Лабиринт

Александр Ревин
"Как легко молчать, как глубоко бывает молчание, когда все сердце может уйти в одну мысль, когда то, что у нас в сердце и на уме, может свободно занять все наше сознание и широко разлиться за пределами нашего времени, в прошлое и в бесконечное будущее."
     Митрополит Сурожский Антоний

"…человек, будь он даже такой мифический герой и красавец, как Тезей, обречен выбираться из темного Лабиринта, бороться с чудовищами, побеждать минотавров в самом себе и вокруг себя, держась за тонкую, но неимоверно прочную нить любви."
     Тончо Жечев

"Во мраке скрыты причины необходимости устремляться «в поте лица» вперед и ввысь — через страдания, зло и муки. После того, как пройдет один этап и с пути устранены некоторые преграды, какая-то невидимая злая рука бросает на дорогу новые глыбы, которые иной раз, казалось бы, совершенно засыпают дорогу, делая ее неузнаваемой. Тогда неминуемо приходит один из нас — людей; он во всем подобен нам, но несет в себе таинственно заложенную в него силу «видения». Он видит и указывает. Иногда он хотел бы избавиться от этого высшего дара, который часто бывает для него тяжким крестом. Но он этого сделать не может. Сопровождаемый издевательством и ненавистью, всегда вперед и ввысь тянет он застрявшую в камнях повозку человечества."
     Василий Кандинский

* * *
Войти в лабиринт и найти выход из него — это не всегда наказание.
Это может быть даже желанием человека.
И даже потребностью.
Как рождаются в человеке эти желание и потребность, не знает никто.
Пожалуй, даже сам тот человек.
Но так бывает.
И, рискну сказать, что не бывает иначе.
* * *
Он вошел в лабиринт.
И в этот момент у него даже не было малейшей надежды на Ариадну и ее нить. Он просто о них не знал, или не думал, или просто не испытывал необходимости. А Минотавр?
Встретить живое существо в гнетущей тишине лабиринта — может быть, это не так уж и плохо?
Повернув за угол, он уже не мог видеть входа, и это его обрадовало. Вернуться назад — невозможно. Да и в тот момент большого желания не было. А что впереди? Ну, по крайней мере, — надежда.
* * *
Лабиринт, его стены, покрытые вековой пылью, были сложены из серого камня, от которого веяло то жаром, то прохладой.
Это его несколько удивило, но почему-то не заставило задуматься о сути данного явления.
Он знал, что теплом и холодом может веять и от одного и того же человека. Что уж в этом случае говорить о камне.
Иногда казалось, что через толстые стены лабиринта проникают тонкие лучи света. Хотя это свечение могло исходить и просто от серого камня, из которого возводили стены лабиринта.
Он неожиданно остановил себя на мысли: а зачем вообще людям понадобилось строить лабиринт, тот, по которому он сейчас шел, и еще множество подобных?
Не найдя ответа сразу, он продолжил свой путь.
* * *
Тишина лабиринта начинала звучать, и он понял, что идет уже не один час и не один день.
Между тем, он не испытывал ни чувства жажды, ни чувства голода. Они разом исчезли в лабиринте вместе с чувством времени.
Время исчезло.
Оставалось лишь пространство, ощутить размеры которого было невозможно. Пространство, то самое, которое в каждый момент имело вид узкого коридора, на самом деле властвовало над ним.
Ничто не могло ограничить этой власти.
* * *
Он остановился около одного из участков стены, затянутого паутиной.
Паутина походила на своеобразное художественное полотно, около которого можно было в восхищении стоять не одну минуту.
Рассматривая «полотно» под разными углами, он отчетливо рассмотрел сотканное из паутины лицо молодой женщины, какое-то ветвистое дерево, бабочку с большими серыми крыльями или даже не бабочку, а какую-то сказочную птицу и множество фрагментов, обрамлявших «полотно» и придававших ему скорее вид театральной сцены.
Правда, цвет декораций и участников этого необычного спектакля был исключительно серым, но безупречность композиции создавала иллюзию многоцветья.
