Они сидели в уютном ресторанчике в центре города. Зал был разделён на маленькие ниши, в которых удобно размещались столики для двоих. Абрикосовые стены, увешанные картинами художников-модернистов, бордовые мягкие диванчики, свисающие с потолка матовые лампы в плетёных абажурах, тихая инструментальная музыка из маленьких колонок под потолком – всё было идеально для романтического свидания.
Они выбрали самый отдалённый уголок. На их столике соблазнительно мерцала круглая свеча вишнёвого цвета. Такого же вишнёвого цвета вино томилось в их бокалах. Они молчали.
- Так что, завтра? – спросила Анечка. Анечка была миловидной девушкой с тёмными глазами. Она красила волосы в персиковый цвет и носила чёрные платья. Она считала, что быть блондинкой – намного выгоднее, и что чёрный цвет её худит.
- Да, зайчик. Завтра, - нежно глядя ей в глаза, ответил Михаэль. Ему было под сорок, он был представителем крупного немецкого концерна. Высокий шатен, всегда в белоснежной рубашке, в элегантном галстуке, в идеального покроя костюме. Он превосходно говорил по-русски, чем и подкупил Анечку с первого дня их совместной работы.
При слове «зайчик», Анечка расплылась в мечтательной улыбке. «Боже мой… - подумала она. – Ну почему, почему таких мужчин нет среди наших… мужиков? И завтра он улетает… Как же мне не везёт…»
Она глубоко вздохнула. Михаэль улыбнулся:
- Вот я часто задавал себе вопрос: почему славянские девушки иногда так печально вздыхают? Что тебя …огорчает?
Анечка посмотрела на Михаэля и опустила глаза. «Я к вам пишу - чего же боле…», - пронеслось в её голове. Она подумала о том, как в двух словах изложить Михаэлю смысл «Евгения Онегина», но тут вспомнила вечно печальное лицо учительницы по русской литературе, дикий хохот двоечников на галёрке, летающие по классу шарики, скатанные из листиков в линеечку, и неожиданно рассмеялась. Тут же она смутилась, стесняясь своего всплеска эмоций, будто снова услышала голос учительницы: «Дятлова, что стряслось?!» Но смех душил её, и она, прикрыв рот руками, закрыла глаза, чтобы снова успокоиться и принять пристойный вид. Когда плечи её перестали вздрагивать, она подняла глаза на Михаэля.
Михаэль сказал:
- У тебя есть слёзы…
- Ой! – встрепенулась Анечка, взяла со стола салфетку и, достав из сумочки зеркальце, вытерла слёзы, стараясь не размазать тушь для ресниц.
Михаэль улыбался краешком рта. Хоть он так и не понял, почему она грустит, потом взрывается смехом, а потом плачет, Анечка просто нравилась ему. Ему нравилось, как она задумчиво вздыхает, как хихикает, как выглядит, как говорит, и особенно – как улыбается. У неё была мягкая улыбка, похожая на полумесяц, который лежит на боку. Когда она улыбалась, тёмные бархатные глаза её радостно блестели, и, что уже давно заметил Михаэль, от переизбытка эмоций часто слезились. Анечка казалась ему в эти минуты тёплой, доверчивой, открытой и доступной, и принадлежащей, именно принадлежащей только ему.
Снова мечтательно улыбаясь, Анечка сказала:
- Ах, если бы ты знал, как я хочу улететь с тобой!
Михаэль поднял брови:
- Улететь со мной? Это ты шутишь?
- Нет, не шучу… Мечтаю… С тобой так хорошо, так интересно… Ты летаешь в разные страны, видишься с известными уважаемыми людьми… Ты, наверное, знаешь многих политиков, которых я вижу по телевизору…
- Да что там… Среди политиков мало умных людей… Всё это напыщенные куклы, которые в школе усвоили только один предмет…
- И какой?
Михаэль скептически улыбнулся:
- Мастерство актёра.
Теперь Анечка подняла вверх брови:
- Да?.. А я думала, у вас там всё на высшем уровне…
- Вот именно! – лицо Михаэля приняло серьёзное, даже решительное выражение. – Ложь на высшем уровне. Эти люди принимают иногда такие глупые решения! И ты видишь, что ими руководят жадность, страх, зависть… - Михаэль вздохнул. – Но это везде так. Поэтому приходится не только усиленно работать, но и постоянно бороться с глупостью.
