Розовый Снегирь
(отрывок из романа «Трактир «На Дне»
Грустная сказка
Случилось это в конце марта, когда не только вся земля стремится к пробуждению, не только деревья, цветы, звери, птицы, всё нетерпеливо, как фанаты начала матча, ждет явления свежей жизни – люди, совершенно меняются люди. Сам воздух дышит ароматом того, что мы называем любовью. Не как у животных - любовью животной, но любовью иной, особой, человеческой. Душа, словно бабочка порхает над землей. Уходят в забытье все невзгоды зимней жизни, все боли сердца, будто кто-то невидимой чистой рукою протирает грязное, с осени немытое стекло окна. Исчезают сами собою все мутные подтеки и разводы нашего безнравственного, бесцельного, бестолкового существования, нашей забрызганной всяческими нечистотами совести. Весна – это шанс. Еще один шанс. Весна. В эту пору не бывает некрасивых женщин. От их красоты и свежести светятся улицы, скверы и парки города в пасмурный день, легко дышится их запахом в душном автобусе, веселит их неумолчный щебет у прилавков магазинов, любая одежда их кажется изящной и изысканной, любое слово кажется легким и ласковым, музыкой звучит их смех, каждый их взгляд манит. Любовь заполняет все их существо. Они и есть сама любовь.
Она стояла на тротуаре, высоко запрокинув голову и смотрела куда-то вверх. Высокая, стройная, она сама была похожа на тонкую рябину, рядом с которой стояла. Так же грациозно изогнут был ее стан, столь же тонкими казались ветви ее рук. Она мне показалась в тот миг богиней Флорой или какой-нибудь лесной нимфой, случайно залетевшей в грязный город из волшебного леса. Пшеничные волосы ее были разбрызганы по плечам и сверкали на солнце, словно золотой водопад, смуглая кожа ее светилась как свежий мед. Глаз я не видел. Она смотрела вверх. Я остановился рядом пытаясь отыскать предмет ее внимания.
- Вы видите то, что вижу я?
Она обратилась ко мне как-то по-домашнему просто, будто мы были старыми приятелями, прогуливающимися по весенним улицам. Голос ее журчал, словно тихий ручей. От неожиданности, я на мгновенье онемел.
- Что, простите? – очнулся я.
- Посмотрите.
Она протянула руку вверх, показывая тонкой мраморной кистью на ветки рябины. Я посмотрел. На дереве, среди гроздьев прошлогодних почерневших ягод и даже кое-где скрученных в трубочку мелких сухих листьев, сидели снегири. Они что-то припозднились улетать в этом году. Обыкновенно, весной они исчезают. Когда снег сходит, их присутствие средь подернувшихся бледной малахитовой зеленью ветвей деревьев становится неуместным, как присутствие попа на свадьбе. Удивительные птицы эти питаются ягодами, семенами и почками деревьев и, видимо, когда почки набухают, то становятся несъедобными, вот снегири и улетают, неустанно следуя, наверное, вкруг планеты за зимой. Птиц было семь или восемь. На первый взгляд в них не было ничего необычного, но что-то и мне показалось странным. Я пригляделся внимательнее и, наконец, увидел. Птицы горели на солнце своими красными кафтанами, как новогодние шары, но один снегирь явно выделялся в общей стае. Он был..., розовым. Да, розовым. У всех собратьев его были красные гладкие грудки, а у этого - нежно-розового цвета. Освещены они были одинаково, значит, это не мог быть обман зрения. Он действительно был розовым.
- Уму непостижимо, - наконец пробормотал я, - может это не такое и редкое явление? Может это особый вид такой, я не орнитолог, но это удивительно...
- Не орнитолог? – обернулась она, устремив на меня удивленный взгляд умных серых своих глаз, будто я непременно должен был быть орнитологом. - А кто же вы?
- Я майор советской, простите, бывшей советской, теперь российской армии, - смутился я. Мне почему-то стало стыдно за это…, ну…, за то что я не орнитолог. Я, вдруг испугался, что она вот сейчас разочаруется и уйдет. Сердце защемило. А ведь мы не говорили и минуты. – Но я хочу уволиться оттуда.
Она рассмеялась серебряным колокольчиком и лукаво взглянула на меня.
