Даа, не сезон. Конечно, какой-никакой сезон всегда есть, только не всегда тот, который нужен, хотя смотря кому и когда нужен. Природе равно всё, что с ней происходит, и она удивилась бы, если бы узнала, что туристы посещают одни места только зимой, а другие – только летом, покоряют исключительно высочайшие пики, катаются на крутейших волнах, спускаются на темнейшие морские глубины. Туристам наплевать на маленькие фиолетовые цветочки возле дома, им нужны редкие тропические орхидеи, желательно, последний куст, который можно безнаказанно оборвать, пока провожатый отвернулся. Не важно, что орхидея погибла, главное – есть что показать домашним в качастве доказательства своего пребывания в тропиках. Ведь что есть тропики, пока они не осквернены присутствием некоего Джона Доу? Белое пятно на карте. Он даже сомневался, а не врёт ли Королевское Географическое Общество, но прибыв на место, обнаружил все достопримечательности ин ситу, разве только орхидей больше нет. Вот об этом я и думаю целыми днями во время долгого несезона. У меня гостиница, так что я завишу от времени года сильнее других. Как дерево.
То был обычный для несезона монохромный день с сияющим небом самого ослепительного белого цвета, какой можно увидеть на старой плёнке. Облака были серы и матовы. Первый день после ремонта в «13 пальцах». Мы с персоналом (горничной, лысым французским поваром и Бадди, вся функция которого состояла в том, чтобы просто быть) ходили по комнатам и не столько проверяли качество работы, сколько привыкали к новому виду старого друга, вернувшегося из парикмахерской бритым налысо – не то перед армией, не то перед паломничеством. Всем казалось, что вот теперь начнётся новая жизнь, интересная, в которой не будет несезона, а только яркое солнце и смешные пёстроязыкие туристы, не уставшие ещё терять головы, чемоданы и адреса случайных знакомых. Солнце блеснуло, взглянуло мельком на наш мартышкин труд и впало в спячку навеки. Все куда-то делись. Мне стало грустно и пустынно, как всегда бывает, стоит только остаться посреди холла в одиночестве, но к счастью, входная дверь открылась, и передо мной возник первый постоялец новых «13 пальцев».
«Рэм Диллон, 24 года, писатель, Вирджиния.»
-Номер 9, по дню рождения.
-Это северо-запад, пока все комнаты пусты, можете взять лучший номер. 2.
-Прекрасно.
Мне показалось, он больше обрадовался запустению, чем юго-восточному номеру. Чем-то он очень напоминал меня. Наверное, глазами цвета луга после бури. Рэм (не могу себя заставить называть его мистер Диллон) поинтересовался рестораном и направился в указанном мною направлении своей пружинной попковиляющей походкой.
Но сцена не пустеет. Из пурпурных кулис Судьбы появляется новый персонаж. Настоящий ковбой. Мне доводилось видеть таких в Лас-Вегасе, а «13 пальцев» встречались с таким типом впервые. Обычно меня забавят чуваки со шнурком вместо галстуха, но в этом было «слишком много секса, чтобы смеяться», как писали про одну толстую модель в одном толстом журнале. Его глаза были со вкусом подобраны под цвет джинсов, а взгляд – под брутальный силуэт куртки. Но больше всего меня поразили его невероятно узкие бёдра, как у гончего пса. Широкие плечи окончательно делали его похожим на перевёрнутый треугольник, обозначающий мужской туалет. Так как он не прибавил к своей закорюке «Джек» ни грамма автобиографической информации, даже фамилии, то в памяти моей он останется Джеком Дэниелсом. Как и следовало ожидать, он попросил ключ от седьмого.
-Да это западный.
-Тогда 13.
Получив ключи, Джек Дэниелс походкой Юла Бриннера удалился метить территорию. Такая походка обычно результат больного позвоночника. У меня тоже в детстве было увлечение этим эффектным способом перемещения в пространстве.
Возле дверей собралась уже целая кучка неприкаянных человечков с рюкзаками. Небывалый случай в это время года. В замешательстве и спешке мне даже не пришло в голову рассмотреть их как следует, а ведь я очень люблю рассматривать людей. Сажусь иногда в автобус в чёрных очках – всё же неприлично пялиться на посторонних – и еду по кругу, наблюдая. Теперь в голове моей прыгала одна мысль – только бы не пришлось никому отказывать! Хуже всего оказаться под забором в незнакомом месте. Что вокруг полно других гостиниц, мне в голову почему-то тогда не пришло. Увидев, что все номера розданы, и зная мою нелюбовь к отказам, Бад сменил меня на посту, чтобы отгонять страждущих большой вилкой. Мне же осталось запереться в павильоне, изучить свежие записи и сопоставить их с мимолётнымии визуальными отпечатками.
Дважды подчёркнутая загогулина поселилась в номере 1.
-Какой у вас лучший номер?
Самоуверенным типам я обычно отвечаю, что все.
-Вы меня не узнаёте?
Обычный пацан лет четырнадцати, в чёрном с ног до головы, как любят одеваться в Нью-Йорке, с чего бы мне его узнавать?
-Держи ключ, малыш.
Не нужно было поднимать глаза, чтобы поймать ненавидящий взгляд. Если бы не толпа, он потребовал бы немедленной сатисфакции.
«Айс Ти. 17 лет. Где-то между Берлином и небом.»
-Ти это трансцендентализм. Номер 12 свободен?
Платиновый хохолок на бритом черепе при полном отсутствии татуировок или пирсинга, по крайней мере, на видимых частях тела.
3 -«Малена 55-96-75»
-Это что – объёмы?
-Это мой телефон, если кто спросит.
Стареющая кокотка, не желающая замечать время.
4 -«Эдит Лундгрен (не родственница), 29 лет, Сент-Питерсберг, Америка.»
Среднего роста, среднего телосложения, с прямыми средней длины волосами, особых примет нет.
«Бэмби Казан (тоже не родственница), сирота, Казань, Россия.»
Проверяет моё чувство юмора. Что ж, сделаем вид, что не поняли.
-А можно 13?
-Нет.
-А почему?
-Занят.
-А кем?
-Могу предложить 11. Следующий!
Вслед за блондинкой в розовом появилась чёрная, как зрачок, леди неопределённых лет в деловом прикиде, от одного вида которого вспоминается безрадостное монастырское детство.
«Фэйт Армстронг, Вашингтон, США.»
-Пятый это на южную сторону? МНЕ НУЖЕН САМЫЙ ЛУЧШИЙ!
Ещё одна загогулина из мира высокого искусства и низкопробных сериалов (вот откуда тот пацан!), и опять претензия на номер Рэма Диллона.
6 -«Добрый Анджей, б.о.м.ж.»
-Не волнуйтесь, я абсолютно платежеспособен, просто живу в основном в самолёте.
-Я знаю, кто вы, до сих пор хожу под впечатлением от «Дыхания». Простите, остались только западные номера, если бы мы знали заранее….
-Не волнуйтесь, меня устраивает, я и сам не знал, что окажусь здесь.
Мой любимый театральный режиссёр с тонкой душой, тяжёлой телесной оболочкой и небритостью, переходящей в подобие бороды.
10 -«Виржини Бланш, Лимузен»
-Если можно, дайте самую тёмную комнату, я не выношу света.
Действительно, она была в чёрных очках, но не таких, как у меня – эргономичных и стильных – а в дурацких круглых, а ля Джон Леннон. Кроме того мадам оказалась мадемуазелью, что в её возрасте не совсем прилично.
«Флоу 206-88-98»
-Счастливую семёрку.
Знакомый голос. Этот Флоу прошлым летом жил в «13 пальцах». Хлыщ, хлюст и хмырь. Меня всегда интересовало, куда деваются такие в несезон. Они, наверное, умирают, а весной опять выскакивают из земли. Почему Флоу возник именно сейчас, когда только глупая травка вдоль теплотрассы соблазняется обманным зимним теплом? Следующий….
8 -«Пол Марсс, 40 лет, Северная Ирландия.»
Приятный парень с подозрением на харизматичность. Проникающий взгляд, доводящий до дрожи непонятного происхождения.
9-«Бодо Шварцвельдер, аутсайдер.»
Здоровый детина, которого можно было бы сравнить с молодой сосной, если бы не усталые глаза древнего старца. Надо будет сделать ему что-нибудь приятное. Все? Кажется, все.
Эти все распаковывали чемоданы и рюкзаки, садились, чтобы вдохнуть поглубже, оглядывали новые комнаты «13 пальцев» и тащились в душ – смыть обязанности, усталость, ожидание, пустые фразы….Надеюсь, они оценили дизайн, хотя вряд ли – большинству на это плевать, тем более в первые минуты.
Бэмби обернулась полотенцем и вышла в холл. Сквозь стеклянную крышу на неё лениво взглянуло солнце, а Бэмби взглянула на него. Солнце поймало взгляд и отвернулось. Бэмби распахнула дверь номера 13 в надежде застать там какого-нибудь голого мужика, и не промахнулась. Обнажённый Джек Дэниелс стоял посреди комнаты, глядя в окно. Он прекрасно слышал, как открылась дверь, но надеялся что открывший её, кто бы он ни был, поймёт свою ошибку и уберётся, но сквозняк всё дул в спину, и кто-то бесцеремонно разглядывал охотничью попку Джека.
-У тебя красивая задница.
Джек наконец обмотался простынёй и повернулся, но Бэмби хватило секунды, чтобы смыться. Она скакала по холлу, радуясь своей призрачной неуловимости, когда ей взбрело в голову навестить и номер 12. Дверь не открывалась, так что Бэмби постучала и сбежала вниз по лестнице. Айс Ти открыла и никого не обнаружила. Она вышла, чтобы посмотреть на лестнице, но на пути возник Джек в простыне, решивший сразу установить границы допустимого.
-Это были вы?
Айс вздрогнула и не ответила.
-Скажите «у тебя красивая задница».
Айс не раз попадала в рискованные ситуации и знала, что лучше всего состроить невинную непонимающую мину.
-О, чёрт! Простите, я наверно напугал вас….
-Меня ничто не может напугать.
-Да, теперь я вижу, точнее слышу, что это не вы. Может, устроим торжественное примирение?
-Да ну вас к чёрту!
Айс Ти гордо удалилась к себе, чтобы решить, заказать ли ужин в номер или почтить своим присутствием общество, стекающееся в ресторан. Айс Ти люто ненавидела есть в одиночестве , но не меньше ненавидела общество, так как была самым настоящим лондонским панком с пергидрольным гребешком, ошейником и садомазохистскими браслетами. В конце концов желание посмотреть на дизайн ресторана победило даже ненависть к людям, и Айс Ти спустилась вниз.