- Странно… - всё ещё не могла поверить Анечка. – Когда я была в Германии, мне там так понравилось… Всё так красиво, чистенько, всё счастливы…
Михаэль снова иронично улыбнулся:
- Да, по крайней мере, это так выглядит.
Анечка снова расхохоталась.
- Всего лишь так выглядит? Я обожаю, когда ты шутишь!
Михаэль взял её руку в свою:
-Зайчик… Мне бы очень хотелось остаться здесь. Работать мне у вас понравилось. – Он снова улыбнулся. - Приходишь каждый день на работу и видишь такую красивую девушку... Но… Контракт мой закончился… Так быстро… Мы с женой уже договорились…
Анечка умоляюще посмотрела на него:
- Давай не будем о жене, а?
Потом закусила губу и посмотрела на него с обидой:
- У меня есть одна плохая привычка – я люблю быть первой и единственной!
Михаэль усмехнулся:
- Да, и в этом мы с тобой очень похожи. Я тоже люблю быть первым. Но жену свою я знаю уже много лет, у нас с ней всё неплохо получается вместе…
Анечка съёжилась:
- Михаэль, я сейчас уйду!
Михаэль осёкся:
- Хорошо, извини, не буду об этом.
Они помолчали немного.
Михаэль спросил:
- Ты скоро идёшь в отпуск?
- Да, - Анечка оживилась. – Мы с друзьями едем в Крым.
- И как там, в смысле комфорта? Ничего?
- А мы без комфорта! Берём спальники, рюкзаки, и всё!
- Ты опять шутишь?
- Ни капельки. Мои друзья – сумасшедшие. Мы будем жить в пещерах и ездить автостопом по Крыму.
Михаэль видал как-то раз Анечкиных друзей. Молодые длинноволосые ребята, «дети», как он их называл. Анечка смотрелась среди них старшей. Ей уже давно пора было сменить круг общения, но, наверное, Анечка боялась оторваться от своих сверстников. Михаэль подумал, что Анечке нужен серьёзный спутник жизни, который бы ввёл её в мир взрослых. Всё время, которое они работали вместе, он внимательно следил за тем, как Анечка из простого секретаря-переводчика превращалась в опытного ассистента. Он подкидывал ей всё более сложные задания, и она с радостью осваивала новые вершины. Она была прекрасной ученицей. Ей бы ещё пару лет в таком же ритме, и она могла бы осуществить колоссальный прорыв… Но контракт его закончился, и он не знал, что будет с Анечкой дальше.
Он подумал о том, что, как только вернётся домой, тоже поедет в отпуск. Они с женой закажут семейный номер в гостинице на каком-нибудь модном курорте, возьмут с собой детей, и… будут целыми днями сидеть у бассейна и пить коктейли. Всё стандартно. И тогда он сказал Анечке:
- Да, лучше, пока есть возможность, отдыхать по-сумасшедшему. Потому что потом, когда будут дети…
- Дети? – вдруг возмутилась Анечка. – Какие ещё дети?!
Михаэль снова мягко улыбнулся:
- Ну, рано или поздно, у всех появляются дети…
- Но только не у меня! – Анечка покраснела от возмущения.
Михаэль вопросительно посмотрел на неё.
- Никаких детей у меня не будет! Я уже работала няней – с меня хватит!
Михаэлю стало неприятно. Почему-то, когда разговор у них заходил о семье, детях, Анечка как-то неестественно выражала свой протест. Он с ужасом думал о том, что, наверное, в чём-то она испорчена, наверное, плохо воспитана. Он чувствовал в такие минуты сокрушительную силу её эгоизма, и ловил себя на мысли, что в какой-то степени рад, что они расстаются. Усилием воли он сдержал своё недовольство и сказал с улыбкой:
- Ладно, как скажешь. Держи на память! – он протянул ей два старых билета в театр. Это были билеты на тот спектакль, после которого они стали часто проводить свободное время вместе. Тогда, 3 года назад, они посидели на спектакле минут 15, а потом, как будто сговорившись, сказали друг другу: «Пойдём отсюда?» Постановка была неудачной, но благодаря ей, они, гуляя по городу, забрели впервые в этот ресторанчик, который стал для них родным.
