И плачу я о том, что я проснулся.
( У.Шекспир. Буря)
Я – один с моим огромным пустым страхом и тоской. И со своими мыслями. В этой комнате нет никого, кроме меня, и ничего, кроме моих мыслей и моих страхов. Я могу думать здесь о самых диких вещах, могу плясать, плеваться, гримасничать, ругаться, выть – никто не узнает об этом и никто не услышит меня. Мысль, что я абсолютно один, сводит меня с ума. Это как роды. Все обрезано. Все отделено, вымыто, зачищено; одиночество и нагота. Благословение и агония. Масса пустого времени. Каждая секунда наваливается на вас, как гора. Вы тонете в ней. Пустыни, моря, озера, океаны. Время бьет, как топор мясника. Ничто. Мир. Я не я. У махарумума. У всего должно быть имя. Все надо выучить, попробовать, пережить. «Будь как дома, дорогой».
(Генри Миллер. Тропик рака.)
Джэк проснулся в ужасе от того, что его глаза открыты. Он вскочил с кровати и стал ходить из угла в угол, пытаясь успокоиться. Всякий раз, когда Джэк просыпался, ему требовалось минут десять, чтобы понять, где он находится. Нет, эта квартира была ему хорошо знакома, - он знал каждую трещину на потолке, каждую черную точку на полу, каждый изгиб обоев, все эти бумажные выпуклости и выемки на стенах. Он выучил их наизусть, как и всю комнату. Каждое утро Человек тратил время на осознание того факта, что место, в котором он заперт, неизменно.
День за днем он просыпался в одной и той же комнате. Уже целый год. В последний месяц Джэк перестал вскакивать с кровати, словно ребенок, которому приснился кошмар. Теперь, после пробуждения, человек заставлял себя подолгу лежать с закрытыми глазами – он боялся вновь увидеть ненавистный потолок над головой. Не поднимая век, он сбрасывал с кровати куртку, которая служила ему одеялом, и лежал абсолютно голый посередине широкого, двуспального матраса, не шевелясь, надеясь, что сможет уснуть и погрузиться в черное небытие сна. Иногда у него получалось, и он отключался еще на несколько часов. Иногда не получалось. Но сегодня что-то сломалось внутри него, - больной вскочил с кровати в том же возбужденном, полубезумном состоянии, что и в самые первые дни, когда он только осознал, что заперт в четырех стенах. Комната всегда хранила молчание. С целью хоть немного нарушить дьявольскую тишину, узник стал маршировать по комнате, намеренно топая изо всех сил по полу и размахивая руками. Оцепенение вскоре прошло, - от неожиданного прилива нервной активности у Джэка закружилась голова, перехватило дыхание, - и он повалился на колени в изнеможении. С трудом арестант дополз до мусорной корзины, стоявшей в углу, – и там его вырвало. Так происходило по несколько раз в сутки. Джэк ничего не ел, только пил воду вот уже более двенадцати месяцев, но его все равно рвало каждое утро и вечер, как по расписанию. Вытерев тыльной стороной кисти рот, человек встал с колен и подошел к раковине, чтобы умыть лицо и руки. После первого месяца проживания в комнате, он стал вкладывать особый смысл в умывальные процедуры. Каждый раз узник надеялся, что вода позволит ему ненадолго забыть о мерзкой, грязной комнате, предоставит возможность взглянуть на ситуацию с другой стороны, изменить свое отношение к существующему положению вещей. Но вскоре Джэк осознал, что вода была временным избавлением. Прохладные, щекочущие кожу капли лишь дразнили человека, дарили свежесть, чтобы через мгновение ее отнять. Принять душ Джэк не мог, так как в комнате отсутствовал как душ, так и туалет. Время от времени он протирал тело губкой, но с каждым месяцем он мылся все реже, и острый, чуть солоноватый запах собственной плоти уже не волновал его. Ополоснув лицо водой, заключенный пересек комнату и прислонился к белой стене, втягивая носом воздух. Ему казалось, что именно в этом месте можно уловить едва заметный аромат мира за стеной; по запаху он обычно понимал, какое время суток дышало за пределами этих стен, ведь у комнаты не было окон. Комната была слепой. Сейчас снаружи царила ночь, хотя, возможно, он всего лишь обманывал себя. Джэк любил ночь и ненавидел день. Даже внутри комнаты он чувствовал разницу между днем и ночью. Ему нравилось представлять, что его белая, освещенная электрическим светом, обитель погружена во мрак, в черный цвет закрытых глаз. Реальность, сама жизнь были лишь островком мерзкого беловатого цвета, молочным пятном на черном полотне сна, – так ему хотелось думать; это была его единственная надежда, еще не уничтоженная комнатой. Джек был вынужден безропотно верить в мечту, не имея ни доказательств, ни опровержений своей теории, и поэтому он ни на минуту не прекращал сомневаться в подлинности окружающего его мира. Человек уже не мог мыслить ясно, - он всего лишь терзался пустыми надеждами, не догадываясь, что является правдой, а что ложью. Сможет ли он однажды выйти из этой бетонной клетки? Есть ли иной мир по ту сторону стены? Осталось ли внутри него что-либо человеческое? «Сомневаюсь – следовательно, существую», - так вот, все, что Джэк делал целыми днями, - это поддавался сомнениям то по одному, то по другому поводу, и, в результате, его уже тошнило от существования. Тошнило по два раза в день, утром и вечером, и именно сам процесс извержения этой мерзкой каши и являлся неопровержимым доказательством того, что он живой. Таким образом, Джэк был уверен в одном: существовал он, и существовала комната; наличие мира снаружи, других людей, животных, солнца, музыки, Бога, в конце концов, было недоказуемо. На Господа ему уже давно стало плевать, ведь человеку так и не представился шанс познакомиться с ним лично, - а вот по всему остальному он сильно тосковал, но это было потеряно, отнято у человека по причинам, не зависящим от него и неизвестным ему. Комната не выдавала своих секретов.
Вконец обессилев, Джэк повалился на кровать, - все его тело болело, каждая кость в скелете зудела от бездействия, поэтому Джэк постоянно чувствовал себя уставшим, выжатым, словно избитым невидимыми кулаками. После сна боль становилась особенно острой, ноги и руки будто отекали, шея жутко хрустела, стоило только повернуть голову, - и этот мерзкий звук был очередным доказательством того, что его тело существует. Невыносимая тяжесть бытия давила на позвоночник, так сильно, что хотелось согнуться пополам. Комната теснила его своими стенами, своим присутствием. Джэку казалось, будто все позвонки в спине сместились под тяжестью существования, обрушившегося на плечи, и теперь острые кончики костей трутся друг о друга прямо под кожей. Чтобы смягчить мучения - узник делал зарядку каждый раз, когда просыпался, растягивая тело любыми доступными способами, заламывая руки, забрасывая ноги за голову, сцепляя руки в замок за спиной и растягивая каждую мышцу, - но боль не уходила полностью, она была неотъемлемой частью жизни заключенного. В конце зарядки Джэк ложился спиной на край кровати, свешивая голову с матраса, и лежал так несколько минут, постепенно съезжая с кровати и изгибаясь до тех пор, пока человеческая фигура не образовывала букву L, пока голова не касалась пола. Потом он снова заползал на кровать и лежал неподвижно, чувствуя, как боль отступает, прячется внутри него, в кончиках пальцев на ногах, в мышцах на руках. Теперь эта тварь будет выжидать момент, когда Джэк уснет, – и тогда боль выползет из своей норы и начнет издеваться над беспомощным человеком. Но пока что Джэк выиграл сражение с тварью, хотя сама война была заведомо проиграна. Узник не мог победить, и он давно уже смирился с неизбежным поражением. Единственное, чего человек опасался, - это того, что однажды боль окажется настолько невыносимой, что кости станут ломаться сами по себе от напряжения, пока он спит. Напряжение царило внутри человека, несгибаемое напряжение, а вокруг была пустая комната. И комната всегда хранила спокойствие.
