Дым ночи расстелил свои объятья над городом. Звезды иголками прикрепили его к небу, да так и оставили повисеть, дабы спрятать хоть на время злость, лицемерие и подлость. Кубиками «Лего» темнеющие крыши домов складываются в причудливую комбинацию, она тянется к дымке пылкой ночной страстью, целует её, будто ненасытный любовник. А сверху, стоя на крыше, кажется – паришь в ночном дыме, свободный полет несет в себе свежесть, долгожданно-радостную дрожь в ногах…
Присаживаюсь на краешек крыши пятиэтажного дома, свесив ноги – люблю, когда они болтаются в пустоте. Крыша настолько прогрета дневным солнцем, что и сейчас сохранившееся тепло маленькими змейками проносится по моему телу. Вверху вспыхнула новая звезда. «Вот и человечек родился» - сказал бы обыватель. Нет ничего странного в том, что люди думают, будто звезды рождаются тогда, когда рождается человек. За тысячелетия страха, борьбы, мук, голода, войн человечество научилось находить себе утешение в нелепых домыслах, фантазиях да бессмысленной философии. Какие же вы глупцы, милые люди…
Осторожно, плавным движением вынимаю из-за пазухи флейту. Она завернута в потертый лоскуток материи, что была когда-то моей рубашкой. Нежно отворачиваю ткань – и в звездном свете флейта начинает блестеть, словно сталь. Согреваю ее в руках, будто дитя, поглаживаю нежно, чтобы дым ночи не оставил на ней темных пятен. И, когда флейта начинает оживать от моих прикосновений – поцелуем сливаюсь с ней в дивной музыке.
Сперва тихо-тихо, шелестом зеленых листьев ветер разносит музыку по крыше. Мягкие ноты заплывают в каждую трещинку, ласкают каждый уголок, словно дети играют с кем-то оставленной пустой бутылкой из-под пива. В них пока нет грусти, есть лишь радость узников, вырвавшихся из заточения. Они не верят своему счастью, они наконец вышли на столь желанную свободу, потому иногда подолгу и тягуче застывают, вглядываются в окружающую темноту, впитывая в себя пространство, время, чувства – все, чего они были лишены ранее.
Привыкнув к крыше, ноты сплетаются в дивный хоровод, и музыка начинает звучать резче. Вся боль, горечь, разочарование ярким светом вдруг проступили в ней, заставив музыку вибрировать от возмущения – ах, зачем же портить такую чудесную грусть! Понимаю это, останавливаюсь, а затем вновь начинаю играть. Грусть, такая нежная и светлая грусть пронзает темноту. Кажется – все затихло вокруг, и только музыка заполонила пространство. И только сон, только одиночество, только очарование. Мои глаза становятся мечтательными, я растворяюсь в этих звуках, упиваюсь ими, лечу в них птицей. Мне хочется оторваться от крыши, взлететь ввысь, стать пылинкой среди звездной россыпи…
Музыка стихла, только ветер вдалеке продолжал играть последними обрывками, словно малое дитя. На крышу навалилась тишина, я даже перестал дышать. Сижу так, тихо-тихо, вновь и вновь проживая этот чарующий момент.
- Красиво…
Чуть позади меня сидит девчушка лет, наверное, шестнадцати. Маленькая, просто миниатюрная, в смешном платьице. На голове у нее белая ткань – то ли накидка, толь фата, голову держит так смешно – свесив набок, и непокорный, чуть распухший язычок иногда странно выпадает. Молчу, и она молчит. В падающем молчании заматываю в тряпицу флейту. Мы вглядываемся в темную реку, по которой плывут звезды. Странно, никто ведь не задумывается, что небо – это большая река.
- Кому вы играли эту мелодию?
- Красиво?
- Да, очень…Кому вы ее играли?
- Как тебя зовут?
- Диана. А вас?
- А меня – Харон.
- Как-как? Ха-ро-н?
- Харон, Дианочка.
Пауза.
- Я играл эту мелодию тебе.
- Почему мне?
- Потому что другие ее не услышат.
Встаю, она послушно понимается вслед за мной. Делаю к ней шаг, протягиваю руку, и ощупываю мерзкий, черный след от ремня на ее шее. Диана смотрит на меня с испугом.
- Больно?
- Было очень больно, я даже уписалась…
Она стыдливо опускает глаза, затем закрывает их руками и начинает рыдать. Бедное дитя, как же ты настрадалась, ведь покончить счеты с жизнью через повешение – не самая легкая смерть! Провожу еще раз рукой по стриангуляционной полосе на ее шее, и она начинает исчезать, повинуясь моим движениям. Убираю руку, любуюсь результатом – насколько она стала красива: лебединую шею держит ровно, да и красненький, нежный язык уже нашел свое пристанище в красивом рту, в глазах уже не видна боль – только страх неизвестности. И вот по этим большим от страха глазам вижу – теперь-то она все поняла.
- Нам пора, Диана.
- Уже?
- Да. Видишь вон ту звезду? Она зажглась для тебя. Пора.
- А можно хоть одним глазиком на мамочку взглянуть?
- Нам пора…
Протягиваю ей руку, и чувствую нежное, хоть и холодное прикосновение. Внезапно спрашиваю, глядя ей в глаза:
- Зачем ты сделала этот шаг?
Она отводит взгляд в сторону, голос дрожит:
- Я его любила, а он меня просто использовал…
- Тебе не стоило быть столь решительной в действиях. Время ведь все ставит на свои места. Однако, боль уже позади, милая. Готова?
- Да…
Ветер налетел птицей, покружил вокруг, затем усилил свой танец, поднял нас двоих, и Диана от страха схватила меня другой рукой за талию, зажмурилась, однако вскоре открыла глаза, и с интересом начала смотреть по сторонам. А внизу кубики «Лего» становились все меньше и меньше, они сливались воедино, пока не исчезли совсем.