Иногда в целом романе не описать то,
о чём умолчит рассказ.
Итак, пол надраили до блеска, новые занавески были повешены, тарелки и прочая утварь заняли место на свежей скатерти в мелкую красную клетку. Сам доктор проверил, насколько хорошо закрыт каждый шкаф в доме. Ну, Слава Богу, значит всё готово. Оставалось только расположиться в плетёном кресле на крыльце и, утираясь от обильного пота, поджидать гостей к столу. Старый доктор глядел со своего места сквозь раскалённый июльский день на дорогу, которая, спускаясь с холма, виляя, приводила к самым воротам большой семейной летней дачи. «Родовое гнездо» - так называли домик сыновья доктора, потому что, действительно, в былые времена за столом, накрытым белой скатертью в мелкую красную клетку, собиралось всё обширное древо семьи Ницки. Сюда стекались со всех концов Германии дядьки и сваты, племянницы и прадеды, и даже пара пожилых соплеменников Ницки из Польши. Раскидистое дерево всеми своими ветками совсем не тянулось к солнцу, несмотря на то, что стоял утомительный июль, оно год за годом нагибалось к корням, пока так и не зачахло, обращённое к собственным истокам. Да, давно уже летняя дача не слышала море голосов большой семьи. Сидя в своём кресле, старый доктор поджидал только сыновей, не изменявших традиции.
Где-то в глубине дома старшая дочь Элизабет, филолог, уважаемая на своей кафедре, возилась с обедом, а самый младший в семье, Вильгельм, которому только-только исполнилось семнадцать, должно быть, помогал ей. Вильгельм вслед за отцом отправился учиться на врача, штудировал книги по химии и биологии, вскрывал лягушек и крыс. Оба они, брат и сестра, жили со стариком в городе, обеспечивая достаточным уютом и почтением его заслуженную старость, а летом вывозили его на дачу, чтобы вместе с ним встретить родных и провести в их обществе отпуск.
Старик Ницки поднёс ко рту ледяной стакан с лимонадом и смочил в нём свои седые усы. Он углубился в воспоминания, ушёл с головой в прошлое и задремал, откинувшись на спинку кресла. Висел первый час после полудня. Тень от веранды сокращалась и лениво подползала к его ногам, но дальше двинуться не смела. По всей округе раздавалось стрекотание кузнечиков, предвещавших ещё более жаркий день. Пока ровное дыхание держало доктора Ницки в неге сна, на холме показалось облако пыли, рванувшее по жёлто-белой дороге через поле. За спиной спящего доктора открылась дверь, вышел Вильгельм и встал к перилам, устремив взгляд в сторону приближающейся машины. Ему пришлось зажмуриться от яркого солнца, но со своего места он не сдвинулся и продолжал наблюдать за горизонтом, истекая потом под жгучими лучами. Через минуту вышла и Элизабет, она поставила на веранду два плетёных стула, затем села на один из них позади брата, словно и не собираясь вместе с ним следить за автомобилем. Она целиком увлеклась обмахиванием себя веером. Вильгельм тоже не обернулся к своей сестре, однако по спине побежали мурашки под её взглядом. Без толка утекало время в ожидании. Автомобиль просто двигался по дороге, хотя мог бы уже давно быть здесь, у самых ворот, но пространство в добрых четыре километра заставляли придержать объятия и радость. Через пять минут первое радостное чувство улеглось в Вильгельме, он заскучал и спустился на ступени, опустив голову в спасительную тень. Тем временем проснулся старик Ницки и, прежде чем встать со своего любимого кресла, снова обмакнул усы в лимонад, где уже растаял лёд.
- Вильгельм, сходил бы уже давно, открыл бы ворота! – сказал он добродушно, глядя в ту же сторону, что и его сын, - Ты же знаешь, Томас очень не любит выходить из машины до гаража.