После зарядки Джэк присел на кровать и огляделся. Комната, что в ней может измениться? Как бы он хотел, чтобы хоть что-то преобразилось за прошедшую ночь. Комната была невинно белого цвета, но в этом нарочитом целомудрии, в пугающей белизне присутствовало нечто болезненное, отторгающее все живое. Человеку порой казалось, что воздух в квартире ненастоящий, как если бы в его составе недоставало некоего химического элемента, придающего вкус. В первый месяц Джэк постоянно просыпался от кошмарного ощущения, будто он задыхается. Во сне он не чувствовал, как дышит, не чувствовал, как кислород наполняет грудь и выходит обратно. Воздух втекал внутрь человека, словно вода, этот воздух, он был ненастоящий, искусственный, и он был... непрозрачный. Пелена чуть сероватого газа оттеняла потолок, и с каждым днем в углах скапливалась едва заметная грязь. Грязь человеческого существования. Грязь, как доказательство того, что Джэк все-таки живой, доказательство, что он все еще дышит. Дышит, не замечая этого.
В самой темной части жилища, на расстоянии не более полуметра от правой и левой стен, находилась громадная, размером почти с треть комнаты, постель Джэка, если так можно назвать грязный от пота и слез матрас без подушек и одеяла. По бокам возвышались каменные стражи, холодные бетонные стены, обклеенные тонким слоем обоев из неизвестного материала, на ощупь напоминающего резину. По крайней мере, на вкус, они напоминали именно резину. Обои смягчали удары, которые в отчаянии наносил узник по стенам, тщетно пытаясь отыскать у комнаты слабое место. Сколько бы Джэк не бил кровоточащими кулаками по бетонным стражам, он не мог изменить существующее положение вещей. Комната была сильнее его. Любое действие лишено смысла. То тут, то там на обоях виднелись следы от кровоподтеков, легкие мазки кровавой кисти художника, отпечатки ладоней и кулаков. Багровые растопыренные ладони, протянутые к человеку откуда-то извне, - это последнее, что видел Джэк каждый день перед тем, как закрыть глаза и погрузиться в недолгое забвение сна. Казалось, кто-то поджидал снаружи, живое существо протягивало заключенному руку помощи оттуда, но когда Джэк протягивал руку в ответ, – он мог нащупать лишь стену и засохшую кровь. В потолок были вмонтированы люминесцентные лампы, светившие с неодинаковой силой, отчего некоторые углы комнаты были освещены лучше, чем прочие. Эти лампы никогда не гасли и не перегорали, - вечный электрический огонь, который невозможно потушить. В наиболее освещенную часть своих апартаментов Джэк старался заходить как можно реже. Словно животное, посаженное в клетку, он практически не выбирался из своих излюбленных темных углов. Зачастую он проводил несколько часов подряд, прячась за кроватью или лежа на полу в тени, а иногда садился под умывальник, закрепленный в центре одной из стен. И хотя труба упиралась в спину, только в этом убогом убежище Джэк мог почувствовать себя чуть более защищенным, - это была его нора, развороченная нора животного, которому некуда бежать. Хищники разрушили его дом, они раскопали его яму и теперь стоят перед ним, смотрят с презрением в обреченные глаза кролика, которому больше некуда бежать. Заключенного окружили стены. Комната загнала Джэка в один из своих углов.
В квартире отсутствовало любое подобие шкафа или комода, поэтому вся одежда была свалена в кучу рядом с кроватью: рубашки с вывернутыми рукавами, вылинявшие джинсы, посеревшие от грязи белые майки, незнакомые куртки, шарфы, ботинки. В основном, Джэк ни разу не надевал большинство тряпок, так как не был уверен, что эти тюремные робы принадлежат ему. Теперь человек редко менял одежду. Возможности постирать белье арестант был также лишен, - все, что оставалось, - это положить трусы или майку в раковину и полить холодной водой, а потом бросить мокрую тряпку на кровать. И там она порой сушилась несколько дней, пропитывая матрас сыростью, но Джэку было наплевать. Он не заботился об этом месте. Несмотря на то, что заключенный прожил здесь уже год, он так и не привык считать эту одиночную камеру домом, для него она являлась всего лишь перевалочным пунктом, автобусной остановкой, чистилищем на пути куда-то еще. Но как долго ему суждено пребывать в этом фантасмагорическом чистилище, на полу которого разбросаны грязные носки и белье, – Джэк понятия не имел. Он боялся узнать ответ на свой вопрос. Иногда узнику вдруг становилось жарко, – тогда он сбрасывал с себя оставшуюся одежду и ходил абсолютно голый, а когда ложился спать, надевал носки, потому что во сне ему становилось зябко, а укрыться было нечем, кроме черного кожаного плаща, который он носил еще в детстве. В детстве, в прошлой жизни.
Иногда, изнывая от безделья, Джэк неспешно бродил по замкнутому пространству камеры, - он специально вставал таким образом, чтобы видеть тень, которую отбрасывал, стоя спиной к лампе. Лишь по собственной тени человек понимал, как истощал, какими длинными стали волосы на голове – теперь они доходили Джэку до поясницы. Периодически, когда становилось совершенно невыносимо от постоянного морального и физического бездействия, когда тело требовало, чтобы он совершил хоть какой-то малозначительный поступок, – заключенный начинал кричать, рычать и вертеть головой, наблюдая за тенью, за тем, как скомканные волосы скачут по поверхности стены. Он надрывал горло, выкрикивая проклятия и обвинения, он стонал, он выл, он звал на помощь, - и его тень воздевала руки к потолку, прыгала по стене и билась в конвульсиях. Это было искусство Джэка, искусство запертого человека. Сколько раз он молил о том, чтобы в комнате появилась гитара, та самая, за которой он провел сотни волшебных ночей, когда был молодым. Первые полгода Джэк часто воображал, как сидит в окружении друзей на празднике, - на столе стоят бутылки вина, в канделябрах горят свечи, у кого-то на коленях примостилась кошка, а он сидит на стуле в самом центре, играет на гитаре и поет песни о том, что ему не хватает свободы, песни о том, что кто-то связал его руки, что он заперт, заперт в клетке. Поразительно, но Джэк уже не мог вспомнить лица людей, которых хотел бы увидеть рядом. Вместо лиц - белесые пятна пустоты. Последнюю неделю этого месяца заключенный провел, глядя на свою черную тень, - он силился вспомнить, какого цвета были его собственные глаза, – и не мог. В комнате отсутствовало зеркало, – поэтому все, что оставалось Джэку, - это вглядываться в серый силуэт на стене. Смотреть, как у тени отрастает борода, как грубеют руки, наблюдать, как у черной фигуры сквозь кожу просвечиваются ребра. Тень заменила человеку отражение. Комната издевалась над ним.
