Глава тридцать третья
Весь урок истории Вика писала записки одноклассникам – просила их сдать кровь для Женьки. Ей не хотелось говорить об этом перед всеми, вслух, она писала только тем, кто хорошо относился к Демченко, – боялась отказа. И напрасно: к концу урока добровольцев оказалось вдвое больше, чем записок. Оказывается, каждый поделился новостью с соседом по парте.
Конечно, не все понимали, что сдача крови – процедура не из приятных (многие просто уколов боялись), но сама безотказность одноклассников Вику растрогала. Правда, уже на перемене выяснилось, что многие «спросят у мамы разрешения», и Вика расстроилась. Потом оказалось, что кровь-то сдать согласны, но навестить Жеку в больнице могут только в будний день, за счет уроков.
Инна косилась на подругу, неутомимо рассылающую записки, но спросить, что происходит, стеснялась, а Вика почему-то помалкивала. Когда же получила в ответ целую пачку записок, сунула все это Инне под нос, сказала:
– Давай, раскладывай на две кучки ответы положительные и отрицательные.
Кучка оказалась одна, большая.
– А почему Стасу не написала?
– Обойдется.
Инна вздохнула несогласно. Стас сам прислал запрос: «Куда и когда приходить?»
Вика раздумывала, как бы ответить, не сильно обижая бывшего друга. Вот если бы Залевский хоть разок по своей инициативе пришел в больницу к Жеке! Но нет! Словно и не было в его жизни этого мальчика, угодившего в беду. «Эгоист бессовестный!» – накручивала себя Вика против Стаса. Но получалось плохо – в глубине души она понимала истинную причину такого поведения: Стас боялся встретиться с нею возле Жени. Гордый... Раз его прогнали, значит, так тому и быть...
На перемене Вику окружили одноклассники. Сашка похлопал ее по плечу:
– Молоток, Синичка! А я, дурак, не догадался! Сегодня же двинем в больницу!
В конце концов договорились, что Вика позвонит в Институт переливания крови и все разузнает, а уж потом...
Так получилось, что Вика, озабоченная своими проблемами, спросила у Инны про бабушку только после уроков.
– А мы ее похоронили, – просто ответила Инна.
Вика ахнула:
– Что ж ты молчала?!
– Тебе было не до меня...
Вика покаянно прижала руки к груди. Она смотрела на Инну такими виноватыми глазами, что та невольно воскликнула:
– Да что ты так терзаешься? Бабушка отмучилась, а Женька... Я же понимаю! Я, если хочешь знать, тоже хороша: соврала тебе, что бабушке плохо, когда ее уже не было!
– Как это?
– А так. Я боялась, что ты придешь... помогать нам. Я не хотела, чтобы ты все это видела. И маму... Она так напилась... Теперь она отправилась к моему отцу – чего-то там требовать, никакой гордости! Он ей деньги для меня присылал, добровольно, а потом перестал. Они же не расписаны. Нечего требовать от чужого человека.
Они прошлись по скверику и уже собирались разойтись, но вдруг Вике расхотелось расставаться с Инной.
– Пойдем ко мне, а? – сказала она Инне. – Ты ведь свободна сегодня от всех! Пообедаем, музыку послушаем.
Инна замялась. Ей не хотелось признаваться Вике, что Ирина Алексеевна подавляет ее.
– Я знаю, что тебя напрягает, – догадалась Вика, – ты мою мамочку боишься. А не обращай внимания! Она только кажется такой... надменной, что ли... В душе она... добрая. Правда, так глубоко в душе, что и не докопаешься. – Вика улыбнулась. – Я сама иногда чувствую дискомфорт рядом с нею. А сейчас... мне не хочется тебя отпускать. Я зову тебя к себе, а не к ней. И потом... Мама как раз рада нашей дружбе. Если бы ты знала, как она не любила Стелку! А к тебе она относится очень даже положительно. Пойдем, а?
Голос у Вики был умоляющий.
– Ну что тебе делать дома? Я бы с удовольствием пригласила тебя переночевать! Вот было бы здорово, а?! Слушай, решайся!
