой популярностью у любящих покутить, поиграть в карты и подебоширить, разудалых гвардейцев. Самая жаркая пора начиналась у хозяина и его работников ближе к вечеру, когда бравые молодцы, освободясь от забот военной службы, шли расслабиться и дать волю шальному задору. В ту пору Россия временно отдыхала от войны и, возможно, поэтому не слишком обремененные ратными делами молодые люди искали выход своей неуемной энергии в подвигах иного рода. К утру, когда нагулявшиеся до изнеможения гвардейцы разбредались по домам, а какие-то оставались храпеть прямо здесь же, уронив голову на стол или в чашку – как придется, хозяин принимался подсчитывать доходы от проданных закуски и выпивки и убытки в виде поломанной мебели и разбитой посуды. В такой вот хмельной компании часто веселился едва разменявший третий десяток подполковник Иван Лопухин с приятелями. Так было и тем вечером, о котором далее пойдет речь.
Перевалило уже далеко за полночь. Иван недоверчивым пьяным взглядом обвел утопающее в табачном дыму питейное заведение и отрицательно мотнул покрытой сбившимся париком головой. Это должно было означать, что окружающая обстановка не располагает к откровенности.
- Дружище, а пошли ко мне – поговорим по душам, выпивку я обеспечу, - сказал Лопухин, наклоняясь через стол к своему завсегдашнему компаньону по веселому времяпрепровождению.
Бергер хитро прищурил глаза, - отчего ж не пойти, когда хороший человек приглашает. Пошли друг! – сказал он масляно и похлопал Ивана по плечу.
Обнявшись, они вывалились из кабака.
Была середина июля. Только-только отгорели, отмерцали белые Петербуржские ночи. Но и сейчас на ярко освещенных светом фонарей каналах, мостах и проспектах Российской столицы было людно. Влюбленные парочки, группки гвардейцев и просто одинокие мечтатели не торопились уходить с наполненных запахом цветущих роз и терпкой морской свежестью улиц. Опьяненным этой колдовской смесью, людям начинало казаться, что все жизненные перипетии и невзгоды остались в прошлом, а впереди их ждет только радость, удача, счастье.
Иван Лопухин и от вина был достаточно пьян и благодушен, а, вдохнув ночного воздуха, и вовсе проникся чувством глубокой любви к своему дружку.
- Вот, знаешь, что я тебе скажу, друг, - с трудом ворочая языком, говорил Лопухин, весьма нетвердо шагая по булыжной мостовой, поддерживаемый своим отнюдь не таким пьяным собутыльником, - знаешь, я тебя люблю! А знаешь, почему? Потому что ты настоящий друг. Ты никогда не откажешься вместе выпить, поговорить душевно…, и тебе можно доверять! Это оч-чень важно …. И не печалься, друг, из-за своей командировки… . Хоть и самому мне грустно с тобой расстаться, а тебе скажу: не грусти – мало чего в жизни не бывает. Вот помнишь ту матушкину записку, что сегодня я дал тебе…, ты ее, кстати, не потерял, нет?
- Нет, друг, - Яков похлопал себя ладонью по груди, - здесь она – у сердца.
- Так вот, к этой записоч-ке, - Иван икнул, - мать на словах добавляла, чтоб граф не унывал, а надеялся на лучшие времена. Вот и ты, друг, надейся! Надежда умирает последней – знаешь такую поговорку?
Сидя за длинным столом в малой гостиной Лопухиных, неярко освещенной светом нескольких канделябров, Бергер, улыбаясь, слушал непрекращающуюся болтовню Ивана. Пил он мало, говорил еще меньше, лишь изредка подбадривая собеседника одобрительным словом:
- Ты Ваня, истинно, знаток веселья, вот с кем никогда не скучно, так это с тобой!
- О чем ты, дружище, – какое нынче веселье? Вот раньше, - да! А теперь, куда там…, - Иван махнул на что-то рукой, и отправил в рот маленький, соленый огурчик, на минуту примолк, уставившись в одну точку соловеющим взглядом.
- Это почему ж так-то, должна же быть тому причина? - Бергер потеребил его за рукав камзола.
