Глава тридцать первая
Девятого мая семейство Синичкиных и Агнессы с друзьями обычно отправлялось за город на пикник. Машин хватало, и Вика любила эти пикники в лесу. Но сейчас она решила вместо поездки в лес навестить Женьку. У Ирины Алексеевны тоже были свои планы – Вика не заметила никакой подготовки к традиционной поездке в лес.
Вообще же ее мама в последнее время стала рассеянной. Может, думала Вика, мама не знает, стоит ли выходить замуж за своего шефа, которого в шутку называла своим женихом? Звучало это так же, как словечко «гусь» в отношении Майиного жениха.
– Когда я увижу своего нового папочку и сестричек? – как-то спросила Вика, пользуясь временным добродушием Ирины Алексеевны.
– Не юродствуй, – ответила та серьезно. – Мне дали срок для размышления. Вот еще на дачу съезжу, посмотрю, сколько там соток. Если больше четырех – не выйду! Может, им работница нужна?
Восьмого мая Ирина Алексеевна вернулась с работы совсем уставшей. Красные гвоздики в руке только подчеркивали непраздничное выражение глаз и губ.
– Как ты дотащила все это? – спросила Вика, освобождая мать от переполненной сумки.
– Возьми цветы, а это я сама... Еще сломаешься от тяжести.
Пока Вика наливала воду в вазу и ставила в нее гвоздики, мать выкладывала на стол кульки, свертки, пакеты. Обернулась на шаги дочери, спросила:
– С чем ты завтра к Жене пойдешь в больницу?
– Куплю лимонад, торт, конфеты.
– Вот ты в этом вся... В больницу – как на именины. Жене, ему и так тошно, – жирный торт. Вот что ему нужно, гляди!
Ирина Алексеевна осторожно выложила на стол три граната и большой лимон.
– А вот это, – она быстрым движением вынула из сумки красивую бутылочку коньяка, – это мы подарим заведующему их отделения, пусть лакает. Он мужик пробивной – живо организует консультанта из Киева и хороший уход. Надо только подмазать... Чего смотришь? Он врач – никакой, зато администратор и хозяин – что надо. Все сделает, если, конечно, вовремя горючее подливать. – Ирина Алексеевна недобро усмехнулась. – А вот это, – на стол легла красивая коробка дорогих конфет, – если Женя не захочет. А нет – Настя приспособит к делу. Там няньки на праздники так и рыщут, чем бы поживиться. Правда, Настя тоже плохо соображает, какие нынче времена, кому чего сунуть... Горе мне с вами.
Вика смотрела на все это богатство, которого в магазине можно было достать только по блату да еще в закрытых распределителях, и в голове у нее и сердце была каша. Вроде бы все было против ее представлений о честности, но ведь это – для Жени! Мама старалась для Жени! А чего не сделаешь ради родного человека? Разве Женю можно кормить одним вишневым вареньем да пирожками с картошкой?
– Ну, чего молчишь? – не выдержала Ирина Алексеевна. – Думаешь, брать от меня взятку или гордо отвергнуть? Бери. Гранаты и лимон я на рынке купила, до работы съездила, а остальное... Сама решай. Слушай, а ты ради родной матери пошла бы... на воровство, например? Ради умирающей матери? Свистнула бы с прилавка лимончик, на который у тебя не было бы денег? – Ирина Алексеевна насмешливо сощурилась, глядя на растерянную физиономию дочки. – Нет, ты бы на такое не пошла, знаю. А вот я – непременно!
Вика, раздавленная маминой логикой, ответила вялым укусом:
– У нас целых три бутылки коньяка стоит. Ты эту из жадности приняла?
– Ничего, все оприходуем, – не рассердилась мать.
Легли они поздно – пекли печенье с корицей, мыли кафельные стены в кухне и ванной. А уснула Вика под утро, уже после того как мама вошла в ее комнату с рюмкой валерьянки в руках, включила свет и сказала сердито:
– Пей, плохо кончишь.
Как много она передумала за эту ночь! Другому бы хватило на всю жизнь. Засыпала она с нежностью в сердце и к маме, почуявшей ее бессонницу через две стены, и к дедушке, три раза звонившему за вечер, чтобы убедиться, что его дорогие девочки живы-здоровы, и к больному Жеке, которого почему-то все не везут в Киев, как обещали.
Когда Вика спросила об этом у мамы, та только рукой махнула, пробормотав: «А толку?» Вика расшифровала это так: и здесь могут вылечить.