Инна растерянно смотрела себе под ноги. Вика поняла: ей не хочется идти в пустой дом, где все напоминает об умершей бабушке и вечно пьяной матери. Но и к Синичкиным идти вот так, запросто, она не готова душой.
Инна все-таки согласилась, когда Вика стала вдруг жаловаться:.
– Понимаешь, у меня никогда не было сестры! Мне одиноко, правда! Если ты не пойдешь к нам, я... сильно огорчусь.
На это деликатное словечко Инна улыбнулась:
– Ладно...
– Сегодня должен дед прийти, я его обожаю, познакомишься с ним, он такой хороший, такой...
Но вместо деда их встретила Ирина Алексеевна. Вежливо кивнула на Иннино «здрасьте» и ушла к себе. Вика потянула Инну в ванную – помыть руки, а сама быстренько побежала в мамину комнату, сердито шепнула:
– Если ты мою подругу чем-то обидишь, я тебя не прощу!
Ирина Алексеевна удивленно посмотрела вслед дочери, но ответить не успела. Потом, очевидно, сообразила, что Вика имела в виду, и вышла в переднюю.
– Девочки, обедать будете? Есть зеленый борщ!
– Я знаю, ма! – радостно ответила Вика. – Мы ужасно проголодались! Представляешь, весь класс, почти весь, согласился сдать кровь для Жеки! Мам, я упросила Инну у нас переночевать! У нее бабушка умерла, а мама уехала, ей страшно одной!
– Ничего мне не страшно, – тихо сказала Инна.
– И замечательно! – с энтузиазмом ответила Ирина Алексеевна, изо всех сил изображая приветливость. – А я как раз на дежурство ночное уйду! Будет вам раздолье!
– Как хорошо! – обрадовалась Вика.
– Вот видишь, Инночка, чем можно осчастливить родную дочь? – Ирина Алексеевна ухмыльнулась. – Исчезнуть с глаз долой!
– Мы сейчас поедим – и к Жеке!
– Сегодня настоятельно прошу – не ходите. Ему не до вас.
– Нет, мы пойдем! Сашка Воробьев каждый день ходит, и ничего! Женька только рад, а я...
– И Сашу сегодня не пустят. Сегодня консультирует профессор, потом будет переливание крови, после чего мальчику требуется полный покой.– Голос у Ирины Алексеевны звучал властно. – Так что занимайтесь своими делами.
Как Вике хотелось, чтобы Инна чувствовала себя комфортно в их доме! Но даже когда Ирина Алексеевна отчалила на дежурство, Инна вела себя как робкая деревенская гостья. Только и того, что не разглядывала обстановку исподтишка, как это бывает с теми, кто привык жить проще, а потом попадал в дом, где каждая вещица была не просто красива, но и служила удобству своих хозяев. Инна же старательно отводила глаза от непривычной «роскоши» гостиной и только в Викиной комнате расслабилась. Здесь было светло, нарядно, но скромно. Хотя сам факт отдельной комнаты для каждого члена семьи расценивался Инной как потрясающая роскошь.
– Ты какую музыку любишь? – спросила Вика, наконец-то усадив гостью в удобное кресло.
– Ставь что хочешь, у нас ведь только радио есть... Я плохо знаю музыку.
Инна покраснела пятнами до самых корней волос. Вике даже показалось, что у нее на глазах навернулись слезы.
– А мы ничего не будем ставить, мы будем разговаривать! – бодро сказала Вика, устраиваясь на своей кровати лицом к гостье. Тут она перехватила удивленный взгляд Инны, направленный на портрет Высоцкого. Тот висел над Викиной кроватью.
– Ты, наверное, не знаешь толком его песен! – сказала Вика напряженно.
Она привыкла защищать своего любимца, если надо было убеждать людей, ей небезразличных. С тем, что Высоцкого знали плохо, однобоко или не знали вообще, она никак не могла смириться. Но как же трудно говорить о человеке, который тебе дорог, с человеком, который тебе тоже дорог, но предубежден! Взгляд Инны был не просто удивленным – в нем была доля осуждения.
... Целый час Вика читала стихи Высоцкого, волнуясь, как на экзамене. Инна слушала с замечательным вниманием, вдохновляя подругу и радуя, а потом вдруг сказала:
– И все-таки самое мое любимое – « Идет охота на волков».