- А та и причина, что ныне веселье никому на ум не идет, - постепенно вновь оживляясь, пояснил Лопухин. - Вот хоть на себя скажу: при дворе принцессы Анны был я камер-юнкером в ранге полковника, а нынче определен в подполковники, да и то неведомо куда – в гвардию или в армию. Это мне не обида? – спросил Иван, ударяя себя в грудь. И еще повышая голос, краснея от гнева, он разом грохнул по столу обоими кулаками и высказал наболевшее. - Обида мне, когда канальи какие-нибудь: Лялин или Сиверс, - в чины произведены.
- За что же им такие почести?
- Сказать тебе за что? А за скверное какое-нибудь дело! – Иван, оттолкнувшись руками от стола, откинулся на высокую спинку стула и, набычившись, молча смотрел какое-то время на стоявший на столе графин с водкой, видимо, отвлекаемый остатками чувства самосохранения, но потом добавил вполголоса, - ныне, друг любезный, веселится только государыня.
- Действительно, императрица любит хорошо провести время.
- Куда уж лучше? – Лопухин криво усмехнулся, и понесло его в сторону совсем запретную. Как снежный ком, катящийся под гору, росли негодование и пьяная смелость, - ездит в Царское село со всякими непотребными людьми, аглицким пивом напивается. Императрица! Да ей и императрицей-то быть нельзя – незаконная!
- Что поделаешь, коли так вышло, - Бергер сочувственно посмотрел в глаза Ивану.
- А вот это – как знать, - Иван уперся взглядом в улыбающееся лицо Бергера. - Как знать! Может, что и сделается, - многозначительно молвил он.
- О чем ты, дружище?! – воскликнул тот с неподдельным любопытством.
- Императрица Ивана Антоновича и принцессу Анну в Риге под караулом держит, - Ванька оглянулся через плечо, как будто опасаясь, что кто-то может подслушать их разговор и, перегнувшись через стол, доверительным полушепотом продолжал, - а того не знает, что Рижский караул очень к принцу и принцессе склонен и с ее канальями лейб-компанейцами потягается.
- Так, ты думаешь, принцу Иоанну не долго быть сверженным? – спросил, наклоняясь к нему, собутыльник.
- Сам увидишь, что через несколько месяцев будет перемена. Недавно мой отец писал к матери моей, чтобы я не искал никакой милости у государыни. Мать моя перестала ко двору ездить, а я на последнем маскараде был и больше не буду. Давай лучше выпьем, дружище, за нашу будущую удачу! – Выложив все известные ему сплетни, Иван почувствовал некоторое удовлетворение, и боевой пыл в нем поугас.
Вскоре и закадычный друг его засобирался уходить, ссылаясь на ожидающую его «прелестную дамочку». Иван же, проводив гостя до дверей, едва доплелся до своей кровати и заснул, не раздеваясь, мертвецким сном. Не знал Ванька, к какой «дамочке» направился его приятель. Знай он это – сон бы к нему не шел, и слетело бы вмиг алкогольное тупое спокойствие. Но пока что все происходящее в настоящий момент оставалось для него тайной.
* * *
«Подожду до утра – не нужно беспокоить такого важного человека ночью», - рассуждал поручик Бергер, торопливо шагая по темным улицам. Было тепло, но его знобило, и от того он шел, кутаясь в мундир, прижав к телу скрещенные на груди руки. «Но с другой стороны: прийти в такой час – значит выказать большее рвение, большую бдительность. Это должно быть вознаграждено!» - подумал поручик и ускорил шаг почти до бега. Около четырех утра он уже стоял перед коваными воротами дворца могущественного лейб-хирурга.
- Что встал, проходи! – рявкнул подошедший с другой стороны ограды охранник не успевшему отдышаться Бергеру.
- Откройте, у меня дело к Его Сиятельству государственной важности.
- Какое еще дело, что до утра подождать не может?
- Это совершенно безотлагательное дело. Доложи немедля, или тебе самому не сдобровать за то, что сейчас проходит время.
- Арно, поди в дом, доложи, что к Их Сиятельству посетитель. Говорит, с делом государственной важности, - после недолгого колебания сказал первый охранник стоящему неподалеку второму, и тот исчез в темноте аллеи.
Спустя примерно четверть часа, Арно вернулся еще с одним человеком, сутулым, худым, одетым в дорогую ливрею, должно быть, дворецким.
- Что привело тебя в такую пору, как посмел ты потревожить покой Его Сиятельства? – строго спросил высокий человек.
- Только безотлагательная важность информации, которую я имею доложить Его Сиятельству, - проговорил Бергер дрожащим голосом. - Эта информация касательно государственной измены, - добавил он почти шепотом.