В ресторане были те же огромные окна с обнажёнными стёклами и голыми ветвями сквозь. На стенах за стеклом висели афиши фильмов с начала истории кино и до последнего времени. «Прибытие поезда», «Полёт на Луну», «Нибелунги», «Метрополис», «Девушка на мосту», «Олимпия», «Серенада Солнечной Долины», «400 ударов», «Небо над Берлином», «Летят журавли», «Птаха», «Ёжик в тумане», «Беги, Лола, беги!».
Лола была единственной вспышкой, и Айс села лицом к ней. Где-то за спиной стоял трёп и звон приборов – ужинал персонал гостиницы. Постояльцы сидели безмолвно. К несчастной Бэмби подсела, даже не спросив разрешения, мадемуазель Бланш, и Бэмби развлекалась созерцанием этой дылды, наворачивающей всё меню по алфавиту, не снимая чёрных очков. Глядя на это мой повар промолвил : «В такие моменты мне хочется уйти в сталевары.» Но я лично думаю, что он и там бы нашёл из-за чего убиваться.
После ужина я обычно врубаю музыкальный автомат 50-х годов, сажусь за стойку и пью свой горький каппуччино, глядя на подсвеченного Глена Миллера. В 50-х его уже не было. Мне становится бесконечно грустно. В тот день рядом со мной за стаканом «Джека Дэниелса на камнях» ностальгировал ещё кое-кто.
-Рэм, можно с вами посоветоваться?
-Да, конечно.
-Я хочу снять отсюда Глена Миллера. Я его очень люблю, но мне всегда его очень жалко. Что бы вы сделали?
- Вам решать, я бы оставил, как есть.
Больше всего на свете ненавижу тех, кто не имеет собственного мнения. Рэм угас в моих глазах навеки.
К стойке подкатил тот самый мальчик-звезда, чьё имя слишком известно, чтобы разборчиво его писать. Он хотел мартини. С великим сожалением в голосе и ликованием в душе пришлось напомнить ему правила продажи спиртного. Он уже собирался прикончить меня на месте при помощи своего пятитонного самомнения, но мне на выручку подоспела Бэмби, вконец умученная и удручённая девицей Бланш.
- Ты же тот самый парень! Ну из сериала! Как его там….
Тот парень победно взглянул на меня – не все такие, как я, старая развалина, кое-кто идёт в ногу со временем. Куда шло само время, мальчика-звезду, как и Бэмби, не волновало. Это и называется «много общего». Мне казалось, что Бэмби несколько старше, но малышу, видимо, было даже лестно, что он может привлечь такую большую девочку. Или он не видел её возраста. Чтобы научиться определять возраст людей, мне лично понадобилась целая жизнь. Бад отвлёк меня от наблюдений за животными. Он напомнил, что скоро отходит вечерний поезд, и если мы не поторопимся, то не успеем на приём у принцессы Глории. Мы с Бадом, знаете ли, благородных кровей и даже некоторым образом состоим в родстве с королевской семьёй. Наше отсутствие не могло остаться незамеченным ещё и потому, что фоторепортажа Бадди ждали три газеты и пара журналов.
Тревожно было оставлять «13 пальцев» на попечение её полудурков-постояльцев. Повар и горничная ночевали дома, потому что своих комнат у них не было, а пускать кого-то в собственную постель, даже если меня в ней нет, я не соглашусь ни за какие коврижки.
Итак, мы с Бадом стояли на перроне и дышали звёздами во все лёгкие. Мы запасались ночным небом впрок, - не так часто удаётся выйти в столь поздний час. Когда наш паровоз подъезжал, Бадди вдруг выскочил почти на самые рельсы, вспыхнул фотоаппарат, проголосил двойной гудок, и Бад едва успел отпрыгнуть, спасая любимую камеру.
- Ну на кой чёрт надо было это делать?
- Я лучший фотограф страны. А почему? Потому что я снимаю всё. Ночного паровоза у меня ещё не было. Ты же знаешь, я готов рисковать жизнью ради хорошей фотографии.
- Чтобы быть лучшим, вовсе не обязательно быть мёртвым.
- Скажи это Ван Гогу.
В вагоне мы продолжили разговор о смерти. Мои глаза сквозь вечные чёрные очки разглядывали немногих пассажиров, прилипших к окнам, как ночные мотыльки, мои уши слегка задевал звук речи Бада, мой нос время от времени издавал звук, убеждающий Бадди в моей полнейшей заинтересованности. Бад бурчал что-то о предопределённости, о Вселенском Эквилибриуме, о хищниках и травоядных, о своём и несвоём поезде, в общем, вся эта журнально-гороскопическая лжерелигия лилась мимо моих ушей и со свистом уносилась в приоткрытое окно, чтобы разбивать ночные фонари тяжеловесными полисиллабическими сентенциями.
Вот таким макаром мы добрались до пункта назначения. Не люблю ходить на балы с Бадом, поэтому каждый раз как бы ненароком теряю его у самого порога. Так получилось и на этот раз – встретились мы только в утреннем поезде. Бад, как всегда, выглядел омерзительно. Я вечно удивляюсь разнице между его обычным бальным состоянием и совершенно трезвыми фотографиями. От станции до «13 пальцев» мне пришлось буквально тащить его на себе. Молчание встретило нас. Посреди тишины билось моё сердце, яркое горячее сердце, первым чующее в воздухе страх. 13 постояльцев сидели в зале ресторана и мрачно дырявили друг друга взглядами. Кто-то составил столы в середину так, чтобы получилось одно столовое пространство. Воздух над ним можно было резать ножом. Завидев меня, Рэм Диллон поднялся, оставив плотный воздух сидящим.
- Мы ничего не предпринимали, ждали вас.
Рэм повёл меня наверх по старой лестнице, скрипевшей особенно настороженно. На площадке в утренних розовых лучах лежало нечто с пергидрольными локонами, накрытое простынёй. Места для сомнений не осталось.
- Не надо Рэм, не открывайте.
В ответ он достал какое-то удостоверение.
- Думаю, я имею право произвести опознание.
- Будет ли от этого толк? В холле лежит тело Бадди, когда он просветлеет, точно скажет вам, кто это. Он знает всех в округе, в отличие от меня. Кстати, кто нашёл труп?
- Виржини Бланш. Старушка так визжала, что перебудила все соседние деревни.
- Обычно убийцей оказывается тот, кто не выносит вида смерти.
Рэм согласился. Когда за покойничком приехала машина, мы разбудили Бада, но он с трупом знаком не был. Водитель передал Рэму записку, которая не обнадёживала пленников «13 пальцев» скорым изловлением преступника, зато предписывала Рэму Диллону допросить постояльцев в ожидании возвращения из отпуска единственного сыщика нашего не слишком большого городка. Процесс допроса, насколько я помню из крутых фильмов, предполагает наличие троих – жертва, хороший полицейский и плохой полицейский. В роли хорошего полицейского было предложено выступить мне, так как только мы с Бадом обладали двухсотпроцентным алиби. Сам Рэм не имел алиби, но это его мало беспокоило.
- Я-то знаю, что никого не убивал, мне этого вполне достаточно. А если кто-то меня подозревает, ему же хуже – он потеряет благосклонность единственного, кому стоит доверять.
Мальчик-звезда жил в первом номере, и мы решили сначала допросить его. Малолетний сноб возомнил, что он у нас главный подозревамый, а потому заревел, как только Рэм закрыл за ним дверь зала. Он даже бухнулся на колени, уверяя, что ни в чём не виноват. Чтобы отвести от себя подозрение, трусишка заявил, что ночью слышал шаги, но выйти не решился, зато в замочную скважину видел кого-то, определённо напоминающего Бэмби. Когда Рэм наконец выпустил малыша, у нас были улики на любой вкус против всех гостей «13 пальцев». Если бы в ту ночь перед дверью мальчика-звезды появился сам Папа в перьях и лифчике в горошку, никто бы уже не удивился. Рэм сел по привычке на стол, спиной ко мне, и сказал:
- Худший тип свидетеля. Никогда не знаешь, а вдруг он говорит правду.
Во второй комнате жил сам Рэм Диллон, так что мы сразу перешли к обитательнице третьего номера – Малене.
- Просто Малена, никаких фамилий, я ведь ещё не старуха.
Рэму не составило бы труда проверить её паспорт, но он знал, что почти все постояльцы используют ложные имена и возраста. Если за это арестовывать, наручников не хватит. Они у нас были всего одни. На крайний случай. Возможно, старая кокотка Малена была как раз таким случаем.
- Мистер Диллон, я в ваших руках, - ворковала она. – Вы можете приковать меня наручниками и делать что угодно.
Малена вытянула руки в надежде украсить их садомазохистскими браслетиками. Рэм Диллон только поморщился и задал первый вопрос. О! Это была его ошибка!
- Что я видела ночью? Вас, мистер Диллон. Вы ехали по изумрудному лугу на Чёрном Красавчике. Ваша загорелая спина блестела на солнце, выгоревшая чёлка намокла и потемнела. Закрывая коня в стойле, вы почувствовали прикосновение нежных пальцев, к аромату свежескошенной травы подмешался пряный запах моих духов….
За час эфирного времени постклимактерическая красотка кратко пересказала нам 38 любовных романов и 14 мыльных опер общей длиной в 192 серии.
Ветерком прохлады показалась мне светловолосая и ясноглазая Эдит Лундгрен. Во-первых, это было её настоящее имя, во-вторых, у неё был негромкий приятный голос, в-третьих, мой внутренний голос призывал верить ей. Я разбираюсь в людях. Это моя работа.
- Я не спала, - сказала Эдит. – Я уже много лет не сплю. Я лежала в ожидании рассвета, деревья бились в окно, но я не могла впустить их, и они стояли на улице, холодные, грустные, обречённые. Я слышала шаги и я узнала их.
Рэм Диллон навострил уши и наклонился к Эдит, чуть не свалившись со стола. Сейчас она скажет, кто.
- Да, эти шаги я уже слышала. Каждую ночь ко мне приходит смерть. Она стоит у дверей, не решаясь постучать, но я-то слышу её дыхание сквозь стены. Она стоит так до утра, а потом уходит. Я засыпаю.
Когда Эдит Лундгрен ушла, Рэм радостно сообщил, что у нас есть первая подозреваемая.
- Она смертельно больна, а значит, готова на всё. Ей нечего терять.
- Мне тоже нечего терять. Убийства совершаются теми, кто боится чего-то лишиться.
Рэм сказал, что подумает над этим. Не знаю, собирался ли он вправду посвятить свободный часок размышлениям или он так всегда говорит. Близилось время второго завтрака, и мы сделали технический перерыв.
