А М Б Р Е
«... не переживём, не переживём, когда она умрёт. А я им на это и говорю, - продолжал стрелочник, - если тебе с женой так жалко свою собачонку, что она скоро подохнет, так вы, пока она ещё не издохла, обдерите её, шкурку-то выделайте и сшейте себе шапку. Обдирать надо лучше живой, тогда шкурка дольше носится. Псинка и будет с вами завсегда. Тут ейный мужик и бросился на меня с кулаками. А жена почему-то заплакала. Больной какой-то народ, - заключил стрелочник».
На глухом, богом забытом разъезде транссибирской железной дороге в будке стрелочника сидела компания железнодорожников. Таких разъездов, с одиноко торчащей будкой стрелочника, на громадном протяжении российских дорог было не счесть. Вместе со стрелочником, пенсионного возраста, их было шестеро. Четверо молодых, лет по сорок мужчин, были из паровозной бригады пассажирского и грузового поездов. Шестой мужик был хвостовым. В его обязанности входило размещаться в последнем вагоне на открытой площадке, следить за исправностью хвостового фонаря и убегающими рельсами.
Дело было зимой в трескучий сорокаградусный мороз с ветерком. Весь лес вокруг будки километров на двадцать был изведён на дрова. Раньше, до войны, можно было и три, и пять, а иногда и шесть-семь часов мчаться в ночи через бесконечные Барабинские степи или глухую сибирскую тайгу и не увидеть ни единого огонька по обе стороны железнодорожного полотна.
Однако с началом войны, когда движение поездов за Уралом многократно увеличилось, появилась необходимость пропускать без задержки срочные, военные грузы, построили разъезды. Через 150-200 километров проложили третью, а иногда и четвёртую колею для загона туда двух-трёх составов и поставили бревенчатый сарайчик на десять квадратных метров с буржуйкой, сваренной из толстого железа.
Пассажирские поезда и гражданские грузы товарных составов иногда часами простаивали на таких разъездах. А мимо них сквозили на запад теплушки, набитые молодыми, необученными, жизнерадостными призывниками, платформы с военной техникой, небрежно прикрытые рваными брезентами, составы с продовольствием. Навстречу им с запада непрерывным потоком спешили в тыл поезда, переполненные искорёженной, тщательно замаскированной техникой для ремонта, да израненными солдатами на лечение и муки.
Кроме непрерывно протапливаемой буржуйки в будке находился громадный, от стены до стены, стол, сколоченный из грубо струганных плах. Вокруг стола, из таких же плах, были поставлены лавки, почерневшие и отполированные грязными задами железнодорожников. На столе стоял огромный закопчённый чайник с брагой и несколько грязных алюминиевых кружек. На газете была разложена нехитрая снедь военного времени, собранная в дорогу жёнами своим мужьям. Над столом протянулись узкие нары. На них кто-то спал. На стене висело переговорное устройство, из которого непрерывно неслись хриплые сообщения: «40-бис вышел с 86-го, дать зелёный», 53-бис2 отправляется с 88-го, пропустить», «500-весёлый задержать до ноль пяти утра». Под переговорным устройством стояла тумбочка. На ней лежал журнал для записей, находилась чернильница и несколько ручек с плохими пачкающими перьями.
Стрелочник напряжённо прислушивался к невнятным объявлениям, не забывая, впрочем, опрокидывать кружку с мутной брагой. В выпивке принимали участие свободные от дежурства четверо сменщиков паровозных бригад, стрелочник, да хвостовой. Травили байки. Анекдоты. Пили в меру. Ответственность, в случае чего, по меркам военного времени, была суровой: десятка, а то и расстрел.
Вблизи буржуйки висели на стене огромные шестидесятого размера резиновые сапоги с длинными голенищами. Ревизорам, начальникам, бдительным парням из НКВД в голову не приходило, что сапоги являются замаскированной ёмкостью для брожения браги. Проверяющие аккуратно наведывались в будки стрелочников. Завистливо и подозрительно они принюхивались к соблазнительным неистребимым запахам, висевшим в будках, к стрелочникам, но улик не находили. Ни бидонов, ни канистр, ни бутылей в служебных помещениях не обнаруживалось.
