3
По утреннему холодку мы с Ильёй снова в лаборатории. К обеду там работать уже почти невозможно: жарища и духота. В термостат постоянно заливаем холодную воду.
У нас важная процедура: нужно перебрать все культуры и подготовить их к вывозу на станцию.
Пробки пробирок заливаем парафином. Каждую заворачиваем в бумагу, чтобы друг о друга не стукались. Потом их всех вместе опять в бумагу и туго – ниткой и круглой резинкой, для плотности. Всё это в металлический пенал. Крышку припаиваем к корпусу. На каждую культуру – свой «паспорт» - бланк с перечислением изученных свойств. Пенал с паспортами обшиваем плотной тканью, опечатываем сургучом, с надписью: «Не вскрывать, опасно!». Это для досмотра в аэропорте. На поезде, в автомашине – вези, чего вздумается. Но по режиму упаковка такая же. Составляем акт: сдал такой-то и то-то, принял такой-то и то-то.
Днём Илья с Мумином съездили в Бесбулак за керосином для наших ночных светильников. Илья сообщил, что нас вечерком приглашает на «чай-пай» Маркс. Почему бы и не съездить? Я его давно не видал.
Маркс – это совхозный врач. Так его назвал тридцать пять лет тому назад отец, вернувшийся с войны фельдшером. Первенец, гордость семьи Карабаевской! Поступил в Мединститут, потом перевелся в Военно-медицинскую академию. Дослужился в ГДР до капитанского чина. Но армейская лямка была слишком тесна для степного характера. Демобилизовался на волю, в пампасы.
Приехал в совхоз в погонах-портупеях, с парой медалей, весь из себя стройный-красивый. Совхозные девы сбегались стайками посмотреть на это чудо, сидящее в отчей юрте. А если он вдруг выходил в галифе и майке поразмять штангистские бицепсы, бросались врассыпную, визжа и смеясь, стыдливо прикрывая личики концами своих красных косынок.
Жену себе Маркс выбрал такую же красивую. Дочь совхозного бухгалтера.
По его стати и боевым заслугам предлагали ему должности в Райкоме партии, в Областной больнице. Но он отказался. Отец - инвалид войны, мать немолодая уже, сестрёнок замуж пристраивать пора. В общем, остался он в Бесбулаке при своём хозяйстве. Стал лекарить в совхозной больничке. Работа не больно сложная. Чабаны – народ здоровый, прошедший вековой естественный отбор. Кому-то чирей вскрыть, у кого-то роды принять, тяжелые случаи – по пальцам перечесть.
От покойной жизни раздобрел, куда только хищноватая стройность подевалась! Из Маркса превратился вначале в Макса, а после и вовсе в Максуда.
Надо, надо его проведать, заодно «провести беседу» на чумные темы. Хотя он один раз уже успел-таки приобщиться к нашей инфекции. Да, ведь, и просто охота пообщаться с гостеприимным хозяином!
Проезжаем под здоровенными бетонно-железными столбами высоковольтной линии, неожиданной в первобытной глуши. Одна из щупалец Инопланетного Объекта, материализовавшегося из Космоса в самой серёдке пустыни. Имя его произносят с почтением: «Торткудук». Торты здесь ни при чём, по-местному это просто - «Четыре колодца». Впрочем, колодцы здесь тоже ни при чём. А при чём здесь то, что именно сюда в самое ближайшее время предстоит мой визит.
Вот уже виден и сам Бесбулак. Беспорядочно рассыпанные плоскокрышные домишки цвета окружающей действительности с обязательными юртами возле большинства из них. Ни деревца, ни огородищки рядом. Чуть поодаль - более светлые коттеджики совхозной элиты. Нам в ту сторону.