Несмотря на общую подавленную атмосферу, повар оказался на высоте. Хотя возможно, мне так только показалось – для нас с Бадди второй завтрак был первым. Во время трапезы выяснилось, что наш следующий кандидат не собирается давать показания без своего адвоката. Ну конечно же, это была известная политическая деятельница, лидер партии с каким-то трудноусваиваемым политкорректным названием, суть которого вполне выражают нецензурные текста радикальной рэп-группы, сверхтяжёлый борец за права чёрного населения Америки, одним словом – Фэйт Армстронг. Она хорошо знала свои права, и отстаивать их любила больше всего на свете. Но Рэм Диллон не собирался ждать американского адвоката. Кто знает, может быть неопознанный труп – только первое звено цепи кровавых преступлений. Чтобы предотвратить следующее, надо было взять быка за рога. Чем Диллон и занялся.
- Вы, кажется, боретесь за равнопраие?
- В отличие от вас.
- Почему же, я тоже за равноправие. Мы даём всем постояльцам возможность поучаствовать в расследовании и не хотим лишать вас этой чести.
После долгой обработки мы с Рэмом безнаказанно допросили Фэйт. В процессе допроса нами была извлечена бесценная информация – Фэйт на бессонницу не жалуется, отличается здоровьем, сновидений не запоминает, после пробуждения чувствует себя бодрой и свежей, о чём мы могли бы догадаться, потому как она выглядит явно моложе своих лет.
У нас опять ничего не было и вряд ли что-то собиралось появиться, так как следующим подозреваемым был Анджей Добрый, поглаживающий небритый подбородок с кровожадным видом.
- Я мог бы. Да, вполне. Вы говорили, что видели мой спектакль, значит вы понимаете, кто я. Чтобы быть режиссёром, нужно уметь быть убийцей. Я не боюсь представить себя в необычном качестве. Обычные люди, не имеющие дела с театром, слишком держатся за рамки того, что привыкли считать своей личностью. Когда пытаешься вывести их за границы привычного поведения, они замыкаются. Я не такой. Я замочил кучу людей в своих спектаклях, но этого убийства я не совершал.
Добрый был первым, кто произнёс эту фразу. Сей факт вдохновил Рэма Диллона на новые подозрения. Что ещё думать, когда перед тобой известный в маргинальных кругах театральный режиссёр, носитель безоблачной фамилии, дважды муж, четырежды отец, который признаётся в своей невиновности? Рэму не нравилось, когда всё сладко да гладко. Для обдумывания мотивов он удалился в свою комнату. Мне ли не знать, чем он там занимался, точнее, какие его занимали мысли. Мысли приходили сами по себе, не спрашивая разрешения, не принося разрешения загадки. Рэм снял футболку, стоя перед зеркалом. Рельефный торс не столько радовал глаз, сколько напоминал о годах жестоких тренировок. В спортзале вечно околачивались какие-то типы, предлагавшие стероиды, но Рэм Диллон ни разу не соблазнился быстрым успехом. Он качал мускулы не ради платиновых моделей, не ради мести пацанам, избивавшим его после школы, не ради обеспечения родителей поводом для гордости, а исключительно в целях воспитания силы воли. Думаю, эти мои предположения были недалеки от истины. До слуха моего донеслось шуршание воды по водопроводу – Рэм Диллон снял джинсы и встал под тёплую воду. Странно, в тот момент он не чувствовал себя голым. Голым он казался себе во время допросов, потому что убийца вовсе не собирался сдаваться в его сильные, тренированные руки. Временами Рэму казалось, что все подозреваемые сговорились, и назло ему фантастическим способом ухитряются прятать преступника, подобно невидимому камню японского сада.
Завидев, что я, пополнив стремительно тающий запас салфеток, в гордом одиночестве протираю барную стойку, хлыщ, хлюст и хмырь Флоу подошёл ко мне, чтобы сделать долгожданное признание.
- Я хочу поговорить только с вами. Без Диллона.
- Есть, что сказать?
- Да в общем, не уверен. Вы, наверное, удивились, когда увидели меня в это время года.
- Это точно.
- Вы догадываетесь, чем я зарабатываю?
- Не догадываюсь, а знаю.
- Так вот. Одна птичка напела, что здесь обитает бесхозная баронесса, богатая и старая.
- Лучшие качества женщины.
- Аха. Но баронессы-то никакой нет. И я понял, что меня заманили сюда, чтобы убить.
- Думаете, убийца ошибся?
- Я могу только догадываться. Но у меня довольно длинные волосы, и при лунном свете, в халате….
Разговор с Флоу запутал меня окончательно. Кого же теперь подозревать – загадошную птичку, пропавшую баронессу или самого альфонса? Преступники часто прикидываются жертвами, чтобы отвести от себя подозрение, но что если Флоу нуждается в защите? Допустим, я не поверю ему, а завтра утром, или даже к ужину, он будет так же валяться возле лестницы, накрытый простынёй, и всех будут спрашивать, хорошо ли они его знали. А я буду размышлять о том, что только после смерти люди задумываются, хорошо ли они знали вот такого простого и лёгкого на подъём разорителя любвеобильных бабушек. На похоронах все, конечно, будут вспоминать, как он раздаривал направо и налево радость, как умел жить одним днём, но при этом думать на сто лет вперёд, а я буду сидеть где-нибудь в углу и знать, что смерть достойного и всеми уважаемого мальчика из эскорта на моей бесстыжей совести. Решение принято – беру Флоу под крылышко.
Появился полуобсохший Рэм с Полом Марссом из восьмого номера. Мне впервые представилась возможность как следует разглядеть его, потому что в обычной обстановке его взгляд смущал. Марсс был из тех парней, которые встречают сорокалетие со здоровыми печенью, лёгкими и образом жизни. Внешностью он обладал привлекательной, мне даже подумалось, что на него липнут не только те, кому за, но и те, кому до. Этот показался мне вполне подходящим кандидатом на роль убийцы. И его стандартное свидетельство о женских шагах не пошло на пользу. Рэм спросил:
- Откуда вам знать, что это именно женские шаги?
- Детишки, я даже могу вам сказать, что этим шагам около двадцати лет. Методом исключения можно определить, что это та кудрявая блондиночка, что ходит всё время в розовом.
Диллон не считал Бэмби достойной роли убийцы.
- Есть ещё Айс Ти.
Мне почудилось, или Марсс внутренне дрогнул? Голос его остался твёрд, а взгляд - прям.
- Не может быть. Айс Ти – панк. А шаги принадлежали тому, кто боится темноты. Этот кто-то двигался нерешительно, останавливался, прислушивался.
И снова Бэмби. Как ни велико было искушение немедленно всё с ней прояснить, следующим мы всё-таки позвали Бодо Шварцвельдера. Бэмби вряд ли куда-нибудь денется, а зря заставлять Бодо волноваться не хотелось. Он знал, что мы опрашиваем постояльцев по порядку номеров комнат, и заранее готовился к мучению. Само ожидание было для него мучением, мне это было так знакомо, поэтому Рэм по моей личной просьбе был с Бодо особенно мягок. Во время допроса обнаружились несовпадения – все говорили, что слышали и видели Бэмби ночью, вскоре после того, как легли спать, а Бодо проснулся от топота под утро. Прислушавшись, разбуженный свидетель различил ещё один звук, который охарактеризовал как трение мешка о пол. Бодо согласился, что звук этот вполне могло издавать тело, которое волокли по лестничной площадке.
Отпустив Бодо, мы с Рэмом принялись обрабатывать старую деву с символичным именем Виржини Бланш. Разумеется, оно не было настоящим, как и зубы, и ногти, и пышные локоны без малейших признаков седины. Мадемуазель Бланш, нашедшая труп, привыкла хранить столько тайн за круглыми чёрными очками, что не сказала нам ровным счётом ничего, зато Бэмби сразу же приступила к высокоскоростному трёпу, не давая мне даже слова вставить. Когда Рэму удалось-таки задать главный вопрос, Бэмби и в голову не пришло отпираться.
- Посреди ночи я была жестоко разбужена.
- Кем?
- Чем! Дичайшей нехваткой в организме вишнёвой газировки! Я вылезла на холодную лестницу, еле как добежала до бара…..
- Газировки там не было.
- Сама знаю. Схватила первое, что попалось, только, мне кажется, это было не совсем то, потому что оно меня срубило почти сразу же. Проснулась я только утром, когда услышала крик.
У нас оставалось двое претендентов на должность убийцы и 50 миллилитров надежды услышать что-то новое. Айс Ти и Джек, прозванный мною Дэниелсом, оправдали мои ожидания. Айс молчала подобно вьетнамскому партизану, а Джек, по всей видимости, был шпионом, так как сказал много, но ничего из сказанного мы с Рэмом не смогли вспомнить.
Незаметно подкатился вечер, весь в обрезках фраз, отблесках тревожных взглядов. Деревья по своему ежевечернему обыкновению обступили лысые окна и принялись молча наблюдать за стечением параноидально настроенных двуногих зверьков в ресторанный зал.
Кто додумался вытащить парадный сервиз? Матовый, чёрно-золотой, он делал трапезу неспешной, речи величественными, а настроение самым волшебным. Сейчас в драгоценных тарелочках поспешно ковырялись запуганные люди, старающиеся не смотреть друг на друга. Больше я этот сервиз видеть не смогу. Я отличаюсь особой чувствительностью к вещам. Теперь запах смерти навечно впитался в чёрное золото, и его не смыть сотней торжественных обедов.
Рэм Диллон скрестил приборы на пустой тарелке, сотворив из неё подобие «Весёлого Роджера», и приступил к трепанации.
- Итак, что мы выяснили?
Риторика вопроса была подбита ухмылкой протрезвевшего Бадди и окончательно обескровлена репликой.
- А мы что-то выяснили?
Бад был тут же придавлен моим уничижительным взглядом.
- Во всяком случае мы не валялись пьяные, забыв даже проявить любимые плёнки!
- Да ладно, проявлю сегодня ночью.
Меня несколько удивило необыкновенно наплевательское отношение Бада к единственой страсти своей жизни. Неужели это убийство так повлияло на настроение непробиваемого Бадди? Рэм прервал ход моих мыслей.
- Так вот, мы выяснили, что примерно в час ночи Бэмби спускалась в ресторан, но никого не видела.
Мальчик-звезда срочно схватил свой стул и пересел подальше, снабдив Рэма Диллона указанием:
- Арестуйте её, чего церемониться!
Рэм продолжил,сделав вид, что не заметил передислокации и приказа маленького наглеца.