Томас – старший сын Ницки. Он слыл прагматичным, предприимчивым человеком, зарабатывающим деньги своей лавкой мелочей. Дела его шли в гору, что вызывало уважение у всех близких, видевших в таланте Томаса Ницки руку Бога. Томас нисколько не хотел развеивать подобное мнение, и даже наоборот, будто специально подтверждал его всё разрастающимся семейством. Трое его детей суетились на заднем сиденье хорошего автомобиля, а жена, как и он сам, лишённая мистических мотивов, религиозная женщина, Кларисса, глядела на летний домик с переднего. Томас неотрывно следил за дорогой, вцепившись обеими руками в руль. Его лицо было напряжённым и красным, таким же как у жены. Они молчали, а дети тихо развлекали друг друга, силясь оставаться незаметными. И всё же, когда у ворот Вильгельм увидел своего старшего брата, тот выглядел уже счастливым: отрывисто посигналил, изображая радость, а когда въезжал в ворота, широко улыбнулся и сказал детям поприветствовать своего дядюшку. Машина проехала мимо крыльца сразу к гаражу, и только после того, как её обшивка надёжно укрылась от вредных лучей, Томас со всем своим выводком взбежал на крыльцо к отцу. Они обнялись, сын хлопнул родителя по плечу, до боли широко улыбаясь. Слова нашлись только тогда, когда с солнцепёка всё семейство удалилось в помещение. Старик Ницки пожал руку как раз входившей Клариссе, перецеловал смущённых внуков, засуетился, что-то хотел сказать, сбился и рассмеялся.
- Отец, мы, пожалуй, отдохнём с дороги, - подвёл итог Томас и, взгромоздив на себя несколько чемоданов, которые по одному внесла его сестра, поднялся на верхний этаж. За ним удалилась Кларисса с детьми, и волнение в доме опять улеглось.
Доктор остался стоять перед лестницей, где затихли шаги, протянул руку к перилам, отшлифованным прикосновениями каждого, кто взбирался по этим ступеням. Он наморщил лоб, поводил сухими пальцами по сухой доске, затем резко развернулся и вышел обратно на воздух. Вильгельм в это время уже успел проделать обратный путь от ворот и вновь занял своё место на крыльце в тени. Он не повернул голову в сторону вышедшего отца, продолжая рассеяно рассматривать что-то у себя под ногами. Старик даже решил, что сын уснул, но не решался это проверить, поэтому на всякий случай осторожно вернулся в кресло, приготовившись наморщить лоб.
Как только Вильгельм заметил, что отец снова уснул, он осторожно поднялся со ступеней, едва ступая, двинулся к двери и, наконец, вышел, а старик так и остался на веранде в объятии летнего сна. Злое солнце сжимало в своих объятиях землю, душило её травы, выжигало на её спине своими лучами. От полей поднимался горячий воздух, так что издалека казалось, будто дорога вибрирует, извивается словно змея в танце. Из летнего домика не доносилось ни звука. Время исчезло из виду до трёх часов, когда у ворот затормозил новый автомобиль, из которого вышел средний брат Ницки, Курт. Курт слыл в семье очаровательным повесой, балагуром и смельчаком, а ещё бездарностью и горьким пьяницей. Его это устраивало, избавляло от объяснений поступков. Было заведено, что Курт – семейная слабость, ему всё прощалось, всё сходило с рук и спроса с него не взыскивали никакого. Отчётов о своей жизни он действительно никогда не давал, а о его похождениях в семье узнавали через третьи руки. И если все эти толки были верны, то нисколько не удивительно, что его белый пиджак, сохранял на себе помятости и запылённость придорожных отелей. Курт имел уставший вид, и что-то раздражённое замечалось в его движениях. Небрежно оттолкнув ворота, он снова завёл машину и, вдавив педаль газа в пол, влетел на участок словно ветер из полей. Одновременно с рёвом мотора и протяжным сигналом гудка рухнула стена, ограждавшая дом от жизни. Корка льда на озере, которая, конечно, никак не могла образоваться в такую жару, разбилась и вода хлынула через трещины – семейство в сборе. От Курта ждали подобной выходки, за такие появления его и любили. На крыльце блудный сын появился с сигаретой в зубах, выбивающим дорожную пыль из ткани пиджака. Отец Ницки пожал руку своему сыну:
- Ты, должно быть, не пропустил ни один отель, прежде чем вернуться в лоно семьи? – улыбался доктор.
- Да уж! Не останавливайся я, отрастил бы такое же брюхо, как ты, папа! – развязно отшучивался Курт.
- Ну, раз не получилось отрастить в машине, придётся тебе съесть ужин за троих.