- Зачем вы извиняетесь? Ведь это здорово, быть военным. У меня папа военный. Полковник ВВС.
- Да я не извиняюсь, - продолжал краснеть я – просто, военные нужны, когда есть война, а когда ее нет, военные не нужны и я чувствую себя каким-то нахлебником, трутнем. Да даже не трутнем, ибо и у трутня есть дело. Без дела, мужчина превращается в женщину.
- Вы имеете что-то против женщин?
Она посмотрела на меня с шутливой надменностью. Глаза ее смеялись. Она была так красива.
- Простите, я..., я..., не это имел ввиду...
- А хотели бы быть орнитологом? – неожиданно вернулась она к прошлой теме (конечно же, она меня пожалела) и вдруг протянула руку, – я Варвара, но мне так не нравится. Как Аттила какой-то. Зовите меня Варей.
- Михаил... Мне тоже не очень... Как архангела. Тоже, кстати, воин. Лучше Миша, - замялся я, затем быстро схватил ее руку и пожал.
Несмотря на довольно прохладную погоду, рука ее была теплой и нежной. Мне вдруг ужасно захотелось прижать ее к своим губам. Часто вам хотелось прижаться к руке женщины, с которой едва знаком. Думаю, все дело в прикосновении. Оно бывает таким разным. Это прикосновение было волшебным. Будто все соки весны, бурлившие в ней, прорвав хлипкую оттаявшую плотину, хлынули в меня неудержимым потоком.
- Пойдемте, Варя, посидим где-нибудь, - не узнавая себя, осмелел я. - На дворе еще не май.
- Простите, но мне сейчас пора. Подождите, - она порывисто расстегнула сумочку, достала телефон и тоном, будто я только что сам предложил ей записать свой номер, произнесла, – диктуйте.
Я послушно назвал цифры, ее мобильник, послушно же пискнув, его запомнил, она бросила его в сумочку и, чирикнув «я позвоню»… исчезла так же неожиданно, как и появилась. Стая снегирей тут же вспорхнула и перелетела на другое дерево, Розовый же Снегирь почему-то остался.
Я стоял у окна, уткнувшись лбом в мокрое запотевшее стекло и прикрыв глаза. Беда. Неделя Вариного молчания и тревожной неизвестности совершенно извели меня. Костер не может гореть без дров, но не человеческая любовь. Она, напротив, лишь разгорается ярче, если нет перед глазами предмета любви.
Любовь с первого взгляда. Ущербные, отвергающие силу и значимость эмоции, научные люди говорят, что такой любви есть весьма прозаическое объяснение. Что человеческая природа, постоянно стремящаяся к обыкновенному и логичному «улучшению породы», сама сводит нужных партнеров на уровне химических излучений - запахов, недоступных нашему осознанному обонянию. И, как только «видит», что вот именно от этой пары получится максимально-удачное, усовершенствованное потомство – тут же подключает наше сознание, а мы уж действуем будто бы от собственного желания, выдумываем сцены на балконах, гранатовые браслеты и прочее, и прочее. Возможно. Однако, это лишь недоказанные и недоказуемые допущения, а вот факт такой любви я теперь видел сам и страдал бессилием неведения.
Вдруг раздался тихий стук. Я открыл глаза. Стук повторился. Точно. Стучали в окно кухни на девятом этаже. Я недоуменно озирался, по-прежнему не понимая, не веря, что звук исходит от окна. Затем я опустил взгляд на подоконник. С обратной стороны, с улицы, на оцинкованном карнизе сидел Розовый Снегирь и стучал клювом в стекло. Я присел на корточки: «Ты как здесь, приятель? Что тебе нужно?». Из комнаты (у меня однокомнатная) раздался сигнал телефона. «Подожди, я сейчас» - сказал я Розовому Снегирю, и пошел ответить.
- Да, я слушаю.
Номер на определителе был незнакомым.
- Михаил?
Женский голос показался мне…
- Простите, Миша?
- Да.
- Вы станете меня осуждать, но я, честное слово, была занята.
- Варя? – ахнул я, наконец. - Какими?.. Как вы?.. Где вы?.. Я совсем извелся.
- Прошу вас, не обижайтесь на меня. Я…, я не могла раньше.
