Как все мальчишки в детстве я охотился с помощью рогатки и самодельного лука, добыча была соответствующая: воробьи и еще какие-то мелкие пичуги, однажды голубь. За такую охоту нас ругали и драли за уши взрослые, а дома отец даже порол, когда на родительском собрании об этом рассказала учительница. Но что самое забавное, наша добыча не пропадала зазря, в отличие от многих нынешних охотников, которые добыв пару уток, начинают прежде всего обмывать удачу, а общипать и выпотрошить добычу забывают, в результате утки протухают, так вот: мы своих воробьев съедали. Что за дикость, подумает современный читатель. С нынешних позиций, да, дикость, но в конце пятидесятых – начале шестидесятых для нас пацанов это было пропитание. Наша летняя жизнь во время каникул были постоянные походы и приключения. Если с утра мать с отцом не привлекут к какому-либо делу, наскоро позавтракав и прихватив с собой горбушку хлеба, я исчезал до позднего вечера. Вот эти горбушки мы и сдабривали, чем могли, чаще всего пойманной рыбой, иногда овощами после набегов на чужие огороды, а в случае удачи и охотничьими трофеями.
Ружьем я обзавелся уже по окончании института, а поскольку выучился на геолога и летнее время проводил в экспедициях, то первые лет пять ружье носил с собой постоянно. Охотился азартно - инстинкт, и на все, что попадалось в маршрутах: рябчиков, уток, зайцев, реже косуль. Косули, или козы, как их называют в Забайкалье, статья особая, это уже приличная добыча. Взрослый самец, их еще называют гуранами, весит килограммов до пятидесяти, а это двадцать килограммов чистого мяса, да и взрослые самки бываю не меньше. Но попутно в маршруте добыть косулю это редкая удача, мне посчастливилось лишь однажды, в третьем полевом сезоне. На косуль надо охотиться специально, а это уже целая наука. Есть несколько способов, самый, пожалуй, распространенный – на солонцах, охотник засветло приходит на солонцы, затаивается в скрадке и ждет. В сумерках и ночью козы приходят на солонцы, там их и стреляют. Есть способ загона, это для больших компаний, два-три загонщика и столько же стрелков на номерах. Самый, пожалуй, простой, но он же и сложный – это «пешкование», охотник просто идет и высматривает добычу. Здесь надо знать и время, и место и, самое главное, уметь ходить. Время лучше всего вечернее и даже сумерки, пока видно, в это время козы встают с дневных лежек и идут на кормежку. Место – это опушки леса, поляны, калтусы – открытые заболоченные пространства с обильным травостоем, где косули пасутся ночью. Подходить надо всегда с подветренной стороны, обоняние у коз отличное, однажды я заметил косулю метров за триста, попытался скрасть, но она уловила мой запах и тут же скрылась в лесу. Теперь, как надо ходить. А ходить надо абсолютно бесшумно, слух у косуль тоже отличный, малейшее шуршание, и зверь настораживается, а если еще и веточка хрустнет, зверь мгновенно уходит. Такая охота нелегкое дело, передвигаешься еле-еле, постоянно смотришь под ноги, да и занесенную ногу ставишь не сразу, а медленно, одновременно прощупывая почву. Скорость такого передвижения менее километра в час, но идти так весь день просто невозможно, поэтому по закрытым лесным участкам проходишь быстрее, а вот перед выходом на поляны и другие открытые пространства ползешь еле-еле, постоянно останавливаешься и осматриваешься. А лишь заметишь какое-либо движение, или что-то похожее на силуэт зверя, сразу замираешь, всматриваешься изо всех сил, а сердце сразу тук-тук, тук-тук-тук. А какой бывает потом восторг, когда после выстрела зверь падает. Инстинкт, азарт охоты!
Есть еще один способ, запрещенный, браконьерский, охота с лучом фары, в просторечии «лучовка». Едет орава таких охотников ночью на машине, и отдельно снятой фарой просвечивает поляны и опушки. Мелькнули метров за двести-триста красные точки глаз, палят по ним изо всех стволов. А если компания еще и подвыпившая, часто вместо зверя валят коров и лошадей. Скверная охота, не охота, а убийство с применением техники. Но грешен, и сам раза три принимал участие в таких охотах, правда, быстро разочаровался, не охота получается, а какой-то карательный наезд на невинного и беззащитного зверя.
А есть «пешкование» с фонариком. Способ, в общем-то, тоже запрещенный, хотя с другой стороны, законодательно и нет. Нету по нему правовой базы. Сейчас все о правах личности заговорили, поэтому охотинспекторы по такому способу охоты в полном недоумении. Вот что получается: имею я право взять на охоту фонарик? – имею! потому как задержавшись в лесу до темного времени суток, должен возвращаться по темноте, и имею полное право подсвечивать себе тропу. А если в луче фонарика вдруг зверь промелькнул – имею я право по нему выстрелить? – элементарно, я же на охоту пошел! А вот подсвечивал ли я тропу или высвечивал зверя специально – это как раз правовая коллизия, попробуй докажи. И таким вот способом охоты я иногда пользовался, правда, не часто, а когда долго не везло в простой охоте, когда надо было добыть мяса.