Они прошли вместе в гостиную. На встречу им уже выбежал Вильгельм, а за ним в дверях кухни появилась и Элизабет.
- О! Да это же наш Вилли! За год-то вымахал! Да вы же теперь господин студент! Недоучка преклоняет голову перед вами! – Курт Ницки подчёркнуто поклонился, сделав это настолько комично, что Вильгельм покатился со смеху и сам, изобразив гримасу надменности, протянул брату кончики пальцев как бы для поцелуя. Курт шутя приложился губами к руке Вильгельма, а затем, крепко схватив его, поцеловал уже в щёку.
- А перед вами, герцогиня, я вообще должен упасть ниц! – он сделал вид, что собирается упасть на колени, но Элизабет его остановила своим серьёзным видом. Она улыбнулась кончиками рта и тут же шагнула обратно на кухню.
- Ну, что, отец, угости сына хотя бы стаканчиком чего-нибудь крепкого. А то твой сын того и гляди, поднимет бунт и свергнет тебя.
Элизабет тем временем вернулась с подносом, на котором стояла пепельница, графин с виски, два низких стакана со льдом и один высокий, наполненный соком. Мужчины последовали к столу, стоящему по середине гостиной и расположились в глубоких креслах. Курт разлил виски себе и отцу, а Вильгельму подставил стакан сока. Когда Элизабет удалилась с подносом на кухню, он, широко улыбаясь и подмигивая брату, влил в его стакан немного алкоголя. Трое посидели со стаканами молча, глядя друг на друга. Курт затушил сигарету.
- Итак, отец, как идут дела? – он откинулся в кресле, звякнув кубиками льда в стакане.
- Да как сказать? Идут… вот и всё. Вы молодеете, я старею, – доктор Ницки грустно улыбнулся и наклонился вперёд, покручивая стакан в обеих руках.
- А в городе? Практикуешь ещё?
- Да, да! Конечно. Практика - это всё, чем я и интересуюсь в жизни. Знаешь, с возрастом остаётся всего два-три занятия, которыми ты продолжаешь увлекаться, и жизнь как бы замыкается вокруг них, - с верхнего этажа донёсся какой-то шум, - … эм … Вот для меня этими занятиями стали моя практика и семья, - шум нарастал, что-то ударило глухо в пол, - Мы… я всегда считал, что самое главное, это вырастить вас, моих детей. Чтобы вы получили образование, выбились в люди…
Сверху раздавались приглушённые крики мужского и женского голоса. Повисла неловкая минута, когда в тишине очень отчётливо слышалась ругань.
- Да, наверное, ты прав. Мне кажется, вы достаточно сделали для всех нас, - снова нечто грохнуло в пол, ссора не унималась, - Большое дело вырастить трёх таких оболтусов, - Курт улыбнулся Вильгельму, сжавшемуся на своём месте и двигавшемуся только глазами, и потрепал его по волосам, - И видишь, каждый год мы здесь собираемся. Дружная семейка.
Мужской голос взревел, раздался женский крик. Вслед за ним по лестнице как горох посыпались маленькие детские шаги. Внуки Ницки сбежали по ступеням и неловко встали внизу лестницы.
- Да это самые маленькие Ницки! Подходите, обнимите дядю! – Курт широко улыбнулся, и дети сначала неуверенно, но потом охотно подбежали к нему. Двое из них, самые маленькие, брат и сестра, по всей видимости, близнецы, уселись у Курта на коленях, а мальчик постарше сел в отдельное кресло – он доставал до стола только носом. Средний сын Ницки внимательно оглядел черноволосых близнецов и русого мальчика.
- Вот видишь, трёх вырастил, теперь ещё трём надо помочь, - Курт сделал большой глоток, обжигающий напиток скользнул ему в горло, отчего подпрыгнул небритый кадык. Снова помолчали. Вверху голоса немного стихли, но разговор явно продолжался на повышенных тонах.
- У тебя так громко тикают часы. Ты, что ли, новые купил? - спросил Курт, которого угнетало молчание.
- Точно! – оживился старик Ницки, - Старые, помнишь, какие были уже? Ремешок не держался, а я всё не думал поменять. Как память хранил… А как-то иду по улице, гляжу в витрину и думаю: «Да гори оно всё огнём! Что я себе часы не могу позволить». И вот купил. Хороши, да?
