Save me from a state of unemotion
Just a little affection on this windy road…
Edguy, Save Me
1
«Эмоции (от лат. emovere – возбуждать, волновать) — состояния, связанные с оценкой значимости для индивида действующих на него факторов и выражающиеся прежде всего в форме непосредственных переживаний удовлетворения или неудовлетворения его актуальных потребностей».
«Чувства — эмоциональные переживания человека, в которых отражается устойчивое отношение индивида к определенным предметам или процессам окружающего мира».
«Психическое расстройство — определяется учёными по-разному: как отсутствие здоровья, как наличие страдания, как патологический процесс, имеющий либо физическую, либо психическую природу. Если в соматической практике понятие расстройства вызывает споры, то в психиатрии — тем более. Психически больной человек может испытывать сильные субъективные страдания, не имея при этом никаких внешних объективных признаков физической патологии, и, наоборот, при неадекватном поведении чувствовать себя прекрасно, в то время как все окружающие считают его психически больным».
Вот, собственно, и все, что выдала веб-страничка по психологии.
Человек, скрывающийся в Интернете под таинственным псевдонимом или, лучше сказать, никнеймом Обреченный, тяжело вздохнул, и, взяв в руки чашку уже давно остывшего кофе, устало откинулся на жесткую спинку стула. Толку от всех этих научных понятий решительно не было. Люди сплетают умные слова в логические объяснения, но пользы от них, как от козла молока. Взять, хотя бы, смерть – боялись ее, боялись, а потом сложили фразу «необратимое прекращение, остановка жизнедеятельности организма», и все, большинство людей как-то угомонились. Но это, черт возьми, тоже из психологии. Все, абсолютно все упирается в психологию. По крайней мере, в последнее время…
Обреченный еще раз вздохнул и, сделав большой глоток холодного кофе, посмотрел на часы. Пять утра. Отлично, лучше и быть не может. Можно успеть просмотреть еще кое-какую информацию, ответить на комментарии в блоге, заставить себя дойти до кухни, чтобы сделать горячего кофе и, наконец, прочитать пару конспектов, прежде чем придется отправиться в институт и блеснуть знаниями. То есть, конечно, не блеснуть, а с заспанной физиономией признаться, что сон в эту ночь так и не пришел, так же, как и в две предыдущие, и потому сдачу зачета снова придется отложить до лучших времен. А чего? Это гораздо легче, чем просто вяло что-то говорить строгому преподавателю по социологическим наукам, безуспешно пытаясь спасти положение. Иными словами, путь наименьшего сопротивления.
Любитель посидеть ночью, у которого еще с утра (или раньше?) застыло на лице безразличное выражение, вдруг зажмурился и замотал головой из стороны в сторону. Это было довольно опасным трюком, так как после трех почти бессонных ночей измотанный организм грозился отключиться при любом резком движении, но, к счастью, все обошлось. Обреченный распахнул глаза и несколько раз глубоко вздохнул.
«Так, спокойно. Никаких путей наименьшего сопротивления. Пойдешь и сдашь, и никого не волнует, что тебе плевать на свои учебные успехи, – сделал себе выговор он. – Просто так надо».
Впрочем, надо было не только это. Пора бы уже идти за горячим кофе и продолжать путешествие по Сети. Занятие куда более полезное, чем моральное разложение. Или одно другое питает?
Обреченный встал из-за компьютерного стола и, зевнув, отправился на кухню. Любой другой человек на его месте непременно врезался бы в шкаф или, еще хуже, в стену – тьма стояла кромешная, но он знал эту квартиру с самого детства. Дорогу, как говорится, ноги помнят. Особенно если учесть тот факт, что ноги в основном совершают путь от компьютера до кухни и обратно в любое время суток. Первый месяц забвения это своеобразное путешествие совершалось исключительно за чаем, вторые два, вплоть до сегодняшней ночи – за кофе. И что-то подсказывало заядлому жителю Интернета, что кофе будет его целью еще максимум месяц, а потом, упаси Господи, неотъемлемая часть его жизни, необходимая для ночных посиделок за компьютером, сменится алкоголем. Обреченный успокаивал себя только тем, что врожденные способности экономиста быстро представят ему весь трагизм ситуации в таком случае и убедят его в невыгодности сего расклада. В конце концов, сколько бы организму не хотелось пива, еда ему тоже требовалась. А если сравнительно дешевый кофе сменится довольно дорогим алкоголем… В общем, вся надежда была только на разум, который наотрез отказывался проявлять себя в нужные моменты. И именно поэтому в холодильнике постоянно находилась всякая пакость вроде вышеупомянутого пива и энергетических напитков. Обреченный их терпеть не мог, но пил. А зачем? Все просто, так было легче. Легче отрешиться от всего и легче проснуться в нужный момент. Разумеется, никогда не предполагалось, что это может стать зависимостью. Пока оно ей не стало, конечно, но обещало исправиться в ближайшее время. Или, если быть более точным, в ближайшие полгода.
Тоскливо посмотрев на белеющую во тьме дверь холодильника, Обреченный тихо выругался и включил электрический чайник. Кофе. И только кофе. Ведь он еще не проиграл…
За окном темнело ночное небо – зима была в своих правах, и рассвет приходить не торопился. Казалось, так было лучше. Обреченный любил темноту и тишину так же, как любят солнечный свет нормальные люди. Едва в его голову приходила мысль о том, что через пару-другую месяцев придет весна, а затем нагрянет и лето, по телу пробегала дрожь отвращения. Лето представлялось чем-то недосягаемым, но вот весна прочно встала на роль заклятого врага. На смену тихим, вымершим замороженным улицам придет журчание ручейков, зеленые аллейки и ненавистное солнце. Чему уж тут радоваться. Придется попрощаться с темнотой и тишиной реального мира…
…и встретить их в мире своей души?
2
На столе лежали листы линованной бумаги, исписанные мелким убористым почерком. Было заметно, что человек, пишущий эти строки, сильно торопился, словно бы боясь сбиться с мысли. Белая поверхность пестрела наспех зачеркнутыми фразами, а порой и целыми предложениями, углы листов обтрепались, но обновлять записи их владелец явно не спешил.