- Мне звонил патологоанатом. Убитому было около двадцати трёх лет, смерть наступила мгновенно, удар по черепу был нанесён тяжёлым тупым предметом.
Мадемуазель Бланш, похожая на киллера в круглых очках, высказала преположение.
- Значит, это не могла быть женщина.
Рэм Диллон был в боевом настроении, и ему хотелось потыкать чем-нибудь острым в мужененавистническую суть Виржини Бланш.
- Разве вы неспособны поднять чугунную кочергу или лопату?
- Преступниками чаще всего оказываются мужчины.
- Мадам….
- Я – мадемуазель! Вы подозреваете меня, потому что это я нашла труп! Стала бы я так орать, если бы своими руками замочила чёртова трансвестита?
- Кстати, о трансвестите я ещё не сказал главное, потому что кто-то меня перебивает. В морге под париком обнаружилась лысина с татуировкой в виде креста. Сыщики считают, что эта примета поможет им установить личность жертвы.
Мне сразу представилась орава гетеросексуалов в штатском, осаждающих нетрадиционные ночные клубы. Эдакой отец семейства с лысеющим брюшком облачается в чёрную кожу, затягивает корсет и неторопливой походкой подкатывает к зеркалу. «Хм, а я неплохо смотрюсь, когда живота нет. И эти узкие кожаные штанишки так облегают попку. Ах я, маленький шалунишка!». Войдя таким образом в роль, он целует по очереди жену и всех детишек – от Джона-младшего до крошки Мэриан и исчезает в направлении нехорошей улицы. Клуб манит огнями, голыми телами, запретными сновидениями. Лейтенант Джон Такой-то сидит у стойки на высоком стульчике и сосёт соломинку, торчащую из пурпурной ягодки. Сзади мягкий голос предлагает разделить вечер и мнения. Лейтенант поворачивается и едва успевает заметить, как Мягкий тайком крепче обхватывает соломинку и присасывает её к языку.
- Приятное место.
- Да.
(Мягкое.)
- Я тут в прошлый раз познакомился с парнем, а телефон потерял. Может ты знаешь? Носит белый парик, а под ним – татуировка в виде креста.
Мягкий Голос гасит взор, а бармен тем временем условным незаметным движением подзывает вышибалу. Лейтенант Такой-то летит в кювет, чтобы продолжить полезные знакомства в следующем пабе. А жёнушка и дети готовят именинный пирог в девять рук (так как крошка Мэриан в гипсе), чтобы всем вместе отпраздновать последний день перед лейтенантовой пенсией.
Чёртов Рэм Диллон тем временем закончил пламенное переливание из пустого в порожнее и отпустил подозреваемых «отдохнуть». Интересно было бы выяснить, кто это собирается отдыхать. Сей счастливчик и есть искомый убийца беспомощных трансвеститов. Этой мыслью Бадди делился со мной по дороге к павильону. Только там и только глубокой ночью мог Бад проявлять плёнки и печатать фотографии. Сто раз ему было говорено – удобнее и дешевле сваливать всю эту тягомотину на железные плечи жёлтого автомата в городском фотоцентре, но Бадди, как маньяк, твердил что-то невразумительное насчёт медитации, смысла жизни и своих пыльных наград, которыми он ухитряется забивать все шкафы.
- Я подобен газу. Заполняю всю предоставленную мне территорию. Там, куда смотрит моя камера – мой мир, где я властелин. На всех стадиях мне надо быть творцом, контролировать абсолютно всё.
Творец наконец вскрыл дверцу, но приступать к работе не торопился. Ему, видите ли, внезапно захотелось одиночества! Тоже мне, творческая личность! Чего тогда, спрашивается, было меня тащить в эту темень? Ах, его величеству только что взбрело это в голову! Знает же, сволочь, что мне до смерти хочется быстрее посмотреть, как получился салют! Казалось, Бадди подло мстит мне за упрёки и особенно – за мою трезвость. Мне оставалось только хлопнуть дверью и пулей выскочить на холодный ночной воздух.
Иду я себе иду – гуляю вокруг «13 пальцев» в целях освобождения от внезапной вспышки гнева Бадди – никого не трогаю. И тут слышу тихий такой разговор. Темнотища, Луна в забвении, но я точно помню, что в той стороне находится сарай со всякими велосипедами и альпенштоками. Приблизившись, я уже могу разобрать, что говорят Айс Ти и Пол Марсс, мой первый кандидат на роль убийцы. Я подхожу к самой стене и различаю каждое слово панка.
- Что мы им скажем? Опять будем молчать?
- Пока молчание нам не слишком мешало.
- Да? Я спать не могу, потому что знаю – рано или поздно всё всплывёт, и лучше будет, если мы сами признаемся.
- Нас загрызут.
- Ну и пусть. Мне надоело удирать. Я никого не боюсь, я устала прятаться и врать.
- Тогда пойдём, пока Диллон не решил, что нас убили, и не отправил отдыхающих на охоту за трупами.
Они вышли, чудом не заметив меня. Ему 40, ей 17, значит они вполне могут быть семейкой преступников-рецидивистов, переезжающих с места на место в поисках трансвеститов с татуировками. Как это раньше не приходило мне в голову? Ведь она похожа на него как родная дочь, а длинные чёрные волосы Марсса и пергидрольный хохолок призваны сделать это сходство как можно менее заметным. Тем же вечером Рэм Диллон получил записку доброжелателя с указанием на убийц, но прочитать её было ему не суждено.
Ночь выдалась скверная. С неба падало что-то мокрое, но что это, определить было совершенно невозможно. Далеко в горах ветер ломал деревья, огромные старые дубы, рослые сосны, сбрасывал камни вниз и следил, как они сверзаются и рассыпаются под ударом о твердь земли.
Эдит Лундгрен сидела на постели, обняв колени, и ждала ежевечернего прихода смерти. Она раскачивалась и тихонько пела, чтобы воскресить спокойное детство с его колыбельными.
Бодо Шварцвельдер ждал смерть тихо и даже с некоторой удовлетворённостью. Она должна была завершить бесконечную цепочку бед, стать величайшей его неудачей. Смерть стояла между номерами 4 и 9, притягиваемая двумя равномогучими силами, и не сумев решить, задумчиво спустилась по лестнице вниз. Там, на столе ресторанного зала сидел Рэм Диллон и пил каменного «Джека». Смерть подошла к нему сзади и принялась обнюхивать. Рука Рэма вздрогнула от мокрого прикосновения, он обернулся, но смерть успела мгновенно превратиться в белочку. Зверушка стояла столбиком, смотрела в глаза Рэма с видом матёрого хищника, и он медленно подползал к мисочке с орехами, чтобы бросить в пасть молоха отвлекающую жертву. Белочка оскалила зубки. Вот так же, точно так, ухмылялся господин стеклянный человечек в меховой шубке или кровожадные зверьки-террористы, рассылавшие по всему Нью-Йорку бомбы. Рэма обуял дикий ужас – мне было заметно это по его лицу, исполосованному дверцей моего убежища. Рэм сунул под нос дикой зверюге мисочку, и животное, совершив очередную метаморфозу, стало мирно по-крысиному хрупать орехами. Рэм осторожно слез со стола и тихонько удалился. В это время Фэйт Армстронг доставала из-под подушки баночку со снотворными пилюльками. По её личному признанию, она, помнится, славилась здоровым крепким сном, что не мешало ей принимать ежевечернюю дозу сонного зелья. На этот раз Фэйт застыла в размышлении. Как всегда, она думала по пунктам. 1. Усну и не проснусь, так как не смогу сопротивляться убийце. 2. Не усну, не высплюсь и не смогу сопротивляться убийце. 3. Усну и опять не проснусь, потому что кто угодно мог подменить маковые пилюльки, и сопротивление не потребуется вовсе. Минусов набралось больше, чем плюсов, и Фэйт дрожащей рукой запихнула отраву поглубже в подподушечные дебри. Впереди была долгая непознанная ночь. Фактически Фэйт не помнила, как звучит эта субстанция, обычно вырезаемая монтажом химических сфер розового цвета. Фэйт закрывала глаза вечером, открывала – утром, и никогда не знала, что там обычно бывает, за закрытыми веками. Теперь она лежала на огромной ладони ночи, чувствуя наконец то же, что и большинство потерянных душ, скатившихся в одинокие «13 пальцев». По потолку проплыла рыбина света, эмигрантка из лунки фонаря Бадди. В соседнем номере храпел могучим басом режиссёр Добрый. Фэйт ужаснулась, а потом сама с собой согласилась, что лучше уж слушать храп, чем лежать в мёртвой тишине в мёртвых «13 пальцах» в мёртвой темнотище. Фэйт представила, что она - мертвяк в гробу, глубоко под землёй. Храпят наверху экскаваторы, роют могилу ещё одному концу. Почему на кладбище всегда экскаваторы? Почему родные и близкие не выстроятся в рядок с садовыми лопатками и не почтут память умершей тяжёлым физическим трудом? Фэйт обиделась на своего неблагонадёжного вдовца, ленивых сироток и невоспитанных родителей. Хорошо вот так обижаться на свою семью, лёжа в тяжёлом цинковом гробу, который еле дотащили ввосьмером, а уж ей одной-то его теперь и вовсе не поднять. Даже крышку. Фэйт попыталась представить, сколько народу будет её хоронить, но не смогла вспомнить ни одного живого друга, готового прийти на последний перрон с белыми цветами на память о себе. Фэйт почувствовала в уголке рта вкус ночных слёз, любимого блюда молодости. Опять этот храп! Пойти, что ли разбудить его? А вдруг он и есть убийца? Странно, какое уважение сразу вызывает преступник. Его даже нельзя будить. Эх, пистолет бы сейчас!
Если бы Фэйт знала, как близко искомое орудие, она незамедлительно отобрала бы его у законного владельца, дабы заснуть со счастливой улыбкой обезопасившегося вооружённого младенца. Она не знала, что владелец в данную минуту не спит именно из-за нагретого ствола, прячущегося в простынях. Джек по кличке Дэниелс гладил его вверх-вниз и вспоминал нехороший случай, когда пришлось пустить его в ход. Откуда я знаю? Ну это просто. Пистолет попался на глаза горничной, она сказала мне, а я по личному опыту знаю, что когда спишь с оружием, невольно воскрешаешь его случайную жертву. Поэтому слова «спать с пистолетом» имеют не больше смысла, чем «спать с любовником». Температура Джека поднималась по мере того, как фантазия, подобно компьютерному графику, дорисовывала то, до чего документальная реальность додуматься не сумела. Распалённое воображение заставляло его задыхаться, хватать подушку и прижимать её к изнемогающему телу. В одном его месте пустота чувствовалась особенно сильно, и Джек тёр его, вырывая сердце наружу, до крови, до потери сознания, до боли в мышцах, но пустота только набирала силы, она росла, возвышаясь над простынями, она распирала пространство, пока не вылилась завершающим липким пятном раскаяния. Джек содрогнулся, и содрогнулся ствол в его руке. Он был весь мокрый и горячий от воспоминаний. Луна прятала глаза. Она тоже помнила ночь дымящегося дула.
