Почему же в детстве я так обожал московские многоэтажные коробки и стеклобетон? Наверное, это во мне было частью коммунистической веры. Кроме шуток. Всякая новая станция метро или марка троллейбуса приближала коммунизм, за которым - не просто отмена денег и всеобщее изобилие. Но - разгадка вселенских тайн, звездолеты и нуль-пространство, Туманность Андромеды и кольцо обитаемых миров. И - возможно - передвижение со скоростью мысли; и - может быть - бессмертие; и - наверняка! - счастье...
Я искал отблески своей мечты, засматриваясь вместе с братом в телескоп на Сатурн и двойную звезду Альбирео, поражаясь красоте кристаллов в минералогическом музее, сидя с сестрой под соснами в Серебряном Бору, вечерами, когда дух захватывало от того, какие мы маленькие даже в сравнении с этими соснами, купающимися в закатных лучах (не говоря уже о космосе, перед которым и мы, и сосны, и земля с солнцем - меньше амебы!). Я спрашивал сестру: "Лен, а сколько тебе будет в двухтысячном году?" - "Тридцать восемь, я ведь на три года тебя старше." То, что придется ждать почти вечность, более двух десятилетий, конечно, меня расстраивало и пугало, но все-таки я утешался: люди обычно живут до семидесяти, и значит мы оба увидим - на самом деле! - Двадцать Первый Век. Когда всё - абсолютно всё! - уже будет по-другому.
И мне только жаль было - не более! - нашего дома в Девкином переулке с его сосновыми стенами, а также всех гавриковых и ирининских переулков, которые ни в какое сравнение не шли с Останкинской телебашней и первыми цветными телевизорами в стеклянном магазине на Фридриха Энгельса. Всего того, что приближало Будущее. И откуда мне было знать, что сестра двадцать первый век почти не застанет... И что в тридцать пять мне важнее станет не обнаружить летающую тарелку, а разобраться со своей собственной совестью?..