Новелла
Осень уверенно наступала. Холодный ветер с дождем гулял по перрону, хлестал по щекам, забивался за воротник, неприятно холодил тело, проникая под нехитрую одежду. Отъезжающие курортники не были готовы к этой погоде. В ожидании поездов они прятались, где могли.
Илья Афанасьевич с Анной тоже укрылись за каким-то киоском (вокзала на этой станции не было). Он держал ее руки, пытаясь согреть, укрывал своим плащом и неотрывно смотрел в ее глаза. Лица их отражали страдания. Разъезжались они разными поездами. Его поезд уходил на два часа позже, чем ее.
Поезд опаздывал. Илья Афанасьевич в какой-то миг прислонился к стене, сцепив зубы.
Анна же ничего не видела от слез. Они молчали.
Не было слов, и не было сил о чем-то говорить. Дождь лил, не переставая. И уже невыносимо становилось ожидание!.. И трясло от холода или от чего еще... Все хлюпало вокруг: небо, из которого, как из ушата, выливалась вода; земля, через край пропитавшаяся дождем. С листьев, деревьев и навеса непрерывные водные струи стекали под ноги и на ноги – и бурными потоками с клокочущим шумом уносилась вся эта вода куда-то вниз, где шум еще более усиливался. И уже казалось, что весь отпуск прошел в этой воде, топи, в этой ночи, в этой мокрой одежде... И где же, наконец, поезд?!..
...А потом были руки! Они взлетали, соединялись, падали, снова сцеплялись – рвались и гнулись, не в силах разъединиться!..
А поезд уже шел. И женщина таяла в окне. За сеткой дождя размывалось ее изображение. Со скоростью поезда она растворялась в ночи... А обрушившийся сплошной ливень будто вовсю старался смыть ее последние следы из жизни стоявшего на опустевшем перроне человека, в огненной груди которого металось обожженное сердце. В эту холодную ночь здесь для двоих закончился маленький курортный роман.
...Утром был какой-то город... Поезд стоял у первой платформы. Служитель вокзала отдавал бригадиру поезда и принимал от него служебные бумаги.
Маленькая женщина из соседнего вагона метнулась к этому человеку, хватала его за полы спецовки, совала лист бумаги голубого цвета, сбивчиво умоляла передать его на поезд, идущий через два часа, пассажиру девятого вагона, следующему до Ржева... Снова и снова все повторяла, трясла железнодорожника за рукав, прикладывала к листу трояк, за услугу.
Люди со стороны лениво наблюдали за происходящим.
...Они больше никогда не увиделись. Но, запомнив его телефон, она дозвонилась. Задержав дыхание слушала, как он кричал в трубку:
– Анна, Аннушка, ты – человек! Ты представляешь, меня искали по всему поезду! Объявили по радио, но я не прислушивался... А ко мне пришел бригадир с моим билетом: «Вы до Ржева? – Да. – Вы Славин? Тогда это вам», – и подал мне твою телеграмму. Он еще сказал, что пол-Украины и вся железная дорога читали ее, так как ее передали по трансляции!.. Ты представляешь, Аннушка! Ты слышишь? Ты меня слышишь? – Анна опустила телефонную трубку на рычаг.
Достав из нагрудного кармана потертый голубой бланк телеграммы, Илья Афанасьевич развернул ее и снова, в который раз, перечитал:
«Сердце кричит от острой боли и понимания разлуки!.. Живу явью: что – не сон, что это было! Незабываемое – незабываемо!!! Спасибо за пробуждение!»
Острая щемящая грусть разлилась в его сердце.
Анна, Аннушка...