Почему он назвал эти явления иллюзией?
Может быть, кроме серого, других цветов и не существует в природе.
Может быть, иллюзия возникает уже в представлении зрителя, в его мозге, всегда перегруженном впечатлениями, информацией и мыслями? Отсюда — игра красок, многочисленных точек, линий, квадратов и треугольников, с помощью которых человек пытается выработать для себя и окружающих упорядоченную в его понимании абсолютно неподвластную ему картину окружающего мира?
Зачем человеку картина мира? Может быть, было бы вполне достаточно ограничиться созерцанием красоты той части этого самого мира, которая всякий раз предстает перед его глазами?
Как часто человек задает себе этот вопрос?
А задает ли вообще?
* * *
Следуя все дальше и дальше по лабиринту, человек подумал, вернее — вспомнил, что в узорах серой паутины он увидел и себя!
Но почему он сразу не подумал об этом?
Вернее, почему он на это не обратил внимания в первую очередь?
Почему это не заставило его задуматься?
Почему его больше заинтересовала бабочка, похожая на птицу, и портрет какой-то юной особы?
И еще очень много «почему».
Шагая дальше по лабиринту, он не только не стал отвечать себе на эти вопросы, но и попытался забыть все увиденное и придуманное несколькими минутами раньше.
Он попытался выбросить все это из головы.
И ему показалось, что это даже удалось.
Правда, человек даже не заметил, что перестал думать на развилках лабиринта, в какую сторону направиться дальше.
Это его неожиданно перестало интересовать.
* * *
Откуда эти звуки музыки?
Он на несколько секунд остановился.
Прислушался.
Звуки музыки чем-то стали походить на срежет металла. Потом смешались с ним.
Стали затихать.
Наступившая тишина озадачила его и даже несколько испугала.
Мысль, которая мелькнула в этот миг, удивила человека еще больше: он подумал о музыкантах, исполнявших где-то там, за толстыми стенами лабиринта, понравившуюся мелодию.
Неужели с ними что-то могло случиться?
И потом, что это за металлический скрежет, неожиданно появившийся и исчезнувший так же неожиданно вместе с нежной мелодией?
* * *
Считая шаги и абсолютно не помня, с какого момента начал это делать, он неожиданно ощутил чувство радости.
Вспомнив, что здесь, в каменном лабиринте, согласно его же мнению, время исчезло, он решил, что бессмертен, а следовательно, поиск выхода из лабиринта и сам выход — это не такая уж и обязательная вещь!
Может быть, лучше приспособиться к условиям существования в лабиринте, убедить себя, насколько он прекрасен, а жизнь в нем гармонична?
Кто знает, что там, за лабиринтом?
Что ждет его за выходом?
А главное, твердо ли он сам уверен, что все, ради чего он ищет выход из каменного запутанного коридора, достойно того, оправдает его усилия и надежду?
Он снова остановился, чтобы попытаться обдумать все еще раз.
И попытаться в очередной раз решить все окончательно.
* * *
Вспомнив, сколько раз в жизни он уже пытался все решить окончательно и бесповоротно, человек улыбнулся.
А представив, как это можно все бесповоротно решить, находясь в лабиринте, даже рассмеялся.
Ему показалось, что где-то рядом, за двумя-тремя поворотами, кто-то тоже рассмеялся.
Правда, это был совсем другой голос. Чужой.
* * *
Несколько часов, по крайней мере, ему так показалось, он шел, не останавливаясь. Он почему-то боялся оглянуться, хотя знал, что в этом лабиринте, его лабиринте, он совсем один.
Вперед он смотрел тоже без особой охоты.
Он понял, почему.
Оглянувшись, он мог увидеть уже пройденное.
Впереди — неизведанное.
Он не мог определить, что лучше, и путался в аргументах, приводимых самому себе.
Иначе и не могло быть: ведь аргументы он приводил, основываясь на том, что осталось сзади.
И, следовательно, они были мало убедительны для событий, которые могли ожидать впереди.