В углу комнаты стоял совершенно новый, покрытый лаком, коричневый письменный стол, заваленный стопками чистой неисписанной бумаги. Однако Джэк не мог писать, - у него не было ни карандаша, ни ручки, комната отняла последние радости одиночества у человека. Если бы он нашел чернила, он стал бы писать. Джэк сочинил бы иную жизнь, сотворил бы иной мир, у него появился бы шанс погрузиться в свое произведение, забыться в нем, жить им. Но комната не могла позволить ему подобную роскошь. Она держала его взаперти не только при помощи стен, - эта тварь отняла у Джэка единственную возможность убежать от реальности, спрятавшись внутри себя, внутри стихов, внутри своего романа. Заключенный даже не видел настоящих снов, лишь черный мрак закрытых глаз, черное и белое, – вот все, из чего состояла жизнь Джэка, черное и белое, ночь и день в комнате, где никогда не гаснет свет. Инкубатор, в котором выращивался плод под названием человек. Человек, помещенный в вакуум, духовный и материальный. Ничто не могло прорасти из такого плода. В этой искусственной теплице человек становился овощем, плодом, который давно уже перезрел, но никто не собирается срывать его с ветки, – и теперь он гниет. Комната следила за тем, как узник гнил. Джэк был последний в своем роду. Человек в комнате без двери.
Но существовала еще одна причина, по которой в камере не было практически ничего, кроме стен. Комната знала, что если бы у человека была гитара, он выдрал бы из нее струны и задушил себя; если бы человек нашел карандаш, – он вскрыл бы себе вены; если бы появились стаканы, он бы разбил их и наелся битого стекла. Комната знала, что человек по имени Джэк хочет умереть. И она не хотела, чтобы он умирал. Она хотела мучить его вечно. Комната была той еще сволочью.
Комната, в которой заперт Джэк. Куда не прилетает синица и не ворует пшеницу. Потому что в комнате нет пшеницы, потому что в комнату не проникнуть синице. В комнате, в которой заперт Джэк. Комната, в которой заперт Джэк.
***
Спустя шесть месяцев Джэку приснился первый сон. Джэк спал, и вдруг сознание вернулось к нему, - сон стал таким зыбким и удивительно реальным. Все еще лежа в кровати, он понимал, что грезит наяву, и теперь боялся пошевелиться. Он опасался, что любое неосторожное движение, любая посторонняя мысль разбудит его окончательно, разобьет хрупкое очарование сна, которое буквально дрожало перед глазами. Ибо комната преобразилась, но, как это обычно происходит, изменилась она не в лучшую сторону. Ее «сущность» искривилась, пространство комнаты стало иным, сохранив при этом неизменную форму бетонного параллелепипеда, - создавалось ощущение, что здание лишилось опоры. Помещение словно повисло в воздухе без подпорок, без фундамента, - комната, подвешенная на крюк, но вот самого крюка и не хватало. Джэк проснулся внутри своего сна. Как слепой впервые открывает глаза и изумленно взирает на собственную слепоту, так и Джэк проснулся в своем жилище, но привычная комната была будто прототипом прежней квартиры. Она стала чужой, преображенной, иной. Но больше всего Джэка пугало то, что комната была живой. Она дышала и пульсировала, словно человеческое сердце. Стены дрожали, как стекла в окнах, когда снаружи бушует вихрь, - он жаждет проникнуть в храм и разрушить спокойствие, заключенное внутри. Комната билась в немыслимых схватках, и каждая конвульсия, каждое содрогание пространства было соразмерно сердечному ритму Джэка, - кровь горела в его венах, обжигая кожу. Спящий выдохнул, - и порыв горячего воздуха пронесся, сметая все на своем пути, расшвыривая одежду и листы бумаги. Волосы Джэка растрепались, глаза заслезились от бешеного ветра, а носом он учуял в урагане запах собственного дыхания. Эта комната была заключена внутри Джэка, который был заперт в аналогичной комнате. Это был вовсе не обыкновенный кошмар, скорее некий ритуал, магическое таинство, - во время таких снов к человеку приходит вдохновение. Джэк купался в странных, неизведанных человеком ощущениях, - впервые за несколько лет он почувствовал себя свободным. Вопреки тому факту, что в реальности он так и не нашел выхода из темницы без окон и дверей, тем не менее, узник ощущал, что вновь обрел власть над поступками и мыслями. Он чувствовал, что где-то там, снаружи, находится космос. Необъятная черная субстанция, которая караулит Джэка, ждет, когда тот выберется из тюрьмы. Тюрьма..., в этом сне комната больше не являлась таковой, она была спасением, защитой от внешнего мира, стеной, ограждающей от зла, которое хочет покалечить, унизить и уничтожить человека, как только он выйдет наружу. Как только он проснется. Это внезапное озарение, эти странные модификации комнаты, бушующая жизнь вокруг, - все это было каким-то образом связано между собой. Заключенного обуяло жгучее желание сделать шаг навстречу черному космосу, который притягивал его, звал беззвучным шепотом с другой стороны стены. Джэк попытался приподнять голову, чтобы рассмотреть преобразившуюся комнату, - и в тот момент, когда он шевельнулся, потолок закружился над головой, и человек потерял сознание.
К тому моменту, когда Джэк пришел в себя, все вернулось на свои места. Убранство квартиры осталось точно таким же, что и ночь назад, но лишь сейчас Джэк, наконец, осознал, что было не так в его обители. По сравнению с той, что приснилась ему, сегодняшняя «комната» представлялась Джэку насквозь лживой, ненастоящей, искусственной…, мертвой. Она не дышала. Но в действительности все оказалось совсем иначе. Коварство реальности воистину не знает границ. Комната, задержав дыхание, наблюдала за своим узником. Подобно собаке, перевернувшейся на спину и задравшей лапы кверху, комната притворялась мертвой. Но ее невидимые глаза всегда открыты, - она следила за Человеком, выжидала. Комната притворялась комнатой.