Что тем временем происходило в комнате Бадди на первом этаже, я буду рассказывать с его собственных слов. Это вовсе не значит, что правды будет больше, чем в моих догадках о ночном времяпрепровождении постояльцев. Скорее, наоборот, потому что Бадди у нас мастер антихудожественного вранья, а проверить информацию у меня возможности не было.
Итак, Бадди проявил без меня свои дурацкие плёнки и шёл из павильона в «13 пальцев», дабы предаться отдохновению после трудов праведных. Не тут-то было. На узкой дорожке стоял силуэт, именно силуэт, вырезанный из человека, и ждал. Ясно, кого. Бад насторожился, но продолжал идти вперёд, отважно выставив перед собой фонарь, в робкой надежде, что переплетения его медного каркаса выполнят роль спасительного антивампирского креста. Мишенеобразная тень уже легла на бумажный профиль, но сего профиля владелец не торопился сгорать в геене огненной, потому как воспользовавшись ночью превращений, обрёл вид Малены.
- А я вас жду. Проводите даму до комнаты, я одна боюсь.
Бадди смекнул, что стоять вот так, в одиночку, в водяной мути ночной, без Луны, без звёзд, без защиты, может только один человек. И с этим человеком лучше не ворковать на узкой дорожке.
- Конечно, я не позволю убийце совершить очередное преступление.
- А вдруг это маньяк? Он изнасилует меня!
- Не надейтесь.
Последнюю реплику Бад буркнул в сторону, пока вёл подозреваемую номер один к свету, теплу, а заодно и к вожделенным наручникам Рэма Диллона, призванным избавить Бада от болтовни старой кокотки.
- Из нас всех только у двоих есть алиби, и вы – один из этих двоих, так что я вам доверяю. Так трудно доверять кому-то в наше время, но от этого ещё больше хочется довериться.
Бадди ничего не отвечал. Он думал, что Малена подразумевает под понятием «наше время»? Её и Гитлера? Её и Великого Инквизитора? Её и Тираннозавра Рекса? Бад и Малена вошли в гостиницу, где было уже не так опасно, и Бадди осмелел.
- А вы уверены, что не убивали трансвестита?
- Я создана для красивой жизни, а не для тюрьмы. Вот и моя комната. Донесите меня до постели.
Малена посмотрела на Бадди томным глазом, и он еле сдержался, чтобы не уписиться со смеху. Но войти вошёл. Малена расценила этот шаг как шаг к совместному будущему, во всяком случае на пару часов.
- Согрейте мне постельку. Такие холодные ночи….
Она непостижимым образом сбросила с себя всё одним изворотливым движением, откинула покрывало и улеглась на мягкотелую кровать в позе коварной обольстительницы. Есть такой тип женщин, свято верующий, что если лечь, например, закинув руку за голову, складки на боку разгладятся, и никто не догадается. Бадди поспешил ретироваться, не дожидаясь развития событий. Когда он вошёл в свой номер, его глазам предстал тот же натюрморт, но с другими, более свежими, фруктами. Поперёк кровати Бадди лежала блондинка в розовом, эротично трясла кудряшками и сосала леденец.
- Бэмби?
- Бадди?
Силиконовая лолита захохотала, чуть не давясь своим классическим леденцом и задирая ножки в белых носочках так, чтобы были видны белые трусики.
- А ты, я вижу, трусы носишь.
- Иногда.
- Хорошо. Носи почаще, тебе идёт.
Бадди и лолита застыли в стоп-кадре иссякшего словаря. Если бы в этом молчании розовая блондинка встала и просто приблизилась к Баду, он бы не раздумывая сорвал с себя оковы покровов и погрузился по рукоятку в совращение малолетних. Но пауза затянулась, не позволив фарсу превратиться в мелодраму. В гробовом молчании Бэмби встала, не вынимая леденца изо рта, и вышла из номера, опустив голову.
Бадди был оставлен срывать оковы покровов в одиночестве. Он лёг, попытался заснуть, но ему всё мерещился какой-то сквозьсонный стук. Наконец, Бадди встал и, как дурак, подошёл к двери. Стук повторился, рука Бада нажала на ручку. В неспешно открывающейся двери показалась уходящая Фэйт Армстронг. Как ни искушён был мой дальний родственник, но чёрных любовниц у него никогда прежде не было. А хотелось. Почувствовав ниже спины чужой взгляд, Фэйт обернулась. Бад смотрел на неё раздевающим взором, не спрашивающим разрешения, но определённо вопросительным. Хотя звуки в таком контексте смотрелись несколько грубо, Фэйт ответила словами.
- Я пока стучала, забыла, зачем спускалась. Если вспомню….
Бадди почувствовал, что мне становится скучно от этих бесконечных рефренов, и перешёл в коду.
- Если бы пришёл тот хлюст, хмырь и хлыщ, как его, Флоу, я бы уже не удивился. Просто сказал бы, что не люблю тех, кто курит после секса.
- Ты тоже думаешь, он курит после секса?
- От тебя научился это определять. Довольно привлекательный, но внутренне неуверенный, оттого – неспособный к постоянным отношениям.
- Говоришь таким тоном, будто это твои собственные слова.
- Всё, что я слышу – моё.
- Это тоже не ты придумал.
Бадди плюнул и пошёл. Мы с утренним стаканом остались совсем одни. Мои мысли текли сквозь налитый в него коктейль. Судя по всему, у Рэма Диллона, самоназначенного сыщиком, не хватило тяму найти бумажку под дверью, а стучать самостоятельно мне почему-то не хотелось. Пришлось пихать вторую. Вот вечно так – пишешь кляузу, стараешься, а какая-нибудь старая сволочь не может пройти мимо, не удовлетворив своего порочного любопытства. Хоть бы бумажку на место клали. Всё равно к обеду Рэм Диллон уже знал о секретном разговоре лондонского панка и ирландского террориста. Посему – собрал внеочередное заседание в ресторанном зале. Столы опять были сдвинуты по-полевому, никто меня даже не спросил, а ведь это мои ручки очумелые красили их и лакировали! Но хватит хвастаться. Диллон, любивший спецэффекты встал в полный рост, сделал умное лицо и приготовился толкнуть речь. Слова не придумывались, и он дотумкался достать из кармана мою мятенькую бумажечку и пустить по кругу.
- Ну, кто-нибудь узнаёт почерк?
Интересно, как люди, впервые повстречавшиеся пару дней назад, могли выполнить сию идентификацию? Тем более, что никто не знает о моей способности писать левой рукой. По мере того, как бумажка шла по кругу, всё больше режущих взглядов устреммлялось на Айс Ти и Марсса. Когда бумажка описала полную окружность, имеющую по новым неизученным законам 4 угла, двое подозреваемых были полностью окольцованы страхом и ненавистью. Айс встала.
- Пора.
Встал Марсс. Он положил руку на плечо панка и с презрением обвёл взглядом круг, за который злая сила заступить не может.
- Я сам скажу. Но не в качестве оправдания перед этими трусами, а лишь потому, что ты просила. Судить могут только меня, так что мне и признаваться. Мы с Айс Ти давно и незаконно любим друг друга. Я обещал, когда вернёмся, познакомиться с её семьёй, а на вас мы хотели потренироваться, посмотреть на реакцию.
Малена вскочила, обежала стол и чмокнула Марсса в щёку.
- Какая может быть реакция? Шампанского молодым!
Эти праздничные вопли разрядили атмосферу, откуда ни возьмись появились взрывчатые бутылки, бьющиеся бокалы, поздравления, пожелания. Мадемуазель Виржини плакала, протирая круглые очки изнутри. Фэйт Армстронг обещала поженить двух нарушителей по законам Тринидада и Табаско. Бодо Шварцвельдер скорчил тоскующую мину, но бдительная Бэмби вовремя послала ему солнечного зайчика из-под ресниц, и слеза, намечавшаяся в старческих глазах юного Бодо, превратилась в блеск надежды. Всё и все превращались в «13 пальцах». Лишь убийство никак не хотело оказываться страшным сном.
Позвонили из города. Жертва была опознана как Михаил Григорьевич Березняков, он же Виктория, танцовщица и проститутка из ночного клуба «Павлин». Ни с кем из наших постояльцев Виктория знакома не была. Ещё один тупик в цепочке тупиков. Мне оставалось только вернуться в ресторан и продолжить поливку разоблачённых шампанским. Они держали бутылки друг над другом, как гонщики «Формулы-1», разделившие первое место, и шипящие волны выпрямляли их волосы, прижимали к бритому черепу хохолок Айс Ти. Мне было немножко грустно, но с годами выработалась привычка – чем хуже моей душе, тем шире радостный оскал. Зачем портить другим праздник своими занудными проблемами. Виржини Бланш тоже не хотелось ничего портить, а потому она незаметно улизнула в холл, чтобы украдкой нюхнуть чего-то из красивой коробочки, сняв предварительно свои вечные чёрные очки. Мне и в голову не могло прийти, что эта престарелая мамзель, строгая к себе и окружающим, тайно предаётся наркотическим утехам. Но мои глаза ясно видели её оживившуюся физиономию и заговорщически сгорбленные плечи. Виржини Бланш в последний раз глубоко вздохнула, закрыла коробочку и поместила её в маленький незаметный кармашек на поясе. Если она всегда там носит свой портативный кайф, то произвести незаметный обыск вряд ли удастся. На обыск открытый у меня не было полномочий. Оставалось только резко напасть из гущи тропических зарослей.
- Какая у вас пудра интересная.
Бланш вздрогнула, её рука потянулась к поясу, но она вовремя опомнилась и скорчила жалобную рожу, не успев нацепить на нос чёрные очки.
- Ах как вы меня напугали!
- У вас была красивая коробочка. Можно посмотреть?
- Коробочка?
- Да, такая блестящая.
Её лживый взгляд наткнулся на мой любопытный, и подозреваемая неохотно полезла за коробочкой. Она с застывшей пластмассовой ухмылкой наблюдала, как я рассматриваю этот кусочек серебра, утыканный сверкающими камушками, долго рассматриваю, слишком долго, потом начинаю задавать дурацкие вопросы, а коробочка всё ещё в моих руках. Она уже тянется забрать свою вещь, а я отворачиваюсь, вроде как хочу посмотреть на свет. Наконец ей удалось отобрать невскрытую драгоценность, и она уже набирала воздуху в лёгкие для облегчительного вздоха, когда её догнал вопрос.