Он понял абсурдность подобных размышлений: один, в темноте или, в лучшем случае, в полутьме лабиринта... Зачем?
* * *
За очередным поворотом он неожиданно обратил внимание на часть стены и необычайно удивился.
Удивился даже не оттого, что серые, грубые камни в этом месте были слегка подсвечены непонятно откуда взявшимся лучом света.
Больше поразило то, что на стене висели барометры.
Старинные барометры, у которых вообще не было стрелок.
Они ничего не могли сказать о погоде, давлении, влажности.
Тогда зачем они здесь?
Кому пришла в голову мысль разместить их на этом участке лабиринта (хотя и на любом другом они выглядели бы так же абсурдно)?
Посмотрев на них несколько раз и даже подумав, он дал самому себе ответ, нелепость которого поразила бы каждого, в том числе и его самого: это просто очень старые барометры.
А если бы это были новые барометры, со стрелками, разве они могли бы что-то изменить: влиять на погоду, атмосферные явления? — продолжил он свои нелепые рассуждения.
Хотя, почему нелепые?
Ведь действительно, любой, самый совершенный барометр может лишь помочь нам решить: брать или не брать зонт, выходя из дома.
И тут он вспомнил одну историю, произошедшую с ним очень много лет назад, но прошедшую перед его глазами сейчас, в лабиринте.
* * *
Дождь начался неожиданно, и он даже не заметил, как промок до нитки. Одинокие прохожие, которых дождь застал на улице, торопились укрыться в арках и подъездах. Они пробегали, шлепая по лужам, на глазах у оставшихся дома людей, с ухмылкой взиравших из-за запотевших оконных стекол.
Вдруг прямо перед собой он увидел лавку продавца барометров, мимо которой проходил сотни раз и никогда не замечал.
Поспешил войти, и резная дверь с позолоченной табличкой захлопнулась за ним.
В лавке было тепло и сухо. Только сейчас он понял, что должен был войти сюда гораздо раньше.
Но мы привыкли не замечать многого, скрытого от нас завесой серой повседневности.
Мы часто бываем невнимательны к тому, что нас окружает, и только случай заставляет понять, как могли мы так долго обходиться без чего-то или кого-то ждавшего целую вечность, чтобы мы, наконец, обратили на него внимание.
Хорошо, что иногда идут дожди и застают нас врасплох на улице.
Деревянные прилавки и полки были заставлены барометрами, самыми разными: огромными стенными, кичащимися своей роскошной отделкой, крохотными настольными, круглыми кабинетными. Но, какими бы они ни были, стрелки их замерли на отметке «дождь».
Седовласый старик с добродушным лицом, продавец барометров, посмотрел на него из-под очков и, словно почувствовав разочарование пришедшего при виде направленных в одну сторону стрелок, произнес:
— Вас смущает это однообразие? Но ведь мои барометры, даже самые точные из них, предназначены реагировать на изменения погоды. Сегодня — туман, завтра — дождь, послезавтра — солнечный день. И на все это они должны реагировать, чтобы предсказать заранее. Чем точнее барометр, тем больше он зависит от настроения природы.
Выслушав старика, он про себя подумал о простоте связи между природой и этими внешне не похожими друг на друга, но столь одинаковыми в сущности приборами. Продавец снова разгадал его мысли и поспешил добавить:
— Все барометры, что вы видите вокруг, предназначены для продажи, но есть еще и другие.
С этими словами он, загадочно улыбаясь, посмотрел на мужчину, взял за руку и повел куда-то через маленькую дверцу, еле заметную в стене.
Мы шли в полной темноте, когда старик вдруг спросил меня: Вы верите в чудеса?
И я почему-то поспешил ответить — да, хотя с детства не слышал о них и давно перестал верить. Сейчас я не раскаиваюсь в том, что пошел за стариком, это, пожалуй, редкий случай, когда не раскаиваешься во лжи. Не скажи я этого слова, я никогда не увидел бы необыкновенных барометров и... Но, об этом потом. В сказках не принято забегать вперед.
Через мгновение мы вошли в маленькую, слабо освещенную комнату.