Стукачей среди потребителей браги за всё советское время не сыскалось - случай уникальнейший. Непосвящённым объясняю. Брага - алкогольный напиток, изготовленный из дрожжей, сахара и воды. У талантливых умельцев крепость браги достигала двенадцати-пятнадцати, а то и восемнадцати градусов. По мере опустошения закопчённого чайника, стрелочник снимал сапог со стены, аккуратно придерживал его за носок и голенище, и осторожно сцеживал очередную порцию браги в чайник.
- Отолью, - обронил огромного роста машинист 500-весёлого. Быстро выскочил из будки наружу и тут же, у её обледенелой, ядовито-жёлтой от мочи стены, стал расстёгивать ширинку. В это же время, быстро скатившись по ступенькам пассажирского вагона, низенький мужичок в лёгких брюках, в тёплом драповом пальто и каракулевой шапке броском пересёк тускло освещённое луной перронное пространство, и пристроился рядом с машинистом. От нетерпения он перебирал ногами и подтанцовывал, пока, наконец, не замер у стенки в напряжённой позе. В тот же миг машинист обрушил на стену мощную струю. Мочившийся рядом в драповом пальто сморщил лицо и задёргал головой, как в нервном тике.
- Ты чего дёргаешься? - спросил машинист, осматривая через плечо, с высоты своего роста, низенького пассажира в каракуле. - Контуженный?
- Да нет. Брызгаешься.
Ну, ё, интеллигент, потерпи, сейчас я закончу.
- Да ничего, - ответил щупленький пассажир, встряхивая головой и гримасничая лицом.
- Ты чо сюда-то прибежал? У вагона не мог?
- Мог, да неудобно как-то. Там женщины приседают.
Машинист знал, что туалеты в вагонах зимой никогда не работали.
- Уф, бля! - выдохнул машинист, застёгивая штаны. - Зайдём-ка в будку, интеллигент, морду хоть утрёшь, да браги я тебе кружечку нацежу.
-Я не пью! - испугался пассажир.
- Чего?! - изумился машинист. - А ну пошли!
- Вон там в тазу чистый снег. Без мочи. Протри рыло-то.
- Лицо я ему обоссал, - пояснил машинист приятелям, сидящим у стола вокруг чайника с брагой.
- Он что, пьяный валялся? - удивился помощник. - Так ты его спас, околел бы.
- Да маленький он, - объяснил машинист.
- А! - с пониманием покивала компания.
- Налейте-ка ему кружку пополней, - сказал машинист, кивнув головой на утиравшего лицо пассажира.
- За что выпиваете? - интеллигент с опаской посмотрел на кружку.
- Да вот почку хвостовому недавно вырезали. Отмечаем. Ну, давайте, обмоем почку-то!
- Вы тут без меня не принимайте, - вскочил вдруг хвостовой. Я быстро. Под состав смотаюсь.
И заторопился к выходу.
Оставшаяся компания заговорщицки переглянулась. Помощник машиниста торопливо поднялся и вышел за хвостовым, прихватив стоящую в углу совковую лопату.
Хвостовой, переваливаясь как селезень, заковылял к стоящему порожняку. Дойдя до вагона, он развязал сначала кушак, которым был опоясан поперёк живота. Затем принялся расстёгивать тулуп. Руки зябли. Тулуп не расстёгивался. Пыхтя и сквернословя, хвостовой долго боролся в темноте с тулупом и, наконец, распахнул его. Затем принялся одолевать шубу. Пуговицы не поддавались. Пальцы коченели. Оставалась последняя пуговица и хвостовой, не выдержав, с ненавистью рванул её и оторвал. Под тулупом и шубой был ещё ватник, полы которого были запахнуты внахлёстку и перетянуты шнуром. Шнур на удивление легко развязался и хвостовой принялся за ватные штаны. Их было трое.
Хвостовой околевал. Из под вагона задувал наждачный ветер. Преграды для него не было - весь лес вокруг разъезда километров на двадцать был изведён на дрова. Обречёно ковыряясь в темноте в многочисленных ремнях, шнурах, пуговицах своей одежды, хвостовой всё же минут через десять спустил штаны, затем застиранные кальсоны. Подвывая и матерясь, он забросил на спину тулуп, шубу и присел у колеса, придерживаясь за скобу вагона, чтобы не упасть. Закрытый огромным тулупом и шубой, хвостовой ничего не видел и никого не слышал вокруг.