Анечка засияла, глядя на билеты:
- Класс! Ты их сохранил? Ну, тогда давай так: один тебе, один мне.
Михаэль не хотел увозить домой документальное подтверждение своей связи с Анечкой, но из соображений дипломатии согласился.
- Хорошо. – Он посмотрел на часы. - Ну что, нам уже пора?
Анечка снова вздохнула:
- Да, наверное, пора.
Она бы ещё посидела с Михаэлем, поболтала бы о том, о сём, но даже в свободное от работы время она знала, что решение, принятое им, не подлежит обсуждению.
Они вышли из ресторана.
Как обычно, Михаэль спросил:
-Тебя подвезти?
Анечка на минуту задумалась, потом ответила:
- Нет, ты, наверное, езжай сам. Я прогуляюсь, а потом поеду на метро.
Михаэль удивлённо переспросил:
- Ты уверена?
Анечка сказала:
- Да, езжай, тебе собираться нужно, выспаться… Езжай.
Михаэль обнял Анечку, поцеловал в щёку:
- Спасибо тебе за этот прекрасный вечер.
Он всегда так прощался. Анечка прижалась к нему, на минуту замерев. Потом улыбнулась:
- Счастливо тебе! – быстро поцеловала его и, развернувшись, пошла вниз по улице. Она слышала, как заводится его машина, как шум мотора набирает силу и, удаляясь, стихает.
Анечка шла по улице, и по щекам её текли слёзы.
- Ну почему? – думала она. – Ну почему мне так не везёт? Дашка вышла замуж за канадца, Ленка свалила в Штаты по гринкарте, а я? Что я забыла в этой дыре? Кто эти люди? Какой в них смысл? Ну, какой смысл в этой ужасной сгорбленной бабушке, которая тянет за собой эту тележку, этот гроб на колёсиках? Она ездит на электричке на свой чёрный огород и копается там в земле. Потом везёт оттуда какие-то крохи – лук, морковку, петрушку, выкладывает их на клеёнку прямо на асфальте, и сидит на своём деревянном ящике с мусорки, а рядом этот гробик, гробик со скрипучими колёсами, в котором она роется и всё время шелестит стиранными-перестиранными кулёчками?
А вот в этом существе какой смысл, вон, в этом?… Стриженый под ёжик, в спортивном костюме… Костюм-то нейлоновый, бог знает, когда стиранный, близко не подходи, бо слышно аж за версту этот жуткий запах пота… Пиво в руке, мобилка, дружки… Мат, суржик, бабло, или как там - лове, и снова пот, пот, пот… Мерзко, гадко, а таких вокруг много… Хоть пруд пруди… И за что мне это?… Есть ещё сынки в наглаженных брючках, на папкиных Мерседесах, но от них так и разит материнским молоком! Стекает оно, стекает по их выбритым подбородкам, а в глазах читаешь: «Мне, мне, моё!» И ещё: «А подай-ка мне! А подай-ка мне диплом, а подай-ка мне должность, а подай-ка мне эту девочку, а подай-ка мне этот бизнес! Нет проблем, папик всё сделает!» Внешний лоск, прыть удалая, а лицо – сосунок сосунком! Мерзко… Есть ещё ребятки, которые пытаются сами прорываться в светлое будущее, пионеры-переростки с молотом и наковальней, но у них нет ни папиков, ни бабла, а этого-то как раз им и не хватает… Смешно… Смешно они выглядят, как Буратино, с тонким любопытным носиком и деревянной головой… Они всё шагают и шагают, стучат своими деревянными башмачками, носят толстые книги под мышкой… Штурмуют закрытые двери, за которыми их шпыняют или дёргают за ниточки, а они опять, снова и снова, вперёд и с песней! Конечно, кто-то из них найдёт дверь, за которой сокровища да несметные богатства лежат, но попробуй, угадай, кто…