Свет, падавший непонятно откуда, был необыкновенно теплым, как голос продавца, как сама лавочка.
— Вот они! — голос старика прервал мои мысли. Он показал на два барометра, стоявших на резном столике с выгнутыми тонкими ножками.
Мы подошли ближе. На каждом барометре было по стрелке, и на шкале каждого по две риски. Это удивило меня. Он спросил:
— Как же работают они, такие простые и на вид примитивные приборы?
— А вы подойдите к одному из них.
Услышав эти слова, он медленно направился к столику.
По мере того, как он приближался, стрелка начинала приходить в движение.
Через несколько секунд ей уже не хватало места на шкале.
— Теперь вы видите, что показывает этот барометр, — промолвил старик. Да-да, состояние вашей души. Прибор показывает, что сердце ваше волнуется, а это самое прекрасное его состояние. И не стесняйтесь этого. Не пытайтесь утаить что-либо, стоя напротив моего чудесного барометра.
Он стоял молча.
Он был не в силах вымолвить даже слово.
Мысли были далеко, с самыми дорогими мне людьми, о которых он думал каждую минуту.
А сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди и унесется к ним, этим дорогим и любимым мною людям.
Вскоре я попрощался со стариком, вышел из лавочки и медленно побрел по улице.
Дождь давно кончился.
Стемнело.
Наступало время звезд и уличных фонарей.
Он шел и вспоминал слова продавца барометров, минуты неожиданного, но полного откровения.
Он благодарил дождь, которому был обязан своим визитом в царство тоненьких стрелок и деревянных корпусов, принадлежащее маленькому, доброму седому старику.
Идя по лабиринту, он все время обращал внимание только на стены.
Они были похожи на стены старой крепости, хранившей тайны столетий и плоды людских фантазий и воображения.
И только сейчас он заметил, что шагает по точно таким же серым камням и дорога эта напоминает брусчатку, на которой еще могли остаться следы от колесниц.
Но следов не было.
Их и не могло быть даже потому, что эти следы обязательно бы вели к выходу из лабиринта, и тогда все теряло бы смысл.
Все, включая саму нашу жизнь, сплошь состоящую из необходимости принимать решение и искать выход из той или иной ситуации.
И еще надо идти.
Иначе выход, выход из лабиринта, не будет найден никогда.
Его надо найти, к нему надо стремиться.
Сам же выход к тебе не пойдет никогда.
* * *
Откуда это?
Кто принес и положил сюда, около стены, маленькую тряпичную куклу в платье из разноцветных лоскутков?
Кто дал ей возможность так ярко выделиться на фоне серых стен темного и сырого лабиринта?
Лабиринт не терпит исключений!
В нашем же случае — вынужден терпеть.
Терпеть и молчать.
Правда, молчит лабиринт всегда.
Это суровое, многозначительное, угнетающее и пугающее, тяжелое молчание лабиринта.
Оно заставляет молчать и тех, кто идет по нему в поисках выхода.
Идет не крича и не разговаривая, так как способный вырваться в какой-то момент крик, особенно крик отчаяния, порожденный невозможностью найти выход, вернется к нему, этому самому человеку, эхом.
Вернется неоднократно, усиленный пустотой коридоров.
И всякий раз, слыша свой же крик, человек будет терять силы, терять способность идти вперед.
Поэтому лучше идти в тишине, нарушаемой только собственным дыханием и звуками шагов.
* * *
По лабиринту не организовывают экскурсий. Было бы, конечно, веселее и несколько спокойнее.
Как раз поэтому и не организуют, подумал идущий.
Веселье и спокойствие, царящее в лабиринте!
Достаточно одного из них, и лабиринт потеряет смысл, перестанет быть лабиринтом.
Входящие в него перестанут осознавать свою ничтожность перед его величественной таинственностью и загадкой.
Хотя, казалось бы, какая загадка?
Все знают, что выход из лабиринта существует.
Загадка не в этом.
Она в том, что входящий никогда не знает, сможет ли он найти этот выход и хватит ли у него на это сил.