Вика растерянно уставилась на нее, потом сказала:
– Что ж ты мне голову морочила? Я думала, что ты его не любишь! И не знаешь.
– Не сердись, Вика! – горячо попросила Инна. – Я знаю далеко не все! И ты здорово читаешь стихи... Не хотелось прерывать!
– Но ты так странно глянула на портрет Высоцкого, словно удивилась, как это я могу...
– Да нет! Я удивилась, потому что считала тебя любительницей... классики, что ли. Я ведь помню, что твой любимый поэт – Лермонтов! А они такие ... разные.
– Нет, не разные, у обоих сердце болит! Оба – страдают!
– Согласна, согласна!
– У Пушкина – мир в душе, о чем бы ни писал, ты не согласна? А эти...
– Ты Пушкина не любишь? – огорчилась Инна.
– Почему это? Он просто... другой! Для меня Пушкин и Лермонтов – это как две стороны одного человека. Вернее – два разных настроения, состояния.
Дедушка появился в самый разгар этого нового поворота в их разговоре. У обеих горели глаза и щеки, обе смотрели друг на друга влюбленными глазами, точно две гимназистки прошлого века, а не современные девочки с их огорчительным для старшего поколения интеллигентов цинизмом. Так думал Алексей Михайлович, с порога наблюдая за любимой внучкой и ее новой подружкой. Он сразу понял, в чем разница между Стелкой и Инной, и был счастлив.
– Де-ед! А мы тебя не заметили!
– Вы даже не услышали меня! Здравствуйте, барышня! Инна, так? Я угадал?
Пожалуй, давно не было у Вики такого славного вечера. Они не только поужинали втроем, но еще и под музыку Шопена. И никто не портил Вике настроения саркастическими шпильками по поводу ее старомодного вкуса. Да и кто может оставаться равнодушным к легким и волнующим ноктюрнам Шопена или его вальсам? Особенно – к номеру семь?!
Уже укладываясь спать, Инна в Викиной ночной сорочке до пят, сказала с незнакомой Вике страстью в голосе:
– До чего у тебя хорошо! Дедушка – замечательный! И так уютно...
Она оглядела гостиную, где Вика постелила ей на диване (дед ушел в спальню Вики, Вика перебралась в мамину комнату, чтобы быть ближе к Инне и еще немного поболтать на ночь) и добавила:
– О таком вот доме я всегда мечтала... Чтобы мне хотелось после школы бежать именно домой. Мне моя конура... ненавистна. А когда мать напьется, – и она ненавистна. Не смотри на меня так, ты не знаешь, что такое пьяная мать. Она, конечно, настрадалась, но зачем всех обвинять и всем завидовать? Люди не виноваты, что у них судьба сложилась по-другому. Кто-то изначально не знал нужды, так что же – его за это ненавидеть? Я хотела бы иметь такой дом, но не за счет того, чтобы его отобрали у тебя, а мне отдали! Знаешь, когда я читала, как после революции забирали у людей дома, где жили их семьи веками, то есть родовые гнезда, я жалела... богачей, а не бедняков, что позарились на чужое. Я представляю, как трудно расставаться с красивыми вещами, домом, садом, особенно если тебе они достались либо трудом, либо по наследству! Революция была так несправедлива!
Почти выкрикнув последнюю фразу, Инна жалобно спросила:
– Ты меня осуждаешь? Я говорю крамольные вещи?
– Глу-пая, – нежно сказала Вика, обнимая Инну за плечи.
– Ты тоже так думаешь?
– Посмотри, здесь все бабушкино и дедушкино. Мы давно не меняли мебель. Мне тут все дорого. Они наживали все это своим трудом. Бабушка была ученым, ее отец – тоже, доктором наук, профессором. Конечно, хорошо зарабатывал. Здесь моего нет ничего. То есть, я пока ничего не заработала. – Вика улыбнулась. – Но мне бы тоже было жаль расставаться с этими вещами. Правда, тебе бы я отдала что захочешь!
– Спасибочки, – усмехнулась иронически Инна. – Не надо!