И впрямь, Обреченный лишь порой брался за эту исповедь. Он не мог сесть и написать все сразу, ему надо было ждать вдохновения и потом мучительно раздумывать над каждым словом… Нельзя же, в самом деле, описать более или менее близким или, точнее, интересующимся людям причины своего «ухода» первыми попавшимися фразами. К этому делу надо подходить серьезно, не торопясь, сотни раз все проверяя и переделывая.
Обреченный вдруг мрачно ухмыльнулся. Ему пришло в голову, что любой нормальный человек, увидев послание, непременно подумает, что это – предсмертная записка, а он – презренный суицидник. Ладно, кто там что подумает, его уже волновать не будет…
Он едва заметно вздохнул и, взяв листы, улегся на диван. Возможно, пришло время перечитать это и кое-что изменить.
Обреченный зачем-то закурил сигарету и стал читать, продираясь сквозь мелкий почерк и бесчисленное множество помарок.
Зима, 2009-й год
«Пишу это, пока еще способен услышать голос совести. Ничего не поделаешь, следует поторопиться. Потому что скоро я не буду слышать и видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Наверное, это послание покажется просто глупым бредом человека, отчаявшегося найти свое место. Или, может, станет серьезным поводом отправить меня к психиатру. Но, когда вы это прочитаете, то, думаю, мне уже будет без разницы. Кстати, понятия не имею, кто возьмется это читать, ха-ха.
Мне просто хочется объяснить, что произошло, и оставить некоторую хронику событий своей жизни… Нет, сильно сказано. Речь всего об одном событии. Из-за которого все и покатилось к чертям.
Я жил вполне обычной жизнью совершенно нормального человека. Не то чтобы я был всем доволен – ну да покажите мне человека, который целиком и полностью доволен своей жизнью. Это может быть или идиот, начисто лишенный воображения, или человек, изнасиловавший свой разум до такой степени, что тот подчиняется любому приказу. Даже если это приказ сломать свою душу, чтобы не рыпалась. Она-то, в отличие от мозга, внушению не поддается… А жаль. Скоро станет понятно, о чем я говорю.
Короче, жил себе и жил. Пока не получил удар в спину. Банально до жути. Может, тот, кто это прочтет, даже будет знать, от кого и при каких обстоятельствах я получил. Не такая уж тихая была история! Помню, всем рассказывал. В Интернете, конечно, а не в реальности. Кто-то читал, что-то советовал. Но зачем нужны советы? Мне просто хотелось выговориться, вот и все.
Все это муть, но эта муть – причина происходящего, и надо ее уточнить. Шок, может, даже нервный стресс, куча негативных эмоций: ярость, отчаяние, невыносимая боль. Я думаю, каждый человек в своей жизни испытывал нечто подобное, просто кто-то исцеляется быстрее, кто-то медленнее, кто-то успешно забывает, кто-то принимает кардинальное решение. Со мной как раз последний вариант».
Обреченный приостановил чтение, взял ручку и вписал в перечисление «кто-то кончает жизнь самоубийством». Слишком уж вся эта исповедь напоминала предсмертную записку, и его это бесило. Он не хотел, чтобы у читателя (если таковой найдется), в процессе чтения начало складываться впечатление, будто он – слабонервный субъект, наложивший на себя руки. А теперь вот вроде и понятно, что, что бы там с ним ни произошло, с жизнью он не расстался. По крайней мере, по собственной воле.
Справившись с очередной поправкой, он продолжил читать:
«Что и говорить, я не подозревал, насколько ошибочным оно окажется. Тогда мне казалось, что я в корне меняю свою жизнь, что отныне все будет совсем по-другому, и история никогда не повторится. Ну, в чем-то я был прав. Но только не в том, что ТАК будет гораздо лучше. И… К черту эту муть! (он специально так написал – не под давлением эмоций, а просто чтобы текст не выглядел сухо) Постараюсь объяснить прямо, без наворотов. Пережив ту историю, я решил больше никогда не испытывать подобных эмоций. Я просто захотел от них избавиться. Мне и в голову не приходило, что…»
Зазвонил мобильный телефон. Обреченный от неожиданности вздрогнул и выронил листы бумаги. Хорошо, что этого же не случилось с сигаретой, иначе пожара – большого или маленького, все равно – не миновать. А что? Довольно символично. Недописанная исповедь падает на ковер, сверху плюхается сигарета, и бумага за несколько секунд превращается в пепел, как бы говоря: не нужно никому ничего объяснять, обойдутся.
Обреченный вздохнул и, затушив сигарету, стал прислушиваться, из какого угла комнаты надрывается мобильник. Во время поисков он думал о том, что ненавидит курение. Ненавидит, когда курят другие и ненавидит курить сам. Зачем же тогда смолит сигареты одну за другой? Да просто потому, что так полагается. Очередная попытка почувствовать себя нормальным. Есть моменты, когда он просто обязан курить, даже если ни разу в жизни в рот сигареты не брал. И, чем дымить, пусть и неосознанно, в своей душе, куда лучше делать это в реальности. Он и так слишком много доверил своему внутреннему «я»… Из-за этого теперь и страдает, в преддверии потери огромного багажа. Самого ценного багажа, который только может быть у человека.
Телефон, наконец, нашелся где-то между подушек раскладного дивана. Его хозяин подивился, кто настолько терпелив, что не оставлял надежды дождаться реакции все это время, но ответил, не глянув на высветившееся имя звонившего.
– Слушаю.
Звонила староста. Знакомым сварливым голосом обругала его за то, что он якобы спит без задних ног (Обреченный не стал ее разубеждать, просто молча позавидовал воображаемому персонажу, отражению самого себя, который, оказывается, был способен спать ночью). Потом высказала недовольство – какого черта она вообще должна обзванивать всех идиотов-однокурсников, особенно его (Обреченный знал, что она говорит это всем подряд, и снова предпочел промолчать). И, наконец, перешла к делу – занятия сегодня начинаются на добрых два часа раньше, пропустить их недопустимо. Давай, парень, собирайся и вали в универ. Примерно так.