- Простите, Варя, но как вы можете так поступать со мной? – не понятно, на каком основании (будто десять лет в браке) осмелел, скорее, обнаглел я.
- Мы не настолько близки, чтоб вы мне так выговаривали, - совсем не злилась, но, скорее, волновалась она.
- Но мне почему-то кажется, что мы близки настолько, что мне даже страшно становится.
- И мне страшно..., потому…, что я…, я... вас... люблю..., - выпалила она, вначале несмело, но, в конце, громко и даже с надрывом. Это был уже не дрожащий голос юной девочки. Это было утверждение, приговор. Наступила длинная пауза. Мои глаза безотчетно бегали по комнате и вдруг остановились на окне. Розовый Снегирь уже перелетел с кухни и сидел здесь. «Похоже, ты пытаешься мной управлять, приятель?» – смотрел я в черную дыру его глаза. Ни эмоций, ни движений. Он будто гипнотизировал меня. Нужно было что-то говорить. Мне стало страшно, что я вот сейчас проснусь и сказка кончится.
- Вы можете через час, в двенадцать, – очнулся я от птичьего транса. – Кафе на автобусной станции, знаете?
- Да..., я найду. В двенадцать, - коротко произнесла она и связь прервалась.
Я отключил свой телефон. В памяти вдруг всплыли события недельной давности. Глаза. Боже, какие глаза. В моей груди задрожало нечто такое... Эту сладкую тревогу не хотелось отпускать. Это был ни образ, ни звук, ни запах. Это было что-то, чему не было описания. «Неужели, вправду, любит! - беспокойно подумал я. – О, Создатель!». Я взглянул в окно. Розовый Снегирь исчез.
Мужчина... Вот как он устроен. Когда ему вдруг признается в любви женщина некрасивая, он раздражен, он переживает за свое достоинство: «Что ж это? – возмущается он. - Я могу внушить любовь только такой уродине?!». Когда же ему, паче чаяния, признается в любви женщина красивая и умная (не в ответ, а, представьте, сама, первая), он минуту не верит своим ушам, но, затем, ничтоже сумняшеся и в мгновение ока возносит себя в небожители и оттуда, с той верхотуры, ничерта уже различить не может - ни её чувств, ни её целей, ни её мотивов - ни-че-го. Любовь. Любовь к себе вдруг захлестывает его теплой волной своею. Походу, он еще может даже и вожделеть её внешности, её тела, но не это главное. Главное – вечно больное тщеславие, которому дали очередную передышку. Избавление от извечных мужских комплексов – вот что такое женское признание.
Я (мне казалось) не болел подобным. Но чем, в конечном счете, я отличался от остальных мужчин? – да ничем. Ниоткуда, прямо с небес слетевшая на крыльях фантастической розовой птицы моя любовь к ней, ее любовь ко мне и… вдруг возникшая любовь к себе. Чувства эти перемешались, толкая друг дружку. Может, все дело в скуке? Скука безвоенной гарнизонной жизни. Или скука жизни, вообще. Скука, которая, вполне вероятно, могла управлять и Варей. Так ли это или нет - кто знает. Однако, сказанные слова сказаны.
Варя была в розовой блузке и черном жакете (словно наш с нею снегирь). Она сидела за самым дальним столиком в углу у окна и была очень похожа на Блоковскую «незнакомку», как я себе ее представлял - «Дыша духами и туманами...». Когда я вошел, то увидел ее сразу. «Как они это умеют? - подумал я. – От нее исходит какая-то энергия. Она, просто, излучает любовь». И правда, все столики были заняты, но в радиусе пяти метров никто не решился подсесть – девушка ждала любимого.
- Здравствуте, Варя, - отодвинул я стул и сел напротив нее.
- Здравствуйте, Михаил. Миша, - она вся засияла так, что, почудилось, в полутемном кафе стало светлее. - У вас очень красивые глаза, Миша. - Она смотрела на меня так ласково и говорила так просто, будто произносит это в сотый раз, - таким глазам не хочется говорить «вы». Можно, я буду говорить «ты»?
