ВРЕМЯ ТЕМНЫХ СИЛ
1
Запыхавшись, Георгий подбежал ко входу в кафе. И все же он опоздал. Инга стояла у дверей, одиноко оглядываясь по сторонам, и уже, кажется, собиралась уходить.
– Опаздываете, маэстро! – сказала она нарочито строгим голосом, но не доиграла роли до конца, улыбка тронула ее перламутровые губы, когда увидела она цветы. – Привет!.. Это мне?
– Здравствуй, дорогая! – ответил Георгий, тяжело дыша и вручая букет своей возлюбленной.
– Ой-ёй-ёй, какая прелесть! – Она погрузила лицо в цветы, словно припала к роднику. – Спасибо.
– Прошу великодушно простить меня. Непредвиденный случай задержал меня…
– Что-то случилось?
– Можешь меня поздравить. Сегодня украли мою картину из салона мадам Нюры.
– Да ты что! О Боже! Как же это... а деньги?
– Что деньги – тлен. Впрочем, с деньгами все в порядке. – Георгий похлопал ладонью по карману. – Главное, что украли мою картину... Словно работу какого-нибудь Гогена или другой знаменитости. Надеюсь, что она попала в руки настоящего любителя искусства.
– Ты так радуешься, просто странно...
– По-моему, лучшего признания таланта художника быть не может. Кое-кто, узнай он об этом происшествии со мной, лопнул бы от зависти. Ведь многие их картины даром никому не нужны!
– Хвастаешься? – глаза Инги искрились.
– Ну, разве что чуть-чуть, – засмущался Георгий. – Себя не похвалишь – сто лет будешь ходить оплеванным.
– Странные вы люди – художники... Ну что, мы так и будем стоять у входа?
– Пардон! – воскликнул художник и с силой хозяина жизни рывком распахнул тяжелую дверь. – Войдем же, любимая, и воздадим должное Бахусу! Отметим сие торжественное событие!.. Боже! я совсем забыл сказать тебе: ты просто потрясающе выглядишь!
– Наконец-то ты заметил мое новое платье...
2
Они оказались в маленьком холле, где располагалась раздевалка, закрытая по случаю лета. Вымыли руки над раковиной, причесались, глядя в настенное зеркало, и прошли в полупустой зал.
Здесь все изменись. Сильно. Что называется, полная перемена декораций. Спартанская простота дизайна конца 60-х и непритязательные интерьеры 70 – 80-х годов сменились кричащим шиком и дурной роскошью 90-х, обычно свойственной всем эпохам периода упадка. Той роскошью, что подавляет новичков, заставляя их одеревенело сидеть на кончике стула, робко поглядывая по сторонам.
Георгий, не бывший здесь черт знает с каких времен, инстинктивно направился в сторону всегдашнего своего места. Где-то там, за решетчатым стеллажом, на полках которого громоздились горшки с растениями, у предпоследнего окна, недалеко от музыкального ящика, стоял ЕГО стол. С того места весь зал был как на ладони, а тебя, укрытого стеллажом, видели только избранные. Но здесь все стало по-другому. Все старое, привычное, родное: музыкальный автомат, стеллаж и многое другое выброшено было на свалку истории.
Он усадил подругу и сел сам, спиной к зашторенному окну. Инга положила цветы поперек стола. Тут же возник официант, как чертик из коробочки. Только что его не было, и вот он есть. Стоит, приняв полупочтительную, полупрезрительную позу, нервно теребит блокнотик. Эта двусмысленность в его позе сразу исчезнет и приобретет вполне определенную направленность (по-хамски пренебрежительную или лакейски угодливую, смотря по тому, каким будет заказ клиента).
– Что будем заказывать? – легкий реверанс гибким станом в сторону стола.
– Будьте любезны... – произнес Георгий, раскрыв глянцевую книжечку меню. – «Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а лестрагон, маседуан де фрюи...»
– Простите, – испуганно попятился официант.
Он взял с соседнего стола меню, и стал недоуменно вчитываться в отпечатанные на принтере листы. Не обнаружив перечисленных выше блюд, вернул на место карту, со страдальческим видом развел руками: – Ничего этого нет...