Задумчиво кладя мобильный на диван, Обреченный подумал о том, что, пока говорил со старостой, он не был Обреченным. Обреченный – другой, тот, кто живет в недрах своей берлоги и безграничной Сети. Он не связан ни с учебой, ни с физическими потребностями. Только с тем, что здесь, – Обреченный задумчиво коснулся виска указательным пальцем. Но тогда кто говорил со старостой? И что будет с ним, когда Обреченный погрузится в темноту?
Он немного посидел, не отрывая руки от головы и размышляя над этим. В конце концов, решил, что он – это он. Просто имена разные. Для кого-то он Обреченный. Для кого-то еще кто-то. Один и тот же человек с разными именами. С именем и прозвищем, если угодно.
Порядок, одной проблемой меньше. Хотя, наверное, здорово бы было иметь в резерве запасную личность. На случай, если с основной что-нибудь случится.
Обреченный подобрал с пола исписанные листы бумаги и, сложив их в аккуратненькую стопочку, положил на стол, пообещав себе, что дочитает и впишет еще что-нибудь, когда вернется домой. Начало казалось ему совершенно безнадежным по настроению – и впрямь прощание с жизнью. Но он знал, что дальше, на других листах, уже все не так плохо. По крайней мере, есть какой-то лучик солнца. Нет, даже не лучик, а лишь намек на него – слабый блик, смотрящийся совершенно нереально в этой бездне мрака.
Он не стал переодеваться: просто накинул поверх футболки куртку, обулся и вышел на улицу. До смерти надоевшие заснеженные улицы. До смерти надоевший путь в университет. До смерти надоевшие порывы холодного ветра. До смерти надоевшие высокие серые здания…
И вдруг, как и всегда за последние месяцы, Обреченный почувствовал непередаваемое удовольствие от того, что ему все до смерти надоело. Ведь то, что он чувствует раздражение, означает, что что-то он все-таки чувствует. А основная масса людей даже не подозревает того, что чувствовать – это уже величайшее счастье…
3
Обреченный стоял в вестибюле, прислонившись к стене и раздумывая о себе. Вообще-то, не так уж он и любил думать о реальном себе – о том, кто учится, говорит, питается… О том, кто в данный момент находится здесь. Но у него было свободное время, и его требовалось уничтожить. Занятия уже закончились, но если пойти домой сейчас, то он кое-что упустит. Некто должен пройти по той же дороге, что и Обреченный, только в другую сторону. Конечно, можно было пойти на эту самую дорогу и подождать, но ему это казалось противоестественным. Не наткнуться на случай, а терпеливо ждать его на пятнадцатиградусном морозе? Еще чего. Пропадет все очарование момента…
Итак, он думал о себе. О том, что он из себя в реальности ничего толком не представляет, о том, что ему всего шестнадцать, о том, что у него нет отличительных черт, способных привлечь чье-то внимание, о том, что скоро он выйдет из университета и пойдет домой. И немного о том, кто должен пройти по дороге в другую сторону. С этим все было немного сложнее, что доставляло ни с чем не сравнимую радость. Обреченный взвешивал все за и против, ругал себя последними словами и неизменно отказывался от каких-либо связей с реальностью. Может, это сон или ошибка, – говорил он себе. Действительно, ошибка, и вовсе не ходит тот человек в три часа дня той же дорогой, только в другую сторону.
В таких вот туманных, обрывистых размышлениях удалось скоротать около получаса. Пора выдвигаться… И, быть может, эта ночь, обогащенная хоть какими-то светлыми мыслями, будет не столь тосклива, как предыдущая.
Обреченный вышел на улицу и неспешно направился домой. Все как всегда. Вот он пересекает широкий двор университета. Проходит сотню метров. Поворачивает…
Здесь улица представляла собой довольно странное и нетипичное для этого города явление. Узкая дорожка, убегающая между двух высоких белых домов, немного расширялась, образуя, собственно, совсем неширокую улочку, по которой могла проехать только одна машина. Автомобили сюда заезжали редко, зато люди почему-то шли сплошным потоком. Но не в такое время. В три часа пополудни здесь мог быть только Обреченный. Иногда он думал, что в этот временной период – с трех до половины четвертого – показывается не настоящая улица, которая, кстати, называлась Солнечной, а некая мистическая, призрачная дорога, открывавшаяся ему одному. Фантастика, но что можно подумать, если за все шестнадцать лет жизни в три часа дня здесь Обреченному не встретилось ни одного человека. Если исключить последний месяц…
Все произошло так, как предполагал (надеялся?) Обреченный. На часах три пятнадцать. Он идет по давно знакомой дороге. Улавливает боковым зрением движение с другой стороны улицы. Проходит еще немного, и лишь потом оборачивается, глядя вслед удаляющейся девушке…
Он возобновил свой путь, когда она окончательно скрылась из поля зрения. Обреченный растерянно поморгал, словно сомневаясь в увиденном, потом покачал головой, ускорил шаг. Неуверенно улыбнулся и побежал.
Придя домой, он неожиданно даже для себя немного задремал. Проснулся через два часа с жуткой головной болью и понял, что на сегодня норма выполнена – больше поспать не удастся. Очередной приход дремы можно ожидать только завтра днем…
Он принял холодный душ, взял в виде исключения банку пива из холодильника. Хотел, как и собирался, заняться своей исповедью, но не тут-то было. Ибо случилось непредвиденное – вдруг пришел Гость. Точнее, Гостья. Обреченный не обрадовался. Он больше не умел радоваться таким вещам.
Это была женщина лет сорока пяти. Огромного роста, грузная, с волосами цвета вороного крыла. Она производила внушительное впечатление, и своим суровым лицом больше всего напоминала школьного учителя. В детстве Обреченный ее побаивался, но тогда он не был Обреченным. А сейчас бояться было решительно нечего.
Он не поздоровался, просто кивнул, когда она с видом полноправной хозяйки дома вошла в квартиру. Сел в кресло и стал ждать объяснений. Ведь уже целых два месяца порог его квартиры не переступала ни одна живая душа.
Гостья вошла в комнату, окинула ее пристальным взглядом, что-то недовольно пробормотала и, наконец, уставилась на Обреченного.
– Ты что, пьешь?! – вырвалось у нее гневное восклицание.