В действительности, она являлась чем-то иным. Джэк встал с кровати, подошел к раковине и набрал воды в сложенные ковшиком ладони. Внезапно он услышал странный шорох, чья-то тень скользнула по стене, - нечто вот-вот обовьет его горло черными руками и начнет душить, душить, душить. Джэк в ужасе обернулся, расплескав всю воду по полу, - но за его спиной никого не было, - всего лишь стул, на котором лежал аккуратно сложенный пополам лист бумаги. Капля угодила на краешек листа, отчего тот промок и неестественно почернел. Клочок бумаги, точно такой же, как и остальные, разбросанные по квартире, с невинным выражением уставился на испуганного, привыкшего к одиночеству, узника. Лист, притворяющийся листом бумаги, стул, притворяющийся простым стулом. Хищник затаился где-то рядом, он выслеживал человека, словно добычу, играл с ним в кошки-мышки, будучи уверен, что жертве не убежать от его цепких лап, от каменных стен. Джэк нервно оглядел помещение, его обуяло паническое желание заглянуть под кровать, убедиться, что там никто не прячется. Заключенного пугала сама мысль о том, что в комнате мог быть кто-то еще помимо него. За это время он разучился общаться с дышащими, разговаривающими, совершающими телодвижения существами, будь то человек или животное. Сейчас, если бы Джэк встретил человека, настоящего человека с глазами и языком, с локтями и коленями, он бы в остервенении бросился на него. Арестант, проведший больше года взаперти, убил бы все живое на своем пути, - настолько он отвык от этих созданных по странному подобию тварей, которые дышат, издают звуки, дергают конечностями и высоко задирают голову. Джэк прикрыл веки и попытался вспомнить, как передвигаются животные, но перед глазами стояли лишь копошащиеся в яме насекомые, мельтешение лап сороконожек, дрожание усиков тараканов, сотни асинхронно мигающих зеленых глазниц мух. Человек впал в состояние близкое к полоумию, и, тем не менее, он чувствовал, что его паранойя оправдана. За ним кто-то следит, дышит ему в затылок мерзким запахом нашатыря. Джэк не выдержал и на карачках подполз к матрасу, набрал в легкие побольше больничного воздуха, замер на мгновенье и засунул голову под кровать. С извращенным восторгом он предвкушал мгновенье, когда омерзительная тварь вопьется в лицо сотней скользких, покрытых ядовитой, голодной слюной, зубов, но под кроватью царила сплошная темнота… Тревожный, обманчивый мрак. Не двигаясь с места, поставленный на колени, униженный, измученный Джэк зарыдал, - тело зашлось в немой судороге, голова прижалась к полу, и слезы стекали по раскаленным от гнева щекам на кафельный пол, постепенно образуя крохотную лужицу. Узник впервые за все пребывание плакал, словно ребенок, – его сущность рвалась наружу, выплескивая ледяными каплями одиночество, отчуждение и ненависть, скопившиеся внутри. Однако в слезах отсутствовала соль, главный компонент, придающий этим каплям своеобразную индивидуальность, - на вкус они были словно вода, та самая, что течет из крана, безвкусная хлорка, вода из раковины, от которой Джэка тошнило каждый день. В немом трепете Человек принялся рвать на себе одежду и волосы, пытаясь таким образом докопаться до источника живого, что заключено внутри каждого, до последних, тлеющих остатков его личности. Он хотел вытащить с корнем бьющуюся в агонии самость, изнасиловать, растоптать ее, точно так же, как несколько минут назад, пересиливая страх, готов был убить то мифическое существо, что пряталось под матрасом. Обезумевший, Джэк схватил коварно подкравшийся стул и швырнул его в стену, – но желаемого треска он не услышал. Стул не разлетелся на части, как ожидал Джэк, - вместо этого он уверенно и непоколебимо опустился на пол, причем упал на все четыре ножки разом, вопреки законам физики, и замер в ожидании дальнейших тщетных действий человека. Словно кошка, всегда приземляющаяся на четыре лапы. Стул, а вместе с ним и вся комната, наглядно показали мистеру Джэку, что тот не способен сломать его, что это не в его власти. Комната демонстрировала жильцу его несостоятельность и свое превосходство, она беззвучно смеялась. Обескураженный, Джэк присел на пол, прислонившись спиной к кровати, ноги безвольно сползли по кафелю – человек был не в силах пошевелить конечностями, на этот жалкий бессмысленный протест ушло слишком много энергии; он впервые за несколько месяцев совершил хоть какой-то поступок, но и тот оказался безрезультатным. Вся его жизнь стала нейтральным, скомканным, бесчувственным существованием. Фигура человека растеклась на полу, будто плавленый пластилин, - беспомощный, он вращал глазами, как буйный сумасшедший под действием транквилизаторов. Джэк не знал, что делать дальше, так как делать что-то, совершать некое новое действие, он уже не мог. У него отняли главное качество человека, его любимую игрушку - способность действовать. Джэк посмотрел на руки, поднес их к глазам и не узнал, - его собственные руки стали словно чужими: слишком белыми и какими-то чересчур идеальными, - ни волоска, ни родинки. Ногти отросли настолько, что общая длина пальцев увеличилась почти на целую фалангу. На этих эталонных обрубках не было ни одной заусеницы, кожа стала повсюду ровная и анормально чистая – ни покраснения, ни родинки, ни проглядывающей из-под кожи вены, - ничего не скрывалось за этой безжалостной белизной. Джэк перевернул руки и поднес ладони к лицу, - на них не было ни мозолей, ни складок, рельеф ладоней стал плоский, как лист бумаги. На коже исчезли привычные узоры: ни линии Судьбы, ни Жизни. Еле заметный, миниатюрный орнамент тоже исчез, эти крошечные разрезы на коже, - они испарились, вымылись, - и теперь поверхность рук была идеально гладкой, безукоризненной, как будто вылепленной из отшлифованного мрамора. Клеймо Бога, русло судьбы было стерто с лица и рук заключенного. Все то, что отличает гения от глупца, то, что определяет жизнь человека, его характер, - все исчезло. Теперь уже ни одна гадалка не смогла бы предсказать судьбу Джэка, ибо он лишился таковой, он перестал быть одним из тех, людей свободных и стремящихся вперед. Он был сломанным механизмом, бесполезным прототипом человека, застывший и недееспособный. Джэк поднес руки к носу и понюхал кончики пальцев, но кожа ничем не пахла, так же, как ничем не пахнет камень.
Джэк засмеялся подобно гиене, обнаружившей, что у нее в спине торчит копье, и стал размахивать руками, как если бы пытался оторвать их от тела, подбросить в воздух, - ведь они были чужими, просто рукава рубашки, без человека внутри. Джэк бился в истерике, царапал до крови лицо и спину, молотил ими о край кровати, друг о друга, об пол, но не чувствовал желанной боли. Руки, словно искусственно приклеенные чужеродные детали, болтались, как будто ими управлял неопытный кукловод, запутавшийся, какую из ниточек дергать, и потому, в бешенстве дергающий за все подряд, чтобы хоть как-то привести марионетку в движение. Джэк продолжал нервно смеяться, меняя тембр голоса, - то он гоготал низким голосом, то нервно хихикал, потом начал визжать, как девушка, когда видит крысу, или насекомое, ползущее по колготкам. Комната улыбалась. Джэк вспомнил девушек, их необычные, нестандартные фигуры, прекрасные, волнующие груди, как будто резиновые шарики, наполненные песком и приклеенные к мягкой, атласной коже, их ножки, по которым ползут крысы, десятки крыс, ползут туда… Но как выглядит Это у девушек, Джэк уже не был способен вспомнить, - там, должно быть, спрятано нечто необыкновенное, но узник видел перед собой лишь фигуры манекенов с отсутствующими половыми признаками. Сплошная поверхность, белая краска, покрывающая пластик. Человеку внезапно захотелось танцевать, вскочить на ноги и отдаться ритму, который должен, должен! появиться внутри, зазвучать, освободить его. Джэк стал хлопать в ладоши, однако из хлопков не складывался ритм, в комнате раздавались лишь тихие, разрозненные, как будто всхлипывающие рукоплескания, из которых не могла родиться музыка. У человека опустились руки. Ладонью он дотронулся до чего-то влажного на полу, - когда он посмотрел, то обнаружил, что это - сложенный пополам лист бумаги, видимо, слетевший со стула и угодивший прямиком в лужу воды, которую он создал своими несолеными слезами. Теперь лист почернел уже наполовину, и в некоторых местах виднелся незамысловатый рисунок, игра света и тени. Цвет листа был неодинаковый: где-то более темный, где-то более светлый. Трясущимися руками Джэк взял промокший картон и судорожно развернул, чуть не порвав пополам. На листе было запечатлено знакомое изображение, но какое именно, разобрать оказалось невозможно, - он видел лишь чьи-то ноги внизу картины и кусок стены у самого края, куда попала первая капля воды. Джэк приподнялся, бережно зажимая лист бумаги двумя пальцами, и подошел к раковине; из крана все еще беззвучно лилась тонкой струйкой хлорка. Заключенный положил лист под струю, и на нем стало проявляться изображение, сначала нечетко, размыто, как плохой кадр на фотопленке. Джэк намочил картон целиком и поднес к глазам, - картина постепенно приобретала очертания, как проявляющийся негатив, подвешенный на веревочку в специальной комнате. Вскоре человек понял, что запечатлено на фотографии, - это был он сам, стоящий спиной, нагнувшийся перед умывальником и набирающий воду в ладони. Таким образом Комната говорила ему: «Привет».