– Ладно, спать давай! Будет у тебя дом получше нашего! Увидишь. А пока приходи к нам почаще! И не жди приглашения. Тебе плохо – иди! У нас есть кресло-кровать. Мы его в детскую перетащим, и будешь ночевать со мною в одной комнате.
Неожиданно Инна провела рукой по Викиным волосам:
– Можно я потрогаю их? Мне всегда хотелось прикоснуться к твоим волосам. Они мне кажутся шелковыми, не то что мои, прямо стружка, а не волосы.
– Трогай, трогай, – улыбнулась Вика, подставляя голову.
А сама подумала добродушно: «С ума посходили все! Далась им моя голова!»
– Знаешь, мне с третьего класса хотелось с тобой дружить, – призналась Инна уже в темноте. – Когда я читала «Золотой ключик», то Мальвину представляла именно с твоим лицом... Вика, ты не переживай, он вернется! Вы помиритесь. От таких не уходят навсегда. Ты умная и красивая. Он вернется...
Вика заплакала и, боясь выдать себя голосом, промолчала.
Глава тридцать четвертая
Утром их разбудил звонок в дверь. Мама обычно возвращалась позднее, после обхода, дед еще спал. Вика сорвалась в прихожую и, не спрашивая, кто там, распахнула дверь. На пороге стоял Сашка Воробьев. У него был не то заспанный, не то взъерошенный вид – Вика не поняла.
– Что случилось? Входи.
– Жеку не хочешь навестить? – выпалил Сашка, глядя куда-то в потолок.
– Ничего не понимаю... Еще рано! А школа?
– Тебе что дороже?! – вдруг рассердился Сашка.
– Что случилось?
Только сейчас до Вики дошло, почему Воробьев смотрит поверх ее головы, а не в глаза: она была в одной сорочке. Ахнув, Вика схватилась за распахнутый ворот сорочки.
– Постой здесь, я оденусь!
Теперь Саша опустил глаза, обнаружив еще одну фигуру в рубахе до пят. На него смотрела Инна своими коровьими грустными глазами:
– Что-то случилось с Женей?
– Это с вами что-то случилось. Заладили! Женя хочет видеть Вику, понятно?
Инне не совсем было понятно это желание видеть в такую рань человека, привыкшего ходить в школу по будням, но она промолчала под странно враждебным взглядом Воробьева.
Вика вернулась к ним, уже застегнутая на все пуговицы халатика:
– Ты подожди, ладно? Иди в мою комнату. Мне надо деда предупредить.
Алексей Михайлович сразу согласился заменить школу визитом к Женьке, но заставил девочек позавтракать. Он так суетился, бегая по кухне, что Воробьев невольно смягчил свой нрав.
– Дед у тебя классный, – шепнул он Вике, когда Алексей Михайлович вышел на минутку.
Пили чай они втроем. Дед соорудил всем по гигантскому бутерброду с колбасой, сокрушаясь, что нет ничего посытнее. И только когда Сашка выдул огромную чашку чая, Вика осмелилась спросить его:
– Как же ты так рано оказался в больнице?
– А я не уходил с вечера. У меня там блат. Сестричка одна клевая позволила на пустой койке в палате переночевать. Ей понравилось, что я всех... потешаю. Анекдоты травлю... А то они все как-то враз скисли. Умер один чувак, вот они и скисли. Тетя Настя тоже ночевала. Я ее привез назад.
– Куда привез, домой? На чем?
– А я тачку взял.
– Какую тачку? – не врубилась Вика. – Где взял?
– Такси, глупая! Где берут? Поймал на улице.
– А деньги на такси где взял? – удивилась Вика, для которой такси было пока роскошью.
– Заработал. Почту разношу.
Вика с уважением смотрела на Воробьева, чувствуя себя недотепой и маменькиной дочкой.
– Вот молодец! – искренне похвалила Вика. – Ладно, поехали. В такое время вряд ли еще раз поймаем такси, так что пока доберемся... Ты, Инночка, скажи Натали все, что надо, а? Я вернусь к третьему уроку, может быть.
Такси им вызвал по телефону дед, так что в больницу они добрались к десяти часам.
– Я во дворе погуляю, – вдруг заявил Сашка, отворачиваясь в сторону.
– Саша, – испугалась Вика, – ты что?