За спиной посёлка останцевый хребёт, древнейшие горы, источенные пустынными ветрами. Их монбланы не выше семисот метров над уровнем моря. Ни снежных вершин, ни ползучих ледников. Но всё же прорезаны долинками - каньонами, где, при воображении, можно почувствовать себя альпинистом. Архаров и барсов там не водится, зато можно встретить шустрые стайки кекликов – пёстреньких горных куропаточек.
А в общем, нетронутый колорит исконного пустынного пейзажа.
На въезде нас встречает крохотная девчоночка лет пяти-шести, чёрная, как головёшка, взлохмаченная множеством тонюсеньких косичек. Светятся только белки озорных глазёнок и зубки во весь ротик. В её ручонке верёвка, протянутая куда-то вверх, через ноздрю громадного верблюда. Эта величавая бурая скотина с клочьями шерсти на брюхе полностью во власти своей госпожи. Скажет: «ляг»- ляжет, скажет: «встань» - встанет. И пойдёт куда угодно вслед за нею, покряхтывая и рыгая, мотая своими бессмысленными губами…
Маркс встречает нас у своего элитного обиталища, правой рукой у сердца, слегка склонив голову. Приглашает в юрту, зная наше пристрастие к экзотике. Да это и правильно. Цивилизация – цивилизацией, двадцатый век - двадцатым, а лучше юрты в пустыне жилища нет.
Придуманная ещё в добиблейские времена, доведённая до ума филистимлянами, чингизханами - тамирланами, юрта – воистину шедевр пустынной архитектуры. Это вам не индейская пирамидка из жердочек, обтянутых бизоньими шкурами.
Юрта - сложная, совершенная конструкция, обеспечивающая выживание в любых, самых экстремальных условиях.
Основание – решётчатая раздвижная стенка высотой под два метра. Она очерчивает собственный жизненный круг юрты. В неё вставлены изогнутые как мамонтовы бивни жерди, определяющие купол жилья. Вверху они упираются в деревянное кольцо – отверстие для вентиляции и дыма. Всё это снаружи укрыто гибкими листами войлока.
Это не только жилище, но и эмблема социального положения хозяина.
У простых смертных юрта передаётся по наследству, пока не развалится окончательно. Все её жердочки изъедены древоточцами, войлоки слежавшиеся и просмолённые с батыевых времён. Убранство простейшее: пара старинных деревянных сундуков, циновки на полу, кучка засаленных тонких простёганных ватно-матерчатых одеялец - курпачей. Посерёдке опепленное место для костра. Из комфорта – горка обгорелых чугунных котлов разного калибра, дешёвокерамические пиалы - касы, бессмертная керосиновая лампа с закопченным стеклом или «летучая мышь». Всё это богатство можно перевозить куда угодно на одном-двух верблюдах.
У Почтенного Руководства (его ещё «красно-баями» поддразнивают) юрты соответствуют рангу. Жёрдочка к жёрдочке. Войлок светло серый, а то и вовсе белый. Внутренность увешана дорогими коврами, с купола свисают гирлянды узких, расшитых ковровых полос. Курпачи чистенькие и пышненькие. Пространство не загромождено рухлядью-утварью, это всё хранится в доме, благо, никуда особенно переезжать не предвидится.
У Маркса юрта - среднего достатка. Без элитных прибамбасов, но чистенькая и уютненькая. Со стоватткой под куполом. На оббитом фигурной жестью сундучке - приёмник «Спидола», откуда-то из Прибалтики.
Середина пола застелена шёлковистой скатертью, прикрытой новомодной размалёванной клеёнкой. Это - дастархан, стол для гостей. На десертных блюдечках – конфетки-карамельки, сухофрукты, жаренный в соли миндаль в косточках. На коричневом лягане свежий виноград «дамские пальчики», явно из Торткудука, в честь дорогих гостей. В больших касах айран – охлаждённое квашенное овечье молоко, шубат - тоже, но верблюжье. В фарфоровых чайниках крепко заваренный зелёный чай. Прекрасно утоляющие полуденную жажду.