- Яснее, - еще строже потребовал Высокий.
- Поподробнее я буду говорить только с Их Сиятельством, - прошелестел поручик лейб-кирасирского полка.
- Ну что же, Их Сиятельство примет тебя, но смотри: если дело твое пустое, пеняй на себя! Впустить, - кивнул головой Высокий в сторону охранника.
Следуя за строгим слугой лейб-медика, Бергер чувствовал все большее волнение и страх. Вот, они свернули с аллеи, ведущей к парадному входу, на какую-то узкую дорожку, огибающую дом. «А что, если сейчас бросят в подвал, да начнут допрашивать с пристрастием? Что, если не поверят?» - думал поручик холодея. Высокий толкнул небольшую дверь в стене дома и указал Бергеру на открывшийся проход. Терзаемый сомнениями относительно правильности своего поступка, курляндец вошел в узкий темный коридор. Они прошли метров десять. Шагов слышно не было: пол был устлан каким-то мягким материалом. Далее коридор раздваивался. В одном направлении была видна узкая полоска неровного света, другой же проход уходил в кромешную тьму. К некоторому облегчению новоявленного информатора его сопровождающий велел следовать к светящейся полосе, которая оказалась щелью между дверным проемом и неплотно прикрытой дверью. Одолеваемый робостью, с трясущимися поджилками Бергер вошел внутрь небольшой, освещенной двумя канделябрами на три свечи каждый, комнаты. Свет язычков пламени больно резанул по глазам, и поручик не сразу разглядел фигуру человека в кресле подле письменного стола красного дерева.
- Ну, говори, зачем пришел! – Услышал он властный голос.
- Я, Ваше Сиятельство, - торопливо заговорил Бергер, делая два неуверенных шага в сторону сидящего, и не узнал собственного голоса, который вдруг стал неестественно тонким и слабым, - позволил себе потревожить высокочтимый покой Вашего Сиятельства с той лишь целью, чтобы нижайше просить Вашего позволения… .
- Короче, - произнес лейб-хирург с нетерпеливым раздражением, - ближе к делу – какая такая государственная важность. От всей его фигуры веяло величественным спокойствием. Он сидел, чуть откинувшись на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Одним словом: Зевс-громовержец на своем троне.
Так предстал перед поручиком лейб-кирасирского полка могущественнейший в те времена политический деятель, личный хирург Ее Величества Елизаветы Петровны, ее доверенное лицо и советник Герман Арман де Лесток. И вот правая рука владыки начала недовольно постукивать украшенными драгоценными перстнями пальцами по деревянному подлокотнику.
Окончательно перепуганный Бергер, выдал без всяких предисловий, - злодейские происки, Ваше сиятельство, против Ее величества в пользу принца Иоанна. Лопухины замышляют… Я только что от Ваньки Лопухина… Сам лично все от него слышал… .
- Яснее! Садись (холеная белая рука небрежно махнула перстом на стоящий у стены стул) и расскажи все по порядку, ничего не упуская, как на духу, - приказал повелитель, и глаза его блеснули живым интересом.
И недавний собутыльник Ивана Лопухина со всеми подробностями принялся описывать их последнюю встречу и разговор, поначалу сбивчиво, а потом все более уверенно. Его голос, сохранив первоначальную подобострастность, обретал постепенно силу и выразительность.
Менялась и фигура высокопоставленного медика. Куда девалось каменное величие. С каждой минутой он все более походил на обычного, земного человека, хитрого, деятельного, со своими слабостями (властолюбие – тоже слабость). Он уже не опирался на спинку кресла, а сидел, чуть подавшись вперед, уперев левый кулак в ляжку левой ноги и налегая на правую руку, пальцы которой возбужденно выбивали маршевую дробь. Время от времени он перебивал рассказчика, уточняя подробности. Особенно его заинтересовали слова Ивана относительно пристрастий государыни и Рижского караула.
Дослушав рассказ до слов: «Я как только понял, какое тут дело, так сразу к вам, Ваше Сиятельство!», - хирург встал, прошелся через комнату и, дойдя до обитой дорогой, с золотым орнаментом тканью стены повернулся к доносчику.
- Так, значит: «Рижский караул с канальями лейб-гвардейцами потягаться может!» - Так и сказал? – скорее констатировал важнейшую мысль, чем переспросил Лесток, возбужденно потирая руки.
