ИВАН, НЕ ПОМНЯЩИЙ ЗЛА
Его доставили к нам спустя полчаса после той заварушки, в порезах, с осколками бранных слов на губах, абсолютно белого и совершенно трезвого. У нас повсюду есть свои люди, так что надо сто раз подумать, прежде, чем вставать на пути летящего кирпича или падать в обморок посреди улицы. Любое несовпадение с толпой может стать сигналом – наш клиент. И тогда подойдут люди в какой угодно форме или даже в одеянии проповедников, возьмут Иванушку под белы рученьки и приведут сюда, а уж я их встречу дежурным светом исподлобья да дежурной фразой:
- Какие проблемы?
- У меня нет проблем! – взорвался Иван. – Это у них проблемы!
- Вот уж точно!
Мой смех обескуражил и вместе с тем успокоил этого широкоплечего блондина, способного, если понадобится, сорвать с петель хлипкую дверь, рассеянно ожидающую ремонта. Но дверь не была заперта. И никто не держал Ивана. Только страх перед моим белым хирургическим халатом, впитавшийся с детскими прививками, прижимал детину к стулу. И ещё любопытство. Он не мог не заметить табличку «Лаборатория второго шанса» и теперь явно размышлял, не еврейская ли это фамилия, и не является ли Шанс-второй сыном профессора Шанса, известного своими съёмками в обнажённом виде для обложки журнала «Квантовые сплетни».
- Что там такое написано, на табличке? – наконец осмелился спросить Иван.
- «Временно не работает». Каппучинатор сломался.
Конечно, я издеваюсь. Я хочу услышать, каким голосом он спросит про второй шанс. От этого зависит, предложу я ему стать подопытным кроликом, или он так и уйдёт в неведении, почти коснувшись своей громоздкой орбитой Архимедова рычага, грозящего перевернуть мир, если только найдётся достойная точка опоры.
Иван покраснел, пробормотал что-то невнятное, и тем самым подписал своё согласие на эксперимент. Он хотел. Он ждал второго шанса. Он устал от нынешней оболочки и искал раковину побольше, чтобы в неё прятать свои страхи, давно переросшие хозяина и теперь вываливающиеся в самый неподходящий момент.
- Иван, мы все здесь занимаемся поисками счастья, а в данной лаборатории изучается процесс стирания.
- Старения, - поправил Иван.
- Если я говорю «стирания», значит стирания! Дальше рассказывать?
- Ну.
- Многие люди себя ненавидят. Они хотели бы стереть свою личность и заменить её каким-нибудь рекламным образом. К сожалению, это невозможно. Но маленький кусочек мозга нам по силам отключить. У вас есть навязчивые идеи? О чём вы думаете по ночам?
Конечно, о голом профессоре! Овладеваю чтением мыслей! Или это я думаю о морщинистом старике с обложки? Надо будет провериться на фантазметре....
- Я вспоминаю, - сказал Иван, - обо всех тех подлых поступках, которые совершали мои так называемые друзья. Каждую ночь - миллион предательств. Десять лет в школе, теперь институт.... Я не хочу прощать, они не просили прощения, они не заслуживают быть прощёнными. Но и жить с этой памятью в голове не могу. Если бы можно было выкинуть на помойку весь отрицательный опыт, снова поверить в то, что хороших людей больше....
Пока он говорил, шприц вонзился ему в висок. Без предупреждения, потому что игл он боится больше всего на свете, ему не спрятать этот взгляд, эту судорогу перед круглолицым шкафчиком, где томится целый рой серебристых комариков.
- Ааойй! – заорал Иван, сметая меня в сторону могучим плечом.
- Это ещё не всё!
- Айяйауойойо! – выдал Иван, когда в макушку ему впечатался передатчик мыслей.
- Нам же нужны отчёты об эксперименте? Потрите голову и мысленно произнесите текст послания. Сообщайте обо всех побочных эффектах.
- Ещё и побочные эффекты имеются?
- Можно потерять из памяти всё, что называется злом. Страшные сказки или начальника по фамилии Злобин....
- У меня нет начальника по фамилии Злобин, а сказками я давно не интересуюсь.
Иван встал и направился к двери с ухмылкой превосходства, которой циники защищаются от веры в чудо.
- Вот ещё что!
- Да?
- Носите что-нибудь белое. Когда действие укола начнёт ослабевать, достаточно будет посмотреть на белый цвет.
- Какая тут связь? – не понял Иван.
- Никакой. Мы могли бы выбрать любой другой цвет и точно так же прикрепить его к формуле, как кнопку к выключателю.
Иван покивал, как будто ему всё ясно и ушёл с намереньем чесать в затылке как можно реже.
Вот он, покосившийся дом в частном секторе, знакомый и незнакомый. Иван знает, что живёт здесь, но знает это так, как актёр, впервые приглашённый в декорации. Какой-то дед мелькнул из-за сарая – исполнитель роли отца.