Всё это только прелюдия к грядущему угощению.
Застолье возглавляет старик Карабаев, в сереньком «городском» пиджачке для параду, украшенном фронтовыми медалями с несколько уже позамусоленными ленточками.
Мы с ним приятели со средины пятидесятых, когда Маркс был ещё голопузым малышом. Наши отряды уже в те годы освоили окрестности этого благословенного посёлка.
Он старше нас с Ильей всего лишь лет на десяток, а весь сморщенненький-беззубенький. Жизнь в пустыне вольная, но не сладкая.
Разговор степенный, про здоровье, семью, детей, хозяйство, с глубоким уважением - про нынешнее руководство, наконец-то обеспечившее всем нам долгожданно-хорошую жизнь.
Молодые парнишки, наверное, родственники, несут вторую перемену блюд. Ароматно поджаренное баранье мясо с картошкой – «жаркоп», по-нашему жаркое.
Зеленочайные чайники заменяют на другие, с подозрительно бесцветной, прохладной жидкостью. Это явная водка, не одобряемая Кораном. Но ежели она не в бутылках, то Аллах может и не обратить на неё внимание. В отношении выпивки – полная демократия: хочешь - пей, хочешь - нет. Ну, разве если только хозяин ради уважения всё же не упросит выпить чисто символически, «пятнадцать капель». После третьего тоста как-то уже вроде бы и неудобно отказываться далее.
Для праведника Мумина, однако, оставлен зелёный чай.
Отец Карабаев с зарумянившимся после нескольких «пятнадцати капель» носиком, начинает вспоминать, как раньше всё-таки жилось получше: и отары овец были побольше, и воздух почище, и закаты покрасивее. А главное - начальство было повнимательнее к простому человеку…
А вот и третья перемена блюд. Благословенный бесбармак. Коронное блюдо любого пиршества.
Его вносят те же юные, с почтением , на большом блюде-лягане и в полупоклоне, с рукой у сердца, тихо скрываются за дверью.
Каждый бесбармак – эксклюзивен, характеризует личные таланты конкретного Мастера.
Вроде бы рецепт предельно прост и стандартен.
Берётся обесшкуренный и выпотрошенный баран, разделывается на несколько частей и долго-долго варится в большом котле на медленном огне вместе с печенью, селезенкой и осмолённой головой. За это время раскатывается тонко-тонко тесто (мука на воде) и нарезается квадратиками размером около десяти сантиметров. Из наваристого бульона мясо вынимается, освобождается от ненужных костей и режется на кусочки. В бульон запускается нарезанное тесто. Потом оно выкладывается на ляган, сверху – приготовленное мясо. Венчает блюдо разваренная баранья голова. Всё обсыпается тонко нарезанными кружками репчатого лука.
Ядрёный бульон отдельно в касах, для прихлёба.
И всё же всякий раз вкус разный. Каждый мастер знает точно, сколько какого мяса взять, сколько часов и на каком огне варить, какой сорт муки использовать, какой толщины и величины должны быть тестяные пластинки.
Нам с Ильёй, не таким уж прожжённым дегустаторам местной кулинарии, данный вариант бесбармака кажется шедевром.
Бесбармак - это потому, что классически его едят своими личными пятью пальцами. Загребаешь пару-другую тестяных лепестков, заворачиваешь в них кусочек мяса и отправляешь в рот, не обращая внимания на обжигающую кипяткообразность блюда. Правда, нам, инородцам, всё же позволено есть ложками и вилками, снисходительно положенными рядом с каждым.
Вначале разделывается баранья голова. Ловким ударом обушка национального ножа её раскалывают вдоль и поперёк. Отделяют мозги, глаза, язык, губы. Каждая часть имеет свое сокровенное значение.
Мозги - самому мудрому, главе семейства. Глаза самому зоркому, добычливому охотнику, язык естественно тамаде – заратустре, ну а губы, наверное, какому-нибудь губошлёпу, для юмора.