* * *
Сначала показалось, что где-то сзади кричат и смеются люди. Причем звуки эти приближаются.
Сначала он принял это как вздор, как результат усталости, все больше и больше охватывавшей его.
Но через несколько мгновений, оглянувшись, он увидел толпу людей в разноцветных одеждах, приближавшуюся к нему.
Все эти люди походили на персонажей полотен Босха, которого он не любил.
Но это были именно лица персонажей Босха.
Они с двух сторон оббегали его, строили рожи, кричали и, иногда оборачиваясь, устремлялись вперед.
В лицах некоторых из них он явно угадал черты знакомых там, в том мире, за стенами лабиринта.
И невольно подумал, что им было просто интересно, как он там, в лабиринте, один.
Но, скорее всего, это ему просто показалось.
* * *
И все-таки эта встреча с неприятными ему персонажами заставила его насторожиться и подумать, что только молитва позволит ему избежать подобных встреч.
Он задал себе вопрос, почему он, довольно долго следуя по лабиринту, не обращался к молитвенному правилу.
С одной стороны, тишина лабиринта располагала к молитве.
С другой, и он сам понял это, аскетизм обстановки лабиринта помогал избавиться от множества повседневных грехов.
А избавился ли он от них, этих грехов, множество которых человек постоянно совершает, даже не задумываясь о том, что грешит.
Так что же?
Лабиринт помогал ему избавиться от грехов или просто не давал возможности их совершать?
Не ожидая ответа на вопрос, он начал вспоминать грехи, перечисляемые в Молитвах на сон грядущим.
Он еще и еще раз анализировал те из них, которые помнил, не имея текста под рукой: пиянство, объедение, празднословие, леность, уныние, прекословие, непослушание, оклеветание, осуждение, самолюбие, ревнование, зависть, гнев, памятозлобье, неправдоглаголание, многостяжание, хищение, ненависть...
На миг он задумался: видимо, вспомнить эти слова и понятия можно тогда, когда и сам, и все вокруг совершают все это ежедневно и ежечасно там, за границами лабиринта.
И это, не считая забытых грехов, что тоже само по себе грех, грех.
Совершая грехи, многие потом приходят к покаянию.
Да нет, не многие.
Скорее, некоторые.
Многие, как раз, даже не задумываясь, продолжают жить во грехах, обрастая ими все больше и больше и наслаждаясь всем этим.
До поры.
Поймут.
Когда?
Каждый в разное время.
Кто-то, возможно, не захочет понять, а кто-то просто не успеет.
Не успеет потому, что старался планировать все в жизни, не зная самого главного — того самого дня и момента, после которого исчезнет необходимость в планировании собственной жизни.
Нельзя планировать то, чего уже больше не существует.
В последнюю секунду, миг, он поймет, что в его планах не хватало самого главного — времени на покаяние.
Но это — потом.
Как много теряет человек, не отводя времени на покаяние.
Он никогда не сможет победить себя, заблудившись между телевизором, «модным детективом», склоками и брюзжанием по всякому поводу.
Идущий на несколько минут остановился.
Произнес несколько своих любимых молитв.
Продолжив путь, он неожиданно вспомнил очень понравившиеся ему однажды слова Митрополита Сурожского Антония, доброе пожелание и предупреждение очень доброго и много видевшего в жизни человека: «...бывает, что утром проснешься тоже без особенных чувств или мыслей. Тогда приди в сознание того, что ты всю ночь был в полной беззащитности... и пришел новый день, которого никогда от сотворения мира не было. И этот день лежит перед тобой, как снежная равнина; ты будешь прокладывать через эту равнину путь; следы твоих ног будут ложиться на эту равнину, — как бы ее не осквернить! Как бы не проложить такой путь, который в погибель!.. И можно сказать...: Господи, благослови этот день, который ты создал! И благослови меня войти в этот день и пройти через этот день согласно Твоей воле!..»
Как же сделать, чтобы дать возможность это прочитать каждому?
Как сделать так, чтобы каждый или хотя бы многие поняли, что это надо прочитать?