- Много отдал за них?
- Три тысячи, или около того… - взволнованно ответил доктор.
- Да, серьёзное дело, - пробормотал Курт, как бы думая о своём.
- А старые здесь, - старик засунул в карман руку и вынул корпус без ремешка, - Всё равно храню, не могу избавиться.
Курт промолчал, глядя на старый циферблат. С верхнего этажа больше не раздавалось ни звука.
- Ты не представляешь, как сложно было сдавать эти экзамены! – вдруг загорелся Вильгельм, обрадовавшись моменту, когда можно было заговорить, - Я из дома неделями не вылезал, всю папину библиотеку прочитал, пока спокойно вздохнул…
Он стал оживлённо рассказывать о своих приключениях в мельчайших деталях, зачастую ненужных, сам смеялся в некоторых местах, запинался, но довёл историю до конца и оторвал, наконец, глаза от стакана, из которого ещё не сделал ни глотка. Курт сидел так же с племянниками на коленях, отставив пустой стакан и глядя куда-то в пол. Не понятно, слышал ли он хоть слово из сказанного Вильгельмом, из-за чего тот густо покраснел.
- Отец, ты должен выкидывать вещи, которые не работают… - произнёс Курт после длительного молчания.
- Что ты имеешь в виду? – медленно произнёс Старик и сунул руку в карман.
- Ты не должен хранить старые часы, – внятно произнёс сын, глядя прямо в глаза отцу.
Доктор Ницки открыл рот, чтобы что-то произнести, но его опередил Томас, крикнувший из-за спины Курта:
- Привет, братец! – он спускался с лестницы со своей фирменной широкой улыбкой на губах. На плечах его болтался белый пиджак, такой же как у брата.
- Ну, здравствуй! – улыбнулся в ответ Курт, - Ты потерял это добро? – спросил он, смеясь, когда встал из кресла, придерживая племянников. Братья пожали друг другу руки, их улыбки отражались одна в другой, а порода проявлялась настолько одинаково, что кое-кто мог назвать их близнецами. Только Томас казался толще и мягче Курта, был ниже его на несколько сантиметров, а русые волосы короче острижены, в остальном же два брата не уступали друг другу ни в ширине плеч, ни в ясности глаз, ни в крепости рукопожатия. У старика Ницки потекли слёзы от вида двух братьев съехавшихся вместе и проявляющих такую любовь. Он наскоро утёрся, подошёл к ним и обнял за плечи двух своих сыновей. Оба они ничем не походили на своего отца, но вот в Вильгельме чувствовалась его кровь. Те же острые пытливые глаза, узкое лицо, молчаливость и задумчивость.
- Раз все в сборе, то пора и за стол! – объявил доктор Ницки, затем, шаркая, дошёл до столовой, - Элизабет, все в сборе, уже пора за стол?
- Да, сейчас. Уже можно, - послышалось из соседней комнаты.
- На горячее у нас курица «7 швабов»! – торжествующе сказал старик.
- Курица – это хорошо! – радостно воскликнул Томас.
- Да, согласен! Мясо это именно то, что мне сейчас нужно, - с театральной интонацией заявил Курт, глядя на отца, - Только тебе оно будет вредно. Того и гляди, живот лопнет.
И все трое мужчин, слегка подталкивая друг друга бёдрами и плечами, просто и добродушно смеясь, протиснулись в дверь столовой, а за ними, держа за руки двух близнецов и ведя старшего из детей Томаса, вошёл Вильгельм. Они долго рассаживались за длинным накрытым столом. Трое братьев уселись по старшинству справа от отца, детей посадили за отдельный столик в углу комнаты. Ещё три стула, по левую руку от главы семьи Ницки осталось пустовать. Элизабет принесла доктору его белый пиджак и заставила сходить за своим пиджаком Вильгельма. Все уселись, истекая потом под плотной тканью костюмов, но не подавали виду, застыв в улыбке. Разговор пошёл о политике, о выборах, пока Элизабет ставила последние блюда на стол.
Через несколько минут спустилась и Кларисса. Вид у неё был серьёзный, если не сказать угрюмый. Хотя, может, так только показалось из-за того, что она из тёмного помещения вошла в столовую, где через большие окна врывалась лавина света. У стола Кларисса растеряно улыбнулась, как бы извиняясь за опоздание и едва не села на стул рядом с доктором, напротив своего мужа, но, вдруг опомнившись, обошла кругом Элизабет к своему месту. Старик сиял.
