У Вовы, ныне почти доросшего уже до Владимира Игоревича, лет с двадцати была «традиция»: тотчас после боя курантов он набирал произвольный телефонный номер и поздравлял незнакомых людей с Новым годом.
Результатом звонка были когда ответные добрые слова, когда – ответные сердитые, когда – полное непонимание. Кто-то принимался хохотать, кто-то – откровенно злился и даже ругался, не воспринимая розыгрыш, а бывало – что просто в недоумении вешали трубку. Сколько людей, столько и реакций.
Не изменил себе Вова и в этот новый год. Под бой курантов выпили, звонко чокаясь, и он отправился на кухню в предвкушении вечной забавы. Пальцы пробежали по кнопкам – после секундной тишины раздался длинный, глухой гудок. Прошла минута, началась другая: никто не подходил. Вкус разочарования был вязким и терпким, как дешевое вино. Что за непруха! Набрать еще раз? Или, значит, не судьба?
Пока он размышлял, гудок вдруг прервался и тихий, дребезжащий старушечий голос ответил протяжно:
– Алло-о, слушаю!
Настроение тут же поднялось. Вова откашлялся и бодро отрапортовал:
– С новым годом вас! Всего вам, всего, здоровья крепкого самое главное, спокойствия.
В трубке молчали.
– Алло? – переспросил он, желая убедиться, что его слушают.
Дрожащий от волнения голос ответил после долгой паузы:
– Спасибо… Спасибо тебе, внучек. Я же знала, что ты позвонишь!
Вова не успел вставить ни слова, а неведомый голос, захлебываясь от волнения, принялся изливать на него волны долго сдерживаемой нежности:
– Внучек, кровиночка ты моя! Да какое ж тебе спасибо за звонок! Я верила, дорогой ты мой, что ты позвонишь, вспомнишь бабушку! Господи, есть ты на свете! Спасибо тебе, ясный мой, деточка, спасибо! А я сижу тут одна, совсем пригорюнилась – столько лет тебя не слышала, неужто, думаю, опять не позвонишь, хоть на праздник-то! Как ты? Золотой мой, так скучала ведь по тебе, все глаза выплакала… Оно понятно – бабка старая, глупая, что с ней говорить. Но я знала почему-то, что ты обязательно, обязательно позвонишь мне, соколик ты мой… Вот так праздник у меня сегодня…
– Послушайте! – Вова пытался прервать поток полубессвязных, путающихся, цепляющихся друг за друга слов. – Подождите! Я… Я совсем не Ваш внук. Послушайте! Я позвонил Вам просто так, просто так, набрав случайный номер…
– Внучек ты мой дорогой! – старушка плакала, не слушая его. – Да ты скажи мне хоть словечко – как ты? Где работаешь сейчас?
– Подождите, – в горле у Вовы пересохло, – я прошу Вас, да послушайте Вы меня…
– Не женился еще, родимый мой, а? Ну расскажи мне… Как же хорошо, что ты позвонил…
…На кухню заглянула Таня; вопросительно тряхнула головой – все в порядке? Вова махнул рукой – мол, потом. Зажал рукой трубку и коротко пояснил:
– Потом расскажу, мне поговорить надо. Все нормально.
Таня улыбнулась, послав ему воздушный поцелуй, и скрылась в комнате. Оттуда раздавались взрывы смеха: Новый год вступил в свои права. А в трубке все клокотал, захлебываясь, старушечий голос:
– А девушка есть у тебя, внучек?
– Есть, – со вздохом ответил Вова, сдавшись.
– О, – обрадовалась старушка. – Это хорошо. Как это хорошо! Одному по свету мыкаться негоже. Ты ее любишь?
Он никогда не задумывался об этом. Та, что была когда-то, была им любима, это точно. Эта…
– Даже не знаю. У нас все так непросто…
– А что не складывается-то, внучек?
– Да сам не знаю… Так получается, что…
Неожиданно для самого себя Вова вдруг принялся рассказывать невидимой старушке про перипетии своей личной жизни. Про то, как они ссорились с любимой из-за полной ерунды, и как все пережитое вместе не скрепляло, а разрушало их отношения. Он говорил о том, о чем не говорил никому и никогда: о своей мечте об уютном доме, о том, как страстно он желает, чтобы его просто ждали – любого, в любом настроении, о том, как с детских лет, ощущая нехватку мирных, домашних отношений и тепла он грезил своей семьей, созданной по его представлениям… Он говорил о том, как тяжело переживались ими с сестрой родительские дрязги и как они еще совсем маленькими представляли другие отношения – глубокие, наполненные, взаимно дополняющие…
В середине рассказа он осекся: а слушают ли его? Старушка тут же заволновалась:
– Говори, говори, внучек, слушаю я тебя, внимательно слушаю…
Его так давно никто не слушал с таким вниманием… И он продолжил говорить, но осекся вновь: а что если в семье неведомой ему бабушки не было никаких дрязг, и она сейчас поймет, наконец, что он – не ее внук? Ему стало страшно от этого, что-то сжалось внутри и обожгло его – точно потоком кипятка из кастрюли; однако старушку, казалось, ничто не изумило. Он услышал, как она вздохнула, потом ответила смиренно и тихо, будто виноватая в чем-то:
– Да прости ты родителей-то… Ну, ссорились, с кем не бывает. Ты о другом думай – как свою жизнь построить.