- А чем это оттуда пахнет?
Невинное ли моё выражение, ощущение ли миновавшей опасности, или круглые очки, вернувшие чувство спасённости, но Виржини Бланш совершенно неожиданно доверилась мне.
- Обещайте, что никому не скажете. Понимаете, я не люблю пить на людях, да и в сон клонит от этого. Вот я и придумала другой, более удобный способ успокаиваться – при мне всегда моя коробочка, понюхаю и станет легче. Всё из-за этих тайных влюблённых…..
- Но чем же пахнет из коробочки?
- А я разве не сказала? Там ватка, пропитанная валерьянкой. Вы ведь не скажете другим? Что они подумают?
Во всяком случае, не то, что я. Кажется, эта преступная обстановочка окутала ядовитыми парами подозрения не только мои «13 пальцев», но и мой бедный мозг. Стыдно, когда обвиняешь невиновного, пусть даже не открыто, и стыдно до сих пор не изобличить истинного убийцу. Почему-то сыщика из города всё не присылали, а Рэм Диллон, казалось, забыл о своих обязанностях. Стоило мне об этом подумать, как он всплыл прямо перед моим задумчивым носом.
- Всё-таки это Анджей Добрый.
- Почему? Назло мне?
- Что вы, как можно! Но уж больно он чистенький. В детективных фильмах убийцей всегда оказывается именно тот, кто ведёт себя наименее подозрительно.
- Ладно, давайте арестуем его именем закона жанра.
- Арестовывать я так сразу бы не стал, но последить за Добрым стоит.
- И вы предлагаете это мне.
- Как вы догадались?
- Я всегда где-то рядом и не вызываю подозрений. Кроме того вы знаете, что я не убийца, вот в надежде на помощь и достаёте меня своими инсинуациями.
- Почему же инсинуациями?
- Потому что Добрый не убивал трансвестита. Точка.
- Но посмотрите, что он делает в последние дни! Знаете, куда деваются ваши салфетки?
Мне, конечно, было известно о массовом исходе из ресторана бумажных салфеток, но мы ведь на то их и кладём, чтобы гости пользовались. Рэм Диллон же рассматривал сие исчезновение форменным воровством.
- Я, как вы догадались, навёл справки у персонала. Так вот! Анджей Добрый не только завтракает, обедает и ужинает, он посещает ресторан с такой регулярностью, чтобы нагретый стул не успел заскучать. И каждый раз, сидя над тарелкой, Добрый (Рэм принял позу оратора) рисует картинки к новому спектаклю!
- Ну и что.
- Кроме того, он храпит по ночам, значит, спокойно спит.
- Кстати, насчёт храпа. Флоу, живущий в соседнем номере, слышал храп всю ночь. Я имею в виду ту ночь.
- Храп можно записать на кассету.
- В номере Доброго нет магнитофона.
- Зато у него есть диктофон, куда он записывает всякие глупости для спектакля.
- Не сметь оскорблять Доброго!
- Простите, но всё так хорошо совпадает.
- Ничего не совпадает. Не знаю, как у вас, на большой земле, а в моих «13 пальцах» - презумпция невиновности. И следить я ни за кем не буду. Вам надо – вы и прячьтесь за шваброй!
Диллон обиделся и испарился. Раз уж все превращаются, стал бы он полезным садовым инвентарём. Толку больше, а главное, вреда никакого. Почему он такой, как все? Простые смертные ненавидят то, чего не понимают, и стараются его уничтожить. Если Доброго вдохновило убийство, это лучшее доказательство его невиновности. Кто убил своими руками, не захочет переживать смерть на каждой репетиции. Скорее мадемуазель Бланш окажется переодетой обезьяной, чем Добрый – преступником. М, а ведь насчёт обезьяны стоит поразмыслить. Эти выщипанные усы, эти огромные лапищи. Не удивлюсь, если именно они нанесли удар по хрупкому бритому скорлупному черепу. Обезьяна-убийца. Кто-то об этом уже писал…..
За спиной прошелестели совсем лёгкие шаги, подходящие невидимке, мохнатой моли или снежному цветку. Это Бодо поднимался к себе. Мне снова захотелось сделать ему что-нибудь приятное, но как? Самое умное, что пришло в мою голову, было взбежать вслед за ним и поговорить о бессмысленных и приятных вещах.
- Бодо, вы уже были в лесу?
Бодо встревожился, ожидая удара.
- Нет.
- Хотите со мной? Обычно я хожу в одиночку, потому что некому показать то, что меня притягивает. Это трудно понять, но мне кажется, вы смогли бы.
Бодо с нежной улыбкой согласился. Мне хотелось разобрать его, найти батарейку, питающую тоску, распространяемую Бодо подобно ультразвуку, незримо и губительно. Расколоть сию антропоморфную сосну мне представлялось возможным только в декорациях таких же могучих грустных деревьев, способных дать Бодо чувство своего. Мне было известно одно такое соснистое место. Даже в сезон туда добирались редкостные смельчаки, а теперь и вовсе, так что бор был предоставлен исключительно моей скромной персоне круглогодично. Там можно было гулять голышом летом и читать следы зимой, искать первых зелёных крошечек весной и расчёсывать космы блондинистых трав осенью. Это было лучшее место на земле, а какое-то жалкое млекопитающее вроде меня посмело открыть великую лесную тайну первому встречному. Просто за грустные глазки. Но обещание надо было сдержать, и мы с Бодо отправились на поиски истины, предусмотрительно заготовив на случай голода и войны продкулёк в ивовой таре. Также мною была оставлена записка на случай невозвращения – она торчала на видном месте в моей комнате, чтобы Бадди не искал долго улик против человекообразной сосны. Чёрт, раньше мне и в бреду бы не взбрело предохраняться с такими предосторожностями. Неужели я всё ещё ценю свою маленькую жизнь, равную кончику ногтя одного из «13 пальцев»? Неужели я действительно боюсь? Не знаю. Конечно, всяк ныне живущий станет камнем на любимой дороге, но любому камню приятно знать, что предыдущую жизнь он прожил до последней капли, что видел своих детей и внуков, которым передал всю свою мудрость и богатство. А в камне, погибшем от руки злодея будет вечно жить боль проигранной жизни. Встречая в лесу изуродованное дерево, я всегда спрашиваю у него, что за воспоминания искривили так его больную душу, какое страдание тянет гигантский ствол к земле.
Бодо не хотел спрашивать деревья. Он вообще как-то странно смотрел на меня, как смотрят на зарешёченных слона или психа. Мне окончательно расхотелось вести неблагодарного детину на секретное место, а посему место, где мы стояли, было объявлено прекраснейшим на всём белом свете, в честь чего мной собственноротно были поперецелованы все окрестные стволы. Бодо окончательно почувствовал себя рядом со мной нормальным психически здоровым индивидуумом и удивился, как это он позволил затащить себя в этакую глушь, когда вокруг рыскает убийца. Кроме того, его мучили смутные подозрения, что мне удалось невероятным образом удрать с бала, оставив там своё чучело, слетать в «13 пальцев», по дороге прихватив труп трансвестита, и вернуться обратно , пока никакой умник не догадался спросить у чучела, сколько время, и всё это только ради того, чтобы бросить тень нелепого подозрения на него, бедного и несчастного Бодо Шварцвельдера, которому никогда в жизни не везло и вряд ли повезёт после. Когда Бодо уже подыскивал камень потяжельше – разумеется, для самообороны, обычную лесную полутишину прервал вопрос.
- Бодо, кого вы подозреваете?
Правду сказать – убьёт. Соврать – догадается и всё раво убьёт.
- Никого.
- А всё-таки.
- Кто бы это ни был, я уверен, что его найдут и посадят.
- Думаете, сажать лучше в тюрьму или сразу на стул?
Бодо решил не портить отношения с маньяком-убийцей.
- Зачем сразу. Пусть посидит, подумает. Может быть поймёт, что убивать нехорошо?
Это становилось похоже на мольбы о пощаде.
- Хорошо вы это «нехорошо» сказали. С чувством. Наверное, в драмкружке Джульетту играли?
Джульетта приняла боевую стойку.
- Аха, я ещё и боксом занимался!
Мне ли не знать, чем обычно занимаются мальчики его возраста. Но в долгу оставаться не хотелось.
- Да и у меня, хе-хе, чёрный пояс. А ещё я мастер спорта, да. По шахматам.
Шахматами от меня и не пахло. Но противник был сражён. Как только мы вышли на тропинку, ведущую к «13 пальцам», Бодо Шварцвельдер, многократный чемпион европы среди юниоров, решил продемонстрировать мне свои успехи в беге и скрылся с глаз на полной скорости паровоза 19 века. Вот и ещё одна таинственная личность оказалась лишённой личности. Давно пора бы мне усвоить урок – не всё то золото, что заперто на замок.
К моему возвращению атмосфера «13 пальцев» накалилась до 39 градусов. Заболела наша четырнадцатилетняя звезда сериалов, и всё женское население гостиницы, укушавшееся поисками убийцы, но не обретшее другого полезного дела, сгруппировалось вокруг постели больного. По часовой стрелке группировались: мадемуазель Бланш в чёрных очках, Фэйт в тревоге, Бэмби в розовом, Эдит в слезах и Малена в уверенности, что ребёнка отравили. Невинный же младенец, развращённый шоу-бизнесом, даже сквозь жар тихо радовался возможности наблюдать одновременно десяток вожделенных выпуклостей, маячащих перед самым носом под музыку тихих жалостливых всхлипов Эдит.
Доктор не торопился спасать юную жизнь, только-только вскарабкавшуюся на сериальный олимп, но повар принёс из деревни какое-то народное средство и влил таинственную жидкость в сопротивляющегося умирающего. На мой вопрос о составе зелья повар не ответил, но намекнул, что без этого знания температура юной звезды спадёт скорее. Он даже не представлял себе, насколько был прав. Пацан чудесным образом исцелился ещё до прибытия врача. Он, конечно, не отправился попрыгать на деревенские посиделки с танцами, но доктор дико разозлился, осмотрев мальца, и наорал на невинную мадемуазель Бланш за ложный вызов, причём нецензурные слова застревали в его кустистых усах, оставляя паузы для воображения.