Раньше бы Обреченного такой вопрос непременно развеселил бы. Зачем спрашивать, если она и так все прекрасно видит? Начинала бы уж сразу читать лекции.
– Вы же сами видите, – Обреченный потряс в воздухе банкой пива.
– Не рановато ли? – кое-как укрылось за вопросом почти неконтролируемое негодование женщины.
– Рановато, – не видел причин отрицать Обреченный.
– Тогда почему бы тебе…
– Но это не повод, чтобы себе отказывать. Сейчас, – зачем-то уточнил он.
Раньше он говорил с ней исключительно на повышенных тонах, считая, что глупая женщина совершенно необоснованно ущемляет его права. А теперь голос его звучал настолько спокойно и безразлично ко всему, что Гостья и сама не спешила поднимать тон, несмотря на «вопиющее безобразие». Впрочем, здесь ее можно было понять, Обреченный этого не отрицал. Согласно общепринятым нормам, обиталище совсем юного студента экономического университета (а ведь именно им он был в реальности) не должно было выглядеть так. В комнате полный бардак – все покрыто пылью, горы вещей валяются прямо на полу. На кухне стол изукрасили потоки чая и кофе, холодильник набит пивом и энергетическими напитками, шкаф заставлен банками кофе, а некоторые вещи – например, битое стекло у стены – вызывают неприятный холодок.
– Я устал, – сказал Обреченный, хотя, несмотря на непродолжительный сон, усталости совсем не чувствовал. – Зачем вы пришли?
Гостья, помедлив мгновение, вышла в коридор. Раздался шорох. Потом женщина вернулась обратно и бросила что-то на письменный стол.
– Деньги, – коротко сказала она.
Тут Обреченный вспомнил, что Гостья и раньше являлась с периодичностью в два-три месяца – только затем, чтобы оставить денег, прибрать в квартире и прочитать несколько лекций.
– Спасибо, – сказал он. – Больше ничего не нужно. Я потом сам все уберу.
– Твоим родителям, – ее обвиняющий перст уперся в банку пива, – это бы не понравилось.
– Факты утверждают, что моим родителям не понравилось само мое существование, – откликнулся Обреченный.
Его безразличный тон не располагал к беседе, но, похоже, в этот раз Гостья и сама заторопилась. Она только смерила Обреченного недовольным взглядом и спросила с некоторой надеждой:
– Ты болен?
Губы Обреченного сами собой расплылись в нарочито виноватой улыбке.
– Вынужден огорчить – я абсолютно здоров.
– Постарайся поддерживать порядок здесь, по крайней мере, – Гостья задержала взгляд на битом стекле, потом зачем-то еще раз прошлась по квартире и удалилась.
Обреченный почувствовал облегчение от ее ухода и снова порадовался своей реакции. Потом задумался ненадолго о реальной жизни.
Вот уже полтора года он жил один, с тех пор, как его матери вдруг вздумалось основательно поработать в столице. Отца же он и не знал никогда – тот застрелился еще до его рождения, так что у него были основания говорить Гостье (которая, кстати, приходилась родной сестрой отцу), что родителям не понравился сам факт его существования. Конечно, на самом деле Обреченный так не думал, но знал, что подобное предположение выводит из себя Гостью, чуть ли не до сердечного приступа доводит. Потому и говорил. Он ненавидел ее за то, что после отъезда матери она вдруг стала к нему весьма благосклонна – Обреченный знал, что после его совершеннолетия она рассчитывает получить эту квартиру как дар за заботу о нем. Даже сейчас сохранились остатки ненависти. Совсем немного.
Несмотря на незавидное положение, свою жизнь он плохой не считал и любил ее. И уж точно не хотел с ней расставаться. Хотя, как он постоянно себе напоминал, с самой жизнью он не расстанется.
Частые размышления подобно этим были, конечно, не слишком радостными. Но сейчас Обреченный чувствовал себя странно. Словно он знал, что прямо на него светит лучик радости, а он не может его заметить… В чем дело? Не в приходе Гостьи же, в самом деле. И не в принесенных деньгах – в них Обреченный не слишком нуждался. Но тогда в чем?
В голове сам собой всплыл образ уходящей девушки, и Обреченный, тепло улыбнувшись, схватился за листы своей исповеди. Осталось перечитать совсем немного «мрака», чтобы добраться до долгожданного просвета.
4
«Постараюсь объяснить прямо, без наворотов. Пережив ту историю, я решил больше никогда не испытывать подобных эмоций. Я просто захотел от них избавиться. Мне и в голову не приходило, что процесс может оказаться таким разрушительным… И необратимым.
Сначала я не придавал этому особого значения. Никогда мне не было так хорошо – тебя оскорбили, и ты не чувствуешь ни обиды, ни злости. Тебя предал близкий человек, и ты не ощущаешь боли. На тебя свалили груз проблем, и в тебе нет ни волнения, ни страха… ничего. Ровно как и восторга, и радости, и… В общем, ничего. Следом за негативными эмоциями в пропасть безвозвратно полетели и положительные. Я испугался.
Я понял, что постепенно лишаюсь всего. Это ужасно, чувствовать, как твою душу стремительно оставляют жизненные силы. Уже и боль, и ненависть становятся желанными чувствами – лишь бы они были, хоть какие-то! Лишь бы не было пустоты. Лишь бы не стать пустым сосудом.
Конечно, все мои прежние мысли и установки тут же отменились. Уж лучше страдать, чем не чувствовать вообще ничего. Но все было тщетно… Процесс оказался необратимым. И сейчас, когда я пишу эти строки, чувства все слабнут и слабнут.
Что хуже всего – я знаю, когда они исчезнут совсем. Это случится ровно через полгода. Откуда я знаю? Понятия не имею. Это знание как-то медленно поселилось во мне и наотрез отказывается уходить. Поэтому я и тороплюсь с этим письмом. Спешу объяснить все, чтобы люди поняли, что стало причиной моей… смерти? А почему бы и нет? Человек, не способный на эмоции – это не человек».
Текст оканчивался где-то в середине листа. Продолжение следовало уже на новом.
«Честно говоря, не думал, что снова возьмусь здесь писать. Но я очень рад тому, что все-таки пришлось.