Ее непосредственность, какая-то умная детскость обескураживали. Но она не играла со мной, как это бывает, когда красивая женщина, прекрасно сознающая свою безусловную неотразимость, начинает забавляться вами, вашей беззащитностью, безоружностью, как кошка обреченной мышкой. Она была совершенно искренна и я был сражен. Это вам не телефонное признание. Все мои честолюбивые глупости рассеялись, как дым. Это была та самая, настоящая любовь, о которой мы лишь читаем в книгах, да видим в кино. Теперь я знал – она существует на самом деле.
- Хорошо..., Варя..., ты..., договорились. Я давно тебе тыкаю, только ты об этом не знала.
- Слово «давно» мало подходит к недельному знакомству, тебе не кажется?
- А тебе не кажется, что мы всю жизнь уже знакомы? – серьезно спросил я.
- Всю жизнь, - задумчиво и грустно прошептала она.
Она вдруг порывисто схватила мою руку. Я снова было воспарил на Олимп, но, испугавшись, наверное, высоты, вдруг спросил:
- А ты не переносишь на меня свою столетнюю любовь к кому-то другому? Мне что-то не хочется быть иконой в твоем красном углу. Расскажи мне, какой он был.
- У меня никого нет… И не будем об этом больше, - отрезала она.
Варя до боли сжала мою руку. Я заглянул ей в глаза. Напрасно я это сделал. Я увидел там настоящую любовь. Не актерство, не замену. Нет. Женщина только думает, что легко может сыграть любовь. То, что Миша увидел, сыграть нельзя. Серые глаза ее сделались совсем черными. Её зрачки, расширившись на всю роговицу, превратившись в бездну. Бездну, в которую я свалился сразу, без раздумий, без сожалений.
- Варя. Что ты со мной делаешь?
Она высвободила правую руку и приложила ладонь к моим губам,
- Тише, родной. Ни я с тобой, ни ты со мной. Это с нами кто-то что-то делает.
Я опустил голову, потом, медленно перевел взгляд на окно. За ним, через тротуар стояла молодая рябина. Сморщенные её гроздья так и остались висеть с осени, не тронутые ни городскими птицами, ни уличными мальчишками. «Мне и доныне хочется грызть жаркой рябины горькую кисть» - вспомнилась, почему-то, Цветаева. Меж веток, недвижно сидел Розовый Снегирь. «Что? Считаешь, все идет по плану?» - произнес я вслух, обращаясь к Снегирю.
- Ты о чем, Мишенька? – подняла брови Варя.
- Посмотри за окно, Варя. Ты видишь там птицу?
Она посмотрела.
- Там рябина. Ее не склевали. Красиво... Какая птица?
- Не важно. Показалось.
Снегирь и вправду исчез.
- Ничего не показалось, - теперь, зрачки ее сузились до обычного состояния, будто поглотив меня бездна захлопнулась надо мною и серые глаза ее вновь засияли горным хрусталем. Это мне почему-то напомнило солнечное затмение, кода темный диск зрачков лишь на секунду заслонил солнце глаз и в наступившей дневной темноте обнажилась вся природа чувств, такая, как есть, застигнутая врасплох. – Ничего не показалось. Я тоже его видела. Это наша с тобой птица, Мишенька. Она нас свела вместе. Это птица нашего с тобой счастья.
С этими словами она встала и пересела на соседний со мной стул и положила голову мне на плечо.
- Ты ночуешь у меня? – глупо и в лоб спросил я.
- Мы ночуем у нас, милый.
- О чем думаешь? - Варя приподнялась на локте и поцеловала меня в щеку.
- О том, что я сошел с ума, что я влюблен, как мальчик, что мне плевать на прошлое и будущее, о том, что я давно..., нет, никогда не знал такого секса, что ты удивительная, что я не хочу возвращаться в тот мир, из которого ты взялась и о том, что возвращаться придется.
- Придется, но мир откуда мы взялись уже никогда не будет прежним.
С этими словами Варя встала с кровати и включила ночную лампу. Не было изъянов в ее теле. Казалось, она хранила свою свежесть и девственную красоту до этого случая. Она села на пуф, вольно расставив ноги. Она устало оперлась локтем о колено, другую руку положила между ног, потом поднесла мокрую ладонь к глазам, и сказала, разглядывая ее,
- Это выше моих сил... Выше... Это сам Господь Бог.
- Или Розовый Снегирь, - вырвалось у меня.
Варя бросилась на постель и прижалась ко мне всем телом.
