Глава тридцать восьмая
И однажды наступил день, о котором Вика так мечтала когда-то. Разбудило ее солнце. Вика приоткрыла глаза и тут же зажмурилась: вставать не хотелось. В квартире было тихо. Дедушка еще, наверное, спал, а мамы не было: три дня назад она уехала на курорт. Она была рада, когда дочь, услышав о горящей путевке, сказала:
– Уезжай! Мне будет лучше без тебя. Я хочу сама все пережить. А вы все или лезете со своими утешениями, или бодритесь изо всех сил. Мне надоело!
– И уеду! – вроде бы обиделась мама, но Вика сразу почувствовала: мама действительно рада уехать.
Дедушка поселился в маминой спальне – так захотела Вика. В душу он не лез, но по квартире ходил с таким видом, точно в ней кто-то долго умирал, а он боялся помешать.. Его скорбное лицо Вику то утешало, то раздражало. Вчера, например, на нее снова накатило: даже спокойной ночи ему не пожелала, молча закрылась у себя и слушала – с непонятной враждебностью, как дед шастает мимо двери туда-сюда, шумно вздыхая и шаркая тапочками. Это он тревожился, чем там занимается внучка? А вдруг плачет?
– Я спать ложусь, у меня завтра выпускной вечер!! – крикнула Вика из-за двери.
Шарканье прекратилось. Спать она не собиралась: надо было обдумать, как завтра избавиться от деда. Устраивать спектакль она не хотела. Надевать нарядное платье, выслушивать напутственные слова, а потом куда-то деваться... Куда пойти? Не станешь же до рассвета шляться по городу? А вернешься раньше, так дед обязательно спросит, почему? И аттестат попросит показать – троечками полюбоваться.
Что на вечер она не пойдет, Вика решила твердо. Не слышать ликующей музыки, не видеть беспечных лиц. Праздника не было в ее душе, так что это решение боли не причиняло. Вот пойти – было бы испытанием. Одного хотелось – посидеть в тишине, книгу почитать или «Литературку», вон сколько накопилось непрочитанных газет. А еще лучше – пойти бы за город, подальше, пешком. Но для этого надо надевать брюки, а не такое платье. Опять же: дед удивится, куда она?
Уснула Вика, так и не надумав ничего, на мысли: «Все равно правду скажу, не умею врать».
А теперь вот лежала, проснувшись в настроенье, уже привычном для последнего месяца. Но надо было что-то делать, и Вика встала, приняла душ и, уже под душем стоя, подивилась, почему это дедушка так долго спит. Обычно он вставал в половине седьмого. Может, вчера не мог долго уснуть, обиженный ее грубостью?
Чувство вины охватило с такой силой, что Вика как следует и не вытерлась. Накинув на мокрое тело халат, а на голову полотенце, она помчалась в мамину комнату. Как она могла обидеть самого родного человека?!
Дед лежал неподвижно, но глаза его смотрели в потолок. Можно было испугаться, если бы не руки: сложив их на груди, Алексей Михайлович шевелил сцепившимися пальцами, как делал всегда, глубоко задумавшись.
Вика, на цыпочках пролетев по ковру, оперлась коленкой о край постели и стала целовать деда в нос и седую щетину на впалых щеках. А потом живенько вытянулась рядом, поверх простыни, как бывало в детстве.
– Ты меня извини, дедуля? – прошептала горячо и прижалась к боку Алексея Михайловича. – Я – страшная грубиянка, я бессовестная, но мне... тошно ужасно, так мне плохо, и я уже не могу остановиться. Я хотела тебе сегодня соврать, но не буду.
Алексей Михайлович молча гладил ее по голове, неудобно вытянув руку. Он не перебивал свою внучку, потому что хорошо знал.
– Я не пойду сегодня на выпускной, не гони меня туда, ладно? Я не хочу их всех видеть! Они равнодушные, жестокие, я не могу им простить... Давай лучше за город уедем, а?
– А классному руководителю не попадет, что не все пришли на вечер? – вздохнул дед. – А аттестат?
