Байрон небрежно захлопнул дверь, повесил на крючок старомодную шляпу и, не снимая ботинок, прошествовал к середине комнаты, встав под люстрой-пентаклем, просматривая свежий номер жёлтой, почти охровой, прессы. Он любил лирику этих второсортных газет, развлекая себя очередными «талантами», пишущими всяческую небывальщину, почти как поэты прошлых веков, под дурманом современного синтетического вдохновения. Вот и сегодня вновь наслаждался причудами журналистов, наперебой, голосами из фильмов и пьес, несших эпитеты жесточайшей жары в раскалённые массы.
- Послушайте только, что они пишут! – скандировал Байрон под сводами треснувшего потолка, - Демоны ада, скрипя стальными зубами, царапая землю, вонзая горящие иглы в бурлящие плоти, вырвались на поверхность и, обуздав солнце, заменили дыхание дымом и ударили воем солярным по душам и чревам людей!
- Роза больна! Они все больны! – выкрикнул из ванной Блейк.
- Их имена написаны огнём! – пробурчал с кровати сонный Китс.
- Они не понимают истинной красоты стихии! Хотят изменить её, сделать своей слугой и своим творением! – кокетничал со своим отражением Шелли.
Байрон огляделся с улыбкой. Его лучшие друзья – все они были здесь. С тех пор, как эта странная комната-круг стала их святилищем, тайным пристанищем, через которое они в множествах лиц и имен плели незримые связи интернет-паутин, Поэты были неразлучны, как в сборнике слов на запыленных полках безвременья. И хоть давно уже они не писали шедевров, лишь цитировали сами себя и бросали небрежные фразы в эфирных комментах, они были всё те же – великие маги поэзии, философии жизни, заброшенные современной трагедией в храм тающей штукатурки и чёрных запрелых углов, ржавой воды и растворимой лапши со вкусом абсента.
Блейк, в своё время открывший немало дверей, разучился их закрывать. И часто, когда по ночам пробудившийся Китс, баюкая свечку, искал монитор, натужные звуки, доносившиеся из ванной, заставали его врасплох, и он ронял непослушное пламя, проклиная (в «серебряных» фразах) нарочитую непредсказуемость Блейка, туша тут же возникший огонь неколебимой струей своего поэтического пера.
К слову, этим пером на заборах, на стенах, на клумбах у зданий судов, и подле скамеек с детьми в парках быстрых соитий, Китс писал своё имя, как прежде сонеты для дам и кармических ламий, нанизанные строфами граций на его романтический пыл.
Шелли же часто гулял… его звали эскортами в клубы, он сопровождал кавалеров и дам; а, приходя, сбрасывал высокие сапоги и, таинственно, вытирал яркие губы, слизывая растёкшуюся от перегрева чувств тушь. Иногда он просил называть его Мэри; любил открытые платья и кружевные чулки, и рассказывал Байрону, как прекрасен в постели, кокетливо играя сосками, бросая ему на колени шёлковые трусы.
Байрон скрывал, что иногда они встречались на лестничных перелётах, потому брезгливо отбрасывал в сторону «дикие тряпки», приковывая взгляд к излюбленной «солнечной» прессе или главным страницам виртуальных дневников, в поисках вдохновения для очередной иронической эпиграммы.
- Не закрывайте двери! – кричал из ванной Блейк, перечитывающий Бракосочетание Рая и Ада.
- Ох, сегодня такой день! Главное, чтобы не оказался Франкенштейном… - манерно пудрился Шелли.
- Ночью найду новые места, где ранее не было написано моё имя… - сомнамбулой бормотал Китс.
Байрон оторвался от очередного газетного перла и, усмехнувшись, налил себе дешёвого пива в гранёный стакан. Он уже давно привык к этой жизни, даже смирился. Подкармливал чипсами паука и спал на пружинном матрасе в одной из полукомнат на острие люстры-пентакля. Ему казалось, что все они здесь собрались для некого обряда, и не хватало лишь пятого, чтобы завершить ритуал, но не было такового. Может и нет, может пишет сейчас эти строки…
Каждый из Поэтов был исполнен болезни, лекарство от которой, увы, никто не знал. Так и жили они все вместе в покинутом общежитии, уже второй год не платили за квартиру и среди многих людей не выделялись ничем. Даже имена больше не несли былой ценности – любой мог назваться одним из них. И сами Поэты уже не знали наверняка, кто они.
Похитив бычок из полураскрытого рта отключившегося, вновь перебравшего с кислотой Китса, Байрон пустил кольцо дыма к закоптелому «небу» и, заметив, что место у монитора свободно и манит рисунками Блейка на рабочем столе, избегая липких рук Шелли, сел на расшатанный стул и, ухмыльнувшись, загрузил окно браузера, с едкою мыслью отметив:
«Сейчас потроллю…»
Смеющиеся молоточки отрывистых клавиш наполнили комнату современной поэзией истинных гениев слова, утративших силу под накипью синтеза жизни и известью тухлых умов.
Средь иллюзий открытых дверей и незримых имён на пенной воде, под обманом романтики лун и концентратом опиумного вожделения…