– Вот что... – смилостивился Георгий, закрывая карту меню, потому что все равно ничего не мог прочесть без очков. – Тогда просто принесите хлеб, вино, рыбу и оливковое масло.
Официант сообразил, что попался нестандартный клиент. Как он и предполагал, будут хлопоты. Но вмешалась Инга и все уладила. Она быстро и толково сделала заказ, не игнорируя, впрочем, некоторых, специфически мужских пожеланий Георгия.
– Слушаюсь, – тоном расторопного адъютанта командующего ответил человек с полотенцем через руку.
Инга попросила официанта как-нибудь пристроить ее цветы.
Тот заверил, что не извольте, мол, беспокоиться, все записал и чинно удалился. Инга придвинулась ближе и сказала, улыбаясь:
– Он вряд ли понял твою шутку насчет меню тайной вечери. Кстати, о меню: я не слишком много заказала?
– В самый раз. Гулять так гулять. У меня сегодня удачный день – деньги за картину получил. Как никак – три «орла» все-таки дали, думаю, хватит. А если нет – брошу живопись к чертовой матери и пойду торговать с лотка. Если какой-то паршивый ужин в кабаке ценится выше искусства!..
– Ничего ты не бросишь, – опять засмеялась Инга, – кто творчеством заболел, тот до конца жизни обречен корпеть над столом, мольбертом, верстаком или над чем вы там корпите.
– Ты права, я обречен.
Георгий взял ее руку в свои, погладил по ладони. Он отвлекся на минуту, оглядывая зал, по-прежнему полупустой в этот час. Дневные клиенты, отобедав, разошлись, вечерние завсегдатаи еще не явились и, очевидно, не появятся, в связи с надвигающимся комендантским часом. Если не считать скромного дядечку в очках, по-заячьи уплетавшего зеленые листья салата в своем дальнем уголке, почти у двери, была еще только одна компания. Зато гуляли они во всю ширь, занимая весь огромный центральный стол, предназначавшийся обычно для банкета.
Одного взгляда было достаточно, чтобы определить – перед вами хозяева жизни сей: рэкетиры и проститутки. Плечистые, как на подбор, парни все были одеты в бандитскую униформу самой последней моды: кожанки, пестрые спортивные штаны с накладным стальными гульфиками, кроссовки гигантских размеров. Несколько раз они снисходительно бросали косые взгляды в сторону Инги. Проститутки, скорее раздетые, чем одетые, естественно, посматривали нагловатыми глазками на Георгия.
Вот же времена пошли, с горечью думал он, простому человеку теперь никуда нельзя зайти, посидеть, отдохнуть без того, чтобы не встретить этих... Эту волчью породу. Нет, против женщин он ничего не имел. Каждый зарабатывает на жизнь как может. Женщина продает свое тело за деньги, рискует своим здоровьем, терпит унижения – это, безусловно, плохая и весьма сомнительная в нравственном отношении, но все же работа. Их можно понять, пожалеть и простить, как пожалел Господь блудницу. Но этих волков в кожанках Георгий на дух переносить не мог. Они же ничего не могут и не умеют делать, только избивать, грабить, насиловать и убивать. Когда же Адам Голощеков сдержит свои предвыборные обещания – очистить город от этих тварей? Или все не так просто, как думают наивные граждане.
3
– Эй, ты где? – окликнула его Инга. – Отчего у тебя такой грустный вид?
– Не обращай внимания. Это у меня такой имидж.
– Поняла. Суровый герой.
– Типа того.
– А твой прикол с меню по-французски был остроумен. Я сначала даже растерялась...
– Это было меню из «Анны Карениной», – рассмеялся Георгий. – Заучил, как детскую считалочку, без понимания смысла... Вообще, страсть как люблю всякие хохмы и анекдоты. Вот дежурный анекдот моего отца. Посетитель спрашивает официанта: «Что у вас на десерт?» Официант отвечает: «Ромовая баба». Посетитель тогда говорит: «Мне, пожалуйста, ром отдельно, бабу отдельно».
