Малафетница в которой лежал чернильный
ноготь старого игроба Тромского,
возьми и превратись из неживого предмета,
забытого скромной сотней лет,
где-то на разутой ступеньке книжных
врезок в дребежжащую краусель,
как та муха в штукатулке,
желанием выпроситься спросоня наружу
и слететь в слюдяного навеса окно.
А пылинки малафетницы юрко заколосились
одним полюсом в сторону - и отпали,
медленно соображая диковинные сальто,
ссыпаясь хохотками под упорки ножек,
мило отлипшими водорослями водяных раскос,
что фигурками теперь.
Ножки-фигурки пролили электру,
синих светок-запонок молнии-жуки
забегали чухарясь и фукая,
будто вылизанного котенка
от чужих рук скрывая и...
Из приоткрывшейся душной комнаты
малафетницкой коробОчки
вывалились Чуня и Елозя.
Эти пендюхи попередрались,
пока часы настенных караваев
упрямо пробивали полночь,
и с каждым боем замедляя время,
зассекилились один другого краше,
встали ровно, чтобы пошалить.