На потолке сохранилась лепнина, и в этот ранний час лепестки гипсовых цветов озарял театральный розовый свет из пыльного окна. Это парадное полукруглое лестничное окно не мыли уже, кажется, сто лет, что весьма вероятно, учитывая почтенный возраст дома. Я потянулся, сел на ступеньку и собрался было продолжить вчерашнее расколупывание ржавчины на решётке лифта, когда вздрогнул замок квартиры, которая и была конечным пунктом моего путешествия. Послышался весёлый заливистый лай, и как только дверь распахнулась, мне в объятия бросились две молодые собачки. Они целовали меня, топтали своими упругими лапками, бешено виляли крендельками и беспрестанно улыбались чёрными губами, как будто мы не виделись тысячу лет, что, кстати, тоже вполне возможно. Старушка, хозяйка квартиры, обескураженно звала то одну, то вторую, дёргала за спутанные поводки, и наконец собачки обратили на неё внимание – прекратили лаять и уселись, высунув языки в радостной улыбке. Блестящие глазки смотрели то на меня, то на неё, ожидая столь же бурного приветствия. Я встал навстречу старушке и почувствовал, как всё нутро у меня сжалось в один пульсирующий ком в горле. В носу хлюпнули слёзы, я сделал шаг.
- Вы меня узнаёте?
Старушка отпрянула, резко дёрнув поводки.
- Я вас не знаю. Как вы вошли в подъезд?
- Там было открыто. Я решил переночевать на лестнице, а потом уж к вам.
- Вы думаете, я вас впущу?
Я уже и так понял, что не пустит. Но мне надо было, чтобы она хотя бы ещё раз взглянула на меня, просто посмотреть ей в глаза! А старушка уже начала оглядываться, ища пути к бегству, и мне ничего не оставалось, кроме как посторониться. Её весёлые собачки уже поняли, что к чему, и тихонько скулили, умоляюще заглядывая в лицо хозяйке. Она решила, что они так просятся на улицу, и проскользнула мимо моей дурацкой фигуры в длинном и чёрном, как с пугала снятом, но отчётливо дорогом одеянии. Я в последний момент в отчаянии схватил её за руку.
- Послушайте, сегодня к вам придут люди, вы им не открывайте. Ни за что. И сами никуда не ходите, я прошу вас. Пообещайте мне.
Старушка посмотрела на меня в самый последний раз и пробормотала обещание. Она, ясное дело, испугалась, но во взгляде её не было страха, а было сострадание и нежность, и сожаление, и ещё молодость. Она ушла вниз по лестнице, уводя за собой своих упирающихся собачек, и где-то этажом ниже она им сказала:
- На Васю моего покойника похож. Хотя откуда вам знать, вас тогда ещё не было. Не успели мы с ним пожить.
Я не хотел больше её пугать, поэтому подождал спускаться, пока не хлопнет тяжёлая железная дверь, ограждающая этот состарившийся дом и его наивных жильцов от молодого безумия того мира, в котором я с некоторых пор оказался.
Следующие несколько часов я провёл со своей ненаглядной. Мне очень нравится это старинное слово, я в тот день и вправду не мог на неё наглядеться. Я её впитывал глазами, как до этого впитывал небо, дорогу, по которой шёл к ней, и даже птичью трель звонка. Я ей ничего не сказал, хотя она спрашивала, почему меня так долго не было, да откуда я и куда собираюсь теперь, и скоро ли она меня увидит. Мы лежали в постели, голенькие, как новорождённые, и мне ужасно хотелось снова заплакать, она потом сказала, что я всё-таки плакал. Слишком много, даже для такого дня. Нельзя плакать больше двух раз.
Поэтому, когда я вернулся в тот старый дом с цветочной лепниной, потонувшей во мраке сумерек, когда я беспрепятственно вошёл в просторную, настежь холодеющую квартиру, когда я забирал притихших собачек, я старался не думать о старушке и о своей роли в её жизни и смерти. Мне удалось даже ни разу не взглянуть на неё, хотя, конечно, надо было её поднять и положить в постель, но я не должен был видеть её такой, ведь она уже подарила мне свой прощальный взгляд, и его мне хотелось сберечь, не замазывать. Это было трудно, потому что в голове вертелась мысль немедленно поймать тех, кто позарился на жилплощадь одинокой старушки, наказать их собственноручно, не дожидаясь, пока преступников переедет неповоротливая судебная машина. И тогда я позвонил. Сообщил респектабельным голосом, где и кого искать, а сам всё думал, ну почему нельзя было остановить, тогда ещё, когда не было поздно, и не пришлось бы сейчас респектабельным голосом описывать приметы, сжимая дрожащие поводки подвывающих собачек. Может, я бы сидел сейчас за круглым столом со скатертью, вышитой «ришелье», пил чай с пирожками, а старушка глядела бы на меня умильно, подперев голову руками, и уговаривала съесть вон тот, поджаристый, с жимолостью, он давно на меня смотрит. Хотя на самом деле она бы меня даже на порог не пустила. Так что я повесил трубку и повёл собак туда, где им самое место.
Моя ненаглядная теперь была не одна, я ведь обещал ей, хотя и не мог сам остаться. Собачкам будет хорошо, да и ей веселее ждать, пока родится наш маленький.
- Он обязательно будет похож на папу, только гораздо счастливее. И сбудется у него всё, что не сбылось у нас. Он этого заслуживает.
Так говорил Вася, который ещё не был покойником, своей жене, которая ещё не была старушкой, в доме с лепниной и железным лифтом, когда только ожидалось моё появление. Я в тот раз так и не родился, поэтому сейчас меня нет. Но я буду когда-нибудь, обязательно буду. Меня ведь не может не быть.