В последнее время мои чувства – бледная тень того, чем они были раньше. Но сейчас я пишу под впечатлением эмоций! Это слабая вспышка, и все же я их чувствую! Это потрясающее ощущение невозможно описать так же, как невозможно описать ужас исчезновения эмоций.
Но слишком радоваться не стоит – исчезновение чувств по-прежнему необратимо, они продолжают уходить. Хотя теперь я чувствую как будто… Я не знаю.
Я возвращался домой, как всегда, через Солнечную улицу. Было три часа дня. И в первый раз в жизни в это время я увидел кого-то, кто, кроме меня, шел по ней.
Это была девушка – высокая, с длинными светлыми волосами. Я не видел ее лица – она шла по другой стороне улицы. Не знаю, чему я так удивился и обрадовался. Ощущение было такое, словно, встретившись, мы оказались связанными, хотя и шли в разные стороны.
Я думал, это забудется. Но на всякий случай я решил проверить. Через несколько дней я снова увидел ее, она опять шла в другую сторону, и я не смог разглядеть ее лица… Да и не пытался. А теплое чувство не оставляло. Я ее не знал, она меня не замечала, а меня с тех пор, как последнего идиота, почему-то не оставляет мысль, что эта девушка могла бы спасти меня от пустоты».
Обреченный взял последний лист и положил его отдельно от исповеди. Это уже больше походит на дневник, и незачем будет знакомым читать скопище слабых надежд и мечтаний.
5
Обреченный шел по Солнечной улице. Он возвращался домой. В университете произошло много нехорошего, может, даже катастрофического для обычного человека, но Обреченный не думал об этом. Он просто не помнил этого! Им владело очень странное ощущение. Он чувствовал себя почти счастливым и одновременно с этим явственно ощущал, как в его горле стоит комок: ему очень хотелось заплакать… Сесть посреди дороги и безудержно разрыдаться, хотя он знал, что никто не придет его утешить. И даже если бы это все-таки случилось – он все равно чувствовал бы себя счастливым. Почти.
Он внезапно резко остановился, встряхнулся, отделываясь от какого-то неясного наваждения, и огляделся. Обреченный находился на Солнечной улице, но только потому, что через нее лежал его путь домой – он прошел сюда, даже не думая.
Обреченный посмотрел на часы: три пятнадцать. Его губы тронула грустная улыбка. Так вот оно в чем дело! Вот в чем причина внезапно нахлынувших чувств. Их вызвало то, что еще способно было потревожить его душу… Эта улица, это время, и та, которая должна пройти по этой дороге. Ему почему-то взбрело в голову, что она – та, которая может его спасти. Ха! Что за глупости, не стоило и позволять себе мечтать о подобном.
Он тяжело вздохнул и облокотился на стену одного из домов. Обреченный сознавал, что все происходящее – лишь цепь случайных совпадений. Ну, понадобилось какой-то девчонке проходить в такое-то время именно по этой улице, в чем тут проблема? Но, тем не менее, его разум, совсем не считаясь со своим хозяином, пытался и – о боже – у него получалось создавать мечтания, в которых судьба Обреченного отступала… Незнакомка прогоняла их одним своим присутствием… Она обнимала Обреченного, шепча, что никому не отдаст его чувства…
Но, конечно, в реальности такого быть не могло. Ложные надежды только раздражали Обреченного. Видеть заманчивое будущее было столь сладко… И больно. Потому что он знал – это невозможно. Даже если бы он подошел к ней…
Представив, как он подходит к незнакомке, он вздрогнул и подавил сильнейшее желание побиться головой о стену. Обреченный не был стеснительным, но это касалось вынужденных знакомств – среди родственников, одноклассников, может, даже каких-то компаний по общим интересам, но совершенно незнакомый человек, который, никого не трогая, бредет по улице? Немыслимо! Что ему, то есть, конечно, ей говорить? Рассказать о себе? Поведать истину? Просто глупо, как бы то ни было, она повернется и уйдет, а он, зачинщик этой неудачной попытки знакомства, провалится сквозь землю. Хотя нет. Разумеется, он никогда не сделает ничего подобного. Ему просто силы воли не хватит.
Пока он размышлял в подобном направлении, на Солнечной улице появился еще один человек. Это была она…
Прежде, чем увидеть ее, Обреченный вернулся мыслями к своей незавидной судьбе. Когда он так задумывался, сосредотачивался на ней, он прямо-таки чувствовал, как душа вытекает… Капля за каплей, она покидает его тело… Безвозвратно…
Обреченный уже привык к тому, что ему не удается разглядеть лицо незнакомки – он в этом не особенно нуждался. Одно только присутствие ее заставляло пускаться в мечтания о спасении, а все остальное было неважно… Но сейчас былая теплая волна не перевернула с ног на голову все его существо, как обычно бывало. Только отчаяние до боли захлестнуло почти опустевшую душу.
Глянув вслед ничего не подозревающей девушке, он зажмурился и бросился бежать. Мечты о спасении разрушались жестокой реальностью, чужими жизнями, которые так безразличны ко всему происходящему. Незнакомка мелькала перед Обреченным, подобно стакану воды перед умирающим от жажды… Стакану, до которого невозможно дотянуться.
6
Обреченному очень хотелось с кем-нибудь говорить. Не общаться, а именно говорить, спешно выплескивая случайные мысли, слушая здравые суждения, рьяно возражать на них, и снова говорить, говорить, говорить… Но говорить было не с кем. Он знал, что, стоит завести беседу такого рода с кем-нибудь из своих знакомых, как она затухнет, будто и не начиналась. Нет, Обреченный почти никогда не сомневался в людях, но чувствовал, что уже не может их любить, не может испытывать симпатию, не может и ненавидеть. По отношению ко всему и вся чувства сменялись пугающим равнодушием, оставляя после себя лишь страх. Конечно, страх тоже скоро исчезнет. Но пока он не исчез и Обреченный не превратился в безэмоциональное существо, было страшно. Один раз он даже заплакал – совсем чуть-чуть, как-то сухо и недостаточно искренне, но все равно ощутил необыкновенное удовольствие от того, что он способен чувствовать страх и грусть и даже плакать из-за этого. Пусть это и ненадолго. Оставалось всего два месяца до того дня, когда драгоценные крохи эмоций окончательно исчезнут.