- Так точно, Ваше сиятельство, и очень, говорит, караул к принцессе склоняется, - подтвердил Бергер, зажав ладони между колен и в такой позе поворачиваясь всем телом вслед за перемещениями всесильного хирурга.
- Так, хо-ро-шо…, хо-ро-шо…, - возбужденно повторял Лесток, но неожиданно сверху-вниз взглянул на доносителя и с театральной строгостью спросил, - но откуда мне знать, что ты не врешь, а? Доказательства нужны.
Бергер вскочил со стула, вновь оробев, начал было оправдываться, - так, своими ушами, Ваше Сиятельство…, всю истинную правду…, - но оборвал себя на полуслове, как будто вспомнив что-то важное, засуетился, - и вот еще, чуть не забыл, - дрожащим голосом говорил он, трясущимися руками расстегивая камзол и вытаскивая сложенный лист бумаги, - взгляните, Ваше Сиятельство, Лопухина мать пересылала графу Левенвольде.
- Ну, это письмецо пустое: шлет баба полюбовничку своему послание. Хоть он и в ссылке, а многого отсюда не выведешь… . К тебе-то оно как попало?
- Так, ведь меня, Ваше Сиятельство, караульным отправляют к этому арестанту, - устремил Бергер тоскливо-молящий взгляд на лейб-медика и, вновь встрепенувшись, добавил, - а к письму этому, прибавляла Лопухина на словах, чтоб он не унывал, а на лучшие времена надеялся.
- А вот это уже интересно! – Заблестели глаза у Лестока, - уж не готовиться ли освобождение этого ссыльного, а?
- Думаю, вполне может быть, памятуя все, что я вам нынче рассказывал….
- Молодец, молодец, поручик… как, ты сказал, тебя зовут?
- Бергер, Ваше Сиятельство! – отрапортовал фискал.
- Ты оказываешь нам большую услугу, сообщая столь важные… сведения…
- Рад стараться, Ваше сиятельство, - вскричал Бергер сияя.
- Вот и постарайся еще всем на благо, - ласково улыбаясь, произнес повелитель. – Видишь ли, несмотря на всю ценность принесенной тобой информации, она явно не полная, - говорил он медленно, растягивая слова. – А потому, вот тебе задание – государственной важности задание…, - сделал он ударение на последних словах.
* * *
Придя в казарму после столь волнительной встречи, Бергер все никак не мог справиться с мандражом. На вопросы встретившихся в коридоре похмельных сослуживцев отвечал рассеянно невпопад.
- Да, ты чего белый такой? - удивился капитан Ботенев, здоровенный детина в гвардейских штанах и несвежей белой рубахе. - Перебрал вчера лишку что ли или влюбился?
- Угадал, дружище: влюбился – спасенья нет, - поручик потер рукой шею, как бы избавляясь от чего-то душащего, и быстро захлопнул за собой дверь своей комнаты. Здесь он некоторое время метался, то садясь к столу, то укладываясь на койку. Но сон не шел. Наконец, Бергер решил, что успокоительное есть только одно и, побежал в ближайший кабак, где принял на грудь пол штофа горячительного напитка. Вернулся, ощущая приятное спокойствие. После чего, наконец, уснул. Нужно было хорошо отдохнуть перед важным заданием.
* * *
Лесток, выпроводив ночного осведомителя, еще долго пребывал в деятельном возбуждении. Он извлек чистый лист бумаги и изобразил внизу его фигурку человека без лица, а вверху чей-то длинноносый профиль. Затем нарисовал между этими изображениями еще несколько мужских и женских фигур, соединил их всех стрелками. Критически посмотрел на получившееся творение, держа его в вытянутых руках, остался доволен. Еще раз получше обмакнул перо в чернильницу и внес в свой «шедевр» последние решительные штрихи: носатый профиль был обведен кругом и перечеркнут крест-накрест. Присыпал рисунок песком, сдул его, после нескольких секунд любовного разглядывания убрал лист в ящик стола.
- Шавюзо, бургундского мне!
- У нас нынче праздник? – поинтересовался секретарь, входя через пару минут в кабинет с небольшим золоченым подносом, на котором стояла бутылка вина и бокал из тонкого хрусталя.
- Я пью за победу, Шавюзо! За мою скорую победу над врагом! – воскликнул Лесток, поднимая поднесенный бокал с красной, тягучей жидкостью.
- А теперь спать, - скомандовал он сам себе, вставая с кресла, - скоро, скоро будет очень много работы.