По спине Джэка неровным строем промаршировали сотни ледяных лап… озноб, лихорадка, болезнь… Лишившись способности ясно мыслить и анализировать происходящее, он ринулся к письменному столу, заваленному кипой чистых листов бумаги, все эти месяцы казавшихся совершенно бесполезными. Но невинность этих клочков бумаги, их белизна была обманчива, - внутри скрывалась подсказка. Разгадка всегда находится там, где мы ее меньше всего ожидаем увидеть, но в действительности ли это была разгадка или очередной извращенный способ комнаты поиздеваться над своим жильцом? Это необходимо выяснить. Подбежав к столу, Джэк засунул обе руки в кучу листов, как если бы это была целая гора банкнот, трясущимися пальцами схватил несколько бумажек и, поскальзываясь на мокром кафеле, помчался обратно к раковине, как попало бросил помятые листы в раковину, повернул кран до отказа и застыл. С восхищением он наблюдал, как фотографии меняют цвет, утрачивают показную невинность белой бумаги и проявляют, именно проявляют свою скрытую сущность, выставляя напоказ свои вуаеристические наклонности. В течение полутора лет комната не только подглядывала за ним, но и делала заметки о его проживании. Замечай хорошее, так что ли? Снимки, на которых был Джэк. Он брал фотографии одну за другой и подносил к самой яркой лампе в комнате, чтобы как следует разглядеть их на свету. Простые телодвижения, взял, посмотрел, положил на кафельный пол. На каждом из листов запечатлен Джэк, занимающийся обычным бездействием. Мистер Джэк, лежащий на кровати. Джэк, смотрящий в стену. Джэк, прячущийся под столом от люминесцентного света ламп. Сэр Джэк, сидящий на стуле. Джэк, лежащий на животе. Джэк, отжимающийся на кулаках от пола. Джэк, блюющий в углу комнаты. Джэк, Джэк, Джэк... Человек почти физически ощущал, как комната отнимает жалкие остатки личности, выковыривает его последние надежды и мечты из потаенных уголков сознания и воплощает их в обезличенных, грубых изображениях. С каждой новой фотографией, бережно разложенной в ряд на полу, он чувствовал, что внутри него оставалось все меньше и меньше индивидуальности, - она безвозвратно ушла в картины, - и постепенно Джэка заполняла пустота, ослепляющая вспышкой объектива пустота. Комната засняла каждое мельчайшее передвижение заключенного, любой поступок, совершенный Джэком в этой камере-одиночке, был тщательно зафиксирован на этих проклятых листах, - даже эту псевдо-свободу действий комната не преминула отнять. Она составила «гербарий из Джэка» черные, пожухлые образы человека, словно мертвые, сорванные цветы, валялись на полу, и на каждой из фотографий лицо Джэка было затемнено, - человек выглядел как тень самого себя. Он таковым себя и чувствовал. Узник продолжал брать со стола листы, ненадолго окунать в наполненную до краев раковину и затем расфасовывать на полу. Он производил эти несложные действия с пугающей машинальностью, странным отрешением от того, что делали его руки, как будто некто управлял им. Как загипнотизированный, Джэк расхаживал по комнате, устилая кафель своими образами, не отдавая отчета, зачем он это делает и что обозначают эти изображения. Что комната хотела сказать, когда подложила лист бумаги на стул? Но Джэк ни на секунду не задумывался о происходящем, он с азартом сушил фотографии и внимательно разглядывал их. На глянцевой бумаге оказалась запечатлена вся его жизнь за последние полтора года. Страх перед чистым листом бумаги, страх бытия. Однако Джэк не был испуган, он вообще ничего не чувствовал, он был полностью погружен в работу, - впервые за бесконечное пребывание взаперти у него появилось настоящее занятие. И, наверное, он наслаждался этим состоянием занятости, и, видимо, был счастлив, если так можно назвать узника, нашедшего собственные фотографии за полтора года проживания в тюрьме. Джэк был пассивно счастлив, но никто не смог бы заметить это неожиданное перевоплощение, трансформацию апатии в механическое послушание; его лицо стало непроницаемым для эмоций, оно стало маской, на которой нарисованы глаза, губы, брови, ноздри, все такое четкое, чистое и нетронутое мыслями, лицо идеального человека. Человека неискушенного жизнью, практически неживого. Лицо Адама. Затылок Бога.
Когда Джэк, наконец, положил последнюю фотографию на кафельный пол, места для новых фотографий совсем не осталось. Он заполнил комнату своими «образами» до предела. Стоя у раковины, он недоуменно лицезрел черные фигуры, коими являлся сам, но Джэк никак не мог отождествить себя с человеком на снимках. И тогда он понял. Это были не его воспоминания, - это воспоминания комнаты. Комната существовала благодаря ему, она проживала историю Джэка вместо него. А человеку оставалось лишь подчиняться.
***
Этой ночью Джэку вновь приснилось, что он живой. Он лежал, погруженный во мрак сна, и вдруг темнота стала какой-то вязкой, как будто его сознание поднялось из глубины и выплыло на поверхность, неизменно оставаясь под водой, во сне. Спящий, не поднимая век, смотрел на черную жижу, плавающую перед глазами, словно его лицо прислонено к стеклу аквариума, наполненного непроглядной мутной водой. Изредка, сквозь грязь, проглядывал отблеск света, как будто солнце играло на черных волнах, однако это было вовсе не солнце, это было не что иное, как электрический свет, - и Джэк знал об этом. Человек не открывал глаз, боясь шелохнуться, он лежал на кровати, наслаждаясь неповторимым ощущением погруженности в нечто, существующее между сном и явью. Его тело качалось на волнах посредине океана из нефти; черная масляная вода омывала тело, одновременно сковывая движения и расслабляя мышцы. Впервые за все эти ночи он осознал, что находится в состоянии покоя. И тело, и сознание были расслаблены до предела, настолько, что Джэк уже не чувствовал собственные ноги и руки, - они представлялись ему чужими, будто приклеенными. Казалось, это всего лишь протезы, все тело стало одним неуклюжим протезом, балластом, который тянул его ко дну на протяжении всей жизни. Джэк парил в космосе, маленький комочек бренности, летящий в бесконечном пространстве вселенной, - так он ощущал себя. Он был маленьким, ничтожным, брошенным, но, при этом, причастным к чему-то громадному, великому, безграничному; и единственное, чего не следовало делать, так это просыпаться. Снова становиться живым. Но сдержаться он не мог. Он был всего лишь жалким ничтожным человеком.