– Ой, деда-а, ты у меня такой ответственный, жутко! При чем тут Натали? Или аттестат? Я ж не медалистка! Никто меня не будет поздравлять! А если бы я не пришла из-за болезни? Отдадут аттестат и так. Поехали за город!
Алексей Михайлович нащупал ногами шлепанцы, сел, опустив плечи.
– Понимаешь, – забормотал он смущенно, – у меня на вторую половину дня другие планы были. Агнесса попросила с детьми посидеть. Может, их с собой за город возьмем?
– Нет, нет! – обрадовалась Вика. – Ты иди к детям, иди! Ты не думай обо мне, я найду, чем заняться! Я так давно... не писала.
– Пиши, пиши, детка! – с откровенным облегчением воскликнул Алексей Михайлович. – Это – святое дело! Отвлекись от мрачных мыслей, нельзя себя так истязать!
– Деда-а!
– Молчу...
После завтрака выяснилось, что дед немного соврал: его просили к детям пораньше, на целый день, а он боялся признаться сразу.
– Конечно же, иди! – сказала Вика, поймав себя на мысли, что тоже слукавила: вовсе не хотела она писать, отвыкла думать о постороннем. Лучше почитает книгу. Вон мама подсунула, уезжая, новенький сборник повестей Бориса Васильева. Знает Викин вкус...
Но и с книгой ничего не получилось. Даже не мысли мешали, а что-то извне проникало в душу, откуда-то со двора.
Вика встала с кресла, чтобы захлопнуть окно, и замерла: тетя Настя развешивала белье на веревке, которую они вместе с Жекой повесили перед самой его болезнью. Вика вспомнила живо, как она хотела взобраться на орех и сердилась, когда Женя пытался ей помочь – подсадить. Он хватался за ее талию, один раз неловко зацепил бедро – боялся, что она сорвется.
Вика тогда оттолкнула его ногой и действительно сорвалась, а он не поймал, отступил перед ее внезапным гневом.
– Ты-и, чурка! Не мог поймать?! Убиться можно на твоих глазах, а ты...
Она кричала не зло и негромко, потому что ударилась не больно – лететь было не так уж и высоко, да и в песочек угодила, но Женька совсем растерялся, и ей стало его жаль.
– Ладно, чего моргаешь? Я шучу. А вообще, плохая у тебя реакция – не дай бог тонуть при тебе. Пока сообразишь, за какое место браться...
Она уже смеялась, но Женька с дурацкой улыбкой стоял в стороне.
– Руку хоть протяни! Я сама виновата – не надо было лягаться. Вот и потеряла равновесие.
Ах, как тогда ее огорчали эти его вспышки страха перед ней, влюбленности, которую он не мог больше скрывать! С того дня, как она сказала о Стасе: «Мы расстались навсегда», Женя растерял свою обычную простоту в отношениях, не мог найти нужного тона, и это было тягостно. Она любила Женьку-братика, Женьку-подружку, но не этого растерянного парня, то послушного, то неловкого, то вдруг нахального, больше похожего на Сашку Воробьева, чем на себя.
Теперь она смотрела на тетю Настю, совсем бабушку в своем байковом халате и траурной гипюровой косынке. Двигалась она медленно, тоже по-старчески. Наклонялась к тазу с бельем и подолгу там копалась, выбирая, что повесить первым. Вот нащупала какую-то мелочь, встряхнула, потянулась к веревке. Заколыхалась летняя Женькина рубашка, голубая с синим воротом и карманами такого же цвета, модная рубашка из ателье, купленная перед самым маем. Женька ее не успел и надеть... «Зачем же она ее постирала?» – в смятении подумала Вика и отошла от окна.
Нет, от этого никуда не деться, этим надо переболеть...