Как помочь узрить смысл этих слов?
Главное — как быть уверенным, что в этой помощи нуждаются?
Нуждаются все, кто хочет победить себя.
* * *
Серые камни лабиринта напоминали ему две любимые старинные картины, имевшие свою историю.
Это были две репродукции из альбома, подаренного, кем бы вы думали? Не угадаете. Личным составом вверенного ему подразделения. Это было давно, на его День рожденья.
Сама по себе сцена дарения альбома «Немецкая живопись в музеях Советского Союза» (это был 1974 год) солдатами своему командиру — это, видимо, случается не так уж часто.
Но так было. Было 22 мая 1974 года.
Просматривая альбом, он обратил внимание на две репродукции картин Карла Шпицвега — «Отшельник» и «Старый комендант».
В этих картинах был покой.
Покой, наступивший наконец в жизнях этих двух стариков, прошедших долгую и скорее всего нелегкую жизнь.
Он понял, почему вспомнил сейчас об этих картинах.
И старый ветхий дом отшельника, игравшего на картине какую-то мелодию для скрипки, и крепость, у стен которой в парадной форме спокойно сидит, вспоминая былое, старый комендант этой самой крепости, сделаны из камня, который окружает его самого все это время.
Это камень, из которого сделан лабиринт.
А еще покой, одиночество и возможность вспоминать, ярко изображенные на полотнах, чувствующиеся и восхищающие зрителя.
И немножко огорчающие: так ведь хочется, чтобы у каждого в старости была такая возможность.
А уверены ли мы, что каждому это действительно нужно?
А в том, что доживем до старости?
А в том, что все любят скрипичную музыку, например, или сцена воспоминаний у кого-то ассоциируется с совсем другим?
А уж если кто-то вообще не хочет вспоминать прожитое?
Думая обо всем этом, он прошел еще несколько шагов, повернул за угол...
И остановился.
Прямо за поворотом висел небольшой, но очень хорошо выполненный портрет женщины, показавшейся знакомой.
Потом - абсолютно неизвестной.
Вдруг он подумал, что все эти «шутки» лабиринта направлены на то, чтобы он вспоминал, думал, анализировал то, на что вечно не хватало времени, что пылилось или просто валялось в пыльных уголках его памяти, лишь время от времени напоминая о себе.
Кукла, барометры, портрет...
Что еще придумает лабиринт?
Пусть придумывает.
Это уже в меньшей степени его пугало.
Скорее — вызывало интерес.
* * *
Он уже давно обратил внимание на то, что в нем часто возникало желание и даже, пожалуй, необходимость возносить ко Господу свои молитвы.
Он помнил некоторые из них, но в данной ситуации часто повторял молитву мытаря «Боже, милостив буди мне грешному», — и почти постоянно — молитву Иисусову «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».
В тишине лабиринта ему приходили в голову небольшие отрывки из прочитанных книг, хотя он никогда не старался запоминать их наизусть.
Как раз сегодня, когда он уже достаточно сильно устал, вспомнился однажды поразивший его отрывок из сочинений Митрополита Сурожского Антония:
«А нашей молитве чаще всего недостает именно бодрости духа, напряжения, чувства отчаянной, абсолютно трагичной нужды, в какой мы находимся и откуда должны выбраться во что бы то ни стало, любой ценой».
В Лабиринте, в данный момент, эти слова были как нельзя кстати.
Он еще раз вспомнил их.
То, что всегда его поражало в этом небольшом отрывке — это сочетание: бодрость духа в абсолютно трагичной нужде!
Только теперь он начал понимать, что в этих словах нет никакого противоречия.
Да и недостает нам зачастую именно «напряжения, чувства отчаянной, абсолютно трагичной нужды».
Прежде, конечно, все это надо ясно осознать.
Осознать, что всякая нужда в той или иной степени трагична.
И лишь потом понять: трагичность — абсолютна.
Или кто-то попытается сказать, что может быть относительная трагичность?
Но великая сила мысли, заложенной во вспомнившемся ему отрывке (и он все больше понимал это), в том, что всякая серьезная ситуация в жизни человека должна побуждать его к молитве.