Комната смотрела на человека, валяющегося на кровати. Человек упорно продолжал лежать, не двигаясь, притворяясь спящим. Комната наблюдала за ним, разглядывала со всех сторон. У этой твари глаза были повсюду, - сотни глазниц следили за человеком на кровати, которого звали Джэк. Весь потолок и стены усеяны мириадами зрачков, сторожащих узника. Глаза моргали строго по очереди, чтобы не позволить человеку хоть на мгновенье остаться без контроля со стороны всевидящего ока. К счастью, Джэк был лишен возможности увидеть эти глаза, обклеившие стены наподобие гротескного мигающего узора, - они находились в другом измерении, нежели сама комната. Так же, как и еще один предмет… - язык комнаты. Достигающий метр в длину, слегка розоватый, с красными прожилками и маленькими округлыми пупырышками, он лежал на полу посередине квартиры и извивался, приподнимая кончик, наподобие кобры, поднявшей голову. Кобры, встревоженной чьим-то присутствием. Язык тихонько приблизился к кровати, аккуратно вполз на матрас и замер около ног Джэка, как будто обнюхивая этого человека. Комната протянула язык к правой пятке узника и лизнула ее, но тот не реагировал. Тогда язык залез на неравномерно вздымающуюся и опускающуюся грудь человека. Краешек языка, с которого стекала хищная слюна, находился прямо перед лицом Джэка, - комната чувствовала запах его тревожного дыхания. Комната приказала языку, - и тот положил кончик на лицо человека, спящего в кровати.
Джэк почувствовал, что задыхается, как будто что-то лежало на его лице, наподобие мокрого полотенца, обволакивая губы и ноздри, не позволяя вдохнуть. Спящий мгновенно отрезвел от прекрасного блуждания в черном океане и попытался вскочить, но нечто неосязаемое сковывало его. Джэк замахал руками, пытаясь сорвать это с себя, но пальцы хватали лишь воздух, он царапал ногтями лицо, брызгая кровью – человек готов был содрать с себя кожу, только бы ему позволили вдохнуть еще раз. Внезапно все прошло, и Джэк снова мог дышать, он спрыгнул с кровати и подбежал к умывальнику, чтобы смыть кровь, залившую глаза. Из-за неестественного пробуждения обратно в кошмарную реальность, его бил озноб, лицо пульсировало от боли, когда хлорка попадала в свежие раны, как если бы в воде была соль. Заключенный больше не мог этого терпеть, он больше не мог здесь жить, осужденный знал, что комната не выпустит его отсюда живым, но и убивать его она, видимо, не собиралась. Эта тварь хотела мучить арестанта и дальше, проводить так называемую терапию очищения человека от какой-либо индивидуальности; она будет истязать мученика до тех пор, пока больной полностью не подчинится, пока не станет таким, как этот шкаф, мебельной утварью комнаты, ее частью, объектом. Шкаф, откуда здесь шкаф? Его же раньше никогда не было в комнате, в голове у Джэка все помутилось. Шкаф идеально вписывался в угол комнаты, как будто он всегда там стоял, но Джэк точно помнил, что шкафа раньше не было. И где все снимки, которые он весь прошлый день раскладывал на полу, пока не потерял сознание? Он подошел и открыл дверь шкафа. Шкаф был пуст. Что комната хочет сообщить своему жильцу? Джэк оглянулся и посмотрел вокруг в поисках новых метаморфоз в облике комнаты. Внезапно ему показалось, как будто что-то моргнуло в углу, потом в другом - вскоре все стены начали мигать и шевелиться, как стая насекомых, ползущих друг по другу. Джэк запрыгнул внутрь шкафа, прижал к груди колени, свернувшись таким образом в позу эмбриона, и с грохотом закрыл дверь. Сквозь деревянную перегородку он слышал, как нечто ползало по комнате, подбираясь все ближе к створке. Человек положил голову между ног и зажал уши руками, боясь увидеть или услышать тварь, что поджидала снаружи. Там находилось то, что Джэк называл существованием, и оно ползало, издавая при этом мерзкие болотные звуки. Комната испытывала больного, ей нужно было знать, сколько еще он сможет выдержать, прежде чем человеческий дух будет сломлен. Прежде чем Джэк сам сможет стать новой комнатой для следующего гостя оттуда.
***
Джэк проснулся внутри шкафа. Звуки снаружи прекратились. Комната держала язык за зубами. Комната видела, как дверь аккуратно отворилась, и человек начал осторожно выбираться из деревянного гроба. Внутри шкафа у комнаты не было глаз, поэтому она не знала, чем Джэк занимался внутри, о чём думал, к какому поступку готовился. Арестант отряхнулся и устало поплелся к стулу, его лицо было бледнее, чем стены, кожа комнаты. Комната пристально наблюдала за его поведением…, прищурив глаза, чтобы не спугнуть человека. Впервые она не догадывалась, что Джэк собирается делать, - его глаза сверкали огнем, черным огнем неизвестного комнате происхождения. Обреченный на смерть принял окончательное решение. За ночь, проведенную в метафорическом гробу, его дух освободился и сбежал из камеры на просторы черной вселенной, расположенной по ту сторону стены. Оставалось освободить тело. Комната видела, как Джэк взял в руки стул и поднес его к кровати. Подняв предмет высоко над головой, он ударил им о край кровати, как будто это был не стул, а средневековый меч или варварский ятаган. Раздался сухой треск. Джэк повторил действие. Звук усилился. Больной наносил удары о железный каркас кровати вновь и вновь, но попытки были безрезультатными. После десятой неудачи Джэк в отчаянии закричал и принялся истерично пинать стул ногами, но тот, несмотря ни на что, оставался цел и невредим. Заключенный с ненавистью уставился на стул, на котором отсидел все эти годы. Медленная смерть на деревянном стуле. Вот он, словно грозный Сфинкс, возвышается в центре помещения, таит в себе загадку и отказывается дать человеку хоть малейшую подсказку. Джэк неподвижно стоял и в упор смотрел на стул, своеобразный оплот кощунства комнаты, - в этот момент ему зверски захотелось закурить, хотя он никогда в жизни не курил, не считая школьных лет. Человек желал приобрести новую привычку, именно новую, не свойственную ему ранее. Он стремился обогатить свой образ новой характеристикой. Джэк, который курит. Джэк – заядлый курильщик. Джэк, страдающий от туберкулеза. Джэк, умирающий от рака легких. Больной положил большой палец в рот и принялся сосать его, как младенец. Это была его заново обретенная привычка, позаимствованная из раннего детства. Затем Джэк снял майку и подошел вплотную к Сфинксу. Комната следила за тем, как человек сел на стул, перекинул майку через спинку и привязал таким образом стул к себе, затянув в узел рукава на уровне груди. Затем человек положил большой палец в рот, пососал его, делая вид, что затягивается сигаретой, и выдохнул воздух из легких. Он проделал эту извращенную манипуляцию настолько убедительно, что даже комнате показалось, будто она своими многочисленными глазами видела, как маленькое облако дыма выплыло изо рта человека. Джэк купался в волнах безумия, и комнате никак не удавалось выловить человека из этого океана. Пациент перехватил инициативу. В действиях больного отсутствовала логика, была лишь последовательность. В нем не осталось надежды, была лишь вера. Казалось, он настолько опустошен, и морально, и физически, что комната не могла взять в толк, откуда он черпает силы, чтобы сопротивляться. И каким образом он собирается противостоять ее могуществу, будучи запертым в камере-одиночке. Вера Джэка являлась неизменным фактором в уравнении, константой, и она не поддавалась давлению. Ее даже невозможно было обнаружить.
