Мурик, я одна, совершенно одна. И в этом мне некого винить, разве что свою беспечность. Но разве могла я тогда знать, что тот опрометчивый поступок навсегда изменит мою жизнь, навсегда изменит меня? Знаешь, это трудно… тебе не понять… но как бы мне хотелось, чтобы ты понял! Чтобы хотя бы в твоих глазах я прочитала то, что никогда после тех событий ни разу не прочла в глазах других. Как бы мне хотелось, чтобы ты просто понимающе улыбнулся мне своей скромной кошачьей улыбкой, и внутри у меня вновь стало тепло-тепло!
У меня нет никого. Никого, кроме тебя. И в этом я могу винить только себя…
А знаешь, Мурик, когда она родилась, у неё были такие же глаза цвета ясного неба, как и у тебя. И мне казалось, что, ещё чуть-чуть, и я утону в них, скроюсь, и уже ничто не разлучит нас. Хотя уже тогда, лежа в пропахшей спиртом и хлоркой палате, я знала, что через пару суток её у меня уже не будет. И знаешь, кажется, я её прижимала к себе так сильно, что если бы её захотели забрать у меня прямо в этот момент, у них бы ничего не вышло. Ну, наверное, мне так казалось, потому что на деле я была ещё слишком слаба, и меня клонило в сон. Роды, это знаешь ли дело не из легких… Но тогда мне казалось, что это не я кричала, нет, выла от боли и ощущения, что разрывает на части, что это не я рыдала, просила, чтобы меня разрезали и вынули из меня этого ребенка поскорее. У меня не было сил уже рожать... а потом я вдруг почувствовала легкость и странные ощущения, что мне чего-то не хватает… И тут я услышала крик… первый крик моей малышки…
Мне хотелось закрыть уши руками, завязать простыней глаза, выбежать, наконец, из палаты, только бы не видеть и не слышать её. Но вместо этого я взяла её на руки и прижала к груди. Она была совсем крошечной, моя дочка… мне казалось, что она мне улыбнулась и что от неё исходит какое-то таинственное свечение… Наверное мне так казалось от переутомления…
Мурик, ей богу, я не хотела этого! Я в этой жизни ни о чем более так не жалела, как о том, что согласилась оставить её там, в этих кафельных стенах, насквозь пропитанных болью. Но я не знала, что мне делать. Я осталась одна, никому не нужная восемнадцатилетняя девчонка, без гроша в кармане, без родителей, да и фактически без дома… Знаешь, прошло почти десять лет, а я даже не разу не подумала о том, как ненавижу его… даже не могу его имени произносить… а когда-то мне казалось, что мы будем вместе всегда… и я даже не догадалась ни на минуту, что ему просто хотелось с кем-нибудь потрахаться. Да, именно так, не заняться любовью, не переспать, а именно потрахаться. И я была настолько слепа, что не заподозрила ничего даже после того, как он утром ушел, не позавтракав, чмокнув меня в лоб, и сказав: «Пока, детка. Как-нибудь позвоню». Он так и не позвонил, а его номер у меня странным образом из записной книжки исчез. Наверное, как обычно я вырвала не ту страничку…
Мурик, а знаешь, я ведь искала её… Была осень, деревья скидывали надоевшие им листья, под ногами был мокрый асфальт, и я брела к дому её новых родителей. Я не собиралась отнимать у них дочь, просто хотела попросить взглянуть на неё, даже не говоря, кто я. Но вот какая штука, эта чертова жизнь, в том доме мне сказали, что дочки больше нет… Понимаешь?!? Нет... совсем нет, на земле нет, на свете нет, с ними рядом нет, и со мной тоже никогда не будет. Она погибла. В автокатастрофе, когда ехала с родителями из гостей домой. Погибла вместе с ними 9 дней назад… И, знаешь, в тот осенний день и я погибла тоже…
Это было четыре года назад… а я до сих пор слышу тяжело дающиеся слова женщины, которая была для моей дочери бабушкой: «Они погибли. И Полина тоже, и ваша дочь тоже, мне очень жаль». И она заплакала, и я вместе с ней. Мы так и просидели всю ночь, проплакав, перелистав по нескольку раз все фотоальбомы, где были карточки с Полей… И знаешь, что самое ужасное, эта женщина ни в чем меня не винила, хотя мне так этого хотелось – услышать от неё, что это я, отвратительная, мерзкая, подлая тварь, виновата в смерти девочки. Ведь если бы я тогда не подписала отказ…
Мурик… ну вот, ты спишь, и я снова совсем одна… И снова душу рвет на части, как тогда разрывало тело при родах… И я никуда не могу деться от этой боли, что внутри меня. И я никуда не убегу от мыслей о том, что в этой жизни я не сделала ровным счетом ничего, кроме того, что однажды оставила дочь одну в кафельных стенах роддома. И я никогда не смогу простить себя за то, что этому маленькому чуду я подарила жизнь и обрекла на скорую смерть… Мне никуда не деться от этой боли… И я снова и снова боюсь засыпать, не в силах больше слышать во сне её плач…
Полина, прости…