- А что с дверью? – произносит Иван свою реплику, смутно догадываясь, что пьесу видел и ответ должен знать сам.
Отец прошёл мимо Ивана в дом, по пути буркнув:
- Наломал дров, так полюбуйся теперь.
Иван осторожно зашёл вслед за отцом, прикрыл за собой, ужаснулся, какая грязная в этом месте стена.... Он отмечал свои наблюдения, и они тут же попадали в трубу-преобразователь, из которой вылуплялись слышимыми словами. Сходство конструкции с патефоном усиливалось тем, что мне приходилось то и дело вертеть ручку, подбавляя электроэнергии в тлеющую батарею. Как повезло, что Иван задел транслятор, неосторожно снимая шапку! Усевшись за стол, он окольными путями выяснил, кто искромсал дверь в сарае. Оказывается, вчера приезжал брат – как всегда, поссорились. Не могли решить, кому дверь закрывать. Ну, Иван и решил её сделать неоткрывабельной....
- Показал молодецкую силушку! – шамкал отец.
- Молчи уже!
Иван не рассчитал, громко стукнул ложкой, а старичок вдруг сжался, как от выстрела, приник к стенке. Иван вскочил из-за стола, тронул отца за плечо.
- Да что ж ты делаешь-то! – вскричал старик, прикрыл плешь и заплакал.
- А ты чего? Как будто тебя кто-то бить собирается!
Иван страшно обиделся и пошёл на двор, даже не поев толком. Он снял с верёвки высохшую белую толстовку, посмотрел на неё тщательно и только потом сунул голову в мягкие складки, ощутив себя страусом.
Когда Иван вынырнул, он был уже не один. За забором ждала брюнетка, вся в чёрно-красном, но старше её делало не только это. Застывшая маска многоопытности, прокуренный голос с претензией на Марлен Дитрих, общее впечатление какой-то потасканности – да, скорее всего, она и была старше Ивана. Он подошёл, силясь вспомнить её имя. Зря смотрел на свежевыстистранное бельё – всё выветрилось.
- Ну, чего, давай? – повторила брюнетка, когда Иван не ответил.
Кто она? Грузинка? Армянка? Еврейка? Что ей нужно отдать?
- Снова будешь подводить философскую базу под свою импотенцию? Ты же можешь, когда хочешь. Только надо болтать поменьше, а раздеваться побыстрее.
- Ты была в доме? – неожиданно для самого себя спросил Иван. – Видела, там стенка вся в грязи?
- Это проверка какая-то?
- Ты ответь, откуда это.
- Да всё я помню, как ты мне рассказывал!
Она начинала беситься. Иван тоже. Подул ветерок, и на него пахнуло её прокуренной курткой. Затошнило. Иван вспомнил, как она курит тонкие сигареты, выставив запястье. Как она давит им на собеседника. Как она дышит. Затошнило ещё сильней.
- Каждый раз, когда тебя просят вытирать ноги, ты вытираешь их о стену! Это я должна была сказать? Зачем? Намекаешь, что и об меня ноги вытираешь? Тоже мне, новость!
Теперь Ивана затошнило от самого себя. Он молча ушёл в изуродованный сарай, встал посередине, натянул край толстовки, чтобы набрать побольше света из оконца, но тут вдруг увидел, что оно разбито. Не надо размышлять, чьих рук это дело, надо только смотреть на ослепительный белый квадрат в обрамлении темноты и пыли, надо забывать, надо засыпать песками зыбучими всё, что знаешь о себе. Иван только сейчас обнаружил, что мечта его, в общем-то, сбылась, и призраки одноклассников его больше не беспокоят, но как бы было хорошо сейчас поругать кого-нибудь постороннего, а не вглядываться в белое сияние, отступая от края бездны за пределы своей личности!
Иван знал, что исцелит его. Он понял это в тот же момент, когда увидел, что болен. Он шёл, почти даже бежал к институту, не озаботившись, впрочем, букетом, и подлетел к тяжёлым дверям как раз в тот момент, когда Марья навалилась на стекло с той стороны. Иван открыл ей дверь. Это оказалось непривычно. И Марья оказалась непривычной – высокие сапоги, серые дюны многослойной одежды, но главное – длинные белокурые волосы! Иван помнил её шатенкой со стрижкой «под мальчика», теперь он отступил в замешательстве, не умея определить, что это – искусственные пряди или прошествие времени?
Прошествовав мимо, Марья едва заметно дёрнулась. Иван где-то уже видел такое, всего несколько часов назад, но он взглянул на свою белую толстовку, отбросил мысли и побежал догонять свои чувства.
- Привет, - соблазнительски улыбнулся Иван, поравнявшись с Марьей.