Старик Карабаев, вкусив положенную ему часть уважения и запив его очередными «пятнадцатью каплями», благословил нас всех и поплёлся в своё стационарное жильё.
4
В отсутствие цензуры аксакала беседа, сдобренная таинственным напитком, становится более раскованной.
В качестве пробного шара запускаю идею о благотворном влиянии Торткудука на цивилизацию пустыни.
Вот уже и электричество в посёлке. И местную метеостанцию в горушках запустили. Железная дорога в самый пуп пустыни проведена. Современные лайнеры сюда летают! За каждое такое достижение выпьем, друзья!
Маркс слегка покряхтывает, а потом ни с того ни с чего начинает высказывать свои мысли.
Мол, всё это так, конечно. Но с другой стороны, нужно эти вопросы рассмотреть
с точки зрения обеспечения благосостояния местного населения (ну, капитан медицинской службы, тебя понесло!).
Мол, у колхозно-совхозных животноводческих хозяйств «Горная промышленность» отобрала вдруг десятки километров пастбищ, отданных им в вечное пользования декретами Советской власти.
Ну, понятно - нужды Обороны Страны, кто спорит. Но за здешний Продукт это самое Ведомство имеет ведь немалые доходы! Оно просто обязано компенсировать убытки, нанесенные овцеводству. Наши хозяйства не на себя же работают. Для Страны поставляют ценные сорта каракуля, идущие за волюту на международном рынке!
И даже наличные деньги тут ни при чём. Проведите на центральные усадьбы хозяйств не высоковольтные линии, а обычную электросеть. Они ведь до сих пор сидят на керосиновых лампах. В лучшем случае – с зачуханным движком с паручасовым моргающим электричеством по вечерам.
А дороги? Ну конечно, шоссе из «культурной зоны» и железнодорожная ветка в Торткудук – дело хорошее. Но фермы и чабанские стоянки не по этой тонюсенькой ленточке расположены! Тропы между ними называют «грунтовыми», а на деле - то они по сыпучим пескам, то по такырам. Летом по такыру как по асфальту, зато в дождливое время, после таяния снега на него лучше не соваться: вязкое болото. Конечно, бетонки кругом не выложишь, но хоть бы грейдер периодически высылали, щебнем топкие места засыпали. Вон его в Торкудукских карьерах сколько!
А от нашей фауны сокровенной что осталось? Эти «осваиватели» на супервездеходах ЗИЛах, с вертолётов, с самолётов из автоматов били джейранов целыми стадами. С собственного азарта и, якобы, для прокорма тех, кто был за колючкой. А выделяемые на тех лимиты мяса использовали в собственных интересах.
Мы тогда, было, поставили вопрос перед Райкомом, да получили ответ, что, мол, и чабаны такой добычей не брезгуют. Тоже, сравнили! Чабан на лошадёнке из старенькой одностволки-курковки ну шлёпнет какого рогача, коли тот случайно днём подвернётся. Знаем, и ваши чумники балуются. Ну, добудут пару в неделю. На одной тушёнке, понятно, сидеть скучновато (Ой, лицемерит товарищ Маркс! Подлизывается! Всё равно ведь – браконьерство!). «А те-то полными кузовами!».
«Но согласись, Максуд-ака, зато у вас теперь под рукой прекрасный медицинский центр. Насколько я знаю, Торткудукская Медсанчасть не отказывает в приёме больных чабанов и членов их семей. Там и операции делают сложнейшие, не хуже, чем в Москве!»
«Это верно. Но подумайте, Егор-ака, часто ли туда чабаны обращаются? За сотни километров туда не наездишься. А ведь можно было бы Торткудукским медикам раз в год, ну хотя бы раз в два-три года проводить диспансеризацию нашего населения. Выделить бригаду да на паровозе через всю пустыню! Или самолётом облетать. Им бы и самим интересно было – практика в нестандартных условиях!