При этом не должно впадать в уныние, но необходимо сохранять бодрость духа.
И в этом главное: бодрость духа в любой ситуации!
Мы даже не очень представляем себе, как это реально сделать.
Мы стали слабыми, обидчивыми существами со все большим упованием на дорогие лекарства, «мощные» деловые (деловые тоже можно было бы выделить кавычками) связи, бесконечных массажистов, психологов, радетелей за здоровый образ жизни в недопустимых экологических условиях.
Появляются сторонники всего этого, растет число панацей, выпрыгивающих с экранов телевизора, удерживающих зрителя в своих тисках.
На самом деле, ответы не там, на экране.
Ответы не в журналах с кроссвордами и шикарными обложками, за которыми очередной отрезок пути к деградации от бодрости и здоровья духа.
Ответ в других книгах.
Теперь он это точно знал.
Он был рад, что познакомился с Лабиринтом раньше, чем мог, как очень многие другие, подумав о себе как о Всемогущем, Самом Умном и Самом Великом и Красивом.
А ведь таких наивных людей много.
Он знал их.
Он очень хотел, чтобы их не становилось больше.
Но объяснить это всем очень трудно.
Да и как успеть объяснить всем?
Он решил начать с себя.
Начать в очередной раз, не стесняясь этого. Да и разве кто-то мог бы его за это осудить?
Пошушукаться, посплетничать, повозмущаться, даже высказать в его адрес что-либо «колкое», неприятное ему.
В лицо или, скорее, как это принято, как-нибудь из-за угла. Но он решил.
Реакция остальных в этот раз его почему-то совершенно не волновала.
Даже немножко радовала.
* * *
Он начал с молчания.
Именно так советовал почитаемый им Митрополит Сурожский Антоний.
Читая в свое время его слова, он пытался их понять и, в какой-то мере, действительно понимал.
Теперь же, вспоминая их и многое пережив, многое переоценив, зная точно свою цель и веря во Встречу, он старался вспомнить слова Антония как можно точнее.
«...всегда начиная с молчания и в этом молчании встречая все то глубокое, значительное, что есть у нас в душе, все наше прошлое, всех людей, которые когда-либо коснулись струн нашего сердца и родили в нем жизнь... В таком углубленном молчании можем мы найти себя самих... через него найти всю полноту, глубину, тайну и живое, настойчивое присутствие Живого Бога. Из этого молчания и вырваться не хочется... И как грустно бывает вырваться из него...»
Он услышал тишину.
Пребывая в молчании, почувствовав тепло, исходящее неведомо откуда, и легкий живительный ветерок.
Постояв какое-то время, он начал читать любимую Молитву, пытаясь сохранить бодрость духа.
Ту самую «бодрость духа», являющуюся непременным условием молитвенного обращения.
Он не ждал ответа.
Он неистово просил, зная, что просьб не должно быть много, об одной своей трагичной нужде.
Трагичность заключалась совсем не в том, что он находится в тяжелой атмосфере каменного лабиринта.
И не сам выход из него был целью.
Он хотел рассказать всему миру спешащих и суетящихся людей, зачастую перепутавших ориентиры и ценности, о самом главном, что он понял в каменных объятиях лабиринта.
Он сможет сформулировать все это для людей.
Все то, без чего, и теперь он точно знает, люди перестанут быть людьми.
Он молился о том, чтобы после выхода из Лабиринта хоть кто-то из людей его понял.
И, в этом случае, он уже молился и о них, и о себе.
* * *
Он прекрасно понимал, что однажды в жизни каждый человек делает попытку изложить свои мысли на бумаге.
Или, по крайней мере, иногда замечает в себе желание или скорее порыв сделать это.
В той или иной ситуации даже удивляясь тому, как могла возникнуть эта мысль в какой-либо, казалось бы, самой неподходящей ситуации. Он также осознавал, что не всякая мысль может потом показаться читающему интересной.
Разные люди, разные вкусы, разные точки зрения.
Но читать будут все равно люди.
