(опыт лирического рассказа)
1.
Ума у пьяницы меньше, чем у воробья, зато хитрости лиса позавидует.
Хитрили оба. Во-первых, Ляхов. Когда приходил в гости с тарой уже початой. Щемился в двери и, как бы извиняясь, моргал:
-- Вот, Кныш, заначку у себя обнаружил. Плескается на дне по сто грамм. А я, ты знаешь, не пью один. Не поможешь прикончить гадину?
Свежо предание, да верится с трудом. Кныш знал. В мозгах у Ляхова навеки окаменело, высечено наподобие скрижали: «Все, что может быть выпито - должно быть немедленно выпито».
Чтобы Ляхов лег спать, не вылизав дна бутылки? Невозможно себе представить.
Однако Кныш не задавался вопросом: когда Ляхов ополовинил? с кем? И так понятно: минуту назад, в подъезде, прежде чем подняться на четвертый этаж, Ляхов и пригубил.
Каждый раз Кныш мысленно посылал его к черту. И всякий раз деликатность не позволяла выразить вслух. Деликатность предлагала пройти в квартиру и по-простому с ходу, не присаживаясь, в один прием проблему решить.
За чем следовало неизбежное:
--Кныш, ещё одну не возьмем? Жалко, сам на мели. А у тебя с деньгами как? Не бренчит? Я сгоняю.
Маленькая хитрость пьяницы, невинная в наготе. Искусить, соблазнить, для затравки. По-детски наивный расчет на благодарность партнера, на его нежелание оказаться в долгу.
Хоть в этом Кныш ещё мог оправдать ожидания.
-- Действительно, почему бы не взять? одну? или две?
Дело было вечером, делать больше нечего.
Ляхов убегал в магазин с зажатой сотенной в кулаке, а Кныш глубоко задумывался: куда понадежней перепрятать остаток? В том ещё не хитрость была, свою хитрость он проявит позднее. В том предусмотрительность была. Не лишняя, если знать Ляхова.
Тот имел обыкновение засыпать за столом. А ночью просыпаться, терзаемый жаждой. Жажда мучила, голова раскалывалась. Мог ненароком и чужие вещички обшарить. Наутро Ляхов об этом не помнил. И был бы до глубины души оскорблен, предложи ему Кныш карманы вывернуть.
Деньги нужно было прятать, короче. Надежней всего в носки, и спать в носках, не снимая. Не всегда удобно. Особенно после получки, да если мелкими купюрами, много. Новые купюры хрустят. Можно в подушку. Здесь своя сложность: как с подушкою в туалет? Нельзя в вазу. Порыскать в вазе Ляхов, может, не догадается, зато может унести вазу. С целью продать первому встречному, с целью опохмелиться.
Было над чем поломать голову. Но это проблема Кныша, ему её и решать.
У нас разговор про хитрость.
Так вот, когда Ляхов возвращался, позванивая поллитровками, как бубенцами, помахивая ими так, что мрачноватая комнатушка преображалась, расцветая бликами скачущих по стенам солнечных зайцев, пока он бахвалился доставленной выпивкой, как добычей (а Ляхов когда-то охотился, пока не пропил ружье); так вот в это самое время Кныш стол накрывал. Стаканы уже поджидали, томясь пустотой. Нарезан хлеб. Огурчик дольками, вилки.
А все-таки не хватало чего-то.
-- Слышь, Ляхов. Глянь в холодильнике, банка корейской морковки не завалялась?
Ляхов послушно уходил на кухню смотреть, не завалился ли за холодильник салат. А Кныш, воспользовавшись моментом, стремительно доставал из-под дивана третий припасенный стакан, наливал в него водку и быстро задвигал стакан обратно. А затем спокойно разливал бутылку по двум другим, на столе.
На всякого мудреца довольно простоты, Ляхов.
То-то, Ляхов! Знай, где наше не пропадало.
Потаенный стакан предназначался на утро. Утром Кныш уходил на работу. Последнее место работы - механик на пилораме. Обязанности, в основном, чтобы были заточены пилы. Ремонт транспортера, погрузка-разгрузка, то, сё. А главное – присматривать, чтобы пилорамщики не воровали лес. Хотя, бывало, и он подворовывал вместе с ними.
Кныш катился по наклонной плоскости. Это он понимал. Равно, как и то, что вниз катиться легко и привольно; а остановиться и удержаться требует усилий. Не говоря о другом.
-- Надо заканчивать пить. Не надо пускать в дом Ляхова. Надо искать другую работу. Надо….не надо…надо…не надо… - уговаривал себя Кныш, считай, каждое утро.
Ляхов самобичевание презирал:
-- Все пьют. Я – как все. Поневоле запьешь, жизнь такая.
Врали оба.
Рассказ мой, однако, не о падении в. Подобных историй – хоть пруд пруди. Кому они интересны? О том, как жил-был на свете слюнтяй. Женился, войдя в положение, и. Был месяц медовый, подслащенный год. А дальше…
Известно, что дальше. «Почему у других мужья, а у меня ни рыба, ни мясо?». «Почему другие умеют зарабатывать деньги, а мой лопух грудного ребенка обеспечить не в состоянии?».
«Почему? Почему? А по кочану!» – Рано или поздно сорвалось, прозвучало. Не могло однажды не прозвучать…
Потом развод, и - по наезженной колее. Обыкновенная история, прозрачный финал.
Что касается Ляхова, я, пожалуй, не стану отступать от стереотипа. Скоро он пропьет квартиру и опустится до бомжа.
Ляхов - бомж, этим все сказано. Позабудем о нем.
А вот в жизни Кныша самым чудесным образом случится переворот.
Что мужчину губит? Женщина. Что мужчину спасает? Женщина. Всегда и во всем ищите женщину.
Только, что её искать? Сама нашлась.
2.
Утром, пока предстоит пережить, день кажется вечностью. А ближе к полуночи – будто не начинался. Так и вся жизнь. Ждешь, ждешь: когда же она, наконец, начнется? А она, оказывается, прошла.
Ощущение, что жизнь прошла, посещало, витало. Скверное чувство, назойливое, как муха. Жужжит под самым ухом, жужжит. Отмахнешься - притихнет, опять жужжит. Замочить бы, суку, её. Или проще промочить глотку?
С таким настроением Кныш проснулся. Присел на диван, тупо озирая жилище. Огрызки на столе, окурки под столом. Эх-ма, тоска зеленая. Ляхов, как видно, уже умотал. К магазину, стрелять рублики у сердобольных старушек на опохмелку. Нету Ляхова – в одном повезло.
Усмехнулся, достал из-под дивана стакан: «Поберегись, тоска. Сейчас буду тебя топить». И проглотил залпом водку. Замер, прислушиваясь, как бежит она вниз, щекоча и журча.
Тоска, увлекаемая потоком, на мгновение ушла в глубину. И тут же вынырнула поплавком. Прытко так, что достала до самых мозгов, проняла.
Обезоруженный Кныш бороться с нею больше не стал. Когда в доме шаром покати, много не навоюешь. Уступил тоске, как мужчина женщине, вдруг решив, что ни на какую работу сегодня не пойдет. Нет. Лучше пойдет и помоет посуду. В комнате уберется, а там. Как карта ляжет, можно и в Амстердам.