- Наконец-то вся семья в сборе! Я так рад. Конец всем волнениям на несколько недель. Вы все рядом, дети мои, все вокруг меня, как в старые времена.
Он поднял бокал и к нему присоединились остальные, звонко ударив стеклом о стекло. Торжество началось. Первым блюдом вынесен картофельный салат, приправленный базиликом. Мужчины ели торопливо и с аппетитом, стараясь быстрее заполнить пустоту в желудке и в беседе. Элизабет тем временем рассказывала рецепт Клариссе, которая ковырялась вилкой в салате, изредка бросая взгляды на мужа. Первое блюдо ушло быстро, не задерживаясь разговорами голодных людей. И только громом с небес раздался над Вильгельмом голос старшей сестры:
- Вильгельм, а ты вымыл руки? – она стояла над ним, буравя мстительным взглядом.
- Да, сестрёнка, - вызывающе ответил младший брат.
На горячее торжественно вынесли курицу «7 швабов», фаршированную лапшой, фаршем и грибами, гарниром служил запечённый картофель с укропом. От блюда исходил пряный аромат, отчего вся семья Ницки заёрзала на стульях. Курица была водружена в центр стола, ей дали соблазнять зрителей ещё несколько минут, якобы для того, чтобы она немного остыла. Новый бокал вина и сытное блюдо позволили расслабиться и занять рот разговорами. Начал Курт, на которого долгое молчание навевало скуку. Отерев лоб от пота, он сказал:
- Давненько такой жары не выдавалось в этих краях. Пока ехал по шоссе, ещё нормально, на скорости всего продуло, но как въехал на грунтовку, думал, расплавлюсь вместе с машиной.
- Да, отец, ты бы поберёгся, а то целый день сидишь на своей веранде. Так можно и удар получить, - произнёс Томас с нежностью, - И Вильгельм ведь не догадается сказать! – сказал он строже.
- Жарковато, конечно, но такие бывают случаи от жары! Помню это было, когда я сразу после университета в клинике работал, - старик взахлёб принялся рассказывать свою историю, забыв обо всех и обо всём, - На дворе лето, мозг выкипает и плавится и, ясное дело, что не у меня одного. Вызов за вызовом, нервные больные, психозы, срывы. Сам уже награни. И вот значит сообщают мне, что звонила одна фрау по такому-то адресу: «Дед с ума сошёл. Блинами кидается». Таким объяснениям нас уже давно никто не удивит – человека, бывает, так замкнёт, что и не такое вытворяет. Тем более в такую жару. Ну, выезжаем, что делать? Поднимаемся на этаж, звоним в дверь. Дверь резко распахивается, выскакивает миловидная фрау, видимо та, которая вызывала. Вид у неё, скажу я вам – ужас. И слышим: там за дверью что-то грохает об стены. Осматривает она меня и медсестру - я и тогда дюжим не был – и спрашивает так удивлённо: «И это всё?». Мы отвечаем, да, вся бригада. Вы же говорили, что дед блинами кидается. Женщина вскрикивает: «Да ведь он блинами от штанги кидается!». И тут, как по заказу, из-за двери старичок, такой жилистый, как дискобол с этим блином, в котором килограммов десять, - здесь доктор сделал привычную паузу, - Никогда я больше так быстро не бегал. Раз – и мы все трое стоим на крыльце. Вызывали подмогу. Десять человек его скручивало! А как надели на него наручники, он сразу такой милый стал. Медсестричке моей комплименты начал говорить, на свидание звать…
В заключение для пущего эффекта доктор Ницки хмыкнул, ознаменовав этим звуком конец истории. Гости хранили вежливое молчание. Томас самозабвенно улыбался, Курт покручивал бокал за ножку, Вильгельм спрятал глаза, Элизабет, не отвлекаясь, ела, а Кларисса с сожалением смотрела на свёкра. В углу шумно возились с едой дети.