- Мишенька, я так люблю тебя. Имеют ли значение, слова. Нет, подобное ты слышал не раз. Я хочу от тебя ребенка. И это не слова. Думаю, да нет, знаю - это уже произошло. Не удивляйся, что вот так, с первого раза. Видно звезды... Или это Розовый Снегирь…
- Прости, я ничего не упустил? Ты видишь человека полчаса? Ты в него влюбляешься по уши? Ты хочешь иметь от него ребенка. Твои циклы складываются так, что ты беременеешь от него с первого раза? Через девять месяцев ты родишь. А как же я?
- Теперь, Мишенька, для него, ребеночка, это уже не важно. Свершилось.
Слова эти не на шутку напугали меня. А вдруг ей было нужно лишь это?
- А любовь? Как же любовь?
- А это и есть любовь, - Варя положила ладонь на живот. – Ты здесь, Миша, а я назову, мы назовем его Мишей. Что бы с нами ни случилось в будущем, он будет жить до самой моей смерти, и будет напоминать мне тебя.
Варя откинулась на спину и начала тихо читать,
Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.
Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо, -
Так велика к себе твоя любовь?
Для материнских глаз ты - отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под, старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.
Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь, и образ твой - с тобою.
Смотри же, чтоб жесткая рука
Седой зимы в саду не побывала,
Пока не соберешь цветов, пока
Весну не перельешь в хрусталь фиала.
Как человек, что драгоценный вклад
С лихвой обильной получил обратно,
Себя себе вернуть ты будешь рад
С законной прибылью десятикратной.
Ты будешь жить на свете десять раз,
Десятикратно в детях повторенный,
И вправе будешь в свой последний час
Торжествовать над смертью покоренной.
Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.
- Красиво, - погладил я ее волосы.
- Это Маршак красиво перевел, а Шекспир…, он просто божественно умен. Он просто прав. Прав и все тут. И мы с тобой сегодня были правы.
Мы жили вместе уже два месяца. Она, с той ночи, так и осталась у меня. Варя никогда не говорила где родилась, где живет, кем работает. С ней совсем не было вещей, кроме туалетных принадлежностей и косметики. Все пришлось закупать, начинать как бы заново. Будто она только что родилась из раковины, из морской пены, обнаженная и божественная. Эта таинственность стала мне чем-то напоминать сказку о Маленьком принце. Она взялась ниоткуда, с неизвестной и таинственной планеты и, всякий раз, когда я заговаривал о ней, Варя либо просто замолкала, либо меняла тему без всяких объяснений. Счастье, как-то совсем не прекращалось. Так не бывает. Человеческие отношения, отношения между мужчиной и женщиной, как цветы, должны цвести, раскрываться, увядать, опадать, вновь цвести... Они не могут всегда быть одинаковыми. В этом нашем постоянстве было что-то мистическое и... пугающее. Ко мне, постепенно, стал подступать страх. Страх, что однажды она исчезнет так же, как и появилась. Но самое фантастичное было в том, что нас повсюду сопровождал этот Розовый Снегирь. Все снегири давно уже улетели, а этот... Когда мы были дома, он сидел у нас на подоконнике, когда мы гуляли он следовал за нами, перелетая с ветки на ветку. По утрам она готовила завтрак, вечером ждала, когда я вернусь со службы, мы ужинали и шли в парк. В плохую погоду сидели дома и читали друг другу книжки вслух. Варя читала мне стихи. Она знала очень много стихов. Однажды, я заболел. Ничего серьезного, просто простуда. Варя три дня не отходила от меня. Похоже, что даже вообще не спала во все время болезни. Казалось, мы живем с ней вместе всю жизнь. Мое счастье омрачало лишь то, что я, по-прежнему, ничего о ней не знал, но, всякий раз, когда тревога подступала, я гнал эти мысли от себя. Боялся сломать такую хрупкую гармонию, хрупкую, как сама Варя. Ну почему я тогда не прогнал их навсегда!..