А ежели в Клин – экономим бензин. Дешевле всего – слетать в магазин.
Пересчитал деньги. Оставались, но мало. До получки: мал-мала-меньше; не доживешь.
Когда денег нет – это не нищета. Нищета - когда желание не совпадает с возможностями. Это - нищета тела. Когда же, напротив, желание совпадает с возможностями – это свидетельство нищеты духа. Блаженны нищие духом; что обнадеживает, однако. Естественно, Кныш выбрал блаженство. Какое возможности кошелька позволяли. Какое сулил магазин, свет в окне.
Выбор сделан, синица - в руках. Прибравшись на скорую руку в квартире, Кныш отправился в супермаркет.
Где его на ступеньках поджидала судьба.
Правильно говорят: встреча с судьбой. Судьба – всегда встреча. Правда, не каждая встреча – судьба. Оставшись холостяком, Кныш три года подмигивал при встречах соседке. И - что? А - ничто. Не судьба, разминулись.
Судьба – когда столкновение, сшибка, что меняет траекторию, вектор. Все меняет.
Люди – шары на биллиардном столе. Выкатился на центр – не спеши радоваться. Приготовься принять удар, подставляй бок. Так, не лучше ли застояться у борта? И по борту неспешно скатиться? «Все там будем» – куда.
Интересно бы знать: у кого в руках кий?
Только – толку?
Пока голова о насущном скорбела, ноги сами несли. А глаза замечтались. Загляделись на проходящую мимо дамочку. Ничего особенного в дамочке не было, кроме юбки, которой практически не было. Как баран уставившись на то, чего нет, Кныш столкнулся с продуктовой тележкой, что выкатывалась из магазина навстречу. Зацепился, развернулся, чтобы освободиться, упал. Вниз лицом, животом на тележку.
-- Куда, болван, прешь! – запоздало, как приговор, прогремело над ухом.
А под животом Кныша уже хрустнуло, и ржавая струйка проворно бежала вниз, кропя тротуар.
-- Кровь? – успел подумать Кныш, ощущая покалывание в боках от железных спиц, на которые проседал, и ещё тупое, проникающее, настырное что-то ближе к сердцу, в брюшине. – Ах, как было бы хорошо, если б кровь!
Глаза способны на обман, сердце - часто. Склонен к самообману ум. Но не нос. Вино вытекало из разбитой посуды. Дорогое, пахучее, пряное. Это понял и хозяин тележки. Потому, как схватил он Кныша за ворот рубашки и всей мощью своею, многократно усиленной злобой, отшвырнул от пакетов и свертков, уже заляпанных, как фартук мясника. На Кныша даже не оглянулся, мясник.
Кныш полетел уже навзничь и огромное небо, подрезанное слева козырьком над входом в супермаркет, открылось его взору. Задохнувшись от разверстой лучистой бездны, он невольно зажмурил глаза, приготовляясь испытать прочность тротуара затылком.
Обошлось, чья-то вовремя подставленная рука. Кныш лег в неё, как танцовщица в танго откидывается спиной на руку партнера. И даже ногу одну как бы кокетливо вверх задрал. Со стороны - очень смешно, был бы фотоаппарат.
Возможно, в тот момент Кныш и возжелал подобно Фаусту остановить мгновенье; но уж, конечно, не стоп-кадр.
Спасительная рука, пружиня под тяжестью, по-матерински баюкала. Кныш мирно, как бревно, сползал с неё, оседая.
-- Ба! – услышал он вдруг настолько близко, что чужое дыхание обдало лицо. – Это же Кныш! Ба! Ба! Ба!
Распахнул глаза и увидел над собою Маркела.
Университетского друга? Сколько лет, сколько зим? Сокурсника и соседа по койке в студенческом общежитии. Десять лет, девять зим.
Одной рукой продолжая придерживать Кныша за спину, другую Маркел протянул, помогая подняться. Кныш вложил свою ладонь в его ладонь, инстинктивно оперся. Рукопожатие состоялось. Или случилось? Что происходит помимо воли – происходит случайно. Жизнь прихотлива, если не думать о том, в чьих руках кий.
С посторонней помощью Кныш крепко встал на ноги. И сказал Маркелу:
-- Привет.
Маркел улыбался и похохатывал, панибратски обнимая Кныша за плечи. Кныш бессмысленно хлопал глазами. А мужик с тележкой хмурился и сопел. Щепотью доставал из тележки раздавленные пакеты, и подержав на весу, демонстративно брезгливо бросал обратно.
-- Перестань, Василий, – обратился к нему Маркел. – Это Кныш, мой старинный друг. Сто лет, как не виделись. И вот – надо же!
-- Девять с половиной лет, а не сто, – мысленно уточнил Кныш.
-- Друг, не друг. А что с разбитой бутылкой и раздавленным сыром прикажешь делать? – Нарисовалось на хмуром лице Василия сморщенным носом, подтянутыми губами.
-- Не стони, Василий, – распорядился Маркел. – А сходи, докупи. Что - стонать?
-- За чей счет? – мимически поинтересовался Василий, задрав брови на лоб, по самое некуда.
-- За мой счет, разумеется.
Удовлетворенный Василий ушел в магазин докупать. И Кныш облегченно расправил плечи. А Маркел снова обернул к нему свой восторженный взор.
-- Как здорово, что мы встретились, Кныш! Как живешь? Чем занимаешься, друг?
Кныш неопределенно пожал плечами. Мол, живу. Мол, бывает по-всякому.
-- Слушай, Кныш! Ты свободен сейчас? Может быть, заскочим в ресторанчик? Посидим, поговорим, обсудим. Сколько лет, Кныш. Сколько лет!
Кныш мелко закивал, как болванчик, и развел в стороны руки. Мол, да, свободен. Мол, да, почему бы не посидеть, не поговорить, но.
-- Опять брючонки подкачали? – догадался Маркел и противно, как конь, заржал, вспомнив нечто.
-- Будет тебе стесняться, Кныш. Сегодня не внешний вид - главное, а внутреннее содержание. Кошелька, - то ли подбодрил, то ли снизошел до Маркел, сам лоснящийся и блестящий.
У Кныша мелькнуло: а не врезать ли ему правой в рыло? Прямо сейчас, пока открылся Маркел, пока не ждет. А то: смачно плюнуть в лицо, в жизнерадостную фарфоровую пасть? И даже сглотнул, собирая во рту подходящее количество слюны. Но передумал, осклабился:
-- Я не против, Маркел. Заскочить, посидеть. Вспомнить молодость.
3.
Наша память дурно воспитана. В отношении того, что надо помнить. А что - не следует.
Одиннадцать лет назад, общежитие политехнического университета, воскресенье, утро.
Маркел крутился перед зеркалом. Выбирал подходящий галстук. Кныш, полулежа на кровати, с отвращением перелистывал учебник. Обоим через два дня предстоял экзамен. Летняя сессия протекала.
-- На свидание собрался, Маркел? – позавидовал Кныш.
-- Угу, – промычал тот, затягивая на шее очередную удавку.