- Отвали, - ответила она, не поднимая головы.
- Я тебя чем-то обидел? – насторожился Иван.
- Отвали, - повторила Марья, медленно прикрыв веки и так же медленно открыв их.
- Если обидел, так знай, что я теперь совсем другой человек, – не отставал горе-любовник. - Ну, мы же с тобой Иван-да-Марья!
Каблучки замерли. Длинноволосая блондинка повернулась и громко рассмеялась над неудачником. Она вовсе никакая не Иван-да-Марья, она Марья-да-Никита, Марья-да-Лев, а может даже Марья-да-юный-аспирант-преподаватель-литературы – Иван его видел и видел реакцию девчонок. Белый водопад взметнулся в балетном повороте, и тонкие стальные каблучки застучали по сердцу Ивана, заколачивая крышку гроба. Что-то было. Что-то забыл. Если бы не эти новые белые волосы....
- Не желаете ли развлечься? – раздался над ухом голос Ерша.
Иван обернулся. Перед ним стоял вроде тот же самый Ёрш – дружбан с детства, тощий и скупой на мимику, зато с разболтанными конечностями и качающейся шеей, но Иван никак не мог принять этот персонаж. Он почему-то не верил в его достоверность, и всё время казалось, что Ерша тут быть не должно. Действительно, Ёрш провалил экзамены и попадал в институт нелегальным образом для неизвестных целей.
-Пойдём, что ли, я не знаю....
И они пошли шататься по улицам, аллеям, пиная кучи листьев, приговорённых к сожжению, пристраиваясь за дамочками с диким хихиканьем, так что вскоре осенний воздух выдул из головы подозрение, повисшее в первую секунду встречи со старым другом. В конце концов, что звучит одна фальшивая нота, когда вокруг разгорается такой оркестр – осень, закат, фонари, рекламы, всё сразу и оглушительно. Всё к нему, к Ивану, как примета: огни загораются – близится Иван, включают ту самую песню – Ивана ждут. Он снова король, ему не так уже страшно остаться навсегда без осветлённой Марьи – ослеплённому Ивану белого цвета не видать.
Лучший в городе ночной клуб. Здесь не стоят у входа уроды, высказывающие твоему лицу, что оно недостаточно красиво, чтобы отражаться в дорогущей барной стойке. Здесь любят всех. Здесь помнят Ивана, и он радуется, летит на автопилоте сквозь рукопожатия и искренне надеется, что коллективная память заменит ему собственную. Бармен подаёт, как обычно. Оказывается, Иван пьёт. Не замечал за собой такого. Обнаружил себя танцующим, трудно судить о результате, но какая-то девчонка уже виснет на мокрой шее.... И вдруг всё проявляется, как на полароидном чёрном квадратике. Иван и сменяющиеся барменши. Иван и брюнетка, красно-чёрная, как азартная колода. Иван и подвыпившие школьницы в поисках первого поцелуя.
Иван и Марья.
Да не было ничего. Никакого удара, никакого скандала, никакого предательства. Была жизнь, его собственная жизнь, в которую Марья не допускалась, даже не одна жизнь, не две параллельные жизни с этими двоими, а новая жизнь каждый раз, когда он выходил на улицу. Очутившись на воле, он разматывал, стряхивал с себя обязательства, навязанные на шею заботливой рукой, и бросался напропалую заигрывать со всеми встречными-поперечными. Что происходило после взаимного обстрела взглядами, Иван тактично решил не вспоминать. Он отвернулся к стене, надеясь, что его вырвет, но тошнота отступила на шаг, давая дорогу пляшущим картинкам. Иван дикими почерневшими зрачками оглядел бушующее море дискотеки, но нигде не мелькнул спасительный белый маяк. Толстовка переливалась всеми цветами радуги под лучами ночного светила, а в темноте оказалась ярко-голубой. Иван побежал сквозь толпу, а за ним неотвязно гналась мысль – неужели Марья знала? Ведь это всё равно, что зайти в общественный туалет и вытереться использованной бумажкой! Она что, действительно пошла на такое? Она осквернила Иваном своё святое тело, потому что поверила своей душе, якобы нашедшей в Иване ископаемые останки чего-то душеподобного?
Иван ворвался в туалет и увидел Ерша над кучкой белого порошка. Ёрш умильно улыбался, его шея раскачивалась, как при шторме.
- Марья знала, что я дешёвая шлюха? Марья меня простила? – выпалил Иван.
Больше всего на свете он боялся, что она его простила. Потому что тогда уж точно ничего не исправить. Ёрш медлил с ответом. Белый порошок сверкал в свете длинной лампы. Иван успокаивался. Наконец Ершу надоело молчание, а какой был вопрос, он забыл, поэтому попросту спросил:
- Хочшь?
Иван запрокинул голову и закрыл глаза.
- Мне уже достаточно.