Чтобы отвлечься, она принялась читать свой дневник, но какими же мелкими показались ей собственные переживания и обиды в сравнении с Жениной смертью! Вот, например, как они однажды не дождались Стаса и ушли гулять втроем. Стелка зевала, Женя ликовал, Вика страдала. Господи, знать бы, что Женьке ликовать осталось совсем мало, она бы радовалась вместе с ним – всему, что попадалось на пути, даже пьяненькому старику, что прицепился к ним и долго ораторствовал, наступая на пятки, о войне, каком-то плене, пока Женька не обернулся к нему:
– Дед, отвали!
– Во-о! – заорал торжествующе старик, размахивая палкой. – Во как, значит! Отвали! Не нужна вам война, и плен не нужен, и мы, – он заплакал жалобно, – и мы не нужны! А что вы знаете о нас?!
– Война не нужна, это точно! – уже помягче сказал Жека. – так что отцепись.
– А что вы знаете о нас?! Кому ж рассказать, как не вам! Вы ж – наше потомство, так? Я пошел туда, – он палкой ткнул в сторону здания райкома комсомола, – а там говорят: не по адресу!
Тут пьяного перехватили другие прохожие.
– У тебя, дед, сейчас самый надежный адрес – царствие небесное! – весело крикнул кто-то из его компании.
Старик сейчас же увязался за ними, как уличная собачонка, мечтающая получить косточку из добрых рук. А Стелка сказала:
– Ой, слава богу, отпал! Не люблю старикашек. Ну, писал бы себе мемуары о войне, а то пристает ко всем, да еще пьянь!
«А что вы знаете о нас?» – эта фраза растревожила Вику. Она захлопнула дневник, задумалась: «Получается, что никто ничего ни о ком толком не знает! Видят внешнее, судят по поведению, а до конца не понимают?»
Впервые пришла в голову простая мысль: «Сколько людей, столько тайн. О каждом можно книгу написать. Но тот, кто пишет, выбирает одну судьбу, для себя самую понятную... А о чем я могла бы написать сейчас? Что мне понятно до конца? Или кто понятен? Вот если бы решила написать о нас, четверых, как бы я закончила книгу? Кто с кем останется? Кого бы я убрала, если бы задумала соединить двоих? Ну, Стелку, пусть идет в свою «банду»! А дальше?»
Эта мысль ее потрясла – в ней было что-то мистическое, роковое, что опасно было додумывать до конца, точно речь шла о жизни, а не о фантазиях. Вика страшилась облечь в слова эту подспудную мысль: Женю убрала сама жизнь, он оказался лишним. Это она, Вика, так внутренне захотела, а судьба ее словно подслушала.
И хотя все это было плодом больного воображения, она с ужасом слушала в себе этот голос, уже определенный. Вот в чем ее вина! Вот почему она так долго страдает! Это она косвенно убрала с дороги человека, который чего-то ждал от нее и этим мешал жить спокойно!
Хорошо, что через полчаса таких убивающих душу догадок другая, совершенно трезвая мысль пришла в голову: «Вот так и сходят с ума! Появляется идея-фикс, потом ее долго жуют, жуют, пока она не переварится в клетках мозга и не разъест его... Потом настигает шизофрения. Нет, этого не будет!»
Вика вскочила на ноги. Откуда-то со двора доносился аромат кофе. Она улыбнулась, впервые за последние недели почувствовав земное желание, никак не связанное с миром духа, – выпить кофе! Приготовить себе бутерброд, сварить свежий кофе, щедро налив его в большую чашку, так, чтобы хватило на полчаса блаженства – пить кофе и читать. Есть и читать в одиночестве – не радость ли это бытия? Слава Богу, в их медицинской семейке это сочетанье передавалось по наследству и не считалось грехом.
Как это бывает в других семьях: знают, что вредно, но позволяют себе, не в силах отказаться от наслаждения. Даже «правильная» Ксения Валентиновна, когда забредшие коллеги на обеденном столе находили подставки для книг и удивлялись: «А как же законы великого физиолога?» – отвечала со смехом:
– А мы их приспособили к свом нуждам: без книги пища не усваивается, аппетит пропадает!
Продолжение
http://www.proza.ru/2010/07/28/870