Или собирать периодически нас, пустынных медиков, на семинары, усовершенствование. Ведь есть чему у них поучиться!»
«Ну тебя-то, учёного, учить не надо! Сам же когда-то чумного больного выявил! Таких больных в Медсанчасти ещё и не видали!»
«Ну было такое дело, Ильяс-ака, было, - с заметным самодовольством отвечает Маркс. – и за это вашим спасибо, много раз меня инструктировали. Откуда мне, молодому, про чуму было знать. Ни в Институте, ни в Академии, ни в Германии мы этого не проходили. Да уж лучше бы того случая и вовсе не было!»
«Чего так?»
«Да то, что ту женщину привезли уже при смерти. Чем я мог ей помочь? А родственники на меня обиделись, мол, Большой Доктор, а толку с тебя! Ещё хуже, что я на консультацию ваших пригласил. Они покойницу вскрыли, а это грех. Ладно ещё, что до заката успели захоронить. Зато поминки сорвали, всех в изолятор заперли, почти неделю тыкали шприцами!»
«До сих пор у вас со вскрытием трупов сложно?»
«Ой, и не говорите, уважаемые аксакалы! Не к столу будет сказано, но ведь, с одной стороны все случаи скоропостижной смерти обязательно должны получить заключение судмедэксперта. А с другой - где его найти? Да и как вовремя узнать о смерти на какой-нибудь стоянке. Чаще всего в семейной бригаде на отгоне кто-то помрёт, его до заката и схоронят. Аллах дал, Аллах взял. Тамом булды (это, вроде, «и с концом»).
Посложнее с начальством. У нас недавно случай был. Завфермой, здоровенный, тучный мужик, поехал на отгонное пастбище, отары считать. Поел жирной баранины, запил холодным айраном. Скрутило. Через пару-другую часов умер в страшных мучениях.
Держать труп в жарищу бессмысленно. Кое-как довезли до его фермы, по обычаю захоронили до заката. Смерть такого человека не скроешь. А вдруг убийство! Следующим утром сообщили мне в совхоз. Я связался с районом, там судмедэксперта не оказалось. Я в область. Через два дня оттуда приехал молодой парнишка со всем необходимым инструментом и следователем из прокуратуры. Прихватили с собой милиционера для охраны и поддержки, сопливенького паренька. Эксгумировать днём - риск страшный. Всей фермой восстанут: не тревожь покойников!
Провели акцию ночью, в свете автомобильных фар. Так ведь и тут пронюхали, черти! Подступили к нам кто с ножом, кто с топором: не оскверняй усопших! Бедный милиционерчик плачет от страха. Прокурорский, тот вообще куда-то под колёса машины сныкался. Я, с каким-никаким авторитетом, уговариваю нападающих не противиться закону. Здесь, мол, ведь и сам товарищ прокурор! А вдруг у нашего уважаемого покойника какая-нибудь страшная зараза, тогда и сами вы заболеть можете! Кое-как утихомирил. На вскрытии оказался заворот кишок. А вскрыл бы я сам, мне бы потом руки никто не подал, стали бы брезговать…
Ну, да я не о том. Я о том, что нам от Торткудукского прогресса толку пока ещё мало. Пока ещё не видно исполнения главной задачи: смычки города с селом. Когда началась здесь стройка, еще при Никите Сергеевиче, многие обрадовались: вот прямое осуществление его лозунга – «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!». Да вот уже третий десяток лет в доходе, уже мы на последней ступеньке Светлого Будущего – в Развитом Социализме, а как были на средневековом уровне, так и сидим. Видно Научно-технический прогресс – не про нас!»
(Ой, капитан! Блажен ты, что живёшь в начале восьмидесятых, а не в конце тридцатых!)
«Но ведь не ты же один, наверное, так думаешь? Есть же умные ребята и в районе и в области. Вам и карты в руки. Действуйте, доказывайте!»