Затянул, завертел головой. Оглядел себя придирчиво слева, косо справа:
-- С невестой на свидание,- прояснил.
-- А как её, невесту, зовут? – заинтересовался Кныш, голос дрогнул.
-- А зовут её Моя Прекрасная Сара.
-- Невеста Сара? – удивился Кныш.
-- Да нет же, – рассмеялся Маркел. Он и тогда был смешлив. – Девочку зовут Юля. Это я её прозвал Моя Прекрасная Сара. Она еврейка, ей льстит.
Кныш уткнулся в учебник. Строчки прыгали, расплывались.
-- А Марина? – спросил он, промедлив, металлическим голосом, не поднимая глаз от страниц.
-- Что - Марина?
-- Жениться, – выдавил из себя Кныш, стало душно.
Маркел отвернулся от зеркала, долизывая расческой пробор.
-- А Марине я жениться не обещал. Марина – боевая подруга.
Пропел, паясничая: «Две вечных подруги: любовь и разлука не могут одна без другой».
Такой весельчак был Маркел - спасу нет. Весельчак - не ходи на стульчак. Балагур - про молоденьких дур. Сердцеед – была дура и нет; поумнела – да поздно.
-- И, что, она – лучше? – фальцетом, высокой нотой, оборвал кривляние Кныш.
-- Кто – лучше? – насторожился Маркел.
-- Твоя Прекрасная Сара.
-- А! – прищурился Маркел. – Ноги у Юлички волосаты. Зато есть совершенно обворожительные черты. Двойное гражданство, например. Папа, опять же, магнат фармацевтики.
-- Где ты, интересно, цепляешь таких, – высказал Кныш учебнику, пирамиде-иерархии человеческих ценностей по Маслоу.
Грубо прозвучало, ревниво. Чего Маркел, однако, не уловил. Не захотел уловить. Хорошо слышишь то, что желаешь услышать. Уши лгут наравне с глазами. Язык - на подхвате.
-- Познакомился с нею в аптеке, – дорабатывая бантики шнурков, отозвался Маркел. – Где жестокосердный, как бог Израиля, отец принуждал свою единственную дщерь постигать основы фармацевтического дела с самых азов. Девочка сидела на кассе.
-- А куда намылился сейчас? – Кныш чувствовал, что перегибает, но остановиться не мог.
-- А предстоит мне часа три дрыхнуть в консерватории под какую-то там симфонию Рахманинова. Ничего не поделаешь, Кныш. Любишь кататься – люби и саночки возить.
Здесь Кныш в конец обнаглел. Взмолил:
-- Возьми меня с собою, Маркел. У Прекрасной Сары, верно, и подружка имеется.
Маркел оторвался от шнурков и в первый раз в жизни посмотрел на него с интересом. Словно у Кныша на голове вырос рог.
-- Я бы взял тебя, Кныш. Только, понимаешь ли ты. Брючонки у тебя подкачали.
Почему Кныш тогда его не задушил? За Марину, за брючонки, за все. Придушить было легко и удобно. Маркел сам себе петельку на шею накинул.
Ах, если бы молодость знала.
Почему он не плюнул в Маркелову морду сейчас?
Ах, если бы зрелость могла.
Совпадает желание с возможностями или нет - будь проклята нищета. Врут: нет в нищете никакого блаженства. Одна тоска и злоба. Да зависть. Да голова, усохшая от проблем.
4.
Прошли к машине. Просторная. Голубая. «Как мечта», - похвалился Маркел. Марка «Лексус». «Такие Президент дарит героям спорта», - похвалился Маркел вторично.
-- Хорошо Президенту. Может себе позволить, – уклонился от обсуждения достоинств машины Кныш, уныло усаживаясь на заднее сиденье рядом.
-- Моя – от фирмы.
-- Хорошая фирма, раз может себе позволить.
Кныш нарывался на грубость, чего Маркел упорно не замечал.
Уложив в багажник свертки, уселся на водительское сиденье Василий:
-- Куда едем, шеф?
Шеф подумал, шеф решил:
-- Забрось нас в «Променад», Василий. А сам на службу езжай. Там Тане-Мане скажешь, чтобы начинали готовить фуршет. Без меня. А за мной заедешь… в общем, я отзвоню.
Кнышу, для ясности:
-- Начальство московское сегодня приезжает.
Кныш заволновался:
-- Может, тогда не стоит, Маркел? Как-нибудь в другой раз.
-- Ерунда, - отмахнулся Маркел. – Наше начальство не дает по себе соскучиться. Чуть не каждую неделю повадилось. Отдохнуть, так сказать, душой. Да мы с тобой, Кныш, и посидеть и поседеть успеем, пока оно с моим Генеральным трали-вали. Да и лицезреть ему меня безо всякого интересу. Его высокий интерес - Танечку с Манечкой по коленке погладить. Так, Василий?
-- А то! – подтвердил Василий. – Танечке с Манечкой и я б не прочь задрать маечки.
-- А Любочке - юбочку? Ручонки, Василий, у тебя коротки.
-- А то! - согласился Василий. - Нынешние женщины любят высоких мужчин. Моду такую себе завели, шалавы.
В ресторане официант принял заказ, поставил на стол запотевший графинчик с водкой, расставил рюмки, разложил ножи-вилки и как сквозь землю провалился. Маркел – не иначе, как пустить пыль в глаза – заказал полдюжины закусок. Зачем? После первых трех рюмок Кныш не имел привычки закусывать. А к четвертой желание пропадало.
Сидели, ждали. Сквозь графинчик Кныш наблюдал, как палец Маркела постукивает по столу. Будто клевал. Увеличенный стеклом, палец походил на мерзкий клюв мерзкого падальщика. «Стервятники питаются стервами стервятники питаются стервами» - навязчиво кружилось в голове. Было зябко. Томило.
-- С бодуна трясет? – догадался Маркел. И разлил по фужерам. – За встречу!
Выпили, тут и снедь подоспела.
-- Ну, рассказывай, – приказал Маркел, кромсая заливное. – Чем дышишь, докладывай. Как Мартышка?
Водка сделала свое дело. Злость ушла, повеяла грусть.
-- Восемь лет алименты плачу, – доложил Кныш, закисая.
-- Оба-на, – растерялся Маркел. – И ты, что ж, не женился больше?
Потянуло на откровение:
-- Года два кувыркался с одной. Вроде поначалу нормально. С пацаном её контакт наладил. А тут - сокращение на работе. И пистолет - восемь лет, да смышленый не по годам, заявил: "Мам, а с какой стати нам этого обалдуя кормить?". Плюнул, развернулся, ушел. С тех пор - один.
-- А с работой как?
-- А никак.
Кныш сказал и подумал вдруг про себя, что если не попрут к чертовой матери за прогул (а не уволят ведь, суки, им ещё поискать придурка за жалкие копейки корячиться), то уволится сам.
Сказал, и слезы выступили на глаза. По молодости лишняя водка все больше через глотку вылазила. А теперь вот - через глаза.
Маркел неправильно понял, откуда ему понять:
-- Неужели так плохо, Кныш?