Наступил июнь. Мы гуляли с ней по лесу за городом. Был яркий солнечный день. Залитое золотом небо почти уже и не было голубым. Казалось, оно все светилось, будто огромное зеркало отражая на землю свет далекой звезды под названием Солнце. Зелень уже буйствовала совсем по-летнему. Рыжие стволы сосен сочились янтарем. Где-то в вышине веселый дятел отбивал деревянную свою трель так быстро, что она сливалась в один протяжный звук, похожий на скрип ветки о ветку. Трава была словно шелковая и хотя и выглядела спокойной, так и чудилось, что там, в этом травяном лесу идет своя особая, инопланетная жизнь и, возможно, прямо сейчас ползут там, между «стволов» высоких травинок, две счастливые букашки. Ах, не раздавить бы чужого счастья... И... не раздавил бы кто наше... Несмотря на то, что уже стоял полдень, жары не было и птицы гомонили так, что звенело в ушах. Откуда-то пахло дымом и шашлыком. Розовый Снегирь, как всегда, следовал за нами. Я помню, почему-то тогда подумал, что ни разу не слышал его пения, однако, само его присутствие рядом с нами с лихвой окупало его молчание. Варя шла чуть впереди, обмахиваясь от комаров березовой веткой. Ничто не предвещало грозы. Заквакала кукушка, Варя остановилась.
- Миш, - сказала она тихо, но сердце у меня, почему-то, заколотилось быстрее – мне надо уехать, на время.
- Куда уехать, Варенька, зачем? – потемнело вдруг зеркало неба от набежавшей невесть откуда грозовой тучи.
- Не спрашивай. Не волнуйся, я буду тебе писать. Каждый день.
- Писать! - вдруг разозлился я. Прозвучал первый далекий раскат грома. - Послушай, сколько может это продолжаться! Я не знаю кто ты, что ты! Я никогда не спрашивал потому, что ты не хотела. Но... Я не знаю откуда пришла в мою жизнь... И знать не хочу... Лишь бы мы были вместе... И вот... Теперь ты неизвестно куда и насколько исчезаешь! Я не знаю, вернешься ты или нет! Я не могу больше так жить!
Она приложила тонкий свой палец к моим губам.
- Ну что ты разволновался, дурачок. Все будет хорошо.
- Не будет ничего хорошо! – я просто начинал закипать. Засверкали зарницы молний.
- Тебе со мной хорошо, правда ведь?
Варя оставалась спокойной.
- Мне...? Хорошо...? Мне плохо! – гроза таки разразилась. - Плохо от неизвестности... Плохо оттого, что я не знаю, что будет завтра! Плохо! Ты подумай, что ты со мной делаешь! Душу ты мне всю вывернула! Я люблю тебя! Люблю, как никогда никого не любил! Но нельзя, невозможно любить фантом, привидение! Я не могу больше довольствоваться твоим молчанием! Я хочу знать, кто ты. Кто носит моего ребенка! Я хочу знать кто, в конце концов, любит меня! И любит ли, или играет со мной, как с плюшевым мишкой. Оторвет лапу и уронит на пол...
- Ну хватит, - оборвала вдруг меня Варя. - Я, я, я, я! Расплакался, как младенец. Я уезжаю. Прямо сейчас. Не иди за мной. Прощай.
Резкость, с которой это было произнесено, так меня поразила, так не шла к ее нежному образу, будто говорил кто-то другой. Варя медленно повернулась и так же медленно пошла прочь.
Меня по-прежнему трясло. Я никак не мог успокоиться. Я понимал, что надо что-то сказать. Что-то мне говорило, что если я ее сейчас не окликну - она уйдет в никуда и навсегда. Но досада и оскорбленное достоинство (о боги! Сколько глупостей, непоправимых глупостей принесено на алтарь этого дурацкого «оскорбленного достоинства»). Я не мог понять, поверить ушам и глазам своим, как она от такой двухмесячной идиллии так молниеносно и так легко перешла на такой резкий тон. Значит она и всегда так думала обо мне?! «Расплакался как младенец». Это она, значит, всегда считала меня нытиком и младенцем?! А я был ей нужен лишь... О боги!
Я стоял в оцепенении. Меня колотила злость на нее и обливала жалость к себе. Я боялся потерять ее навсегда и я боялся, что если окликну, она все равно не вернется. А если и вернется, то все уже изменится, что она всю жизнь будет считать меня инфантильным нюней, что не будет меня уважать уже никогда, что вся моя жизнь в дальнейшем превратится в сущий ад. Эти унылые картины длинною в жизнь пронеслись перед моими глазами в мгновенье.