«Да я уже раз доложил эти идеи на районном партактиве. Предложил ещё даже школы-интернаты для наших ребятишек не в колхозах-совхозах иметь, а соорудить такую, общую, прямо в Торткудуке, на базе ихней десятилетки, с современными методами образования, с классными учителями. Наша детвора по большей части прямо рвётся к учёбе, не всё же ей вечно только овечью шерсть стричь!\
А Секретарь райкома покрутил пальцем у виска, дескать, не лезь не в своё дело. Дескать, нечего тут свой «пустынный марксизм» разводить! Уел-таки моим именем! Вот и сижу в совхозной больничке, чиряки вырезаю, больничные штопаные простыни в тысячный раз перестирываю!»
Всё-таки, видно, зря в чайники «белый» чай наливают.
Но до революции дело не доходит. Вовремя переключились на дела семейные.
Кстати, у Маркса две взрослых дочери, по паспорту – Марксовны. Замужем. Скоро внуков ожидаем!
А нам домой пора.
Поблагодарили за прекрасную встречу, за прекрасный бесбармак, за прекрасный вечер. Обнялись. Распрощались. До новой встречи!
5
Рано поутру зоогруппа уложила свой походный инвентарь. Ольга с нами у Маркса не была: зачем ей мужскую компанию нарушать. Ей и с нашими женщинами было о чём поболтать.
Ребята ринулись в кузов, привязали к бортам раскладушки, вроде щиты на древнеславянском челне. Шофёр Анвар, длинный белобрысый парнишка, вежливо, с реверансом, усадил Ольгу с гитарой в кабину. Вообще-то он не Анвар, а Януар, из Немцев Поволжья, переселённых во время войны в наши благодатные места. Но, чтобы не сломать язык, ребята его Анваром кличут.
Направились через Бесбулак, залить фляги свежей водой.
Пукнув в нас напоследок сизым выхлопным облачком, под свежий разбойничий посвист зоогруппа ринулась на новые подвиги.
Нам с Ильёй хорошо. Как ни уважаем мы наших работяг- охламонов, но без них всё же спокойнее.
На досуге, сбросив режимные, душегубные чёрные комбинезоны и кирзачи, тяжёлые связки капканов, без многокилометровых блужданий от норы к норе, чёрт те чё в башку прийти может! Вон Лялька с Зинкой, что-то как-то немножко и пригорюнились.
Ну, а Илюше и раз-то в неделю романсы у костра с Ольгой вполне достаточны.
И мне ещё целых два дня размеренного и тихого лабораторного покоя!
Около десяти стало душновато. На юго-западном горизонте нашей долинки какая-то нехорошая темноватая полоска. И ни ветерка! Не дай бог - предвестие песчаной бури!
По-умному, ещё вчера бы нам заехать на местную метеостанцию, поинтересоваться погодой. Но ведь всё же было как всегда. Считай, тридцать лет мы базируемся в этих местах и ничего страшного не происходило. А от тех метеорологов, пожилых Васьки с Манькой, один ответ: сегодня температура – столько-то градусов, влажность – такая-то. Это и без них известно. Лишь долгосрочные их прогнозы достоверны: зимой, мол, будет холодно, а летом – жарко.
Однако, нужно всё же, на всякий случай, озаботиться прочностью нашей парусиновой базы. Главное - лаборатория.
Обзираем. Так. Палаточные колья притянуты капроновыми канатами к закопанным в песок «якорям» - крестообразным саксаулинам, их и стальным тросом не выдернуть.
Юбка палатки присыпана почти полуметровым грузом песка. Просто обязана выдержать напор стихии!
Главное – обезопасить наш пенал с культурами и ещё недосмотренные посевы.
Пенал - на самом дне того самого супового армейского термоса. Сверху ещё есть место и для посевов из термостата. Туда их! Весь металлический инструментарий со столов в ящики, стеклянную посуду – в другие.