Он снова забыл, что был когда-то в ссоре с Ершом, забыл, как чуть не сдал Ерша вместе с порошком, забыл, почему Ёрш так неуверенно к нему подошёл возле института.
Они топали по ночной опустевшей улице, то разбегаясь, то сходясь, поэтому медленную синюю мигалку Иван заметил будучи в одиночестве. Он словно со стороны увидел свою фигурку, беззащитную и такую притягательную для любителей поохотиться. Иван заскочил в телефонную будку и даже снял трубку, так как видел в стекле отражение мигалки, а значит, был уверен, что и она видит его.
- Не в этот раз, - прохрипел он в трубку фразу из десятка боевиков.
И мигалка отступила.
Ёрш обнаружился в арке. Именно там, под сводами эхо ему пригрезилась чудесная мысль – взять, да и ограбить круглосуточную лавку при помощи ножа и верного друга. Верный друг сначала заколебался, но Ёрш сунул ему в руку нож, и Иван ощутил тот же электрический разряд, что при контакте с выпивкой, с брюнеткой, с горсткой сияющего белого порошка. До сих пор он игнорировал эту пронзающую боль, а может, о ней просто не сохранилось записей – ведь не всё же время ему репу чесать, но именно в тот момент, в липкой смущённой арке Иван прочувствовал, что прикасается к греху. Что ему теперь больно от этого. Что боль надо преодолеть – и снова стать прежним, снова винить во всём других, а себя выгораживать, снова научиться предавать и доказывать каждым днём своей жизни, что плохих больше.
Иван подобрал выпавший нож и изо всех сил сжал его, превозмогая разряды боли.
- Я должен овладеть злом, - шептал он, красный от натуги.
Но нож опять выпал. Ёрш со смехом поднял его и побрёл, не оглядываясь, в сторону намеченной лавчонки.
Когда они стояли, подпрыгивая от нетерпения, у зашибленной клеёнчатой двери, когда они вытрясали наличность из жирного чернявого продавца, когда рушили полки, захлёбываясь в пляске, синяя сирена продолжала неспешное движение вдоль улицы. Когда они хохотали и распихивали деньги куда попало, сирена уже замерла, затаилась. Когда они разбивали зеркало на удачу, ночные охотники ещё только вылезали из неуклюжего бобика – все мелкие, чтобы помещались на заднем сидении, продавленном, как диван из комиссионки, и с таким же ветхим покрывалом. Из-за этого сидения, из-за мелкого роста и размера органов, из-за непримиримой ненависти к мирному населению – они должны были пролить кровь. За все дежурства в этом квартале они практически ничем не отличились - удовольствовались изнасилованиями девчонок, которых никто не провожает с дискотеки, да выбили костыли у старой бабки, чтоб посмотреть, как она будет ползти через дорогу, а остальные подвиги приносили скорее материальное удовлетворение. Тем сильнее была зависть к соседнему отделению, где недавно совершенно безнаказанно забили до смерти пьяного актёра. Надо было навёрстывать. И потому, заметив промелькнувшие юношеские тени, охотники уже не отклонялись ни на градус.
Иван увидел их сквозь окно, заставленное печеньем. Но пошевелиться не смог. Не смог крикнуть, даже сказать. Потому что они тоже следили, почему-то уверенные, что их не видно. У того, что оказался впереди, первым движением был порыв к побегу, но разглядев, что пацаны вооружены одним ножом на двоих, он испытал облегчение. Вздрогнуло где-то внизу, в штанах, а может, за их пределами, в районе дубинки – со временем он перестал это различать. Сзади поджимали. Чего бояться? Их меньше, у них нет табельного оружия, которое так давно хотелось пустить в ход....
Несколько секунд спустя Иван всё-таки нащупал передатчик мыслей на своей глупой макушке. Он хотел рассказать, как рад, что всё получилось по Голливудскому сценарию, - перед смертью злодею дан шанс исправиться, чтобы попасть в рай, а в раю, как известно, всё белое, можно смотреть и забывать, и быть хорошим, не то, что в аду, где белого нет ничего, и надо всё помнить, и становиться от этого всё злее и злее....
Но об этом Иван уже думал, сидя в Предбаннике, а моя граммофонная труба издавала звук, как телефон, когда на том конце вешают трубку.
В ту ночь в сон к Марье явился бородач со звенящими ключами. Его послали спросить, куда бы она поместила Ивана – в рай или в ад.
- Почему вы меня об этом спрашиваете? Он никогда не был моим, даже если я в это верила.
- Он твой, Марьюшка, точно твой, и если ты его сейчас в рай отправишь, вы потом будете счастливы, вместе, на небесах, целую вечность!
- А если я его отправлю в ад?
- Это будет справедливо, - склонил голову бородач.
Марья проснулась от звона ключей и увидела, что её оковы спали.