Обреченный продолжал жить, как жил прежде. Днем ходил в университет, ночами в тесной компании с кофе и энергетиками прочитывал многочисленные статьи в Интернете. Он не знал, зачем. Ему никто не мог помочь. Но доставляли некоторое даже удовольствие бесконечные рассуждения на тему человеческих эмоций. Как их было много, и сколько людей относилось к ним, как к совершенно управляемому явлению!.. Да если бы было так, разве пришлось бы Обреченному страдать от того, что вскоре чувства безвозвратно покинут его? Он знал, что так случится, знал, что, сколько бы он ни рассказывал о своей проблеме, дождаться ценных советов не удастся. «Профессионалами» в лицо неизбежно будут кинуты совершенно непонятные человеческой душе термины. Они уверены, что все можно объяснить с точки зрения науки.
«С чего вы решили, – спросит такой вот «профессионал», – что именно в этот день эмоции вас оставят?»
«Я просто знаю это», – ответит Обреченный.
«Ну, это ваше самоубеждение. Подростковая причуда. Пройдет. Постарайтесь не думать об этом».
Вот и весь сказ. В самом начале своего забвения Обреченный далеко не раз думал о том, что скажет такой профессионал, когда его приведут к нему, совершенно опустошенного, невозвратимого, потерявшего по давнему категоричному отказу все свое «я». «Я же говорил», – Обреченный сказать уже не сможет, потому что потеряет способность чувствовать злорадство, зато это сможет напомнить себе этот самый профессионал. «Он же говорил», – подумает он удивленно и растерянно. Но Обреченному будет все равно. Это не сможет, не сможет ему помочь.
А то, что совершенно незнакомые люди – зачастую не самого зрелого возраста – читали его душевные излияния… В этом было даже больше пользы. У него как-то раз вылилось в коротенькую запись, что он никак не может лишиться веры во спасение, веры бесполезной, так как единственный человек, способный помочь ему – девушка с Солнечной улицы – просто никогда не узнает о том, что могла неким непостижимым образом спасти незнакомого ей человека. Может, даже просто тем, что сказала бы ему всего одно слово…
«Спаси меня!» – сказал бы Обреченный.
«Спасу», – ответила бы она.
Но все это мечты, мечты… Этой малости не случится, она, как всегда, пройдет мимо, и, думая о ней, Обреченный расстанется со своими эмоциями.
Однако ту запись он удалять не стал. Некто неизвестный, похоже, паренек его возраста, не оставил ее без внимания, и Обреченный не раз перечитывал их переписку по этому поводу.
«Почему ты уверен, что ничего не выйдет?»
«Это просто глупо».
«Глупо говорить, что ничего не выйдет, когда ты даже не пытался. Почему бы не подойти и не сказать ей?»
«Сказать что?»
«Все, как есть. Если она скажет, что ты псих и уйдет, тогда и будешь жаловаться. В любом случае, если ты уверен, что лишишься эмоций, чувства стыда и сожаления тебе бояться не приходится».
Этот незримый собеседник был прав, Обреченный понимал это. И все равно не мог преодолеть той стены, которая запрещала ему подходить к незнакомой девушке и в лоб говорить о спасении. Он мог начать издалека и завести знакомство, но это представлялось ему еще более глупым, чем прямое описание ситуации. И все же он решил попробовать…
В начале четвертого он проходил по Солнечной улице. Словно забытье настигло его и, когда он вспомнил о своей цели и обернулся, по другой стороне улицы от него удалялся высокий силуэт… Обреченный зажмурился и бросился в противоположную сторону. Он не мог, не мог. Ему просто не хватало сил. Он стал обреченным настолько, что уже не чувствовал себя способным выбраться из этого болота хотя бы на одно мгновение.
7
Дождь лил, не переставая. Весна, вступая в свои права, поспешила забрать немногочисленные сугробы и с лихвой возместить их глубокими лужами – ледяные ливни не прекращались ни на одну ночь. Под таким вот настроением стихии Обреченный и возвращался домой.
Сначала он подумал, что хорошо бы переждать где-нибудь дождь, но тут же ему стало безразлично, и он не приостановил хода. Втайне Обреченный даже понадеялся, что заболеет, однако робкий шепот внутреннего голоса был услышан и мрачно заткнут – в отличие от него, разум логично предположил, что всепоглощающая пустота не сочтет болезнь тела должным предлогом, чтобы отступить хотя бы на некоторое время. Только лишние проблемы. Да и чего тянуть… Уныние так раздражало и одновременно радовало Обреченного, что в голову иногда приходила мечта о том, чтобы все поскорее закончилось. Но, когда он вспоминал, что и без того осталось совсем немного, становилось страшно, и отчаяние накрывало с головой. Именно накрывало, сплошным потоком, и, хотя ему полагалось радоваться, потому что его возможно было ощущать, хорошего настроения это не прибавляло. Часто Обреченный пытался себя утешить – зачем, говорил он, мне нужны эти эмоции? Чтобы снова чувствовать, как боль одиночества, поражения и унижения раздирает душу? Ведь именно непереносимость всего этого заставила его однажды пожелать, чтобы все исчезло. После этого решения вновь и вновь возникали мелкие обиды, но они почти тут же уничтожались усилием воли. И вот к чему это привело. Не это ли было желанным результатом того решения?
Обреченный вновь и вновь размышлял об этом, но более здравый и менее упрямый голос внутри него напоминал, что он уже сдался. Он сдался и признал, что был неправ. Что лучше испытывать дикую боль, чем ничего не чувствовать вообще. Наверное, это можно понять только тогда, когда на себе познаешь весь ужас пустоты и безразличия. Ужас, который нельзя испытать, потому что без-раз-лич-но. И бесполезно утешать себя былыми доводами. Стоит посмотреть в глаза самому себе и признать: такой путь был ошибочным. Путь наименьшего сопротивления.