Саша балансировал на узком бордюре то на одной ноге, то на другой, словно это занятие его только и волновало сейчас. Губы у него дрожали.
– Саша, – шепотом повторила Вика, подходя к нему совсем близко, так, что Воробьев соскользнул на землю, – что-то случилось? Он... умер?
– Ты этого ждешь, да?! – заорал Сашка с ненавистью. – Чтобы с Залевским целоваться?? Чтоб никто вам не мешал?
Вика сорвалась с места и помчалась к зданию больницы. Ей не было обидно – ей стало страшно: «Он умер, умер! Или умирает!»
В панике она кинулась мимо дежурной вверх по лестнице, забыв надеть халат.
– Девушка, вернитесь! – крикнула дежурная, срывая с вешалки халат, но Вика уже неслась по коридору.
В палату она тоже не вошла, а влетела, даже не обратив внимания на дежурную, которая догнала ее и набросила на плечи халат без слова упрека.
Все койки были пусты, а с одной улыбался ей живой Женька. В порыве радости она схватила его за руку и уселась слишком близко, тут же ощутив сильный запах лекарств, горячего тела и еще чего-то, враждебного здоровому человеку.
– Я приехала!
– Вижу, – слабо улыбнулся Жека. – Тебя Сашка уговорил?
– Никто меня не уговаривал, ты что! Я бы приехала после уроков, а Сашка...
Женя смотрел куда-то поверх Викиной головы.
– Он просто боится, что ты ... не успеешь.
– Женечка, ты снова наслушался этих дураков?
Вика кивнула на пустые койки.
– У меня лейкемия. – Теперь он смотрел прямо в Викино лицо.– Не поняла? У меня белокровие. Что, испугалась? – в голосе Жени звучало теперь странное торжество.
– Ты с ума сошел! Кого ты слушаешь? Этих придурков? Они же тё-ем-ные! А ты начитался...
– Тот... помнишь того, с шеей? Его выписали домой.
– Вот, а ты говоришь!
– Выписали умирать. Ему уже ничего не поможет. А молодого, Кольку, в институт гематологии увезли, в Киев. Селезенку удалять. Лет пять после этого еще протянет.
– Вот видишь! – с энтузиазмом воскликнула Вика, – значит, лечат все-таки?! За пять лет что-нибудь новое придумают, чтобы не удалять ничего... А у тебя вообще... не то, мама сказала. Железистая анемия. А это тем более лечится!
Женя задумчиво смотрел на нее. Теперь он лежал спокойно на высоко взбитых подушках, но казался бледнее обычного. Исчез румянец. Таким он нравился Вике больше – чисто внешне, потому что выглядел взрослым. Но Вика многое бы отдала, чтобы Женька вернулся в прежнее легкомыслие и снова походил на добродушного кота.
Молчание Женино тоже тревожило ее, и Вика собиралась с духом выдать очередную порцию оптимистичного прогноза, но Женя оборвал ее:
– Ты помнишь спор о Луке? Я каждую твою фразочку помню... Ты была такой... эмоциональной! Лука утешал слабых... Как мы все тогда умничали... То была теория, а сейчас практика. И я, получается, слабый, раз позвал тебя... утешать. Ты догадалась, да? Я же знаю, что все вы будете меня сейчас утешать! – Он сделал жест, призывая Вику помолчать. – Даже умненький Залевский в Луку превратился. Пел тут мне песенки про нетипичное течение совсем не страшных заболеваний крови. Лекцию читал, профессор! И получалось, что меня хоть завтра выписывай! А я встать не могу, меня ноги не держат... Мама хоть не притворяется, а молча плачет. И мне тогда хочется ее утешать. И я встаю, иду умываться, а она улыбается. Рада. А вы, когда пытаетесь успокоить, еще хуже становится. Я вашу хитрость насквозь вижу.
Вика боялась даже вздохнуть. От возбуждения или снова поднявшейся температуры щеки у Жени снова раскраснелись. Но он говорил и говорил, очевидно, проговаривал вслух свои ночные мысли, и Вика больше не порывалась его перебивать.
«Значит, приходил Стас... Вчера? С Сашкой, что ли? Утешал. А мы с Инной слушали Шопена, совсем про Жеку забыв... Почти забыв», – думала Вика с раскаянием.