Помощник машиниста бесшумно приблизился к сидевшему на корточках хвостовому и подвёл осторожно под его зад совковую лопату. Через некоторое время он так же тихо покинул хвостового.
- Порядок! - сообщил помощник, появившись в будке.
Сидевшие вокруг стола коротко хохотнули и смачно выругались.
- Ты вот что, интеллигент, - обратился к нему машинист, - когда хвостовой появится, ты, бля, минут через пять скажи «мол, дерьмом что-то воняет».
- А, простите, зачем?
- Ну, бляха! - выругался привычно машинист. - Ты скажи и всё. Держи ещё кружку.
На сей раз интеллигент выпил без сопротивления.
Через минуту, справившись со своими делами, хвостовой, чтобы не запачкать тулуп и шубу, сделал по гусиному несколько шагов вперёд и стал облачаться. Снова послышались крепкие ругательства, недовольные бормотания. Хвостовой кое-как натянул штаны, запахнул шубу, тулуп и, опоясавшись шарфом, ещё раз сочно выругался и обернулся. Луна светила хотя и не ярко, но достаточно, однако то, что, несомненно, ожидал увидеть хвостовой, отсутствовало.
Хвостовой вернулся на то же количество шагов, которые сделал ранее, присел и внимательно осмотрел место, где он несколько минут ранее приседал. Ничего!
- Что за ёп! - вырвалось у хвостового. - Вот мои следы, пуговица, - осматривался хвостовой. - А здесь это должно быть... Но ведь нету!
Хвостовой матерясь и тщательно принюхиваясь, снова стал раздеваться, внимательно прощупывая и осматривая тулуп, шубу, штаны, кальсоны.
Ничего! Хотел подобрать пуговицу - не подобрал, пальцы не слушались.
Чтобы окончательно не замёрзнуть, хвостовой, придерживая не застёгнутые ватные штаны и кое-как запахнув шубу и тулуп, быстро доковылял до будки и протиснулся в тепло.
- Ну, колтун! - выдохнул хвостовой и, отвернувшись к двери, стал приводить себя в порядок.
«Встаю я, значит, вчера ночью-то по малой надобности, и ищу ведёрко с водой - я завсегда его зимой держу в будке. А лунища! Смотрю, водица-то в ведёрке блестит. Ну, думаю, теперь бы не промахнуться. А он как заорёт, как вскочит. Лампу-то засветил, а он, вижу, весь с головы мокрый. Матерится. А это Макар лысый, сменщик мой, уснул на лавке, голову-то свесил, а она блестит при луне, как водица в ведёрке моём. Ну я и... не промахнулся, - закончил стрелочник».
- Что это за амбре? - принюхиваясь и переставая закусывать, вдруг робко обронил интеллигент.
- Кто такой абре? - громко переспросил машинист.
- Это запах, дядя Вова, - проговорил детский голос с нар. И не абре, а амбре.
- А, Женька проснулся. Амбре это хороший запах?
- Н...у, - неуверенно протянул Женька.
- Да говном воняет! Какое там амбре! - выкрикнул помощник.
Хвостовой у двери замер. Прекратил одеваться, виновато пробормотал «чёрт, опять понос!», и вывалился на холод.
В будке раздался гомерический хохот. Не смеялся только интеллигент. Он ничего не понимал. Ему объяснили.
- Так они там замёрзнут, - тихим голосом прошелестел, вставая, интеллигент. - Благодарю вас за угощение. Когда нас отправят, не слышали?
- В ноль пять обещали, - откликнулся стрелочник и снова захохотал.
Засмеялись и остальные.
Маленький пассажир вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Хохот отрезало.
- Послушайте, хвостовой, - окликнул интеллигент полураздетую фигуру в тени вагона, - вас разыграли. Никакого амбре у вас нет. Бегите в будку, обморозитесь.
- Убью! - заревел хвостовой, подхватил тулуп, шубу и, путаясь в полуспущенных штанах, торопливо закосолапил к будке.
«Приеду домой, напьюсь, - решил интеллигент, засыпая на верхней полке».
Он ещё не знал, что поезд, 500-весёлый, отправленный в шесть часов утра, через двадцать минут сойдёт с рельсов. Из 734 человек переполненного состава погибнет только один. Это будет маленький пассажир в лёгких брюках, тёплом пальто и каракулевой шапке.