…Соловьев у нас на даче – сотни, если не тысячи. Каждый год они прилетают в наш обезображенный помойками лес, и поют так, что по вечерам не слышно соседских голосов и детского гомона, так эти маленькие серые птички заливаются трелями, так ими сами упиваются.
Послушать соловьиные концерты к нам каждый год из Москвы приезжали друзья. Мы выходили вместе под вечер на крыльцо, сначала переговаривались, а затем – замирали, стихали, и до глубокой ночи вслушивались в звонкие переливы. Приезжал и наш Лешка – балагур и болтун, великий охотник и гуляка. Но даже он, неиссякаемый источник шуток и небылиц, замолкал под всевластием Большого Птичьего концерта.
Время шло, закончился май, соловьиных песен стало меньше, да и не звучали они уже так звонко, как раньше – соловьи, «закадрив» песнями своих соловушек, спешно создавали свои птичьи семьи и обзаводились потомством. А женатому – какие песни? Ему бы добыть еды, ублажая вчерашнюю невесту и деток. И по вечерам мы уже по пальцам пересчитывали отдельные «неженатые» голоса – вот новый вечер, и поют уже не по всем кустам, а лишь в тех, лещинных; вот другой – теперь и там голосов стало меньше…
Отгуливал свои земляничные деньки июнь, на подходе был июль – его, золотую серединку лета, ждали с нетерпением и надеждой на тепло. Он пришел, туманный и серый, и настроение было ужасным, потому что летом хочется тепла, а его не было, как не ищи... Соловьи замерли: теперь они окончательно были «при делах». Все, кроме одного. Мы, ясное дело, никогда его не видели, зато каждый вечер, был ли дождь или морось, или не было, слышали из «оккупированных» им ольховых кустов возле леса его одинокую песню. Он пел ежевечерне, даже не пел, а исступленно надрывался, брал какие-то невероятно высокие ноты, придумывал виртуозные трели, все более отточенные и изощренные. Наши приятели дивились и пожимали плечами: где это видано, чтобы в конце июля соловей пел, будто в мае? Где это слыхано, чтобы маленькая серая птичка так самозабвенно совершенствовалась?
– Да бросьте, – посмеивался мой муж, – это же не от любви к учению и даже не от гордыни! А от самолюбования типичного! Ну что вы, таких людей не встречали? Я видел – полным полно. С таким на работе встретиться – не приведи господи. Вот и наш-то, пернатый друг, глядите – до того собой и своим талантом залюбовался, что и парочку свою прохлопал, дурачина…
Не знаю, кто был прав в этой ситуации, а кто нет, но и в августе наш соловей пел как оглашенный. Уже на березах появились первые золотые пряди, потом посыпал красными и желтыми листьями листопад, а он все пел и пел, перебивая трелями шорох листьев…
…В сентябре к нам приехал наш Лешка – какой-то удивительно грустный и тихий. С ним что-то случилось – за месяц, который мы не виделись, он сильно осунулся, и даже когда пытался шутить и балагурить, как прежде уже не получалось – он искрился, но не как радостный огонек, а как дотлевающие угольки. Вечером мы вышли слушать нашего соловья: было тихо, небо разъяснилось, и он пел свою новую песню крупным августовским звездам.
– Он что, очумел? – удивился Лешка? – У него что, будильник сломался? Календарь дома забыл? Ему жениться надо было в мае…
Лешка оборвался на полуслове и замолчал. А потом, глядя в сторону соловьиных кустов, тихо договорил: «Запелся, бедолага. Как и я. Ленка-то моя, знаешь ли, замуж позавчера вышла…»
Что тут началось! Ленка? Да без Лешки? А восемь лет ожидания? А все эти переживания, встречи и расставания? А ее терпение – бесконечное, глухое, бездонное, ее способность принимать звонкого Лешку после всех на свете загулов, пропаданий на неделю? Ее молчаливые застирывания воротничков, измазанных чужой губной помадой? Все – зря? Все – под такой итог, может быть, вполне закономерный, но все равно – слишком для всех неожиданный?
– Да нет, все правильно. Сколько она могла ждать? – в лешкиных глазах отражались странно мокрые звезды. Я же все понимаю. Она меня ждала, а я… Пел, как вот этот. Этот вот…
***
… На следующий год соловьи запели в положенное время. В положенное и отпели. Мы опять слушали соловьев, и, когда их пение прекратилось, облегченно вздохнули: а вдруг среди этого хора мы просто не расслышали нашего прошлогоднего «незнакомого знакомца»? Вдруг он пел вместе со всеми, но смог вовремя остановиться, и теперь, как и все, вьет свое гнездо и ожидает своих маленьких соловьят?
С той поры мы слушали «наших» соловьев уже не год, а все пять, и в каждый соловьиный сезон непременно вспоминали его, «запевшегося»…
…Вы спросите, а что же Лешка? Да что вам сказать… У людей все гораздо сложнее, чем у соловьев. Некоторые как запоются – так и на всю жизнь…
Ольга Q