Спала она до одиннадцати, а разбудила ее мать, представ перед дочкой во всей своей красе – чудным видением, окутанным нежными запахами. Вика ахнула и села на постели.
– Ничего? – скромно спросила Ирина Алексеевна, медленно поворачиваясь во все стороны, чтобы Вика могла оценить ее новое платье из японского зеленого шелка. – На дачу еду, хозяйство осматривать.
– В таком-то наряде?
– Вот пусть и задумаются, гожусь ли я для черной работы. На всякий случай я джинсы прихватила. Вдруг устроят смотр моих трудовых навыков. Думаю, с обрезкой деревьев я справляюсь. А еще я взяла купальник, загорать. Деньги на такси – на столе, вызовешь домой. Иначе целый день будешь до больницы добираться.
Легкий настрой, заданный мамой, помог Вике осуществить задуманное ночью – позвонить Юлии Борисовне домой, чего она никогда еще не делала.
После того визита Вики к завучу, где она выступила в защиту Юлии Борисовны, ей казалось, что та избегает разговора один на один. Может, Юлии влетело за ее донкихотство?
– Слушаю вас, – услышала Вика в трубке глуховатый голос Юлии и страшно разволновалась.
– Здравствуйте, Юлия Борисовна, извините за беспокойство, это Вика Синичкина. Я поздравляю вас с чудесным праздником Победы, вы на меня не сердитесь?
– Спасибо, родная, – засмеялась Юлия Борисовна. – Хотела бы я ответить такой же скороговоркой, но вряд ли получится. Здорово, почти без запятых! Я тебя тоже поздравляю. Не сержусь я. Просто все это было... напрасно. Это действительно донкихотство. Только навлекла на свою голову лишние неприятности.
– А на вашу?
– Ну, моя голова привычная. А такие вот эмоциональные всплески врагов наших только злят и вряд ли делают добрее. Спасибо за храбрость, но прими мой совет: береги нервные клетки.
– А у меня их в запасе – навалом! – ответила Вика, ощущая, как обида перехватывает дыхание. – Зачем же вы нас учили других защищать? Бороться за справедливость? И что мне теперь делать? Подсчитывать потерянные нервные клетки? Сначала подсчитать, а потом уже... лезть на защиту? А как же ... активный гуманизм?
– Вика, успокойся, я хотела сказать...
– Я понимаю – сделала что-то не то, я виновата, но мне некогда было думать... Мне стало обидно, что...
Юлия Борисовна молчала, и Вике захотелось бросить трубку.
– Детка, извини, мне... стыдно, – сказала Юлия Борисовна тихо.
– Вы меня извините, что я тут разоралась! Но мне так обидно за всех хороших учителей! Ну, скажите, Юлия Борисовна, почему так получается, что в школе вроде бы два лагеря. С одной стороны учителя, с другой – мы? Люди должны делиться не на учителей и учеников, а на умных и глупых, добрых и... Нет, что я говорю! Второй стороны не должно быть вообще! Зачем они – злые и глупые? Я запуталась... В моей голове каша.
– Славная ты девочка...
– Я, может, не в свои дела лезу, но скажите: вы хоть знаете, что есть учителя, о которых мы всю жизнь будем вспоминать с ужасом?
– Горячая ты голова...
– Нет, правда! Все словно сговорились: все всё знают, а делают вид, что не знают! Вот Антонину Николаевну хвалят и даже на Доску почета повесили, а все ведь знают, что она свой предмет не любит и детей тоже! А вас разругали за хороший урок, а все знают, что вы в школе лучшая, и вас все любят! А на Доске вас нет!
– Погоди, наговорила ты тут, – перебила ее Юлия Борисовна. – Ты думаешь, меня все любят? Одним я нравлюсь, другим Антонина Николаевна. Я имею в виду стиль преподавания. Меня не все воспринимают и понимают. Она объясняет проще, все понятно. Если у человека...
– Да не объясняет она, а лекцию читает – слово в слово по учебнику! Любой дурак там может! Ее вообще в школу не надо было пускать! Она моего любимого Лермонтова искалечила! Я ей не прощу! У нее Лермонтов превратился в жалкого нытика! Я помню, как Стелка рассказывала мне про ваши уроки о Печорине. Я от досады чуть не плакала...
– Как же тебе будет трудно жить... Давай поговорим обо всем, что у тебя наболело, после праздников, а? Будешь у Демченко, передай ему привет!
Продолжение
http://www.proza.ru/2010/07/25/822