- Чур, я режу курицу! Очень хочется попрактиковаться в ампутации, - воскликнул после долгого молчания Курт. Все выдохнули после его шутки, и вверх фонтанными брызгами взмыли серебряные вилки и ножи, - Сколько себя помню, мы всегда в первый день приезда на дачу ели курицу «7 швабов». И какая только начинка там не была!.. – он замялся, откашлялся и решил не продолжать.
- Мы должны выразить свои похвалы нашему сегодняшнему повару. Элизабет, браво! – произнес Томас с бокалом в руке, - Не каждый может так хорошо готовить…
- Мама, а почему твоё лицо стало красным-красным? – раздался вопрос почемучки с маленького стула в углу.
Кларисса покраснела ещё больше, пересела к нему и что-то тихо начала объяснять, пока разговор продолжался. Курт снова надолго замолчал, он теребил в руке какой-то листок. То и дело он нервно брался за бокал и допивал до дна, так что Вильгельму пришлось весь вечер немало поработать, скрывая стеклянное дно от брата под красной жидкостью. Томас тем временем невинно лепетал, повернувшись к отцу:
- На мою дражайшую Клархен недавно нашла новая мания. Она решила теперь лечиться по-новому. Представь себе, она теперь дважды в неделю, на ночь глядя, отправляется в офис доктора… как его… Фишера! – он говорил странным тоном, как-то язвительно и надменно, - Тебе как врачу будет интересно. Эффект потрясающий!
Кларисса, только что вернувшаяся за стол, снова раскраснелась, но на этот раз выходка ребёнка не нарушила этикет летней семейной встречи.
- Ох, уж эта современная медицина. Честно говоря, я ей не слишком-то доверяю, - закатил глаза старик Ницки, - Мне всё кажется, что этих модных докторов только и нанимают, чтобы они сделали приворотное зелье, - он засмеялся, отпил ещё вина, собрал еду в тарелке в кучку и затем, наклонившись вправо, поймал взгляд среднего сына, - Курт, а почему ты без той девушки, которую я помню с прошлого раза?
Курт рассеяно взглянул на отца, будто не слышал вопроса.
- Ты же знаешь меня - я всегда норовлю уйти от ответственности, – серьёзно произнёс он с натянутой улыбкой.
Обед продолжался, Элизабет подала ещё несколько салатов, гусиный паштет, мясной рулет и ещё кое-что из закусок. Все ели с аппетитом, с каждым глотком к разговору примешивался хмель, отчего беседа стала лучше вязаться. Рассказывали последние новости. Томас поведал о том, как у детей резались зубы. Вильгельм повторил историю о сдаче экзаменов, на этот раз с большим успехом. Старый Ницки не пренебрёг случаем рассказать ещё пару отточенных медицинских баек. Один только Курт продолжал сидеть в беспамятстве, он мало ел, много пил, но так и не поднялся с места с откровенной речью.
- А самое занимательное, что крошка Карлхен сразу потребовал после рождения братика и сестрички новую комнату, - Томас смеялся во всё горло.
- Вот насчёт комнаты, - произнёс хрипло Курт, откашлялся и продолжил, - Есть на верхнем этаже комната, о которой я хотел сказать, - его серьёзность привлекла общее внимание, двадцать глаз вонзилось в него в этот момент, - Вы все здесь помните комнату на верхнем этаже! Так вот я хочу сказать о ней, пока у меня ещё есть время. И даже не столько о ней, сколько о том, кто там… - вдруг он вздрогнул, на какой-то миг его лицо принимало испуганное выражение, Курт схватился за бокал, взвесил его. Что-то вдруг изменилось, он спрятал глаза и продолжил совсем просто, точно прелюдия была для комического эффекта, - О том, кто там сейчас живёт. Томас так растолстел, что я всё боюсь, что он переломает всю лестницу, пока будет взбираться туда после такого плотного обеда.
Все засмеялись, Курт тоже выставил белые зубы.
- Раз пошли разговоры о конце обеда, значит, его и правда пора заканчивать, - подытожила Элизабет, - Вильгельм, помоги мне, пожалуйста, убрать со стола лишние закуски.
Младший сын испугано озирался.
- Пусть кто-нибудь другой пойдёт, - отпирался он.