Появился официант с бутылкой шампанского, профессионально ее открыл с умеренным хлопком, наполнил бокалы, поставил бутылку в центр стола, зажег свечи и удалился. Инга подняла свой бокал и сказала:
– Хочу нарушить традицию и выпить первый тост за тебя, за рыцаря печального образа!
– О, это такая честь. Я не стою того. Безрассудной храбростью не обладаю, увы! Потому что слишком эгоистичен и тщеславен. Это, наверное, мои главные грехи. Очевидно, каждый бы хотел быть праведником, но не каждому это дано.
– Не было бы грешников, не было бы и спасения. Терпеть не могу праведников! – воскликнула Инга, подставляя пустой бокал для новой порции шампанского. – И словечка этого не выношу. Я тебя люблю именно за то, что ты грешен. Я сама грешница, вот и выбираю, что ближе моей душе...
– Ты вправду меня любишь? Мне ведь скоро полтинник отвалится...
– Это ничего, лишь бы что-нибудь другое не отвалилось... Шучу. А вообще-то, я из тех женщин, которым нравятся зрелые мужчины. Такие вот, как ты: мужественного вида, умные... талантливые!
– Слушай, я сейчас провалюсь сквозь землю... – Георгий в смущении закрыл лицо бокалом и опрокинул в себя шипяще-ледяной хмельной напиток.
– Не проваливайся, не надо. Не то ты многое потеряешь... Я когда тебя увидела в первый раз, тогда, на выставке, сразу сказала себе: Почему бы этому симпатичному мужчине не стать моим...
– Значит, ты из тех женщин, которые сами выбирают? А мне казалось, что инициатором знакомства был я.
– Господи, выбирают все женщины! Только делают это более тонко, чем вы. Было бы глупо, пускать такое ответственное дело на самотек, надеясь только на мужчину.
– Мне здорово повезло, что ты выбрала именно меня, ведь там были художники и помоложе. Я благодарен судьбе... и тебе лично. Именно твоя любовь мне нужна сейчас, как никогда. Я тоже тебя люблю. И еще я благодарю тебя за то, что ты поможешь мне излечиться от одной ужасной болезни...
– От какой еще болезни? – вскинула длинные ресницы Инга.
– От ностальгии по утраченному детству. Хочется в старый дом… в прошлое…
– Пойми и прими как факт тройственную формулу человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность. Прошлое прошло, будущее туманно, если оно вообще наступит. У нас есть только настоящее. Hic et nuns – «здесь и сейчас». И этим будем жить.
– «Здесь и сейчас» – это двумерная картинка, – возразил художник. – Но в картине, к сожалению, жить нельзя.
– А я понимаю иначе. «Hic et nuns» – это как оазис в пустыне. Позади песок прошлого, впереди фата-моргана будущего... И только в оазисе цветет жизнь.
– Замечательно сказала. Образно. Но разве женщина не думает о будущем, хотя бы о будущем своего гнездышка?..
Инга нахмурилась, потом принужденно рассмеялась.
– Мой дорогой, мы пришли сюда не философствовать, а пить шампанское – вино любви – и болтать глупости.
– Прости, любимая... Теперь выпьем за тебя!
4
Когда все было съедено и выпито, они засобирались домой.
– Где же наш кормилец? – сказала Инга, оглядывая зал. – Позови его.
Их официант обнаружился посреди зала. Он обслуживал центральный стол. Как раз принес еще одну бутылку шампанского в дополнение к многочисленным ликерам и коньякам, уже украшавшим их застолье.
– По-русски это будет довольно трудно сделать, – сказал Георгий. – Кричать: «официант!» неудобно, а как-то по-другому у нас, вроде бы, не принято называть. Ибо помни заповедь, оставшуюся еще с большевистских времен: не называй официанта человеком, это унижает его достоинство.
– Хороший афоризм, – улыбнулась Инга.
– Это жизнь, – ответил Георгий, затягиваясь сигаретой. – Как-то, давно это было, сидим мы в «Каме», и кто-то из нас окликнул официанта: «Человек!» Тот сильно обиделся и сказал сурово: «Еще раз назовете меня человеком, обслуживать не буду».