Да… Обмельчало мужичьё нынче… То ли дело немцы… Они хоть женщину уважают. Они моются… Следят за одеждой, за своим запахом, за манерами следят. Вот тебе спасибо, вот тебе пожалуйста, вот тебе конфеты, вот тебе сигареты. И о музыке с ними поговорить можно, и о живописи, всё тебе расскажут, что знают. А о своей работе! О, тут им палец в рот не клади… Как они любят копаться в своих графиках, системах, как что работает, даунлод, апгрейд, занудные, ужас! И ты это слушаешь, слушаешь, сидишь и киваешь головой, и отворачиваешься незаметно, чтобы зевнуть в ладошку, и ждёшь, когда же они начнут замечать тебя, тебя, единственную! Ведь чего мы ждём? Восхищения! Восхищения, благоговения и повиновения. Полного и беспрекословного повиновения. Будь ты принц, будь ты генерал, да будь ты хоть инженер с учёной степенью – а изволь, повинуйся и слушайся. «Слушаюсь и повинуюсь!» Вот с этим у немцев хорошо – они привыкли подчиняться. Причём подчиняться именно женщине, ведь в семьях у них матери верховодят. Вот что меня в них так привлекает – эта страсть унижения. Они учатся, как угодить женщине, они тащатся от того, что женщина ими повелевает… Да вот только одно мешает – если у них уже есть жена, она по званию старше, чем любовница. Она – генералиссимус! И уж если она позвонит в разгар романтической встречи, то уж будь добра… Ждать! Ждать, пока не состоится полный отчёт о прожитом дне. И ты сидишь, и ждёшь, пока закончится этот жуткий телефонный мазохизм, и смотришь на своего принца, как на мальчика после трёпки, а потом утираешь ему сопельки и жалеешь: «Ах, милый, как же она тебя не любит! От неё ласкового слова не дождёшься!» Милые, милые, немцы… Стыдно им… Стыдно им за войну, стыдно за жену, которая их ждёт и бранит… Помыкает ими и шлёт на подвиги в далёкие страны… «Лос, лос, эс вирд геарбайтет!» И находят они в чужой стране островок, страждущую душу, которая готова на всё ради достойного внимания, которая ждёт того, кому сможет пересказать все прочитанные за школьные годы книжки, которая жаждет быть услышанной и накормленной в приличном ресторане, и страдают они вместе с ней, потому как это тоже стыдно… И потом извиняются и благодарят, но торопятся уйти, чтобы успеть хорошо выспаться, чтобы следующий день прошёл на работе правильно и эффективно, чтобы в форме вернуться к своим графикам и схемам, потому что все эти файлики, все эти таблицы, термины и формулы – вот их истинная любовь! Здесь же всё под контролем! Нажал кнопочку – всё выстроилось в стройный ряд, поменял данные – вот тебе новая реальность. Подчинение! Полное и беспрекословное!
Анечка присела на лавочку, чтобы поискать в сумочке жетончик от метро. Мысль, посетившая её, была ошеломляющей, и она рассеянно шарила по внутренностям сумочки, натыкаясь то на ручку, то на блокнотик, то на чек из обувного магазина, то на завалявшуюся мелочь.
- Так вот оно что! – произнесла вслух Анечка. - Он же меня не любит! Я думала, кого он любит больше – меня или жену? А он ни то, ни другое! Он работу свою любит! Конечно же, работу… Ах ты ж работяга, твою мать!
Наткнувшись, наконец, на жетончик, Анечка с ожесточением сжала его двумя пальцами, и держа перед собой, направилась ко входу в метро. Бабушки с тачками шли ей навстречу, пацаны с мобилками, девки на шпильках, тётеньки и дяденьки, но Анечка не различала лиц. Однажды она машинально обернулась – ей показалось, что мимо неё прошла её школьная учительница по русской литературе, та самая, с вечно печальным лицом. Но учительница быстро растворилась в толпе, и Анечка стала спускаться по ступенькам к пропускнику. «Работа! Работа! Ярмарка!» - толстые тётки пытались всучить Анечке чёрно-белые объявления, но Анечка с презрением отворачивалась.
Подойдя к пропускнику, Анечка яростно вбросила свой жетончик в отверстие. Загорелась жёлтая лампочка, и Анечка прошла сквозь пропускные перила. Раньше каждый раз она боялась, что автоматика не сработает, и пробегала через маленький коридорчик между пропускниками. Но на этот раз она прошла так уверенно и агрессивно, что на лице её можно было прочесть: «Не сработаешь – убью!» Направляясь к эскалатору, Анечка разъярённо стучала каблуками, и мужчины, проходящие мимо, невольно оборачивались. Но, видя её выражение лица, виновато опускали глаза и покорно шли домой, к своим жёнам.