- Вильгельм, слушай, что говорит сестра. Хоть это и твои братья, но сегодня они гости! – рассудил старый доктор. Слова отца прозвучали как приговор, который не подлежит обжалованию, и Вильгельм, подхватив пару блюд, вышел вслед за сестрой. Они миновали небольшой коридор, соединявший столовую и кухню. Элизабет первой освободилась от груза и взялась за тарелки в руках Вильгельма. Вильгельм отпрянул к стойке и зло посмотрел в её лицо. Только ловкость и сноровка хозяйки не позволили вырвавшимся кислой капусте и остаткам курицы «7 швабов» соединиться вместе на полу.
- Никогда, – процедил Вильгельм сквозь зубы, - никогда не прикасайся ко мне.
- Но ты же мой любимый братик. Как я могу не обнимать тебя и не целовать? – Элизабет смотрела на Вильгельма в упор и улыбалась, отчего ему стало не по себе. Младший Ницки обошёл дальним кругом кухню, проскочил коридор и порывисто вбежал в столовую, но, опомнившись, сел за стол уже по всем приличиям. Его сразу заинтересовало рагу в тарелке, где он, полностью отдаваясь творчеству, стал чертить узоры. Курт тоже не поднимал глаз от скатерти, пересчитывая клетки на ней. Он, по всей видимости, был пьян, что, кстати, вполне ожидали от такого любителя праздного веселья. Старший брат Ницки продолжал беседу со стариком, рекламируя своё большое семейство. За весь вечер Кларисса впервые оглянулась вокруг и увидела в углу столовой накрытое мешковиной пианино. То, что она сказала, прозвучало словно святотатство, словно глумление над храмом. Эти несколько слов хлыстом ударили по всем Ницки:
- Вот бы музыки. Разве никто не играет? – спросила всего лишь сноха, всего лишь невестка, по сути даже не Ницки. Четверо мужчин удивлённо и красноречиво взглянули на неё и не ответили. Вопрос так и повис в воздухе, хотя этого слова в доме тоже старались избегать. Не сегодня, по крайней мере, не в день приезда, не в этот славный вечер, когда съеден такой прекрасный обед. Неужели было невозможно соблюсти ряд правил? Их же всего несколько, ну, может, больше чем несколько, но немного! Расходились молча, пожелав друг другу спокойной ночи. Кларисса и Томас отвели детей спать наверх, а сами ушли в соседнюю комнату, где было ещё очень много сказано. Она плакала, он рвал на себе русые волосы Ницки. И они оба знали то, что пытались забыть. Но, глядя на своих любимых детей, в их серые глаза, гладя их тёмные волосы, они видели нечто, что давало повод для новых слёз и криков.
Курт вышел на веранду, осторожно положив на стол смятую справку и накрыв её пепельницей. Он курил, глядя на небо, всё больше утопая в темноте и одиночестве. Одна история пятилетней давности крутилась у него в голове, и от круговорота становилось тошно, сквозь глаза проступали слёзы, против которых бессилен даже самый лучший табак. Курт не знал, правда ли эта ночь, или она ему только кажется. И он боялся, сильно боялся луны, которая нарастала, поднимаясь из-за деревьев могущественной властительницей умов.
Около полуночи старый доктор, мучимый бессонницей поднялся по лестнице на второй этаж. Он понимал, что после визита в дальнюю комнату у окна, сон точно больше не придёт. Но старик плёлся туда, надеясь найти оправдание себе и тому, что в доме больше нет музыки, и что пианино стоит в чехле, и что курица «7 швабов» теперь только с одной начинкой - всему, что стало традицией и табу за пять лет размеренной летней жизни. Старый Ницки, словно приведение бродил по комнате с мягкими стенами, ни на что не глядя, кроме как в прошлое.
В этот же час Вильгельм сидел на полу в своей комнате. Его не интересовали звёзды или чтение под одеялом приключенческих романов, даже побег из дома он не замышлял. Он плакал. Плакал, но не по первой любви, а по собственному детству, которое больше никогда не придётся наверстать. А ещё он слушал, жадно слушал всё, что происходит в коридоре, и рванулся к дверям, когда услышал тихое поскрёбывание о лакированное покрытие косяка. И рука сама потянулась к щеколде, чтобы пустить взрослую жизнь в грязной обуви в такое ещё маленькое и нежное сердце.
Но всё-таки так славно, что все шкафы в доме Ницки остались запертыми.