Помолчал деликатно минуту. Потянулся к графину:
-- А давай по второй. За дружбу!
Опрокинули по второй.
-- Значит, веришь ещё в дружбу, Кныш, – задумчиво констатировал факт Маркел.
-- Верю, верю всякому зверю… - завел было Кныш шарманку.
Поглощенный в раздумье, Маркел, слава богу, его не услышал.
-- Правильно делаешь, что веришь в дружбу. – Сказал. – У меня ведь, пожалуй, для тебя предложение есть.
-- Что за предложение, Маркел?
-- А такое, от которого невозможно отказаться. Слушай.
5.
-- Есть тут одна шарашкина контора, – начал издалека Маркел. – Называется ООО «Экспертиза». И занимается эта контора тем, что выдает от имени электрических сетей разрешения на подключения к сетям.
-- А чего сети сами не могут давать разрешение на подключение к себе? – перебил Кныш.
-- А того не могут, что борьба с коррупцией. Чиновники, а электрические сети - наполовину государственная организация, за свои услуги берут мзду. Налышан, небось. Так вот, чтобы искоренить мздоимство, и передали в частные руки.
Этой конторе, знаю, требуется инженер в Центральный район.
-- Оклад, обязанности? – ухватил Кныш на лету.
-- Есть оклад. Но суть не в нем. Что же касается обязанностей... Записывай. – Маркел достал из кармана «Паркер» и пододвинул Кнышу золотое перо через стол на салфетке.
-- Так вот, представь, что застройщик или предприниматель приходит к тебе и спрашивает разрешения подключить электричество к домику, киоску и так далее. А ты внимательно, терпеливо выслушиваешь его и говоришь: «Очень жаль (Записываешь?). Очень-очень жаль. Однако возможности нет»
«Как нет?» - удивляется клиент.- «Мне же нужно всего-ничего киловатт. Домик у меня маленький-маленький. А сети большие- большие. Мощные».
И тут ты смотришь бумаги, перекладываешь с места на место, открываешь компьютер. Неплохо кому-нибудь позвонить. А потом говоришь: «К сожалению, дорогой (дорогая). Вижу, что надо вам совсем чуть-чуть. Но, понимаете ли. Капля – всего лишь капля. Чтобы наполнить стакан нужно капать четыре тысячи раз. Но какая-то капля все равно через край, согласитесь?».
-- А дальше? – заслушался Кныш.
-- Про стакан записал? Дальше ты вроде возвращаешься к текущим своим делам и вроде как про клиента, зарывшись в дела, забываешь. Все сказано, до свидания, извините. А тот с ноги на ногу переступает: «Что же мне делать?». «Надо строить подстанцию, новые линии передач» - не поднимая головы, отвечаешь. «Вы готовы строить подстанцию? Тогда вам надо сначала в земельный комитет для отвода земли под строительство, потом…».
«Нет!» - в ужасе восклицает застройщик. Пока он халупу строил, уже везде побывал, везде заплатил. Больше – невмоготу.
«Тогда не знаю, что вам посоветовать». «А может быть есть хоть какая-либо возможность?».
Долго думаешь. Думаешь, думаешь. А потом – хлоп по лбу: эврика! Предыдущий клиент, оказывается, забрал все мощности, какие наверняка ему не нужны. Про запас, который карман не тянет. Вот, если б договориться с ним… Трудно, конечно, договор уже оформлен. Надо переоформлять. Но: попытка – не пытка.
«Да! Да! Да! – восклицает клиент. – Сделайте милость, поговорите, пожалуйста. Переоформите, чтоб. Я заплачу. Сколько?».
Сколько? – тут думать не надо, отвечать быстро и четко. "Десять процентов от стоимости подстанции и линии электропередач. Которые вы должны были бы построить".
Благодарный клиент (сэкономил 90 процентов!) лезет в карман. Но ты останавливаешь. «У нас не коррупция. Мы – не чиновники, взяток не берем. Плату за выдачу разрешения вносите в кассу. Плату за ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ услуги по оформлению вашей заявки переведите на счет». И называешь счет. Счет в каком-нибудь банке имеешь? Нет? Немедленно заведи.
Как-то уж слишком просто все выходило. Засомневался Кныш. Подводные камни - где?
-- А если действительно нет технической возможности для подключения?
-- Сети - электрические. Пусть у них голова и болит. Отправляешь клиента к начальнику сетей на прием. А уж он-то, поверь, только того и ждет. Мафия, Кныш, бессмертна.
-- А меня возьмут? - загорелся Кныш. - Хлебно место пусто не бывает.
И Маркел, видать, загорелся.
-- Возьмут, возьмут. Если ты сейчас дашь мне слово, что пойдешь туда работать; прямо сейчас и решим.
-- Даю слово.
-- Матерью поклянись. Мать жива?
-- Матерью зачем? - удивился Кныш. - Хорошо, клянусь живой матерью.
-- Я звоню?
-- Звони.
Маркел набрал номер.
-- Привет, Ренат. Маркелов говорит. Должность от "Экспертизы" в Центральном ещё вакантна? Да, есть кандидат. Надежный. Как за себя ручаюсь. Да ты его сам хорошо знаешь. Кто? Кныш. Тот самый. Когда ему подойти? Вот и ладненько. Супруге привет.
Отбой.
Кнышу:
-- Слышал? Все, ты трудоустроен. Ступай и работай. Помни, что слово дал. Обратной дороги нет. Матерью клялся.
Кныш не знал, что сказать, не находил слов.
-- Сам-то ты - кто?
-- Я? - ухмыльнулся Маркел. - А я разрешения на строительство выдаю. Строительным фирмам. Подрядчикам-субподрядчикам.
-- Тоже частная лавочка?
-- Глупый вопрос. Борьба с коррупцией развернулась по всему фронту.
Кныш пребывал в смятении, озадачен. Забыть обиду - это не то, что больной зуб удалить. Ненависть - не оса, что залетела, ужалила, сдохла. Любовь – да, та не грешит постоянством. В этом любовь похожа на боль. Чем сильнее она – тем быстрее проходит. Ненависти некуда уходить. Ненависть – сама боль.
Кныш замотал головой, отгоняя морок. Уж не снится ли ему? Не допился ли ты до горячечного бреда, парень? Ведь не может быть того, чтоб.
-- Почему, Маркел? Почему?
-- Хочешь знать: почему? – усмехнулся Маркел.
Вот когда маска благодушия спала. Нехорошее, злое заострило черты.
-- Неужели ты, сучий потрох, решил, что я забыл твою оплеуху? Ту самую, при Марине. Неужели ты думаешь, что я не вижу, как ты, вонючая рвань, воротишь от меня нос? Кто ты есть, подзаборная пьянь, чтобы меня презирать? Так будь же ты, сучий потрох, мне по гроб жизни обязан!
И Кныш лицом просветлел. Пазл сложился. Все встало на свои места. Ясность, никаких тараканов.
-- Спасибо тебе за откровенность, Маркел. Спасибо тебе за все.
-- Ну, что ты! – засмущался Маркел. – Никакой благодарности я от тебя не приму. Ведь мы же - друзья. А какие могут быть счеты между друзьями?
6.