Ляля, Зина! Быстренько сворачивайте постели! И раскладушки складывайте! Костерок тушите!
Мумин! Ставь свой «Газик» перед лабораторией, авось, смягчит силу удара!
Тут уж подуло по-настоящему. Да так! Наша долинка – вроде аэродинамической трубы.
Сначала - вроде лёгкого бриза. Потом потянулись змейки встревоженного песка.
И вот уже тёмно-чернильная фиолетовая тьма в жёлтой песчаной вуали охватила всё видимое небо.
Теперь наше благополучие – на милость стихии!
Молнии справа, молнии слева, молнии кругом! Короткие замыкания в небесах! Гром как при взятии Берлина! И ни кали дождя. Сухая гроза, однако!
Мы - нырк в муминовский Газик.
Тент опущен и пристёгнут. Кто прикрыл глаза, кто вынужден зреть этот Армагеддон воочию…
Лялька с Зинкой поскуливают. Алла Павловна, обречённо сжимает виски. Видимо, мысленно прощается с сынишкой, которого папа-урод не cумел устроить в пионерский лагерь.
Мы с Илюшей и Мумином, скрепя сердце (а точнее - скрипя сердцем) наблюдаем за творимым безобразием.
Первой отдалась урагану-уркагану наша десятиместка – коммуналка. Беспомощно, по-девичьи, задрожала и с поднятой ещё заранее (для прохлады) затрёпанной юбкой взмыла, изящно полыхая полами как гигантский океанский скат - манта, отбросила ненужные уже подпорки-колья, скрутилась рулетом где-то вдали. Из-под неё покатились-полетели свёрнутые и не успевшие быть свёрнутыми не больно расторопными девчонками постели-раскладушки.
Чьё-то, то ли шерстяное одеяло, то ли простынь, вознеслось вверх, как бумажный змей и исчезло в сиреневой дали.
«Одеяло убежало, улетела простыня. И подушка, как лягушка, ускакала от меня»
Видать, наш любимый Корней Иванович, побывал, хоть раз, и в нашей натуре!
Вот мимо проскочила пустая бензиновая бочка, шебурша-громыхая по песку, неуклюже переваливаясь боками. Трахнулась о двухместку-баню. Передний кол палаточки сломился и бочка, дрогнув, замерла.
Вот ураган искоса ворвался в перехлёстнутые брезентовые пологи-двери лаборатории. Палатка вздулась, как резиновый шарик. Канаты передних кольев выдернули крестообразные якоря. Вслед за этим рухнул трёхметровый центральный кол. Вся конструкция, горестно вздохнула, мягко накрыла нутро нашего любимого детища. Облепила- оконтурила изобретённые нами ящики-столы, обнажила потроха их в передней части. Отчаянно захлопала раздуваемой ветром, вырванной из песка полой.
Песок хищно скребёт по тенту машины, горстями бьёт в стёкла. Вдувает сквозь многочисленные щели пыльно-кашлевую смесь. Старик-Газик дрожит, но стойко держится. Лялька с Зинкой продолжают визжать.
Кажется, громить больше уже и нечего.
Поняв это, ураган напоследок плюнул на своё творение ещё парой тонн песка и покатился дальше, на восток.
Можно выползать из Муминовского бомбоубежища!
Картина ужасающая. От славного лагеря – жалкие останки.
«О поле, поле! Кто тебя усеял мёртвыми костями?»- как пел когда-то в подобном случае Руслан. Ну тот, который Людмилу разыскивал.
Мы с Ильёй, конечно, к лаборатории. Шатёр превращён в белый саван, прикрывший её бренное нутро…
Да и то, слава богу, хоть оно не пораскидано по окрестностям! Куды ручки, куды ножки, куды буйна голова!
Очень осторожно, вместе с Мумином разгребаем лопатами угол со стороны лабораторного стола, где хранятся пенал с культурами и посевы.