«Но даже от этого признания толку нет никакого», – подумал в очередной раз Обреченный, признавая в сотый раз свое поражение, в сотый раз моля Всевышнего об отмене своего рокового решения и в сотый раз получая отказ и напоминание о том, что расправа, которой он так желал в свое время, близко. Откуда брались эти боль и страх?.. Наверное, так приговоренный к смерти в дни, оставшиеся до приведения приговора в действие, находит привлекательным и необходимым все, попадающееся на глаза.
«Не хочу!» – мелькнула в голове Обреченного по-детски категоричная мысль, и он перешел на бег. Потом вдруг остановился и посмотрел в темное небо почти опустевшим взглядом. Ледяные струи дождя хлестали его по лицу. Почему-то именно холодный ливень напоминал о слабости, и это поднимало волну презрения к себе, а заодно и становящееся таким привычным равнодушие. Он хотел избавиться от чувств, и, когда это почти удалось, испугался и стал мечтать о спасении. Спасение лучиком появилось на Солнечной улице, а он только и мог, что смотреть ему вслед и сознавать невозможность достигнуть его. Ничтожен и слаб. Разбит. Сломан. Неоткуда взять силы на то, чтобы остановить необратимый процесс… Спокойно встретить прощание с чувствами… Или на то, чтобы просто протянуть руку навстречу солнечному лучику.
Обреченный вбежал в квартиру и тут же услышал далекий-далекий раскат грома, раздавшийся за окном. Первая гроза. Казалось, еще вчера он был на заснеженной улочке, а вот теперь стоит под ледяным ливнем, потом возвращается домой и имеет счастье слышать гром. Обреченный любил грозу. Но сейчас она не напомнила ему о великих небесных свершениях, как прежде. Это и не казалось грозой – скорее, бой каких-то мистических часов, отсчитывающих время до конца.
Красивая метафора словно бы рассыпалась, когда Обреченный машинально щелкнул выключателем и обнаружил, что отключили свет. Даже обрадовавшись этой внезапно наставшей тьме, он, вместо того чтобы, по обыкновению, усесться за компьютер, устроился в уголке кровати и, обхватив колени руками, спрятал в них лицо. Так он ощутил себя еще более несчастным. Ему с небывалой четкостью представилось, как он потеряет все, все до последнего. Ведь это «последнее» всегда заключается в человеческой душе. Если кто-то потерял все свое состояние, в нем может теплиться надежда… Или злость… Постепенно они перейдут в уныние или желание действовать – все в человеческих руках! Но что станет делать этот кто-то, если ему вдруг стало наплевать абсолютно на все. Пока Обреченный еще может плакать о том, что безразличие захватывает всю его жизнь, но потом не останется и этого. Страшная пустота, надвигающаяся на него грозовым облаком. Не будет ничего.
– Я боюсь, – сказал в темноту Обреченный ничего не выражающим тоном.
Потом повторил, и на сей раз его голос дрогнул. Отчаяние, оно тоже пока еще здесь. А как же ему не быть, если робкое признание неизвестности будет проигнорировано так же, как и все остальное. Он сам виноват, что затеял эту опасную игру. Не придал особого значения важности эмоций, какими бы зачастую губительными они ни были. Это было страшной ошибкой… Страшной…
– Я боюсь! – безотчетно, сорвавшимся голосом крикнул Обреченный и так же безотчетно ударил кулаком в стену. Рука напоролась на бра, прикрепленное к стене. Осколки посыпались вниз, живописной миниатюрой рассыпавшись по простыне.
Обреченный посмотрел туманным взглядом на свои исцарапанные пальцы. Как обидно, обидно до слез, что чувство физической боли – это тоже чувство.
8
Когда в квартиру вошла Гостья, Обреченный, не обращая внимания на звяканье ключа и скрип двери, внимательно изучал себя в зеркале. Казалось бы, он не слишком изменился с тех пор, как решил избавиться от эмоций. Что бы подумали те, из-за кого он пошел на это? Наверное, то же самое – что он совсем не изменился. Выглядящий младше своих немногих лет, с рыжеватыми волосами, клиньями спадающими на бледный лоб, с наивным взглядом больших карих глаз. И совсем не похож на обреченного. Разве что к наивному взгляду, вдобавок к непосредственно наивности, добавлялся то несколько несчастный, то равнодушный элемент. По понятным причинам несчастный Обреченному нравился больше. И все равно этого было мало для того, чтобы надеяться, что незнакомка с Солнечной улицы подойдет к нему и спросит, что стряслось. Какое ей может быть дело до совершенно незнакомого человека, – в очередной раз говорил себе Обреченный, и зарождающаяся было надежда сменялась безнадежностью и горечью. Без этого явно проигрышного шанса, пожалуй, было бы даже легче. Угораздило же его вбить себе в голову, что спасение все-таки возможно. Сидел бы сейчас и ожидал конца, не терзая напоследок свою душу…
– Эй, – окликнула Гостья.
Обреченный не ответил. Тогда она подошла к нему, и, убедившись в том, что он не видит в зеркале ничего, кроме своего отражения, с недовольным бормотанием прошла в комнату и стала наводить порядок. Обреченный не видел ее. Ему было все равно. Единственные весомые мысли в его голове в последнее время были лишь те, что верить во что-то – это нормально. Даже если предмет веры – просто незнакомая девушка, случайно проходящая в одно и то же время в противоположную от него сторону… Наверное, в минуты отчаяния люди так стремятся зацепиться хоть за что-нибудь, что много им и не надо. Достаточно удаляющегося силуэта. И даже такая мелочь порождает множество мечтаний (…вот он подходит к ней, и она говорит, что спасет его), которые почти тут же рассыпаются в пыль (он не может подойти, она не может так сказать).
Уже вторую неделю Обреченный исправно ходил по Солнечной улице, даже если в этом не было особой нужды. Он непременно выдумывал себе причины, по которым ему надо идти в ту сторону (почему-то являться на эту улицу просто так казалось преступленьем), хотя редко эти причины выпадали на начало четвертого. И все же далеко не один раз Обреченный видел ее. И не единожды пытался бороться с собой, чтобы подойти к ней и сказать… Хотя бы что-нибудь. Но тщетно. Суровая реальность решительно вставала между ним и зыбкими, но такими теплыми мечтами. Что ж, скоро им придет конец, и не придется так мучиться, – со всей возможной обреченностью думал Обреченный.
