Перышко
- Вы видели нашу роскошную перину из лебяжьего пуха? Знайте, что этот мягкий голубой атласный мешок с узорчатой окантовкой - страшная тюрьма, где в невероятной тесноте без пищи и воздуха томятся тысячи, нет, не тысячи, а миллионы таких же, как я, пленников. Они навечно лишены вожделенной свободы, обречены на тяжкие муки и никогда, слышите вы, никогда не исполнят своего высокого предназначения!
Это говорило белое пуховое перышко собравшимся вокруг пылинкам. Оно недавно выпало из этой самой перины и теперь лежало на полу, вздыхая и чуть пошевеливая своим нежным опахалом.
- Но вы, вы же как-то вырвались на волю, - отвечала ему оставшаяся от теннисного шарика, раздавленного чьей-то неосторожной ногой, крошечная пылинка, слегка подпрыгивая от волнения. - И теперь исполните все, что вам предначертано, непременно исполните.
- Предназначение… предначертание… предопределение…смысл существования - все это словесный хлам, разбросанный бездельниками по свету, - ворчала почти сгнившая нитка, выпавшая из бахромы старого ковра. – Вкусно кушать, сладко спать – вот в чем сок жизни.
- Ах, это неправда, неправда! – возмутились книжные пылинки.- Почитайте о Сократе! Платона, Лосева, наконец, почитайте…Без самоуяснения и самореализации не может быть полноценной жизни!
Перышко слегка дрогнуло, услышав эти слова, чуть приподнялось над полом так, что затрепетали все веточки его опахала и, пролетев совсем немного, пристроилось недалеко от балконной двери, там, где лучик солнца упирался в половицу и легкий сквозняк ворошил нежные кисти маркизетовой шторы.
- Мы рождены парить в пространстве, - прошептали ворсинки на веточках опахала, и мягкий стержень пухового перышка изогнулся в бессильном порыве.
-А-ах! – выдохнули книжные пылинки, а пылинка, оставшаяся от теннисного шарика, подпрыгнула от восхищения.
В это время чьи-то босые ступни протопали мимо, едва не задев перышка, и следом, прицепившись к шершавой пятке, проползла полусгнившая нитка из бахромы старого ковра. При этом она скорчила отвратительную гримасу, подчеркивая свое полное презрение к болтунам.
Вдруг кто-то толкнул балконную дверь, она с грохотом распахнулась. Маркизетовая штора заволновалась, прокричала неразборчиво какое-то дамское ругательство, вырвалась на свежий воздух и флагом затрепетала на ветру. Путь для перышка был открыт, сквозняк подхватил его. Оно махнуло на прощанье пылинкам своим пушистым хвостиком и поплыло в потоке эфира, наслаждаясь полетом.
Мягкий стержень изгибался в сладостной истоме, махая веточками, как крыльями, и каждая ворсинка восторженно шептала: «Летим! Летим! Летим!» Внизу простиралось необозримое пространство, заполненное квадратами кварталов и скверов. Вверху клубились облака, и солнце то ослепительно сияло, то пряталось среди них, пугая перышко опускавшимся вдруг сумраком. Что-то давно испытанное и почти забытое просыпалось внутри одинокой пушинки, носившейся по воле ветра над высотками огромного города. Казалось, она уже когда-то плыла под облаками и уже томилась внизу расчерченная постройками земля, а когда постройки оставались где-то далеко позади, капельки озер млели под солнцем, истекая голубыми реками среди бескрайних лесов. Потом уходили назад и леса. Реки струились уже среди высыхающих от зноя степей, торопясь к далеким морям. Да, это было, когда-то было, и, кажется, должно повториться… Перышко, волнуемое тайными видениями, не заметило, как огромная туча почти поглотила солнце. Ветер взмыл, стремясь разметать негодяйку, но затих, обессиленный теплым ровным потоком влажного воздуха, восходящим к небу.
Пушинка хотела, очень хотела плыть в этом потоке все выше и выше, но почему-то нежные веточки опахала ослабели и сникли, ворсинки замолкли и слиплись от влаги - легкая пушинка стала походить на обыкновенное маленькое узкое перо, потерянное тощим цыпленком в короткой случайной драке. Перышко сначала как бы нырнуло, пытаясь выправить линию полета, а потом закружилось, опускаясь все ниже и ниже по невидимой ниточке спирали и, наконец, упало на желтую дорожку детского сквера недалеко от песочницы, в которой увлеченно, не замечая приближающейся бури, играли дети. Их маленькие машинки и один огромный грузовик буксовали в барханах жаркой пустыни, сталкивались, разъезжались, гнались друг за другом, вырываясь на деревянное ограждение песочницы, и снова ныряли в серовато-желтую сыпучую смесь.
Рядом с песочницей на облезлой скамейке дремала нянька, пригретая горячими лучами уже исчезающего светила.
Вдруг недалеко что-то треснуло, ветер трепыхнул вершины кустов, запутался в седых волосах старушки и слегка подергал подол ее платья. Бабушка глянула на небо, переполошилась, замахала руками, испугав детей, и все побежали по той дорожке, на которую упало перышко.
Подошвы детских сандалий хлопали по нему одна за другой, обрывая и мешая с песком веточки опахала, тяжелый грузовик искорежил колесами мягкий стержень пера, а башмаки старой няньки, шаркая по земле, стерли его в пыль.
Начавшийся следом дождь долго вколачивал пылинки в землю, уплотняя грунт. «Все кончено, все кончено», - шептали капли, - разбиваясь о землю и растекаясь по ней.
Они капали все реже и реже и, наконец, дождь утих.
Солнце засияло вновь, ласковый ветерок погладил траву в сквере, осторожно пересчитал песчинки на дорожке, подул на слипшиеся пылинки, стараясь подсушить их.
Через два часа все забыли о недавнем дожде, и пылинка, оставшаяся от пухового перышка, закружилась над сквером, возносимая теплым ветром все выше и выше. «Лечу, - шептала она удивленно, - лечу, лечу!» Внизу лежала расчерченная постройками земля, вскипали зеленью квадраты скверов, и пылинке казалось, что когда-то давно она была большой птицей и пролетала над этим городом, над другими городами, опускалась отдохнуть на воды
озер и летела все дальше, дальше…
Снизу донесся странный, таинственный и красивый звук, он повторился еще раз и еще, а потом рассыпался перезвоном на множество голосов. Пылинка почему-то знала, что так поют колокола храмов, золоченые маковки которых хранят солнечные лучи даже тогда, когда солнца на небе нет. Колокола прославляют бессмертие душ, постоянно обитающих во Вселенной и неустанно исполняющих свое предназначение. Каждую живую душу волнует и завораживает колокольный звон, напоминая о прошлом и суля непонятное будущее.
Пылинка, крошечная частица пухового перышка, закружилась над куполом храма, убаюканная мягкими переливами звуков, и сладостны были ее видения, предопределенные смыслом вечно цветущей жизни.