Здесь мне нужно, наверно, ещё раз отвлечься. Объяснить про оплеуху. Ту самую.
Одиннадцать лет назад, общежитие политехнического университета, понедельник после воскресенья, вечер.
Вечером пришла Марина. В гости – не в гости. Жила она с папой-мамой в трехкомнатной квартире, но время от времени в общежитии ночевала. С Маркелом.
Вошла, прошлась по комнате, завернула к кровати Маркела, плюхнулась на неё, как в волну. Нога на ногу, закачала носком.
-- Мальчики, хватит вам учиться. Я пиво принесла. Давайте пить пиво.
Выпили пиво, поболтали.
-- Ну, все, – сказал Маркел. – Пора на боковую. Ступай Кныш вон, отпускаем тебя. Кажется, в десятой на четвертом этаже есть свободная койка.
Когда раньше Марина приходила с ночевкой, Кныш уходил спать туда. В общем, куда пускали. Не всегда пускали. Выпадала ночь и на лестничной клетке. Холодная ночь; узкий, твердый, как гранит, подоконник.
-- Завтра экзамен. Мне надо выспаться. Сегодня я никуда не уйду. – Заявил Кныш, как отрезал.
-- Ишь ты, подишь ты, – удивился Маркел. – Это ещё что за новости?
Кныш покраснел, но не сдвинулся с места.
-- Я могу объяснить тебе, что за новости, – пришла ему на помощь Марина. – Кныш считает, что спишь ты со мной аморально. Что любишь другую. А меня используешь. Поматросишь и забросишь. Как выпитую бутыль. Признавайся, Маркел, так и есть? Есть Юля - невеста при кассе? Папа Юли – магнат-сионист?
-- С чего ты взяла? – растерялся Маркел.
-- А Кныш мне все-все про тебя рассказал. Вывел молодца на чистую воду. Открыл простушке-девушке глаза. Господи, какая же я была дура!
Руки, однако, при этом Марина не заламывала, глазки не закатывала; а высказывала претензии гладко, посмеиваясь. Как анекдот.
Кныш растерялся, провалиться готов. Покраснел, побледнел. Сердце то обмякало, а то - в набат.
-- Когда же он это тебе натрепать успел? – выдавил из себя Маркел.
-- А вчера. Заявился ко мне домой. Цветочки принес. Люби меня, как я тебя, говорит. А Маркела оставь. Он – обманщик.
Такого Кныш, разумеется, от Марины не ожидал. Сердце ударилось с размаху о ребра, ребра хрустнули, защемило.
-- Вон отсюда, сучок, – заорал Маркел. И, кажется, замахнулся.
-- Остынь, – сказала Марина приторно. – Ну, используешь меня, так зачем стулья ломать? Я не первая, не последняя. Только давай и я тебя попользую. Ну-ка, расстегни, милок, мне бюстгальтер.
И подскочив с кровати, игриво повернулась к Маркелу спиной.
Маркел плотоядно заулыбался. Нагло, Кнышу в лицо.
-- А, оставайся, – соизволил великодушно. – Так даже интересней, пикантней. Затрахать до щенячьего визга сучку на глазах её несостоявшегося любовника.
Вот тут Кныш и закатил ему оплеуху. После чего убежал ночевать на лестничной клетке.
На следующий день он поменялся комнатами с первокурсником. Первокурсник решил, что Кныш – лох. Кто же меняет место в привилегированной комнате на двоих на клопиный угол в "шестерке"?
Первокурсник ничего нового не открыл, а подтвердил всеобщее мнение.
7.
Год, вплоть до защиты диплома, Маркел и Кныш не здоровались, старались друг не замечать. Столкновение у магазина и последующие посиделки в ресторане – впервые после окончания университета.
Кстати, они ещё не закончились. Оставались водка в графине и вопрос.
Сначала - вопрос.
-- А Ренат, которому ты звонил, случайно, не Дыня? – ткнул Кныш пальцем в небо.
Попал.
-- Дыня, Дыня, – закивал Маркел. – Он как раз зам. начальника Центральных городских сетей. С «Экспертизой» - на связи. Курирует. По сути – организация-то одна. Хозяева одни, карманы разные. Положено так. В наше время.
Кныш расстроился:
-- Дыня меня на работу не примет.
Маркел прожевал закуску, вытер салфеткой рот.
-- Как не примет, если уже принял? Думаешь, у него на тебя вырос зуб за Марину? Глупости. Как раз наоборот. Ведь он у тебя Марину отбил? Отбил! И теперь ты – ходячий памятник его важнейшей жизненной победы. Которых у Дыни наберется немного. Поэтому, он не только примет тебя с распростертыми объятиями, но уже сейчас, заочно, готов носить на руках. Представлять и превозносить. Ведь тогда, получается, он победил не абы-кого, но. Что воодушевляет, поднимает самооценку.
Дыня у Кныша Марины не отбивал. После известного случая у неё с Маркелом расстроилось. И Кныш ещё хороших полгода ей цветочки носил. Иногда пускала в квартиру, болтали. Но чаще: от ворот поворот. «Занята я, Кныш. Сегодня не до тебя». А через полгода: «Кныш, больше не приходи. Замуж я выхожу. За Дыню».
Кныш захлюпал, расплаксился:
-- Марина! Я же тебя люблю.
-- И он любит.
-- А ты?
-- Знаешь, что я тебе скажу, Кныш. Хороший ты парень. Но квелый. Наверное, потому и хороший, что квелый. Всегда так: раз ни на что не способен – значит, душа не пускает. А Дыня – плохой и горячий. Как сковородка. Это по мне: ужом крутиться на сковородке, чтобы бока припекало. Жизни мне хочется, Кныш. Хочу, чтобы весело и бурлило. Неуемная я, плохая. С Дыней мы – два сапога пара. А с тобой - как сапог с босоножкой.
Так, что Дыня Марины у Кныша не отбивал. Но думать о том, что отбил, сегодня – это было приятно. Тем более, Маркел так считает.
-- Уместно выпить за дам, – разлил Маркел по фужерам остатки.
-- За дам – стоя, – предложил Кныш и встал.
Официант, который до момента безлико шнырял, как в приличном заведении и положено, незаметно переменяя графинчики и приборы, что-то добавляя в ландшафт, а что-то в нем убавляя, вдруг нарисовался перед столом с портретом Президента на фоне штандарта в золоченой рамке. Портрет официант держал, как икону. Благословляя?
-- Ты – что? – озадачились в голос оба: Кныш и Маркел.
-- Вы же тост предложили за ДАМ? За Дмитрия Анатольевича, полагаю?
-- В общем-то, да. За ДАМ, – быстро сообразил Маркел. - Но портрет притащил зачем?
-- Такова наша традиция. За ДАМ – стоя перед портретом Президента. Кстати, гимн петь будете? Могу караоке поставить. Только нужно перейти за другой столик, отсюда – колонна мешает.
Маркелу традиция ресторана показалась забавной.
-- А если бы мы предложили тост за ВВП, Путина бы принес?
-- К тосту за ВВП выносим двуглавого орла и опять, по желанию клиента, включаем караоке. – Обстоятельно разъяснил человек.