Она медленно удалялась, будто растворяясь в воздухе и каждая минута моего молчания делала мой язык все тяжелее и тяжелее. Я понимал, что все еще можно вернуть. Ведь наверняка у нее есть веские причины куда-то съездить. У всех, в конце концов, есть свои секреты. Ну съездит и вернется. Она же ясно сказала. Ну ничего же еще не кончено. Ведь ничего же не случилось. Ну сказала, что ее не будет несколько дней. Она же тебя не оскорбляла, пока ты не взорвался. Надо просто взять и побежать за ней. Побежать, пока не поздно. Она же...
В этот момент Варя скрылась за поворотом лесной тропинки. Скрылась навсегда. Я увидел только, как Розовый Снегирь вспорхнул с ветки и полетел за ней рваными длинными скачками.
С минуту я стоял не понимая, где я нахожусь. Затем, упал на колени и… зарыдал.
Письмо пришло на следующий день. Я просматривал почту на службе. Хоть это было и запрещено, но я, как, впрочем, и почти все в части, имел свой личный почтовый ящик, ну, конечно на внешнем сервере. Других писем не было. Было только от нее:
«Прости меня, что причинила тебе боль. Теперь я должна тебе все рассказать.
Я замужем. У меня дочь. Мы не очень хорошо живем с мужем, точнее, давно уже не живем. Я хотела все изменить. Изменить обычным прекращением. Я могла, я хотела это сделать и, почти сделала. Мне и нужно было только съездить, оформить развод, забрать Таню и вещи.
Ты думал - это обычная ситуация? Как ты мог? Неужели ты не чувствовал, что происходит что-то важное? Вина на мне в том, что я тебе не сказала сразу. Все боялась твоей реакции. И чем больше тянула, тем тяжелее становилось сказать. В конце концов, язык просто превратился в свинец.
Вот и вся история. Теперь, наши отношения уже не могут быть прежними. Что-то сломалось в них. Исчезла гармония. Улетела. Как Розовый Снегирь. Но ты. Ты теперь всегда будешь со мной. Твой сын будет прекрасным. Он будет, как ты. Он будет лучше тебя.
Прощай».
Трудно ее понять. У меня ничего не сломалось. Как может сломаться такая любовь, что была у нас, от двухминутной нервной выходки, да еще и вполне оправданной? Я написал сотню писем на адрес, с которого получил ее письмо и все безрезультатно. Она ушла. Ушла навсегда...
Прошло уже больше двух лет. С тех пор, я никогда Варю не видел, не получал писем. Она исчезла из моей жизни. Мне уже начинает казаться, что ничего никогда и не было. Сон. Не бывает ведь розовых снегирей на свете. Изменилось бы что-нибудь, скажи она мне сразу всю правду? Изменилось ли что-нибудь, окликни я ее тогда, в том лесу? Кто знает. В мире все происходит без нашего ведома. Розовый Снегирь показал ей путь ко мне, свел нас вместе, повелел зачать сына и… исчез. Но кто послал этого вестника Любви и Разлуки… Слеп человек. Пешка он на чьей-то черно-белой доске. Чтобы пройти в ферзи, белая пешка должна бить черную, убрать ее с дороги, занять ее место, ибо цель королевы - победа. Победа любой ценой. Она хотела ребенка любви и она его получила. Можно только восторгаться женщиной, которая влюбляется с такой великой целью. Зачем влюбляется мужчина – непонятно. Когда-то, много позже любви, он вдруг понимает, что ценность ребенка неизмеримо выше этой его любви. Позже... Но женщина-то знала заранее! О, женщины! О, Розовый Снегирь!
Я по-прежнему один. Так, случайные связи. Ничего серьезного. Никогда больше Розовый Снегирь, этот спутник божественной гармонии, не посещал меня... И не посетит... Но я знал, что где-то по земле топает маленькими своими ножками мой сын Мишутка. И я был уверен, что он надежно защищен. Защищен Варей и… Розовым Снегирем. Мне же осталось лишь одиночество.
Одиночество. Наша пустота, в нас самих».
Роман "Трактир "На Дне" http://www.proza.ru/2010/07/23/1111