Инга засмеялась и посоветовала использовать французское словечко, звучащее более мягко: гарсон, или немецкое – кельнер.
– Может быть, это не обидит его?
– А в старину у нас говорили – «любезный» или «голубчик», – сказал Георгий, бесполезно махая рукой согбенной спине официанта. – Только не очень-то он похож на голубчика и любезностью не блещет. Пройдоха – точное ему имя.
Официант, словно услыхав свое настоящее имя, быстро подошел к их столу и, не подсчитывая (что было очень дурным признаком), произнес цифру счета, от которой сердце у Георгия оборвалось и горячей котлетой упало в живот, а кончики пальцев похолодели.
– С вас четыре «орла», – прозвучало, как обвинительный приговор суда.
Георгий, чувствуя, как лицо его медленно наливается краской стыда и гнева, тихо, но твердо сказал:
– Дайте мне счет на бумажке, – он постучал ногтем по столу. – Только крупно и разборчиво. С подробным описанием всего нами выпитого и съеденного.
– Момент, – бросил официант и ушел за кулису.
Вернулся он с несчастным выражением на физиономии и с огромными, доисторическими счетами в руках. Откуда он только выкопал этот реликт застойных времен. Нигде в мире, даже в России, уже не пользуются деревянными счетами. Георгий подозревал, что их здесь используют вовсе не как прибор для счета, а как орудие пытки. Официант специально не взял калькулятор из садистских соображений.
Перегнав костяшки на одну сторону, кормилец и поилец стал считать – громко, с треском. Компания рэкетиров весело наблюдала за представлением, комментируя его едкими, обидными словечками.
«Что ж ты унижаешь-то меня так? – со все возрастающей злостью думал Георгий, чувствуя, как пульсирует на виске жилка. – Ведь я же не унижал тебя, сволочь ты этакая!.. Или все-таки унизил?.. Это – его маленькая месть за мое меню на французском».
– Пожалуйста, – сказал официант и протянул листочек с расчетом.
Георгий глянул с расстояния вытянутой руки, сосредотачивая взгляд на корявых буквах и цифрах. Все было правильно. Впрочем, нет, не все.
– Объясните,– обратился озабоченный клиент, указывая пальцем в уголок листа, где было нацарапано: «+ 1 б», – что такое «плюс одна бэ»?
– Плюс одна бутылка, ответил официант, держа руки скрещенными возле гульфика своих брюк, словно футболист в ожидании штрафного удара. – Итого, значит, две бутылки шампанского...
– Но мы заказывали ОДНУ бутылку, – произнес Георгий, пронзительно сверля противника глазами, только что искры не сыпались. – Где вторая?
– Вторую бутылку заказали ребята... за ваш счет, – кивнул головой несчастный гарсон в сторону банкетного стола.
– Я добавлю, – сказала Инга, поспешно открывая свою сумочку.
– Сиди спокойно, – поймав ее за руку, ответил Георгий и, не глядя на сконфуженного официанта, задал ему вопрос: – Значит так... Сколько будет «минус одна бэ»?
– Три «орла», – честно ответил официант, – но...
– Вот тебе три «орла» за НАШ ужин, – Георгий выложил из кармана пиджака на стол деньги, – а это тебе на чай или кофе без сахара... (сверху легла смятая бумажка мелкого достоинства) и считай, что легко отделался.
Официант сгреб деньги и рысью поскакал к центральному столу.
– За твоей спиной стоит ширма, – сказал Георгий, поглаживая руку Инги. – За ней – выход во двор. Пройдешь через этот черный ход на улицу и подождешь меня там.
– Нет, – решительно ответила Инга. – Только вместе.
– За меня не бойся, я прорвусь... Иди, не огорчай меня.
– Нет, – упрямо повторила она, наклоняя голову.
– Ну хорошо, – сказал Георгий.
