Бабушка Октябрина Николаевна, что лежала со мной в больнице, была очень довольна жизнью. Дай Бог ей здоровья!
Она помнит голодные послевоенные годы. Рассказывала, как все, что они ели - это лепешки из картофельных гнилушек. Собирали они снетки, так назывались почерневшие шарики, полуистлевшие, считавшиеся сокровищем, и свой улов приносили матери. Та сушила их и молола в муку, из которой выпекала лепешки.
– Вку-у-усные были, - вспоминает Октябрина Николаевна, на миг из бабушки превращаясь в девчушку, – почти что лакомство было. Вот как бы жили...
Бабушка вздыхает тяжко на все свои семьдесят с хвостиком и добавляет:
– А сейчас мы хорошо живем. Грех жаловаться. В магазинах еды полно - ешь не хочу. Вона пузо какое наела, - смеется она, показывая на большой живот.
Веселая, оптимистичная женщина, накручивающая бигуди на второй день после операции. Жизнь у нее нелегкая была. Муж с сыном погибли в один день. Вышла замуж за вдовца с двумя детьми. Воспитала чужих девочек. Они так и остались чужими. Октябрина Николаевна украдкой смахивает слезинку.
- ;Никто меня навещать не придет. Да и зачем? Вот еще мотаться туда-сюда, деньги тратить. Правильно, девчонки? – хитро подмигивает она нам, застывшим от всех ужасов исковерканной судьбы. Но она не осталась одна. Каждый день к ней шли люди: соседка, подружка, другая соседка, руководитель самодеятельного ансамбля, внучки...
– Вона, а любят меня оказывается, – улыбается Октябрина Николаевна.
Она упорно настаивала, чтобы все ее звали Валей. Представлялась Валентиной Николаевной. Видя недоумение на лицах врачей, объясняла:
– Два имени у меня. Октябрина - по паспорту, а по крещении - Валентина. Вот второе имя я больше люблю, все меня Валей знают. Валя и есть, – терпеливо растолковывает она особо непонятливым.
Активная, подвижная, несмотря на свою статную фигуру, раньше всех зашевелилась после операции. Садилась и читала газеты. Где только доставала неизвестно. Все ее как-то полюбили. Даже врачи больше всех внимания ей уделяли, а она заигрывала с ними и кокетничала, поправляя рыжие кудряшки. Во дает, бабушка!
Сердце у нее благодарное. Угостишь ее чем, там потом сто раз "спасибо" скажет, да еще помянет, когда кто придет, мол, вот какие добрые люди есть. Люди платили ей той же монетой. Она верующая, молитвы шептала перед сном, крестилась на иконку. Верила, как могла, как умела.
Открытая и прямая. Простая, деревенская женщина. Довольная всем. А грыжа у нее вылезла - так она рельсы таскала, чтобы дачу построить. Сокрушается:
– Как же теперь дача моя без меня? Ай-яй-яй! Что ж теперь делать-то?
Это единственное, что заботило Октябрину Николаевну, - лишилась "работы", деятельности, которая приносила ей удовольствие. И как теперь жить без этой отдушины? Сдается мне, недолго дача без нее пробудет.