Уф, вроде - пронесло! Наш термос жив-здоров! Ну ещё бы! По крышку ведь в землю был врыт, однако! Всё содержимое целёхонько! Вечная слава армейской походной кухне!
Потери, вроде, небольшие. От удара упавшего кола разбились несколько чистых стеклянных посудин в стоявшем рядом ящике. Перевернулась тридцатилитровая фляга со спиртом, да резинка на её крышке не дала как-никак жадному песку всосать в своё пересохшее нутро эту ценнейшую жидкость. Распорот один шов на боковой стенке палатки. Ну и поперепутаны-поизмяты, а где и порваны простыни-перегородки.
А вот наше таборное имущество растерзано-разбросано, пересыпано песком и пылью. Палатка в обмороке валяется вдали. Но всё это уже мелочи
Спасательно-восстановительные работы продолжаются до темноты.
Обязанности распределены строго: трое нас, мужиков, раскапывают, поднимают, устанавливают; три наших прекрасных амазонки – разыскивают, перетряхивают, расставляют. Кстати, им ещё и об ужине подумать надо. Стихия стихией, а кушать-то хочется.
Вот когда пожалели, что зоогруппа так безвременно нас оставила!
У нас с Ильёй ещё одна важная проблема: как всё это отобразить в отчёте.
Врать нельзя. Противочумная гордость-совесть не позволяет такого. Тем более, что сам факт урагана всё равно не скроешь: в метеосводке от Бесбулакских друзей будет прямо указано: был ветер, силой не менее пятнадцати-двадцати метров в секунду.
Ежели это в минуты перевести, получается уже тысяча двести метров! А в час, так аж более семидесяти километров! Это как если бы Мумин или Анвар сдуру на своих машинах со всего маху в нас влупили!
С другой стороны, если всё изобразить в красочных подробностях, то – конец нашим палаточным лабораториям. Противники их есть и на Станции, и в Институте: дескать, в Режиме работы они не предусмотрены! Вот уж обрадуются такому прецеденту! А вдруг, мол, в это время проводилось бы исследование полевого материала! Вдруг бы в это время культуры на столе лежали! А палатка ещё бы накрыла и сотрудников, работающих в противочумных костюмах! И кольями по ним!
Что тут скажешь? Конечно же, они формально будут правы. А нам, инициаторам, не сносить уж буйной головы.
А как тогда с оперативностью обследований? С приближением лабораторной базы к местам работы зоогрупп? Да ведь этакое ЧП в первый раз же за многие годы случилось! Авось, никогда в будущем не повторится!
Ну, в общем, в отчёте напишем, что за время работы эпидотряда погода соответствовала синоптическим условиям сезона (смотри прилагаемую метеосводку). Однократно отмечалась песчаная буря, не отразившаяся, однако, на качестве исследования полевого материала. Имущий уши – да слышит! И да слышит лишь тот, кто соображает!
Я сфотографировал и Погром и Возрождение своим видавшим виды «Зенитом»-зеркалкой. У меня уже большой фото-архив пустынной экзотики. Но это только лично для себя, ну, может, Илье подарю фотки, на память, но не для общественного обсуждения.
К вечеру пришла машина зоогруппы, привезла мешочки с попавшими в капканы грызунами, пробирки с блохами. Нет, ничего страшного там, за восемьдесят километров от нас, не происходило. Ну, подул ветер, но палатки не снёс. Знали бы, что у вас, обязательно приехали бы на помощь!
В доску уставшие, мы слегка ополоснули лица и руки, поскрипели зубами, вкусившими исхлёстанный песком хлеб с чаем (единственный на этот раз вид ужина), кое-как натянули нашу заблудшую коммуналку, раскинули не до конца вытрясенные постели, не разбирая, где чья.
Ни фига себе: отдохнул я на просторе!
О Аллах! Пожелай нам спокойной ночи