Мы с этим авиценнусом давно знакомы, и я точно знаю, что в такое бешенство его можно было привести только путём отрыва от игры в жидкие шашки. Правила игры просты – вместо шашек доска уставляется маленькими стопочками, в идеале наполненными разными напитками, хотя в походном варианте допускается однообразие. От нормальных шашек жидкие отличаются тем, что их не едят, а пьют. Доктор часто говаривал о философском смысле такой игры – смысл не в выигрыше, а в самом процессе выпивания противника. Прервав эскулапия на полуслове, завязавший трезвенник Бад выпроводил его к больным, томящимся в ожидании разлива по рюмочкам. Повар смотрел доктору вслед и издевательски махал из кухонного окошка платочком, когда услышал за спиной мои шаги. Он обернулся с гордой ухмылкой.
- Ну как моя простонародная медицина?
- Не хочу обижать тебя и твои семейные рецепты, но я очень сомневаюсь, что пацан излечился одной ложкой неизвестного вещества из природных, надеюсь, материалов.
- Тогда что это было?! Воскрешение Лазаря святым духом?
- Почти угадал. Я думаю, лихорадка была исцелена тем же, что явилось её причиной. Не знаю, сознательно или подсознательно, но пацан сам вызвал жар, а потом самостоятельно понизил температуру. Другого объяснения таким странным скачкам я не могу найти. Обычно психосоматические болезни появляются, когда страдает душа. Хотя откуда душа у маленького нахального богача?
- Её мне подарили при рождении.
В дверях кухни стоял мальчик-звезда, уже не красный, а серый, и укоризненно смотрел на меня.
- Никто, слышите, никто меня здесь не любит! Вы, например, постоянно обзываете меня мальцом, малышом, деткой, мальчиком, а я – звезда сериалов и требую к себе особого отношения, лучшую комнату, лучшее обслуживание. Мой психиатр советовал поехать в глушь, чтобы проверить, чего я стою без моей популярности, так вот я не хочу ничего проверять! Я хочу вселенской любви! Я с детства хотел всегда быть в центре внимания, для того и научился нагонять себе температуру, но я не думал, что придётся использовать своё умение и теперь, когда поклонники заваливают меня письмами. Вам трудно было проявить капельку гостеприимства, а я ведь особый клиент…..
- В моей гостинице все особенные.
- Я – единственный!
- Ты переигрываешь. Детка.
Детка резко повернулся и сгинул, хлопнув дверью. Повар стал мыть руки.
- Тебе лучше уйти.
- Почему?
- Надо приготовить рыбу, а когда ты стоишь надо мной, я чувствую себя убийцей.
- В последнее время это становится модным.
- Нет, правда, ты смотришь с такой дикой смесью омерзения, жалости, ненависти и упрёка, что у меня в спине дырка буравится. Так что сходи, погуляй.
- Мёртвая рыба мало чем отличается от мёртвого трансвестита. Может, ты той ночью вернулся и пристукнул Виктора-Викторию?
- У меня есть алиби – моя жена. Она не спала, могу тебя заверить.
Мне оставалось лишь бросить издевательский взгляд на повара и медленно, покачиваясь, удалиться, бросив прощальную, звенящую прозрачностью, реплику.
- Убитые рыбы…..
Через час убитые рыбы уже не всплывали в моей памяти. Вкуснейший соус с шестью перцами (душистый, белый, чёрный, зелёный, красный острый чили и перец розе) тёк по пальцам, во рту млел отличнейший безкостный кусок горбуши, запах дымился манящий, он призывал отмачивать рис в тёплом густом соку и отправлять вслед за рыбкой, захватив с оказией пару листиков зелени, дольку морковки или золотое колечко лучка. Вечером я буду вымаливать прощение у этой рыбы, буду обещать уйти в вегетерианцы или монастырь, и ведь знаю, что будет вечером, а ем, ем с наслаждением, будто за стулом вместо бэрримора стоит маньяк с секундомером и кочергой наготове, но я не тороплюсь, о нет! я медленно внимаю языку специй, почти мучительно отдаляю свидание со следующим кусочком рыбки, а главное – хоть это и непристойно – ем обязательно руками, чтобы иметь удовольствие облизать пальчики тёплым языком, ещё хранящим многоцветье нежного соуса. Чтобы не травмировать своими манерами чужой аппетит, а в большей степени из-за хомячьего опасения лишиться специально отобранных кусочков, я ем в комнате.
Стоило облизать пальцы, как мой кайф был безжалостно сломан назойливым стуком. Попробуем определить, как Марсс определял с шагами в ночи. Стук энергичный, быстрый и тихий. Похоже, что кто-то не хочет быть замеченным и торопится попасть в мою комнату. Это вряд ли убийца. Мне кажется, он должен стучать медленней, как будто считает пульс. Три раза. В дверь постучали трижды, и кровь моя прилила к ушам. Всё тело застыло в ожидании дверного скрипа. Прошла секунда, прошла минута. Убийца неторопливо пилил меня бритвой тишины. Это хуже всего. Когда ты бегаешь за жирной вкусной помойной мухой по всем «13 пальцам», кипишь желанием быстрее плюхнуть её в чёрную кляксу, а потом внезапно теряешь, то мгновенно превращаешься из охотника в жертву, ты стоишь и слышишь, как время звенит мимо тонированными серыми крылышками, а миг спустя срываешься и мчишься скорее к тарелке, дабы защитить дрожащую супстанцию от посягательств хищной зверюги, намалевавшей для устрашения вдоль морды и спины грязно-белые полоски, ведь если ты не видишь врага, он может быть где угодно, но ты-то точно знаешь, что окажется он именно в твоей тарелке, а ведь совсем рядом стоят ещё другие супы, предназначенные постояльцам, и разве трудно было этой мушище прыгнуть в тарелку вреднющего типа, который всё равно вряд ли удовлетворится цветом, ароматом и гущиной обеда?! Муха, огромная жирная муха с такой здоровой харей, что выражение её фасеток доступно даже безоружному глазу, уже брыкается в твоей тарелке, отталкивая ногами ровные круги масла, блестящие подобно окнам, висящие над плотью супа полусферами, а ты тем временем замечаешь неподалёку от вожделенной мушищи чью-то мерзкую волосину. В пятый раз за последние три дня! И ты благодаришь эту муху в мыслях или словестно за предупреждение, но муха уже умерла, поперхнувшись своим наваристым счастьем, и всё, что ты можешь, это схоронить её где-нибудь в саду, понаблюдать, как выползут откуда ни возьмись крохотные белые червячки и выедят чёрный мушиный панцирь изнутри, а вдоволь налюбовавшись - выгнать взашей рассеивателя мерзких волосин, по совместительству доводящего лысого повара до истерик своими репликами насчёт обеда. Я опять отвлекаюсь, а ведь надо же ещё рассказать, чья могучая длань долбилась безответно о мою дверь.
В коридоре никого не было. Возвращаться на насиженное место не хотелось, и мне пришло в голову проведать чердак, тоскующий без меня с начала ремонта. Ключ хранился на кухне, так что по пути можно было занести грязную посудину из-под рыбины. Путь наверх был не из лёгких и заключал в себе несколько пунктов: идёшь в сарай – волочёшь оттуда лестницу – приматываешь её проволокой к чугунному кольцу, торчащему из земли с незапамятных времён, чтобы никто не смог убрать лестницу, пока ты на чердаке – вскарабкиваешься по ненадёжным перекладинам без рук (из гордости) - вспоминаешь, что ключ на кухне – спускаешься без рук – оббегаешь «13 пальцев» вокруг – скребёшься в кухонное окошко – ловишь ключ, швыряемый поваром через форточку – бежишь обратно – отгоняешь Бадди, который пытается распутать проволоку и утащить лестницу, думая, что ты на чердаке – взлезаешь по гниющей лестнице без рук – открываешь дверцу чердака – залазишь в тёмную дыру – врубаешь свет – ищешь проволоку – прибинтовываешь лестницу ещё и сверху, на случай если Бадди сумеет расковырять твои морские узлы внизу – закрываешь дверцу. Если ключ брать сразу, схема сокращается в два раза, так что наше с чердаком свидание стряслось быстрее, чем обычно.
Закрывается дверь, и я перестаю быть собой. Я – все прежние хозяева «13 пальцев», а они были странными и передавали гостиницу не детям и не внукам, а исключительно постояльцам. Такова традиция – когда хозяин или хозяйка начинает уставать от бесконечных постояльцев, в «13 пальцах» появляется особый гость. Он узнаёт комнаты, которых никогда прежде не видел, разговаривает с дикими деревьями, как со старыми знакомыми, ему начинают сниться чужие сны и бередят ум воспоминания столетней давности. Поначалу всё это его пугает, а потом он осознаёт, что «13 пальцев» прорастают сквозь него, что странная песня, звавшая его в новые и новые странствия всю жизнь, умолкает только здесь, в краю двух времён года – сезона и несезона, и если сейчас, узнав свой дом, гость останется гостем, тысячу лет не видать ему счастья, кем бы он ни стал после смерти. Такова и моя история, и того, кто передал мне ключ «13 пальцев», но если спросят – я расскажу совсем о другой хозяйке, появившейся здесь в 20 году 20 века 20 лет от роду. Пока никто не спросил, я буду наслаждаться её тетрадками в одиночестве, узнавая себя на неразборчивых групповых фотографиях, разглядывая подписи к волшебным и страшным картинкам, по странному стечению времени и пространства написанные моим овальным ясным почерком. На чердаке всегда примерно одна и та же температура – летом прохладно, зимой – тепло. Всегда пыль. Всегда полумрак. Эта неизменность позволяет доверять прошлому, как никогда нельзя будет довериться будущему. Это защищает от настоящего.
Вдоль стен стоят залитые воском банки и бутылки, наполненные почти по рецепту Брэдбери сухими травами, листьями и цветами, ракушками-винтушками, перьями чужестранных птиц, морским песком, молочными зубами, бисером африканских воинов, иголками секвойи, надухарёнными бальными перчатками, фантиками с мини-комиксами и останками разбитого калейдоскопа. Они не законсервированы, просто спят.
Рядом, околдованные запахом старого кирпича, лежат в коробках игрушки, главным образом немецкие. Таких больше не делают – совсем маленьких и совсем настоящих пупсиков, которых уже век ждут эмалированные ванночки с вафельными полотенцами и фарфоровыми ковшиками на крошечных тумбочках с выдвижными ящичками. Я не в силах разбудить их, так как давно уже не ребёнок, детей у меня нет, а продать с аукциона живых розовых голышей я никогда не соглашусь. И они лежат в своих картонных гробах, немые, но помнящие все руки, отдававшие днём радость, а ночью - страх.