Такие же, как и он, и, в большинстве своем, умнее и опытнее его самого.
Но теперь даже невозможность когда-либо узнать все оценки познакомившихся с его мыслями людей не могла его остановить.
Он хотел многое сказать людям хотя бы потому, что в суматохе жизни кто-то пропустил самый важный момент своей короткой истории.
И, если даже он сможет помочь вспомнить этот момент какому-то человеку, снова его пережить, значит все написанное им имело смысл.
Пусть это будет одна короткая фраза или абзац из всего написанного.
Претендовать на большее было бы смешно.
Он ведь не был великим писателем.
Он просто решил написать о том, о чем думал сам.
О том, что пережил однажды или анализировал на протяжении всей жизни.
Здесь, в тишине лабиринта, необходимо было просто многократно повторить те небольшие отрывки, которые он хотел позднее изложить на бумаге.
Ничего не забыв.
Ведь это будет потом, когда он найдет лабиринт и выйдет из него.
Когда наступит этот момент, знать невозможно.
Но этот момент наступит обязательно.
В этом он не сомневался.
Он верил.
Приближал его, то медленно, то чуть-чуть быстрее двигаясь по каменному лабиринту туда, где в какой-то миг увидит вдалеке светящуюся точку, увеличивающуюся по мере приближения к ней — ждущей и зовущей его.
* * *
В какой-то момент он понял, чего ему именно сейчас не хватало больше всего.
Он захотел хоть на несколько секунд увидеть солнце или звездное небо.
Это было очень красиво и, до удивления, привычно.
Удивляло ли действительно кого-то из нас когда-либо бескрайнее и загадочное, восхитительное небо над головой?
Хотя и Солнце, и звезды всегда указывали человеку путь.
Теперь же, как ни парадоксально это звучит, одни и те же каменные коридоры, похожие, по крайней мере, друг на друга, и сбивают его с пути, и дают единственную возможность найти верный путь — путь к выходу из лабиринта.
Он решил не тратить время на анализ этой ситуации.
Но вопрос о том, что же поможет ему найти выход (ведь не сами же безмолвные коридоры!), продолжал оставаться без ответа.
По этому поводу уже писали.
Эти слова литературоведа И. Гарина он помнил.
Правда, до недавнего времени связывал их смысл с совершенно другими жизненными ситуациями.
В то время думалось о неизведанных поворотах жизни, о любимой женщине — Ариадне, любимой и любящей, которая в трудную минуту поспешит к тебе на помощь.
И, конечно же, поможет.
«Каждый путник открывает новые ответвления в лабиринте, у каждого свой ключ, но никто не скажет вам, где же нить Ариадны».
А теперь?
Существует ли она, эта нить?
Да и Ариадна тоже?
И всегда ли так необходима «нить Ариадны»?
Это ведь для тех, кто хочет с чьей-то помощью найти выход из лабиринта.
А есть ли люди, или даже один человек, которому в большей степени приятна его, лабиринта, величественная и загадочная тишина?
Ответ, как и сам выход, предстояло еще найти.
Ответов всегда меньше, чем вопросов.
Вопросы опережают ответы.
Так есть.
Но этот факт совсем не освобождает человека от поиска ответов на вопросы.
В том числе те, которые человек задает себе сам.
* * *
Прошло много лет.
Он вспомнил все, что происходило с ним в лабиринте.
Нашел ответы на волновавшие его в то время вопросы.
С улыбкой подумал о том, что ответы эти существовали уже тогда.
Ответы, конечно же, были разными. А люди? Они тоже всегда не похожи друг на друга, но объединяет их то, что они — творение Божие.
И это Он наставлял и наставляет каждого найти ответ.
Правильный и единственный ответ. И так будет всегда!
Пусть даже появятся новые вопросы, а они обязательно появятся.
И, конечно же, раньше ответов.
Главное — знать, как и где их искать.
Тогда Он поможет найти единственный правильный ответ.
В этом когда-то прошедший через мрачный лабиринт человек теперь был уверен.
Уверен, смиренен и спокоен.