Мэрги Кленчер! Добрая подруга, надёжный товарищ, любовница... Неукротимая Мэрги, попирающая серыми ботинками основы нашей ханжеской морали, отводящей женщине роль безвольно влекомой по течению. Моё отношение к ней совсем не то, что у Уотсона, но и у меня в горле застрял плотный колючий ком – не продохнуть. А он?
Я протянул руку, чтобы коснуться его, потому что заговорить всё равно бы не смог сейчас. Он перехватил моё запястье, и я почувствовал, как дрожит его рука.
- Мы уйдём, - сказал я, с трудом протолкнув голос через сжимающуюся гортань.- Я не знаю, что подумает о нас Лестрейд, но сейчас – сейчас мы уйдём отсюда, Уотсон. Кто и за что убил Мэрги Кленчер, полиция, в конце концов, конечно, узнает – пусть нескоро, но... Мы уйдём, Уотсон, уйдём, если вы не можете смотреть на этот ужас – действительно, ужас, Уотсон - за двоих...
Он стиснул мои плечи так, что мне сделалось больно. Его дыхание – короткое, запальное, сквозь зубы – жгло мне лицо.
- Держитесь, Уотсон – надо, - жёстко сказал я, выждав ровно столько мгновений, сколько ему было нужно для того, чтобы взять себя в руки.
- Да, - хрипло выдохнул он.- Сейчас. Мы вернёмся. Только одну минуту, Холмс!
Мне хотелось обнять его крепко, как самого лучшего, самого дорогого друга, но я понимал, что это сейчас только повредит, и просто ждал, стоя неподвижно в неразжимающейся хватке его крепких хирургических пальцев.
- Всё, - сказал он. – Я готов смотреть за двоих, господин детектив-консультант, мой лучший друг в целом мире.
Я узнал его цитату из самого себя и вздрогнул – неужели я породил в уме моего друга ассоциацию с кровожадным Чёрным Джорджиано?
- Уотсон?
Он потрепал меня по плечу – ласково и бесцеремонно:
- Ничего, Холмс, ничего – не берите в голову. Минутное раздражение – только и всего. Секундное раздражение. Ну, правда же, Холмс!
- Идёмте, - вздохнул я.
Я не знал, как себя вести, как себя держать. Я не видел тела. Не видел, что это Мэрги, поэтому и воспринимал всё не так, как мог бы, как должен бы был. Пока мы шли - нарочно медленно – Уотсон уже привычной скороговоркой ввёл меня в курс дела, описав положение тела, одежду, повреждения – всё сухо, протокольно. А я не мог понять, удалось ли ему абстрагироваться, или хрупкая стеклянная нитка сейчас лопнет со звоном, и я окажусь снова без поводыря, без ассистента – без глаз. О, Уотсон-Уотсон!
На этот раз повреждения были задуманы, похоже, ещё более вопиющие, чем с прошлым телом, но убийце явно помешали довести задуманное до конца. Он совершенно изуродовал лицо жертвы, вырезав глаза, отрезав нос и губы, но затем успел только отделить одну грудь, и на этом свою дьявольскую работу бросил.
- Девочка шла перпендикулярной улицей, - негромко проговорил Лестрейд, наклоняясь к моему уху. – Она услышала какую-то возню, заглянула за угол и увидела склонившегося над телом человека в чёрном плаще и козырьке, как у слепых, который, должно быть, услышав её шаги, поднял голову и бросился туда, в конец переулка. Девочка закричала, на крик прибежали люди. Сержант, вы знаете лучше меня. Говорите.
- Я услышал шум и побежал сюда с Дарк-стрит, - послушно подхватил Пилтинг. По всему, я должен был наткнуться на этого слепца, потому что из переулка выход только на Дарк-стрит или в тупик, вон туда, направо. Но я никого не видел – слышал только топот ног, как будто кто-то удалялся от меня со всей поспешностью. Увидев, в чём дело, я, конечно, сразу же бросился в тупик, но негодяй, несмотря на свою слепоту успел перемахнуть через стену и скрыться.
- Через стену?
- Это единственный вариант, - сказал Лестрейд. - Больше деться ему было некуда. Сразу вслед за Пилтингом явился констебль, да и толпа уже собралась. Его бы непременно увидели, если бы он попытался вернуться из тупика тем же путём.
- Ладно, - сказал я. – Пошли, взглянем на стену. Возможно, нам удастся найти какой-нибудь след. Возьмите фонарь, Уотсон. На камнях могли остаться отпечатки его обуви, если он имел неосторожность наступить в кровь.