Три полевых сезона мне довелось работать в Еравнинском районе Бурятии, тогда еще Бурятской АО, это пологие горы, равнины на базальтовых плато и мерзлота. На этом рельефе озера, болота, калтусы, ерники, перелески – рай для косуль. И косуль здесь было очень много, собственно в этих местах я и научился пешковать. Мы брали лицензию на пару косуль и одного изюбря. Изюбря мы так ни одного и не добыли, а вот косуль только я за сезон добывал больше двух, намного. Охотился с азартом, во-первых, был молод, во-вторых, подозреваю, генетическая память, древний инстинкт. Как только кончалось на лагере мясо, брал ружье и уходил на охоту, и если не с первого раза, то со второго, а уж с третьего, как правило, приносил косулю. Лишнего не брал, по индейскому закону «убивай зверя лишь тогда, когда его мясо нужно для пищи, а шкура для одежды». По этой причине однажды не стал стрелять гурана, которого наши работяги загнали в воду рядом с лагерем. Меня обзывали нехорошими словами и в горячности хотели побить, хотя за пару дней до этого я принес косулю, и мы половины ее не съели. Аргументы индейского закона не действовали, мужики с азартом гнали гурана по ручью и жаждали крови. До крови не дошло, но мат стоял трехэтажный.
Следует рассказать об одной особенности гуранов, они ревут. Рев у них довольно своеобразный, рык, хрип, вой, лай - все вместе, и человека незнакомого с этим могут изрядно напугать. Ревут гураны, когда их вспугнешь, видимо, предупреждают сородичей об опасности, а ночами, бывает, этим ревом перекликаются, примерно как брешут собаки, заявляя права на территорию. Я был убежден, что ревут только самцы, эта ошибка меня и подвела.
В самом начале последнего еравнинского сезона, мы только заехали и устроили лагерь, неподалеку от нас ночью долго ревел гуран. На следующий день с утра пошел посмотреть то место, откуда доносился рев. Метрах в трехстах от лагеря была полянка, и к этой полянке вела лесная дорога, еще не совсем заросшая. Скорее всего, именно отсюда и кричал зверь. Поздним вечером рев возобновился. Я взял ружье и фонарик и пошел на голос гурана. Ночь была безлунная и пасмурная, тьма кромешная, я с трудом различал направление дороги, шел медленно, чтобы раньше времени не насторожить зверя. Наконец, подошел к поляне, зверь был рядом, я его прекрасно слышал, но видеть не мог. Когда он рявкнул в очередной раз, я включил фонарик. Зверь был метрах в пятидесяти, для картечи идеальное расстояние, красные точки глаз не двигались, зверь стоял. На время погасил фонарик, осторожно, чтобы не было щелчка, спустил предохранитель, направил ружье, держа его одной правой рукой, а левой включил фонарик. Зверь был на месте, громыхнул и полыхнул выстрел - зверь упал. Я бегом бросился к нему, луч фонарика метался передо мной. Намеревался выстрелить второй раз, чтобы добить, если зверь еще будет жив, но он был мертв, по телу прокатывались судороги, похоже, в него попали все двенадцать картечин. Но это был не гуран, косуля, причем дойная, одна картечина попала в вымя, и эта ранка сочилась бледной, перемешанной с молоком, кровью. Промелькнула странная ассоциация: женщина с детской коляской сбитая машиной - женщина мертва, коляска отброшена в сторону и перевернута, детский плач. Стало нехорошо, и я сел на сырую траву. Хотелось поскорее отсюда уйти, чтобы не быть рядом. Но это превращало неудачную охоту в бессмысленное убийство.
В свете фонарика ободрал и освежевал козу, мясо принес на лагерь. Оказывается, я очень долго провозился в этот раз, и соратники-коллеги уже спали. Времени было половина третьего, а уходил я в одиннадцать. Утром удостоился похвалы, но сам от мяса отказался, сослался на расстройство желудка и для убедительности три дня питался сухарями.
Постепенно все подзабылось, потускнело, и я снова ходил на охоту, хотя уже без прежнего азарта. А в сентябре, проходя ту же поляну, заметил мелькнувшего зверька, показалось зайца. Вскинул ружье, выстрелил. Когда подошел, это оказался козленок, чуть больше зайца. Это был детеныш той, убитой мною в начале лета козы. Он не погиб, но лишенный материнского молока, на одной траве, вырос заморышем. Его ровесники к этому времени уже величиной с барана.
С тех пор на млекопитающих не охочусь. Последняя моя добыча были три утки, лет десять назад. Поугас инстинкт.
Теперь уже вообще не охочусь, то ли постарел, то ли что-то понял.
1985-2010.