– Да не складывается все как-то…
– А ты мудрее будь. Когда уступи – нет в этом вреда. А когда и на своем нужно настоять. Ты смотри – в мелочах-то и зажать свой характер можно, нет в этом ничего такого. Это человек по гордыне своей только думает: нет, не буду уступать, проявлю характер! А знаешь, внучек, ведь порой характер-то как раз в том, что себя обломать надо…
Он слушай ее мягкий, ласковый голос, и вспоминал свою родную бабушку – резкую, жесткую, обычно бескомпромиссную, но наполненную при этом безраздельной любовью к нему и сестре. Глубина ее любви стала очевидной лишь после ее смерти – тогда, когда она исчезла вместе с ней, растаяла вместе с ее угасшим строгим взглядом, и вместо нее, исчезнувшей, обнаружилась черная, зияющая пустота.
– …И ты будешь счастлив, внучек мой дорогой, солнышко. Я утомила тебя, наверное?
– Да нет, что ты, бабуль, – вырвалось у Вовы. Сначала он хотел исправить проскочившее «ты» на «Вы», но... понял, что не сможет. И не хочет этого делать. А еще ему вдруг стало неимоверно страшно оттого, что сейчас этот разговор прервется и затихнет; ему казалось, что стоит исчезнуть этому мягкому, дребезжащему голосу, и он останется одиноким и никому ненужным…
А она что-то говорила и говорила; и он понял, что ему действительно интересно слушать про ее перипетии с соседкой, какой-то наигнуснейшей Маргаритой Сергеевной, которая что-то там не так ставит в общем коридоре, и про цены на лекарства – кстати, какие нужны, он тут же записал на листочке, хотя она и возмущалась – что ты, внучек, не вздумай тратиться, такие деньги, а у молодых одни траты, одни траты…
… Кот Ломтик прыгнул на стол, прошел мимо тарелок, обметая их хвостом. Не кот, а свинья какая-то. Вова в раздражении скинул его со стола за загривок; кот взвыл, и в последний момент уцепился лапами за телефонный аппарат; он «поехал» с клеенки на пол и упал со страшным, как показалось Вове, грохотом. В довершении ко всему заметавшийся в испуге кот зацепился за провод и каким-то чудом умудрился вытащить вилку из розетки. И телефон безвольно замолчал.
Вова подхватил провод трясущимися руками. Он все никак не мог засунуть переходничок в розетку; наконец, это получилось – телефон ожил, загудел. Вова нажал кнопку повтора набора номера. Но аппарат молчал; номер почему-то не сохранился в его склеротичной памяти. Он пробовал еще и еще; даже тряс трубкой возле уха, будто пытаясь вытрясти из нее умерший вдруг дребезжащий голос старушки, но ничего не выходило.
…В ту новогоднюю ночь он чудовищно напился. И под утро, забывшись зыбким, тревожным сном, видел во сне свою бабушку, только она была совсем другой, такой, какой он никогда прежде не видел – не полной и высокой, а маленькой, худой, с пучком серых волос. Она, замотавшись в незнакомую ему шаль, ходила в волнении по крошечной квартире, снимая иногда трубку телефона и слушая длинные гудки, вся – ожидание. Но в квартире ее было тихо, телефон не звонил; лишь только приглушенно включенный телевизор блистал новогодними красками, сменяя одну картинку неистового веселья на другую…
…После праздников Вова пришел на телефонный узел. Милая девушка внимательно выслушала его:
– Да, теоретически восстановить номер, с которым вы были соединены, можно. Но звонков в тот вечер было очень много, вы же понимаете – линия в Новый год всегда перегружена. И у нас случился сбой. Так что, увы, ничем я Вам помочь не смогу. Простите.
– Но может быть хотя бы что-то можно сделать?!
Девушка мило улыбнулась, покачала голосов:
– Я очень сожалею. Будем надеяться, абонент вам перезвонит.
…Он вышел на улицу, сел в машину. Она, плохо прогретая с утра, натужно старалась высечь из двигателя ровный, мягкий звук.
Вова не слышал ни неровного звучания двигателя, не видел – или не замечал – начинающейся метели. Глядя в никуда, он просто сидел – ничего не чувствуя, не ощущая, ни о чем не думая, изредка вытирая с раздражением слезы, которые упрямо бежали и бежали из его глаз, не в силах остановиться…
Ольга Q