Маркел почесал пятерней затылок.
-- Ну, а если бы нам захотелось выпить за ОБА?
-- Портретов иностранных президентов не держим, – отказал сквозь зубы официант, как если бы посетители дурно отозвались о его заведении. – Но если вам так приперло, могу одну голову орла заклеить строительным скотчем.
-- За американца пить не будем. – Успокоил патриотично настроенного официанта Маркел. – Но ты, друг, скажи, часто портрет выносишь?
Тот гордо вскинул голову:
-- Гимн – лидер нашего хит-парада. Вчера эмчеэсовцы заводили три раза. Позавчера у городской администрации корпоратив состоялся. Коммунальщики - те через день.
-- Ну, и нам отставать негоже, – решительно заявил Маркел. – Принеси-ка нам, дружок, ещё два по сто.
И – вдогонку:
-- А портрет, дорогуша, оставь.
Раз уж дошло до дам, Кныш счел уместным спросить:
-- А ты по-прежнему, с Юлей?
Маркел зажмурился и погрозил ему пальцем:
-- Не забыл, помнишь.
Заковырял по тарелке вилкой.
-- Нет, с Юлей вышел облом. Раскусил меня тесть. С дуру брякнул ему о своей готовности перейти в иудаизм. Перебор. Вот он меня и попер. Ничего. У меня теперь другой тесть. Дороги строит. Федеральные. Вот где размах. Все хочет меня к себе перетянуть. Дудки. Довольно с меня того, что дома перед ним на цирлах. Не хватало, чтоб ещё на работе. А знаешь…
Тут Маркел, будто вспомнив, достал бумажник, порылся в нем и выложил перед Кнышем на стол три пятитысячных. Подумал, подсчитал что-то в уме, и ещё одну рыженькую добавил:
-- Купи себе брючонки, Кныш. Прежде, чем устраиваться идти.
Кныш приготовился, было, вспылить. Бросить деньги ему в лицо. Вышло бы эффектно и правильно. Допек его «брючонками» Маркел. Сколько можно?
Пылить Кныш, однако, не стал. Деньги аккуратно уложил в карман пиджака и сказал Маркелу:
-- Спасибо.
8.
Спустя неделю Кныш обживал свой новый кабинет. Стол, компьютер, папки: входящие, исходящие. Мягкое пружинящее кресло под собой. Жесткий канцелярский стул для клиента. Дизайн-проект, в тонах строгих и деловых.
Посетители валили косяком. Растет благосостояние населения, растет. Кто бы ни говорил.
Действовал по инструкции. Сначала - внимательно выслушать, дать выговориться, отказать - потом. Поведать про стакан и четыре тысячи капель, последняя – через край. Долго, мучительно искать совместно с клиентом выход, и, наконец, найти.
В коридоре образовывалась очередь. Истомленная ожиданием, очередь поругивала бюрократию и начальство. Дальше – громче, создавая нездоровый ажиотаж.
И Кныш пошел людям навстречу, предельно упростив процесс.
Опустил предисловия. С места: «Возможности нет». «Как нет?». «А вот так!»
Пример со стаканом Кнышу понравился: наглядно и впечатляет. Пример со стаканом Кныш оставил, добавив кое-что от себя. «Как вместить ещё несколько капель в стакан, заполненный до краев? Надо предварительно из этого стакана отлить. Или отпить. Понимаете меня?». Клиент понимал, схватывал на лету.
По прошествии двух недель долг Маркелу вернул. Пьянствовать завязал, замелькали мечты о машине, об отдыхе на Канарах. Благо Ляхов исчез, не показывался. Наверное, пропил квартиру Ляхов, стал бомж. Как и предполагалось. Судьба.
Начальство пока приглядывалось, в целом деятельность одобряло, хотя.
Когда пожаловал предприниматель насчет подключения заводика по производству гипсокартона, Кныш направил его на прием к начальнику сетей, Собакевичу:
-- Серьезный вопрос. Не в моей компетенции, знаете ли.
Что испортило его взаимоотношения с Дыней.
В конце рабочего дня тот позвонил:
-- Ты, что ж, сукин сын, клиента посылаешь к Собакевичу, не ко мне? Ты, что, забыл, кто тебя на работу устроил? Забыл, кому ты обязан? Забыл, чей ты человек в системе?
Кто такой Собакевич, Кныш ещё толком не знал. Подчиненные о начальнике – как о покойнике, ни слова правды. «Даже в мыслях не кляни царя. Ибо птицы небесные перенесут твою речь, и пернатые объявят дело». Когда-то давно Екклесиаст сказал. Мудро.
Зато Кныш знал ревнивый, мстительный характер Дыни. Вряд ли с тех пор он изменился. С годами люди не становятся лучше. Нервы расшатываются, шлаки накапливаются - физиология.
Запутанная ситуация, притом. Что принимал его на работу действительно Дыня, председательствующий в конкурсной комиссии. А увольнять (трижды сплюнем через левое плечо), если придется, то Собакевичу.
-- Будь, что будет, – отмахнулся Кныш от проблемы.
Думать не моглось, не хотелось.
Подумаешь о хорошем – спугнешь удачу; подумаешь о плохом – накличешь беду. Это также давным-давно вывел Екклесиаст.
Любопытно: сам-то, о чем думал, когда говорил?
9.
Пожалуй, прошло две недели, когда. Закончился рабочий день, и. Кныш запер кабинет и бодро потрусил к автобусной остановке, предвкушая. Тихий одинокий вечер у телевизора. Не одиночество, нет. Одиночество – смятение чувств, непокой. Кныш же впервые за многие годы наслаждался покоем, когда.
Близ остановки, не доходя, его окликнул таксист.
-- Эй! – сказал таксист. – Эй!
-- Вы – меня? – Кныш бегло оглянулся по сторонам.
-- Тебя, парень, тебя.
Кныш подошел:
-- ?
-- Там женщина в салоне тобой интересуется.
Кныш заглянул в салон.
-- Бог мой! Марина! Откуда ты? Что ты здесь делаешь?
-- Тебя жду. – Ответила Марина, улыбаясь, маня. – Что застыл, как истукан? Быстро залазь в машину. А то вдруг выглянет мой благоверный. Окна его кабинета над нами.
Кныш не заставил себя ждать. Сердце уже запрыгнуло в салон, и ему ничего не оставалось, как. Последовать.
-- Здравствуй, Марина! Но куда мы едем, куда?
-- Это похищение, Кныш. Молчать, не оказывать сопротивление, сохранять спокойствие.
Приехали в «Променад». Знакомое местечко. Знакомый столик. Знакомый официант. Тащи портрет свой, официант. Разве не видишь: Кныш с дамой. Мартини тащи, шоколад. И, что там ещё. На десерт.
-- Я заплачу.
-- Позволь, я.
Милые бранятся – только тешатся.
-- А ты не изменился, Кныш. Все такой же.
Врешь, Марина, видела бы ты Кныша месяц назад. Лжешь, многолетний запой не проходит бесследно. Не замечаешь мешки под глазами, не хочешь. В них - годы, выпавшие в осадок.
Но как приятно, Марина, ты лжешь. Как приятно.