Он встал с места, помог подняться Инге. Она крепко взяла его под руку, и они твердым шагом направились к выходу. Один из подонков встал и ленивой походочкой вышел в холл и занял сторожевой пост у парадной двери. Другой – выехал вместе с креслом на середину прохода, преграждая дорогу идущей паре. Он нагло развалился на сидении и, мерзко ухмыляясь, сказал остановившемуся Георгию:
– Папаша, ты чем-то не доволен, а? У тебя есть какие-то претензии? Платить не хочешь, да? Денежек жалко, да? – фальшиво сочувствующим тоном спрашивал он. – Что ж ты идешь в кабак, а бабки с собой не берешь? Или у тебя их нет? Тогда сидел бы дома, а не искал бы на старую жопу приключений.
Он заржал взахлеб, но тут же согнал гримасу радости со своего злодейского лица.
– Или у тебя все-таки есть деньги? – опять продолжал он, с кривой улыбочкой на тонких губах. – Ну, конечно, есть. Просто ты жадный. Ты ведь жадный? Ну, что молчишь? Язык проглотил или в штаны навалил от страха? (все его «подельники» заржали, как жеребцы на выгоне.) Не бойся, бить не станем, мы сегодня добрые... Нашего шефа сегодня зарегистрировали кандидатом в депутаты, а мы его агитбригада (взрыв хохота). Так что, голосуйте за Мокрухина, вот такой мужик! Ладно, идите, денежки свои только сюда вот положите... Своих кандидатов народ обязан любить и конкретно поддерживать. Значит, вынимай капусту, всю, какая есть... и ее колечко... Колечко-то золотое? А, мамзель?..
Инга побледнела и еще сильнее сжала руку Георгия.
– Все сюда на стол положите, – спокойно продолжал рэкетир, – и можете спокойненько ****овать домой. Усёк, ты?!.
«Боже мой! – подумал Георгий. – Боимся конца света, прихода Антихриста или пришельцев из космоса. Какие там, к черту, зеленые человечки, когда настоящие пришельцы уже здесь, вот же они – слуги Антихриста. Они уже раскатали козлоногому ковровую дорожку к трону и ждут его прихода...»
Инга сняла кольцо с пальца и хотела положить его на стол, но Георгий забрал кольцо и сунул руку в карман, повернулся и, когда его губы коснулись ее волос возле уха, шепнул: «Иди к зеркалу, причешись, – и совсем тихо добавил: – В зал не выглядывай...»
Она перешагнула через вытянутые ноги парня.
– Ух, какие ножки! Так бы и съел их... – прогавкал бандит, промахиваясь и хватая загребущей лапой воздух.
Инга быстро пошла к раздевалке, скрылась за углом стены. Никто из компании не задержал ее, и у Георгия с груди упала одна из тяжелых гирь.
– Ну, давай доставай, доставай, что у тебя там, в кармане?
– В каком кармане? – спросил Георгий, отпуская золотое кольцо, которое тут же упало в глубь, и нащупал другое – стальное.
– В котором ты руку держишь, – подсказал терпеливый рэкетир.
– Слушай, мужик, – вмешался другой, менее терпеливый, от взгляда которого веяло жутким холодом (Георгий не был сторонником известной теории, но в данном случае Чезаре Ламброзо был прав), – давай скоренько, по-мирному... А то ведь мы сейчас твою тёлку разложим на этом столе и будем трахать ее хором во все дыхательные и пихательные дырки одновременно, а ты будешь смотреть и пускать слюни... А потом мы тебя...
Георгий продел указательный палец в кольцо, вынул руку из кармана и подал парню то, что держал в ладони. Парень машинально взял протянутое, но увидев тускло отблескивающие грани гранаты, отбросил ее (вместе с рукой Георгия) от себя, как ядовитое насекомое. Граната глухо ударилась об край стола, отскочила и повисла смертельным брильянтом на согнутом пальце Георгия. Все вздрогнули, замерев в напряженных позах. Георгий, крепко держа за кольцо побелевшим от напряжения пальцем и, придав своим глазам лихорадочный блеск фанатика, сказал:
– Вот что, ребятки, мы – боевики партии Лимонова, а это наш мандат – лимонка. Так что, не стойте у нас на дороге, если не хотите, чтобы ваши кишки и яйца болтались на этих люстрах.