Обреченный привстал вместе со стулом, накрепко привязанным к спине, и немного наклонился так, чтобы ножки стула глядели в противоположную сторону, нежели глаза Джэка. Человек пошел «от обратного». Он побежал назад, пока стул вместе с ним не врезался в стену и не разлетелся на части. Комната завизжала от боли. Стул был частью, суставом ее тела, – впервые один из людей, которых она запирала внутри, сумел ранить ее. По стенам потекла бурая, темно-красная жидкость, кровь комнаты, ее боль. Комнату обуяла ярость, она заскрежетала зубами и зарычала, почти как бешеная собака, готовая броситься на хозяина. Джэк – хозяин своей комнаты. И хозяина надо было наказать. В отместку она решила откусить у человека правую руку. Хотя внешне подсудимый оставался спокоен, но от страха у него свело желудок, и тошнота комом подступила к горлу. Джэк развязал майку, поднял с пола две отломанные ножки стула и аккуратно положил их на край матраса. Затем вернулся к столу, взялся за него обеими руками, и принялся тащить по направлению к кровати. В стене, тем временем, образовалась дыра розоватого цвета, словно нёбо во рту, и из этого нёба медленно вылезала огромная раскрытая челюсть. Джэк старался не смотреть по сторонам, - он глядел прямо перед собой, пока толкал стол к кровати, нещадно царапая кафель, отчего комната приходила в еще большее неистовство. Челюсть целиком выбралась из стены и упала на пол, - дыра мгновенно закрылась. Комната показала человеку зубы. К тому моменту бунтарь уже успел водрузить стол на кровать, но до потолка оставалось еще около двух метров. Комната была высокомерной. Джэк обернулся, - для осуществления своего безумного плана узнику нужно было взять еще один последний предмет в другом конце помещения, откуда, слегка подпрыгивая, к нему приближалась гигантская белоснежная челюсть с острыми собачьими клыками. Она двигалась по направлению к человеку, издавая странные клацающие звуки. Человек застыл в нерешительности, челюсть тоже остановилась и, в свою очередь, замерла, в ожидании дальнейших действий арестанта. Джэк сделал шаг влево, - и челюсть покосилась влево, готовясь к прыжку. Джэк сделал еще один шаг, постепенно приближаясь к шкафу, надеясь, что успеет запрыгнуть внутрь, прежде чем эта тварь доберется до него. Спрятаться в безопасном месте. Но челюсть уже сделала выпад, и человек еле увернулся, покатившись кубарем по комнате, в результате, оказавшись в противоположном, нежели шкаф, углу. Челюсть медленно разворачивалась на сто восемьдесят градусов. Внезапно что-то ударило Джэка в висок, и он потерял сознание.
Очнулся Джэк с жуткой головной болью, в висках стучала кровь, - голова раскалывалась, как будто вот-вот развалится на два полушария, глаза ни на чем не могли сосредоточиться, он с трудом разобрал очертания комнаты. Его руки были вытянуты по бокам, он не мог пошевельнуться, как будто веревки пережали запястья. Человек попытался подвигать пальцами, но нечто крепко держало обе его руки, - тем не менее, арестант понял, что на пальцах была засохшая кровь. Джэк зажмурил глаза. Вблизи раздался звук бьющейся тарелки, - и подсудимый догадался, что челюсть находится прямо перед его ногами. Затем челюсть на мгновенье замерла, и послышался иной звук. Непонятной формы животное подползало к этой белой твари. Джэк резко открыл глаза и тут же закричал. Человек кричал и кричал, но крик не отрезвлял его от кошмара, который он видел наяву. И тогда он продолжил кричать. В потолке комнаты располагался огромный выпуклый глаз. Его бельмо сливалось с цветом потолка, а в центре застыл расширенный зрачок, уставившийся прямо на человека. И в этом зрачке был сосредоточен тот самый черный космос, пригрезившийся Джэку раньше во сне. Прекрасный сон, который подарил ему веру в то, что у него еще есть шанс освободиться, что по ту сторону стены есть иной мир, помимо этого параллелепипеда… - все это оказалось очередной шуткой комнаты. На полу около Джэка лежала открытая челюсть, размером достигающая половины тела арестанта, а внутри нее извивался розовый язык, с которого стекала пожелтевшая слюна, напоминающая человеческую мочу. Челюсть и язык синхронно подрагивали, заходясь вместе со всей комнатой в беззвучном истеричном смехе. Комната смеялась над идиотом, возомнившим, что ему дано повелевать вечностью. Бренный человек не должен пытаться победить вечность, иначе неизбежно последует наказание. Подсудимый не двигался, он больше не кричал, он смиренно ждал, что скажет ему комната, пощадит ли она его. Он взмолился:
- Пощадите меня! Я прошу милости, – но в ответ лишь молчание. Зубы жадно клацали, предвкушая момент, когда будет позволено произвести наказание.
- Я буду жить дальше. Я научусь быть послушным. Я буду воспитывать других людей, так же, как Вы воспитали меня, – язык облизнулся, проведя своим кончиком сначала по верхней, а затем по нижней челюсти. Это привело Джэка в ужас, он не выдержал и заорал:
- Вы, паскудные твари, юродивые суки, вообразившие, что вы выше человека. Ты всего лишь порождение геометрии, параллелепипед, внутри у тебя ничего нет, - и тут в голове Джэка, эхом ему вторил его собственный голос:
- Я и есть ты. Ты сам и являешься комнатой. Твоя душа это всего лишь черная точка, мятущаяся в пространстве комнаты. Твое тело - это комната. И когда точка пытается выбраться за пределы, – ее нужно наказывать. Вечность - это всего лишь комната. Комната - это ты. Ты должен жить вечно. Привести наказание в действие.
Провинившийся посмотрел на свои руки, - их сжимали две огромные клешни наподобие крабьих, покрытые твердым роговым веществом. В тех местах в стене, откуда они произрастали, тянулись длинные трещины. У комнаты оставалось еще много сюрпризов. «Комната - это я. Я - это комната», - произнес его внутренний голос.
- Отрубите мне руку! – закричал Джэк. Острия клешни сомкнулись, и правая рука арестанта упала на пол и закатилась под кровать, оставив за собой кровавый след. «Теперь она будет жить там, как напоминание о том, кем я являюсь», – объявил Джэк.