-- А ты ещё больше похорошела, Марина.
-- Неужели сейчас я лучше, чем была молода?
Кныш любовался, налюбоваться не мог.
-- Жуть, какая красивая стала. Век бы смотрел.
Марина рассмеялась грудным воркующим опьяняющим смехом.
-- Ах, Кныш, милый Кныш. Ничего-то ты не понял во мне. Бедный, слепой, одурманенный Кныш. Я ведь похотливая сучка была. Стала похотливая стерва. Неужели похотливая стерва – лучше?
Смущенный Кныш прикусил язычок, чтобы не вылетело изо рта. Как и мы, раб условностей, пластилиновой обывательской шелухи. Сник, присмирел, вперив горячечный взгляд в.
Марина проследила и усмехнулась:
-- Хочешь белых моих грудей, налитых?
Привстав со стула, выгнулась над столом, оперев руки в край. Пройма блузки, повинуясь закону всемирного тяготения, зависла над скатертью белым флагом. Загорелые груди, тяжелые и упругие, будто с ртутью, притягательно заколыхались на расстоянии вытянутой руки. Сосцы мерно дрожали, вторя коловращению звезд.
-- Что же ты, Кныш! Ну!
Велик был соблазн. Дабы не уступить, Кныш юрко сунул руки под стол, между коленями, сжал.
Марина томно улыбнулась и села. Поправила декольте.
-- Ах, Кныш. Каким ты был, таким ты и остался. Мальчик-с-пальчик. Женщине – ни на шее повиснуть, ни за спину укрыться, ни на плечо опереться.
Многие говорят, что мельчают мужчины. Говорят, вирусная пандемия. Мh1M1.
10.
Каким Кныш был.
Одиннадцать лет назад, городская квартира Марины, воскресенье, полдень.
Молча, без энтузиазма впустила в квартиру, в комнату провела. Так, словно зачастившую за солью соседку. Розы приняла, бросила на подоконник, за занавеску. Молча выслушала про измену Маркела, бровью не повела.
Вздохнула. Задернула полу халата, прикрыла бедро.
-- Ты зачем, Кныш, пришел? Утешать? Лелея в уме, что на твоей груди прикорну?
-- Да я. Да нет.
-- Что – нет?
Кныш замялся. Неуверенно предложил:
-- Давай куда-нибудь сходим, развеемся.
Марина смотрела в окно. В окне было небо. Пустое, как простыня.
Ответила едко:
-- И куда мы пойдем? В публичную библиотеку? в кино?
-- Ах, Кныш. Не надоест тебе слюни глотать? Ведь сидишь ты - об одном только думаешь, как бы воспользоваться девичьей слабостью, как бы овладеть мной в грубой форме. Признавайся, Кныш. Хочешь жарких грудей моих, пылкого тела?
Сама на кровати сидела. Откинулась на подушку: бери.
-- Зачем ты, так? – заскулил Кныш. – Я же люблю тебя.
-- Странное, немочное у тебя представление о любви. – Заметила Марина, вставая.
-- Все, Кныш, проваливай. Надоел. Ступай к Мартышке, и цветочки ей отнеси. Сколько тебе повторять: не я, Мартышка – твоя судьба.
Кныш едва не расплакался:
-- Да у меня с ней не было ничего.
-- И до свадьбы не будет, – сказала Марина жестко. – Она из тех, кто не любовника любят, а мужа. Как неотъемлемую принадлежность уюта. Наряду с детьми, мебелью, натяжным потолком и столовым сервизом. Все, что добыто непосильным трудом. А в пустую, что толку? Не свое, оно и есть – не свое.
Приговорила она тогда. Ведь женился Кныш на Мартышке. Через месяц после того, как. Марина выскочила замуж за Дыню.
И любила Мартышка его. Как мужа, как заметную часть обстановки. Гнездышка своего, что вила.
А затем разлюбила, как рухлядь, как обветшалый матрас, позарившись на комфорт вещи новой.
11.
Говорят, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Зато не исключено, что вода в пригоршне, которую зачерпнул в реке, та самая, что выплеснул в кухонную раковину, споласкивая после обеда посуду.
С любовью иначе. Она вообще не повторяется никогда. Не разжечь нового костра из золы. Не остатки на пепелище – останки.
Когда первоначальное оживление от встречи улеглось, Кныш догадался, что у Марины к нему есть дельце. К гадалке не ходи – возникла проблема. Без проблемы – вспомнила б черта с два. Наша память дурно воспитана, говорилось уже.
-- Как живешь? – забросил удочку Кныш.
-- Плохо живу, – сказала Марина и заметно внутренне собралась.
-- Замучил, Кныш, меня Ренат ревностью. Кошмар, словами не передать. Невозможно с кем-то остановиться поговорить, кому-то улыбнуться, где-то на минутку задержаться без скандала. С удовольствием бы наставила рога, да, боюсь, убьет. Может. Себя не жалко, ибо это не жизнь, но дети.
-- Разведись, – брякнул Кныш первое, что пришло в голову.
-- Разведись, – повторила Марина горько.
Стало ясно: думала, и не раз.
-- Так ведь Ренат все равно не отстанет. И потом я – женщина. А женщина - значит, содержанка. Возможно, независимые женщины есть, да только это, скорее, мужики, а не женщины. Если уходить – то к кому-то. А кому я нужна, секонд хенд? Годы летят. Годы проходят мимо, через меня, насквозь. И все время что-то уносят. Словно я – гостиничный номер. Только некому утраченное возместить.
-- Да ты ещё - хоть куда, – заикнулся Кныш.
Грубо оборвала.
-- Прекрати. Тоже утешитель нашелся. Лучше помоги.
-- Чем?
-- Организуй мне встречу с Собакевичем.
-- А сама ты с Собакевичем разве не знакома?
-- Знакома. Да он с моим на ножах. Не придет, не поверит. Да и Ренат, если узнает – убьет.
Кныш заерзал на стуле и демонстративно посмотрел на часы. По телевизору начинался сериал. Пора заканчивать тему.
-- И что ты у Собакевича собираешься попросить?
Марина достала из сумочки носовой платок, несколько театрально промокнула уголки глаз.
-- Не знала я, с кем связалась, Кныш. У Рената комплекс неполноценности, отягощенный манией величия. Две стороны одной медали. Не поймешь, где аверс, где реверс. А по ребру высечено: неудачник.
-- Нагнетаешь, – не согласился Кныш. – Какой же неудачник, если в тридцать три – зам. начальника?
-- Он уже шесть лет – зам. начальника. Без перспектив. Собакевичу до пенсии – пятилетка. Вверх расти – возраст не позволяет. Задача Собакевича – дожить как-нибудь в должности. Вот и занял круговую оборону. Как турецкий султан уничтожает всех возможных претендентов на престол.
У Рената одно название – зам. начальника. По сути – шестерка. Сбегай, поднеси, организуй. Все рычаги у Собакевича. К реальному делу близко не подпускает. Зарплата – голимый оклад. Придирки, шпильки, постоянные обвинения в некомпетентности. Ренат в конец озверел. А отыгрывается на мне.