– Да ты знаешь, ты, с кем связываешься?.. – заерепенился жуткий тип, он подтянул рукава куртки, оголяя бездарные наколки. – Ты, падла!..
Георгий решительно взялся за гранату другой рукой. Одна из проституток вышла из оцепенения и с коротким взвизгом шлепнулась, как жаба, со стула на пол. Руки парней метнулись под куртки.
– Оставьте вы его в покое, идиоты! – негромко, но внятно сказал скромный, худенький дядя из своего уголка. Все повернулись к его столику. Дядечка, похожий на бухгалтера, попивал минеральную водичку и тихо перебирал листочки в папочке, что-то подсчитывая на карманном калькуляторе, словно готовил годовой балансовый отчет.
– Но, босс...
– Закрой хлебало, Тетерев-Косач, когда я говорю... Только хая мне тут не хватало. И потом, я не выношу запаха паленой шерсти.
Георгий сжал в ладони гранату и сунул ее в карман, потом повернулся и размашистым шагом пошел в вестибюль. За углом, у зеркала, стояла Инга и пристально, не мигая, смотрела на свое отражение, словно хотела загипнотизировать самое себя. Георгий с трудом оторвал ее руки от раковины, обнял за плечи и повел к выходу. Амбал, стоящий на стрёме, как вышколенный швейцар, отворил им дверь.
5
Когда они шли по вечерней улице – пыльной и в этот час малолюдной, Инга спросила:
– Как тебе удалось уйти?..
– А я им пропуск показал, – судорожно усмехнулся Георгий.
– Какой еще пропуск?
– Пропуск в ад. – И он продемонстрировал ей «пропуск», почти не разжимая ладони и так, чтобы не увидели прохожие. – Действует безотказно.
У нее расширились глаза от испуга, удивления и восторга.
– Настоящая?!
– Конечно, нет, учебная.
– А если бы не поверили?
– Сомневающихся еще пока не встречал, – ответил он и подумал, что один сомневающийся сегодня нашелся-таки, этот ламброзовский тип, эта тупая скотина, обнаглевшая от своей безнаказанности. И, если бы не благоразумие их шефа, кафе пришлось бы закрывать на ремонт. И надолго. Только сам Георгий об этом не узнал бы уже никогда. Бог свидетель, он выполнил бы угрозу, потому что ненавидел всю уголовную сволочь, которая есть на свете.
Да, он боялся и ненавидел, но никогда бы не сдался. Ненависть и страх. Страх и ненависть к ним он испытывал всегда, даже когда этого не осознавал. Даже во сне его противниками и преследователями были уголовники, словно он был не простым художником, далеким от всей этой мерзости, а отставным комиссаром полиции. По-видимому, это передалось ему через гены отца и не только отца, но и деда, служившего одно время милиционером в Ялте. Два таких сильных чувства обязательно должны были передаваться через гены.
А отец его по горло нахлебался этих ощущений, едучи из немецкого лагеря в советский, и в тех «телячьих» вагонах был ограблен уголовниками, обобран до нитки, и на зоне терпел поборы и притеснения. И уяснил себе крепко-накрепко волчий их закон жизни: никакой помощи и взаимовыручки в быту! Человек человеку – волк. Каждый сам за себя – таков закон. И только для грабежей и убийств они сбиваются в стаю.
Если ты, из альтруистских соображений, помог кому-либо, то автоматически становишься шестеркой того, кому помог, а то и для всей остальной кодлы. А он-то, маленький Гоша, частенько недоумевал, почему это папаня один корячится, спихивает тяжелую лодку на воду, когда стоит только кликнуть вон тех кругломордых мужиков, сидящих без дела (к тому же, они хорошие знакомые и наверняка помогут охотно), – как все вместе, дружно лодку спихнут на воду, точно перышко. Но нет же, нельзя! Папаша был закаленным зэком.