***
На следующее утро Джэк проснулся совершенно спокойным. Левой рукой он протер по очереди оба глаза. Он так и провел ночь в углу, в который комната поставила его в качестве наказания. Эшафот. «Я сам и есть комната», - необходимо заставить себя произнести это. Джэк повторил фразу вслух, так, чтобы комната услышала его раскаяние. Никакого ответа. Смертник подошел к умывальнику и повернул кран, затем взял с кровати майку, намочил и выжал ее. Джэк промыл почти полностью закрывшуюся на руке рану. Кожа удивительно быстро регенерировала, возможно, в дальнейшем у человека отрастет новая рука. Стол все еще стоял на кровати, а рядом лежали отломанные ножки стула. Казалось, что со вчерашних событий прошла целая жизнь, - теперь в комнате царила идиллия смирения и повиновения. Джэк посмотрел на кафель, - на нем остались мерзкие кровавые разводы, след от руки, которая теперь жила под матрасом. Пациент не собирался вновь лезть под кровать. Его собственная рука стала ему безразлична, как и все тело в принципе. Важна была лишь комната. В связи с этим Джэк во второй раз намочил майку и принялся усердно мыть пол, тщательно оттирая каждое пятно. Стоя на четвереньках, он одной рукой старательно отмывал кровавые отпечатки, потом перешел на стены, оттирая засохшую грязь. Покончив с уборкой, узник пошел в угол комнаты и взял помойное ведро, от которого исходил резкий запах заплесневелой рвоты. Наполнив урну водой и придерживая куском плеча, второй рукой Джэк отдирал прилипшие по бокам подгнившие остатки своего желудка, пока ведро не стало идеально чистым. Отсутствие правой руки совсем не мешало человеку, как будто ее никогда и не было. Когда «домохозяйка» Джэк завершил уборку, он огляделся. Очевидно, комната была довольна; наверное, рука под кроватью сейчас поднимала большой палец кверху, тем самым выказывая одобрение. Джэк внимательно посмотрел вокруг, взял мокрую майку, еще кое-какую одежду и две отломанные ножки стула. Потом он открыл дверь шкафа, проверил что-то внутри и сказал: «Я хочу приготовить сюрприз для себя, для комнаты. Превратить в такое место, где смогу остаться навсегда. Я ненадолго». Вслед за этими словами Джэк забрался внутрь шкафа и закрыл дверь. В комнате воцарилась полнейшая тишина. Изредка сквозь деревянную перегородку доносились необычные звуки, как будто кто-то рвал одежду, потом все снова стихало. Комната была довольна, наконец-то она усмирила этого бунтаря. Теперь можно было расслабиться, человек никуда не денется. Она сможет воспитать его, как своего ребенка. Время кнута закончилось, а прянику в вечности не место. Воспитать его по своему подобию, - все человеческое комната уже убила в нем. Теперь это был лишь пластилин, из которого она могла лепить что угодно. Согласно своему замыслу. Он должен был пройти через это. Этот черный космос, как он мог поверить в эту нелепость, банальщина, но какую веру она в него вдохнула, и, тем самым, Я смогла вынуть последнюю надежду из него, уничтожить то, что крылось на самом дне его наглого сознания. Я победила. В шкафу тем временем раздавался странный скрип и треск, как будто человек выпиливал какой-то предмет из деревяшек. Что же он там такое готовит? Все-таки он еще довольно наивен, если думает, что сможет удивить меня. Но мне все равно приятно. Наивность не самый страшный из человеческих грехов, это же не тщеславие. Гордыня - вот чего надо опасаться любой комнате, вступившей в схватку с человеческим существом. Подозрительные звуки все усиливались, - человек определенно выстругивал нечто, видимо, из отломанной ножки стула. Подарок… Странные эти люди. Верят, надеются, вечно ждут чего-то. Вечно. Пока вечность не запрет их в одной из комнат. И зачем он только сломал стул? Я так и не поняла. Что это было - приступ безумия, столь излюбленного человеком, или же тщательно продуманный план? Люди, они всегда что-то планируют, хранят в себе, будучи уверены, что это их личное, сокровенное, и никто не сможет добраться до их тщедушных надежд. Их жалкие тайны. Вот и сейчас этот человек играет в тайну. Все-таки, похоже, надо будет еще поработать над ним. Хотя, если его подарок будет достаточно хорош и не слишком оригинален, тогда я прощу Джэка и даже подарю ему новую руку. Шуршание внутри шкафа прекратилось, но Джэк не выходил наружу. Опять эта загадочность. Чего он ждет, наверное, ночи, своего излюбленного времени суток. Надо будет искоренить в нем эту глупую любовь, наглядно объяснить ему, что то, что он считает ночью, на самом деле является днем. А ночи не существует в принципе, по крайней мере, в этой комнате. Здесь есть только свет, электрический свет, он должен принять и это. Хотя, насколько мне известно из опыта, человеку крайне тяжело утрачивать одну из своих конечностей, для них нет ничего страшнее, чем лишиться куска себя. Так что этот Джэк все-таки молодец. Отдадим ему должное. Подождем, когда он сам захочет выйти из шкафа. А впоследствии, когда он уснет в следующий раз, Я избавлюсь от шкафа.
Джэк стоял на коленях в шкафу и, приложив левую ладонь ко лбу, молился. Он молился Богу, в которого никогда не верил. Он молился Богу, который его создал, создал двуруким, свободным, смятенным, но свободным. Джэк не верил в Бога, но он молился ему, - этого комната никогда не смогла бы предположить. Он просил Всевышнего о том, чтобы комната не оказалась его создателем. Он не верил в Бога, но он не верил в комнату еще больше. Даже пространственная геометрия не способна принять парадоксальность человеческого сознания. Окончив последнюю молитву, Джэк прошептал «Я человек» и настежь открыл дверь шкафа. Комната наблюдала, как человек выбрался из шкафа; в пустом рукаве его рубашки теперь торчало нечто, наподобие палки. Видимо, это и есть сюрприз. Джэк поклонился комнате. Одно неверие больше другого. Затем неожиданно он повалил деревянный гроб на стол, водруженный на кровати, таким образом, что тот, опершись о незамысловатое сооружение, лишь немного наклонился. Между шкафом и потолком теперь оставалось не больше метра. Джэк тут же забрался на вершину конструкции, отталкиваясь ногами от стены. Комната недоумевала. На всякий случай она приготовилась открыть глаз точно над головой пациента, чтобы он смог увидеть свое отражение в зрачке. Комната изобразила бы его двуруким, и тогда он поймет, что повелительница тоже приготовила ему сюрприз. Человек забрался на самый пик и выпрямился во весь рост, упираясь головой о потолок. «Давай слезай оттуда, что за балаган ты устраиваешь?» – произнесла комната голосом Джэка в его голове и, на всякий случай, открыла глаз. Глаз выплыл из потолка прямо перед арестантом, - огромное, склизкое, всевидящее око. Джэк схватил левой рукой то, что торчало у него в пустом рукаве, и вынул ножку стула. Один конец палки был остро заточен, а второй оканчивался деревянным крюком, с которого свешивалась петля, связанная из обрывков одежды. Комната все поняла. Человек обманул ее. Нельзя доверять людям. Джэк размахнулся и воткнул палку точно в сердцевину глаза и надавил изо всех сил. Белая кровь брызнула из глазницы, заливая все вокруг. Пока комната была ослеплена, Джэк взялся единственной рукой за петлю и одел ее себе на шею. Затем он поднял вверх большой палец на левой руке и прыгнул вниз.
На крюке висел труп человека, а прямо под его ногами валялся мертвый язык комнаты.
Иоган Лайер.
Февраль - март 2009 год.
Тайбэй.
© Copyright: Иоган Лайер, 2009
Свидетельство о публикации №2903311017