-- Да, - сказал Кныш. – Ситуация. Но что же ты у Собакевича собираешься попросить?
Марина пристально посмотрела Кнышу в глаза: мол, можно ли доверять? Выдержала паузу. Предложила допить Мартини. Закусить шоколадкой. Мороженное попробовать, вкусно.
-- Я хочу попросить Собакевича, чтобы он помог Ренату перейти на работу в другой район. Желательно, с повышением. У Собакевича – связи. Без его рекомендации не возьмут. Его мнение спросят.
-- Понятно, – сказал Кныш и ещё раз посмотрел на часы. – А от меня-то, что хочешь?
-- Позвони Собакевичу завтра и скажи, что есть клиент. Желает встретиться в приватной обстановке, обсудить.
-- У меня нет его телефона.
-- Я дам.
-- Он спросит: откуда узнал телефон?
-- Спросит, скажешь: очень важный клиент.
-- Он предложит встретиться у него в кабинете.
-- А ты скажешь: клиент – женщина. Симпатичная. Долгожданная. А потом скажешь, что она будет ожидать его здесь, за столиком, с семи до восьми. Дальше – моя забота.
Кныш махнул рукой, подзывая официанта:
-- Официант!
А Марине:
-- Не нравится это мне.
А Марина ему:
-- Ради НАШЕЙ былой любви.
И прижала руки к груди. Поправляя складку на блузке.
НАШЕЙ? От такой наглости у Кныша перехватило дыхание.
Вот, как легко тебя, Кныш, оказалось купить.
Ничего ни поделаешь, Кныш.
Ты попался.
12.
Разумеется, Кныш Собакевичу позвонил.
-- Кто? – пробасила трубка и смолкла.
-- Это я, Кныш, – залебезил Кныш. – Тут ко мне клиент обратился, желает с вами поговорить.
-- Хм. – задумалась трубка. – А откуда мой номер узнал?
-- Это очень важный клиент, – выдал Кныш домашнюю заготовку.
-- Хм. – Хмыкнула трубка. – Если важный, пусть приходит. Приму.
-- Клиент – женщина. Желала бы встретиться с вами приватно, – досказал Кныш, как учили.
-- Хм. – недолго думала трубка. – Диктуй, куда и когда. Записываю.
Кныш отключил телефон. Проще, чем предполагалось, мерещилось. Однако руки почему-то дрожали.
И дома, после работы, не находил себе места. Включил телевизор – выключил. Включил газ, ужин разогреть - выключил. Накинул пиджак, запрыгнул в туфли и сломя ноги на улицу, быстрее ловить.
-- Такси! Такси! До «Променада», живо. Плачу по двойному тарифу.
Успел. За тем же столиком в углу. Марина как-то странно стоит, наклонилась. И Собакевич как-то странно, как неживой, голову – набок, к стене прислонился. «Когда это только нажраться успел?». Или – нет?
-- Что с ним, Марина?
-- Я думаю, пищевое отравление, – отвечала Марина кротко. – Сейчас это часто бывает. Выпил-закусил, и - летальный исход.
У Кныша волосы на голове встали дыбом:
-- Ты его отравила?
-- Похоже на то.
-- Зачем? Тебя же посадят!
-- А хорошо, – согласилась Марина и придирчиво, как закройщик, оглядела труп. Как сидит? Ничего не мешает?
Пояснила. Грустно и деловито:
-- Если посадят – Ренат, наконец, успокоится. Там - не к кому ревновать. Да и должен же он, наконец, понять, что ради него, единственного... Только, почему обязательно посадят, Кныш? Смотри у меня, накаркаешь.
Достала из сумочки щипчиками для бровей маленькую пластмассовую коробочку и поставила её рядом с недопитым бокалом Собакевича.
-- Господи! Где яд-то взяла? – выплеснул Кныш в сердцах.
-- Есть у меня подруга, хозяйка аптек, – Марина взяла Кныша под руку. – Пошли, проводишь меня.
-- А подругу не Юля зовут? – спросил Кныш замогильным голосом.
-- Юля.
С Юли все началось. Юлей все и закончилось.
Круг замкнулся.
0.
В таком виде я отнес рассказ в редакцию альманаха «Патриоты Родины». Альманах выходил раз в квартал под эгидой областной писательской организации и областного комитета по культуре. Однажды мне удалось напечатать в нем очерк «Нивы сжаты, рощи голы». О фермерах, что понятно. А то, что однажды уже напечатали – вселяло.
Редактор – мужик пожилой, битый, тертый, встретил меня, как докуку. Рукопись бросил небрежно на дальний угол стола. Во мне отозвалось. Будто сам я задницей промахнулся мимо стула об пол.
-- Загляни через недельку, – процедил. – А лучше – заскакивай через три.
Я пришел на следующий день.
-- А, явился – не запылился, – поприветствовал меня редактор вместо «здрасте». – Проходи, раз явился. А я, ты знаешь, читал твой опус. Читал.
И забарабанил пальцами по столу. Интеллигентному человеку трудно отказывать интеллигентному человеку. Я оценил.
Обратился в слух.
-- Слушай, дружище, – мягко начал редактор, человек высокой культуры. – Одного я не понял. О чем это ты накарябал? Где это все у тебя происходит?
-- Как где? В Африке, – рассеял недоумение я. - В центральной её части.
-- А почему имена не африканские? – заинтересовался редактор.
-- Русифицированы. Дабы приблизить к читателю.
-- А! – сказал редактор. – Теперь понятно. А я все голову ломал: откуда, что за африканские страсти? Прямо Шекспир, Вильям, театр «Глобус».
Сравнение с Шекспиром польстило. Но я знал свое место и твердо держал себя в рамках.
-- Только у нас не Африка, – строго продолжил редактор. – Да и в Африке сегодня не так. Выдумываете, из пальца высасываете. Орки, тролли. А жизнь, брат, куда интереснее выдумок. Нет бы, из жизни взять.
-- А как в жизни? – осторожно полюбопытствовал я, уже смекнув: все пропало.
-- Хочешь знать, как в жизни? – обрадовался редактор. – Жизнь – многовариантна, брат. В контексте же твоего опуса, я бы предложил такую концовку. Никого Марина не травила. Это – из плохих сериалов. А затащила она, как его, Собакевича в постель, в гостиничный номер и сняла пикантную сцену на видеокамеру. Которую скрыто установил, как его, Кныш. А потом видеосъемку выложила в интернете.
-- Но, позвольте, – возразил я. – По сюжету у Марины ревнивый муж.
Редактор снисходительно посмотрел на меня:
-- Что ты знаешь о ревности, а? Ревнуют не женщину, а к чужому успеху. После обнародования компромата, Собакевичу предложат другую работу. Сейчас мода на профессиональные кодексы чести, все такое. Муж получит повышение, станет на его место начальником. В качестве компенсации за моральный ущерб. Кныша поставят на место мужа, заместителем, в благодарность за содействие. А Марина… Марина тоже, вся в шоколаде. Пиар, интервью, фотосессия для обложки, приглашения на телевидение...
Вот как в жизни, дружище!
Признай, ведь всё так и было?
Мне оставалось только развести руками.