Конечно, сознанию Георгия был чужд этот асоциальный закон волчьей стаи, и он никогда его не соблюдал и презирал тех, кто ему следует, делая снисхождение лишь для своего отца, но те упомянутые два острых чувства не раз, по-видимому, сыграли свою спасительную роль в его жизни. Многие, ох, многие из его знакомых и малознакомых попали в железные клещи и безжалостные жернова тюрем и лагерей по самым примитивным обвинениям – спекуляция, воровство, кража, разбой. И сгинули там. Или вернулись оттуда нравственными, а часто и физическими калеками. Но Георгий сумел избежать всего этого благодаря своему ангелу хранителю, который сидел в его генах. Но есть предел человеческому терпению...
«Я бы сделал это», – повторил он про себя, до боли стискивая ребристую рубашку гранаты.
– Мрази поганые, такой вечер загубили, – глухо сказал он.
– Не огорчайся, милый, – ответила Инга, прижимаясь к его плечу, – я утешу тебя, мой герой, мой рыцарь, мой защитник.
– Пожалуйста, птичка, перестань. Не люблю я выспренных слов.
– Ладно, прости за высокопарную тираду. Я просто хотела тебя подбодрить.
Георгий насупился и сжал зубы. Как же, герой – кверху дырой, думал он. До сих пор поджилки трясутся и рубашка прилипла к спине от холодного пота. И все-таки он победил свой страх и впредь намерен побеждать. Молодец, что как ни торопился, а все же прихватил с собой это оружие отчаяния. Оружие террористов и политических фанатиков. Но именно оно – то единственное оружие, которого еще боятся эти беспредельщики.
– Ой! – воскликнула Инга, останавливаясь, – Я забыла цветы… там, на столике.
– Да ладно, – махнул рукой Георгий. – Пусть их положат на могилы тех гадов.
– Жалко, сказала Инга.
– Кого жалко?
– Цветы, разумеется.
Обнявшись, они направились от набережной обратно в затихающий город. Возле Кафедрального собора им повстречались двое пьяных представителей народа-воина. Пути их были неисповедимы. Они зигзагообразно двигались по тротуару, то сталкиваясь плечами, то разбегались в стороны. В одну из наиболее широких амплитуд этих колебаний, художник с подругой проскочили между пьяными бугаями, как корабль аргонавтов между Сциллой и Харибдой. И вовремя. Через мгновение тела с глухим треском сомкнулись. Только головы сбрякали, как два недоспелых арбуза.
– Побежали! – позвала Инга и устремилась к остановке, куда выруливал из-за угла дребезжащий, изрыгающий сизый перегар отработанной солярки, автобус-гармошка.
Георг, в два огромных прыжка, догнал Ингу, схватил ее за руку и взял на буксир. И тут на середине пути он понял, что переоценил свои силы. А ведь дистанция плевая. Раньше он ее преодолел бы в момент, вихрем. В молодости среди сверстников ему равных не было в беге, а теперь... Да что там – в молодости, еще недавно он был в хорошей форме. От выпитого шампанского и пары рюмок ликера – даже от такой малости – в ногах разлилась какая-то расслабленность. И сердце билось неровно. Ай-яй-яй, какой позор!
Георгий напрягся, жестоко подгоняя себя, сломал свою вялость и сумел войти в нужный ритм бега. Воробьи и голуби испуганно выпархивали у них из-под ног. Дробный стук их каблуков в виде эха отражался от стен домов, множился, накладывался друг на друга, резонировал: трак-тррак-ттрррак!!! Какая-то женщина открыла окно на первом этаже, высунула голову в бигудях, и спросила, куда это они бегут, и не началась ли спешная эвакуация? Одинокий встречный прохожий в выцветшем плаще-крылатке, надетом на голое тело, ответил самаритянке: «Успокойся, женщина, время еще не пришло».
Водитель сжалился над ними, медленно ехал вдоль тротуара, не закрывая двери. Запыхавшиеся и благодарные Георгий и Инга с шумом ввалились в автобус и рухнули на сиденья. Успели. Автобус был последним. Через 20 минут начинался комендантский час. Час Быка. Время темных сил.