– Сказал бы мне врач, что я умру завтра, я бы закричал или заплакал, умоляя спасти... А так, когда знаешь, что у тебя еще впереди лет пять или шесть, то начинаешь надеяться... Видела бы ты, каким Колька от нас уходил! Веселенький, словно не на операцию едет, а на свою свадьбу. Только вряд ли что-то придумают за пять лет. Рак не лечат.
– В таком настроении даже от насморка нельзя вылечиться!
– И странно, – не мог угомониться Женя, – я думаю сейчас не о живых людях, а о придуманных. Все Юлины уроки вспоминаю. Кто как умирал... Князь Андрей, Базаров... Тогда еще помнишь, нам повезло, что Топа заболела, и Юля заменяла?
– Я сейчас взвою! – рассердилась Вика и протестующе вскочила. –Довольно!
– Да, я не Базаров, – уже без напора, а печально сказал Женя. – Я даже не могу попросить тебя... меня поцеловать, как Базаров Одинцову. Поцелуешь меня? – с каким-то веселым отчаянием в голосе закончил Женя.
– Пожа-алуйста, – шутливо пропела Вика и, чувствуя, как ей не хочется этого делать, наклонилась над Жекой и чмокнула его в щечку
И тут же услышала странный звук: вроде бы задавленный всхлип или стон повис в воздухе пустой палаты. Женя отвернул лицо к окну, и Вика, осмелев, поцеловала в эту, словно бы подставленную ей щеку. А потом засмеялась, выпрямляясь:
– Учти, это первый поцелуй в моей жизни!
– Иди домой, – едва слышно сказал Женя, закрывая глаза.
Вика не уходила. Она вдруг поняла, чего ждал от нее Женя: тот хотел, чтобы она поцеловала его в губы! Он закрыл глаза, чтобы скрыть обиду! А она не может... Нет, не хочет. Ведь в губы – это когда по-настоящему...
– Да иди же, – уже с явственной досадой сказал Женя.
– Ладно, до свиданья, – сказала Вика, старательно скрывая растерянность и грусть. – Но я приду через денек, не прогонишь?
Пришла тетя Настя, и Женя оживился, а Вика почувствовала облегчение.
Ночью Вику разбудил телефонный звонок. Она вскочила, но ее опередила Ирина Алексеевна, хотя до аппарата ей было идти дальше.
– Это меня, – сказала мать, прикрывая трубку рукой. – Иди спать.
Вика ушла, но тут же вернулась. Мама стояла с задумчивым видом, хотя трубка уже лежала на рычаге.
– Это меня просят приехать к больному, – сказала она, натолкнувшись на спрашивающий взгляд дочери. – Когда на дежурстве кто-то... рядовой, а привозят серьезного больного, всегда зовут меня или Меркотуна.
Не помнила Вика, чтобы когда-нибудь маму вызывали ночью в клинику. Хирургия считалась плановой, это тебе не «скорая помощь». Хотя иногда и сюда привозили ночью больных.
– И ты поедешь? Ночью, одна?
– Нет, сегодня очередь Меркотуна.
Странные вещи говорила мама... О какой очереди шла речь?
– Иди спать, – сладко зевая, повторила Ирина Алексеевна. – Завтра придется выйти пораньше, так что поставь себе будильник.
Будильник и разбудил Вику, хотя уснула она все-таки поздно: после ночного звонка она еще долго лежала, вспоминая Женю и раскаиваясь: «Ну что мне стоило поцеловать его в губы?»
Правда, сама же честно себе признавалась: не смогла бы она сделать этого даже через силу. «А если бы он умирал?» – думала тут же и отвечала себе храбро: « Тогда бы смогла!»
Уже когда Вика почистила зубы, умылась и сложила в сумку учебники, ожидая, когда закипит чайник, заметила лист бумаги, прислоненный к телефонному аппарату.
«Виточка, – писала мама, – детка, в школу можешь не идти. Женя ночью умер. Прости за ложь, но я хотела, чтобы ты перед таким трудным днем выспалась. Возьми себя в руки. Целую, мама».
Продолжение http://www.proza.ru/2010/07/27/1506