Переулок – я хорошо знал его – напоминал собой немного искривлённую букву «Т». Длинное колено, собственно, и представляло собой тупик, а короткое упиралось с одной стороны в небольшую грязную Дарк-стрит, а с другой – в Табачный проход, откуда, по-видимому, как раз и шла после трудов праведных маленькая проститутка.
- Где, кстати, девочка? – спросил я.
- Я пока велел запереть её от греха, - сказал Пилтинг. – Она здорово напугана.
Констеблям, наконец, удалось справиться с любопытством зевак, тело увезли в морг, и место происшествия опустело.
Мне стало полегче, когда стих посторонний шум.
- Я не вижу никаких следов, - сказал Уотсон. – А вы, Холмс?
- Похоже, здесь их нет, - доверился я ему.
- Стена три с половиной ярда в высоту, - продолжал мой ассистент медленно. – В принципе, перелезть можно...
Я протянул руку и коснулся шероховатых досок, неплотно подогнанных одна к другой. Поперечные планки, действительно, делали задачу несложной. Но... я почувствовал, что мои пальцы отчего-то липнут к поверхности. Кровь? Я поднёс пальцы к лицу и понюхал. Краска! Забор был недавно выкрашен масляной краской, и она ещё не успела, как следует, высохнуть.
- Уотсон! – окликнул я и показал ему перемазанные краской пальцы. Несколько мгновений ему понадобилось на осмысление того. что я от него, собственно, хочу. Но потом он вскричал:
- Да он не мог здесь перелезть – он бы весь перепачкался краской!
- Но это единственный путь, которым он мог скрыться, минуя меня и других свидетелей, – холодно заметил Пилтинг. – Или же его вообще не было, и девочка, нашедшая тело, присочинила убийцу для пущего драматизма. Детям свойственно фантазировать – особенно малолетним шлюхам. Они сочиняют себе истории жизни для клиентов, одна другой цветистее. Можете мне поверить – я не раз имел с ними дело.
- Но вы сами слышали шаги убегающего, - напомнил Уотсон.
Пилтинг заметно смутился:
- Я – тоже живой человек. Темнота, крики... Девочка кричала, с соседней улицы на её крики тоже кто-то бежал. Мне могли почудиться шаги под влиянием ложного убеждения.
- А вот мы пойдём и все вместе побеседуем с вашей свидетельницей, - решил Лестрейд. – Вы ведь сказали, что она под замком, Пилтинг? Значит, нам труда не составит поговорить с ней прямо сейчас.
- Ночью допрашивать малолетнюю девочку? – усомнился добрый Уотсон.
- Бог мой! Ночь – период их наиболее кипучей деятельности. Ей не привыкать. К тому же, время против нас, а оно уходит.
Мне показалось, что Пилтинг отнёсся к идее Лестрейда допросить юную проститутку прямо сейчас без особенного энтузиазма, но возражать не стал.
До участка было меньше квартала, но Лестрейд, желая на ходу обсудить со мной свои соображения по поводу убийства, взял меня под руку, оттеснив Уотсона, и пол квартала показались мне длинным горным переходом. Разумеется, ни единого слова инспектора я при этом не слышал, но не думаю, что много потерял.
Наконец, Уотсон как-то отвоевал меня. И вовремя – я чуть не прошёл в полицейский участок сквозь невидимую для меня дверь – Уотсон в последний миг сжал мой локоть, приказывая замереть на месте, и сам толкнул дверь, обнаружившую себя скрипом плохо смазанных петель. Я переступил порог – тоже не без подсказки – и сразу же почувствовал повисшую в воздухе беду - прежде, чем с шумом втянул сквозь зубы воздух Уотсон, прежде, чем вскрикнул Лестрейд.
- Боже мой, - растерянно пробормотал Пилтинг. – Что же это такое, господи! Это зачем же она?
Я пнул Уотсона в голень ногой довольно сильно, чтобы не забывал обо мне, но он только молча возвратил пинок, что я расценил как эксцентричную просьбу немного обождать.
- Доктор, это вам, - хрипло сказал Лестрейд.
- Надо её снять прежде всего, - откликнулся Уотсон.- Может, я ещё смогу что-то сделать.
Эту фразу можно было толковать только однозначно. Я почувствовал, как похолодели мои щёки, когда кровь отлила от них.
- Холмс, помогите, поддержите её. И вы, Лестрейд.
Уверен, он попросил меня об этом только для того, чтобы дать возможность ощупать тело. Иначе он просил бы не меня. Я шагнул вперёд и коснулся лицом свисающего тела девочки. Ощущение этого прикосновения тряхнуло меня дрожью, но я обхватил её ноги и ждал, пока Уотсон перережет подвес. О том, что он сделал это, я догадался по увеличившейся тяжести. Тело было холодным и твёрдо негнущимся – никакая медицинская помощь юной Агате больше уже не требовалась.