Внизу, под полками, завалены ватным псевдоснегом и блестящим дождиком шары. В «13 пальцах» не признают никаких ёлочных игрушек, кроме шаров, тоже старинных, тонкостенных, покрытых настоящим серебром и золотом, расписанных неспеша, вдумчиво, нежными руками эльфов. Поглаживая скользкие бока игрушек, я всегда натыкаюсь на магический шар, попавший сюда всё в тех же чарующих двадцатых. Я обычно спрашиваю у шара какую-нибудь мелочь и пытаюсь разглядеть ответ в глубине прозрачного горного хрусталя. На этот раз шар ответил, наверно решив, что наконец-то вопрос достоен вопрошаемого, но ответ был довольно туманным, и принимать его в расчёт было бы слишком опрометчиво, тем более тот, на кого указывал шар, был вне моих подозрений.
Внизу, стоило мне только войти в холл, на меня налетел хлыщ, хлюст и хмырь по имени Флоу. Он схватил меня и потащил куда-то в угол.
- Я стучался, стучался, думал, вы у себя в комнате, а вас, оказывается, вовсе не было.
- Что, ещё один труп?
- Похоже на то. Идёмте, я покажу.
Мы побежали вверх по ступенькам, а это было не так просто после моих пробежек до сарая и обратно с лестницей наперевес. Флоу останавливался и поторапливал меня каждую секунду, а потому моё воображение рисовало яркими кетчупными красками свеженький труп, расположившийся поперёк кровати беспокойного альфонса. Когда Флоу открыл дверь, никакого трупа, разумеется, не было. Всё, что мне удалось обнаружить, это капли крови, ведущие в ванную. Они и были причиной паники Флоу. Он повёл меня по следам, завершившимся кровавой лужей в ванне и брызгами на стенах.
- Такое чувство, что взорвалась бомба. Я ничего не трогал, но капли на полу кто-то размазал до меня. Тут точно кого-то убили, а потом выволокли, как того трансвестита.
- Если вы так уверены, что здесь свершилось преступление, почему вы ждали меня, а не позвали Рэма Диллона? Он, кажется, профессионал.
- Рэм Диллон полный дурак! Он только и способен гоняться за своим хвостом! Кроме того, я вас давно знаю.
- И у меня есть алиби.
- Если честно, мне представляется вполне вероятным, что этот снобяра виновен в убийстве.
- Он может убить разве что занудством. Но хватит о нём. Надо быстро выяснить, что к чему, пока вы не похвастались своей находкой другим постояльцам.
Меня снова мучил вопрос – не пытается ли убийца выдать себя за жертву? Флоу дважды просил у меня помощи, при этом заботясь об отсутствии свидетелей.
Мы вышли из ванной, сели на пол и стали молча разглядывать большую круглую каплю крови. Маленькие брызги вокруг уже засохли и пожухли подобно сгоревшим клочкам любовных писем, а большая только покрылась сверху плёнкой. Так как она падала с высоты, то не была правильной формы, а имела множество ложноножек, делавших её похожей на крышку от бутылки колы, и свет подыгрывал – он лежал точно как на рифлёном жестяном крае.
Мы изо всех сил пытались по одной капле крови восстановить целое существо, сию каплю потерявшее, а ещё лучше – цепь событий, приведших к этой досадной потере. Как ни вслушивайся, боль была незаметна. Была лёгкая растерянность, но никакой опасности. Мне захотелось слизнуть эту кровь прямо с пыльного пола, просто попробовать, какая у неё температура, солёная она или сладкая, такая ли густая, как выдаёт её насыщенный тёплый цвет. Если бы не присутствие Флоу, кто знает…..
Мы разом встали, чтобы не искушаться неизвестно чьей кровью.
- Мне кажется, вас хотели просто напугать. Вы правильно сделали, что никому не сказали. В данном случае лучшая реакция – отсутствие реакции.
- Но чья это кровь?
- Повар сегодня готовил рыбу. Возможно, это его дурацкие шутки.
- Рыбья кровь всегда сильно воняет. Эта кровь человеческая.
Мы снова несговариваясь наклонились, чтобы понюхать смятые капли и разводы, намертво втёртые в пол.
- Я прав, это не рыбья кровь.
- И не краска. Я знаю, кто скажет нам, что это.
- Маньяк-убийца?
- Тот, кто вытер следы за дверью. Вы не заметили, что пол там сыроват?
Как и ожидалось, на площадке вытирала горничная. Она видела, как у Бэмби из носа потекла кровь, и розовая блондинка заскочила в ближайшую комнату, которая по стечению обстоятельств оказалась обиталищем подозрительного Флоу. Бэмби остановила кровотечение при помощи холодной воды и ушла, оставив повсюду кровищу, может по легкомысленности, а может из склонности к чёрному юмору. Услышав это в моём пересказе, Флоу закрыл рукой лицо, чтобы спрятать самокритичный смех.
- Девчонки испугался! Я должен был догадаться сразу, а не поднимать шум.
- Ну, шума особого не было. И ваши убийственные догадки станут второй тайной, которую я буду хранить, как свою.
- А первая какая?
- Вы уже не помните. Баронесса.
- Ах да. Ну храните, храните. А то я сам забуду.
Незаметно подкрался вечер, остро наточивший блестящий месяц, только что выбравшийся из новолуния. Простреленное небо сияло дырочками, поливая «13 пальцев» мелким звёздным дождиком. Бадди ходил по комнатам и оповещал непосвящённых о начале просмотра слайдов с королевского бала. Этот лодырь наконец-то закончил работу, от которой отлучил меня по неизвестным причинам. Посмотрим, на что способен этот самонадеянный гордец без меня! Повар с хрустом опускал жалюзи, не столько в целях защиты от неверного, прерывистого, как дыхание, лунного света, сколько для создания особой атмосферы, которую так любил Бадди. Он называл её «расслабься и получай удовольствие», а суть её была в запертых дверях, выключенном свете и абсолютной отчуждённости маленького ресторанного зальчика от всех несовершенностей наружного мира. Если во время сотворения слайдов Бадди чувствовал себя Богом, висящим в одиночестве посреди Вселенной, то публичный показ тешил его самолюбие, позволяя хотя бы часок побыть царём и властителем дум. Он стоял в темноте позади всех, чтобы наблюдать за реакцией и на основе этих исследований отбирать лучшие слайды для журналов. Проектор располагался на стуле, взгромождённом на стол, и возвышался надо всеми подобно маяку, а Бадди гордо стоял рядом и сменял цветные картинки чёрно-белыми. На светящемся фоне он увидел тень, поднявшуюся со своего места и направляющуюся к выходу. Бадди одной рукой ставил слайды, а другой нацелился изловить беглеца, кем бы он ни был, но непочтительный зритель извернулся и по прихоти темноты оказался совсем с другой стороны. Бадди услышал тихий голос и опознал по нему меня. Смысл сказанного не долетел до Бадди и пришлось повторить.
- У меня дежа вю.
- Потом скажешь.
Бадди продолжал менять слайды, но судя по скрежету ногтей о проектор, рука его сорвалась.
- Всё это уже было, Бадди.
- Ну конечно, все салюты похожи друг на друга.
- На бал приезжал мастер Косэ. Он привёз особый японский фейерверк, незабываемое зрелище. Но даже без этого ты бы не провёл меня, Бадди. Ты же знаешь, у меня фотографическая память. Я помню всё.
Публика неодобрительно замычала, и все обернулись назад. Даже сквозь тьму были видны их полные ожидания взгляды. На стене отразилась принцесса Глория, свисающая с неба, как будто кто-то пытался окунуть её головой в разрывающиеся цветы огня. Бадди услышал мой голос, но слова были не мои.
- Переверни, Бадди. Ещё 10 штук осталось.
Я знаю, он не хотел, но мы все, и я, и персонал гостиницы, и 13 постояльцев, все пришли на слушанье его дела. Городской суд располагался в красивом старинном здании с часами и колокольчиками. В некоторых окнах были витражи, но не думаю, что людям, заходившим в здание, было дело до плоских человечков из цветного стекла.
Нас долго водили по каким-то длинным коридорам одинакового бледного цвета, напоминающего тяжёлую зимнюю болезнь. Наконец, нас впустили в зал заседаний с рядами дешёвых стульев и средневековой клеткой в углу. Бадди сидел в той клетке, как старая пленная птица. Таким я буду видеть его в страшных снах. Когда он начал рассказывать, мои глаза против воли вцепились в руки и не выпускали их до самого конца. В памяти моей так и остался тот день в сочетании собственных рук и монотонного голоса Бадди.
- Он мучил меня. Точнее, она, потому что Виктория всегда была для меня женщиной. Я даже не знал её настоящего имени. Мне было всё равно, пока об этом никто не догадывался. Но на балу, где работали трансвеститы, она подошла ко мне и сказала, что хочет жить в «13 пальцах», наверное, подслушала чей-нибудь разговор, потому что я ей ничего не говорил о себе. Я хотел защитить её от того, что должен был сделать. Она жаждала стать чем-то большим для меня, хотела, чтобы мы жили вместе, как нормальная семья, чтобы я не стыдился её. Она всегда отличалась настойчивостью. Вот и тогда она выскочила на стоянку, нашла мою машину и уселась в неё. Ключи были при мне, я сел за руль, она всё настаивала. И я сделал, как она хотела. По дороге я не думал, что буду делать дальше, я просто ехал на полной скорости в «13 пальцев», потому что она так велела. Я всегда ставлю машину под навесом возле сарая, поэтому никто из постояльцев не мог слышать шума мотора. Мы вылезли. Она подумала, что в сарае туалет и зашла внутрь. Там я ударил её не помню чем. В сарае много хлама валяется. Я не хотел убивать. И не хотел, чтобы она всем рассказала. Кто-то решил за меня, кто-то поднял мои руки над её головой, кто-то опустил их. Я не мог положить труп в машину, и потому я решил оставить его там, где можно найти подозреваемых. Потом я вернулся обратно. Я ехал быстро, но был максимально внимателен, чтобы не задавить кого-нибудь ненароком. На балу я напился, чтобы утром меня было за что ругать. Я же не мог остаться безнаказанным.
Мы вышли на свежий воздух, который не коснулся мёртвых лёгких. Мужененавистница мадемуазель Бланш, оказавшаяся любвеобильной баронессой, отправилась на прогулку по парку с альфонсом Флоу. Ко мне подошёл повар. Всегда смешно было видеть на его гладкой лысине шапку. По моим губам, наверно, пробежала смешинка, потому что в лице повара мелькнуло её отражение. Он взял меня за руку.
- Ты возьмёшь его обратно, когда он выйдет?
- Не знаю. У меня ещё несколько лет на раздумья.