До полного забвенья оставалось всего несколько дней.
– Спаси меня, – сказал он своему отражению.
Но оно, не дрогнув, продолжило смотреть на него наивными и несчастными глазами. Почему так легко было сказать это своему двойнику в зеркале и так сложно кому-то другому? Откуда, зачем в голове мысли о стеснении, отказе, испуге? Как прав тот человек из Сети, к чему все это, если очень скоро Обреченному будет наплевать на все, абсолютно все! Он ничего не теряет… И все равно не может.
Бессилен. Перед самим собой. Как всегда.
Обреченный отвлекся на мгновение от мрачных мыслей, которые грозились в скором времени уйти навсегда, и вдруг вспомнил, что пришла Гостья. Надо же, подумал он, ни одного комментария не отпустила. Учитывая то, что бра разбито вдребезги, это более чем странно.
Решив проверить, как движется дело уборки, Обреченный заглянул в комнату и замер на пороге. Гостья держала в руках листы его исповеди. Он дрогнул лишь на мгновение, которого и сам не уловил, но так и остался стоять в дверях, с некоторым любопытством глядя на Гостью. Он сразу понял, что ей попалась не «прощальная» часть записей, а его рассуждения о жестокой судьбе, будто в издевательство бросившей ему спасательный круг, до которого невозможно дотянуться.
На лице читающей женщины застыло какое-то странное, серьезное, но вместе с тем абсолютно безразличное выражение. Обреченный не был раздосадован, что листки умудрились привлечь ее внимание, не злился из-за того, что она полезла, пусть даже таким пустячным образом, в его личную жизнь. Ему просто было интересно, зачем она вообще это читает. Да еще, судя по всему, весьма внимательным образом: даже отложила тряпку и уселась в кресло.
Вот что предстало ее взгляду:
«…А ведь осталось совсем немного. Я часто думаю о том, что будет последним. Раньше мне казалось, что злость. Но теперь я почти уверен, что это будет отчаянье. По крайней мере, его я чувствую особенно ясно в последнее время… В основном тогда, когда собираюсь с духом и делаю шаг вперед, чтобы подойти к ней. Но только на это меня и хватает, а потом я поворачиваюсь и убегаю. Я не могу. И пусть миллион раз прав тот парень из Интернета, что мне нечего терять. Я все равно мог ошибиться, и ничего она меня не спасет… Ведь я зацепился за нее просто потому, что больше было не за что.
Нет, я просто пытаюсь оправдать свое бессилие. Как это глупо – не быть способным решиться сказать какую-то пару слов, если действительно совсем ничего не теряешь. Если подумать, нет ничего удивительного в том, что при таком раскладе я никак не могу спасти себя сам… Наверное, я просто не до конца верю в то, что для меня есть хоть какой-нибудь выход.
Поскорее бы все закончилось! Но чем ближе этот день, тем больше отчаянья. Я не знаю, почему. Как же все плохо, плохо, плохо и жалко… Невыносимое чувство. И все-таки чувство…»
Гостья подняла взгляд на Обреченного, с равнодушным видом бросила листы на стол и продолжила вытирать пыль. Ее явно ничуть не смутило то, что ее застали за таким занятием.
Обреченный продолжал стоять на пороге, уже не думая об увиденном. Он вообще, казалось, утратил способность на чем-то долго сосредотачиваться. Его не так уж поразило открытие, что мысли напрямую зависят от чувств. От последних осталась лишь призрачная иллюзия, которая так скоро рассыплется в прах, и мысли тоже день за днем все бледнели, бледнели…
– Отчаяние потому, что знаешь, что что-то еще можешь сделать, а не делаешь, – вдруг сказала Гостья, не прекращая тщательно протирать полки с книгами.
– Что? – вскинул на нее глаза Обреченный – он думал, ему послышалось.
– Что-то еще можешь сделать, а не можешь, не делаешь, – повторила Гостья. – Потому и плохо.
Обреченный был настолько потерян, что даже не особенно удивился (ведь удивление уже было смешной пародией на прежнее сильное чувство), только пробормотал почти неосознанно:
– А толку понимать это, если все равно не можешь.
– Отец твой тоже думал, что не мог, – проворчала Гостья. – Но, как оказалось, зря волновался.
И она, ни слова больше не говоря, продолжила прибирать в комнате.
9
Обреченный спокойно прислушивался к шуму дождя за окном и неспешно связывал одну за другой обрывочные мысли. Воспоминание о том, что завтра его эмоции окончательно исчезнут, даровало ему это странное, воистину обреченное спокойствие, позволяющее ему не только все обдумать, но и допустить возможность примирения с неизбежным… А что еще остается?
Но думы все-таки были. Их не могло не быть не только потому, что близилась развязка полугодового сожаления, но и потому, что слова Гостьи не остались без внимания.
Обреченный вспоминал вновь и вновь ее бесстрастное лицо, ее фразы… Зачем она это сказала? Что имела в виду? Было ли это напускным презрением, или просто нехотя она признавала, что сомнение Обреченного в своих силах еще ничего не значит? В таком случае, она права, но права так же, как и незримый советчик из Сети, и толку от этих слов было немного… Сложнее всего людям побороть себя, и Обреченный проигрывал именно в этом. С самого начала это и было его ошибкой – поместив себя в строгие рамки и думая, что таким образом он станет сильнее, он запер сам себя в тесной темнице жестких чувственных правил, система которых взяла верх над его «я».
Отец тоже думал, что не мог… Имела ли Гостья в виду именно то, о чем так не хотелось думать Обреченному? Если и да, то тут, так или иначе, совсем другая ситуация. Обреченный считал, что, прими он такое кардинальное решение, суть была бы всего-навсего в одном-единственном шаге – сделав его, назад уже не вернешься. Как незримая граница, которую надо переступить. Можно закрыть глаза или не закрывать; это все равно, лишь бы забыть обо всем, не дать себе ни о чем подумать и сделать одно движение. Все решает одна минута, нет, даже секунда. Наверное, эту границу можно было увидеть и здесь, – вдруг подумал Обреченный. Если просто освободить разум всего на мгновение, пересечь невидимую грань, и вот уже нет пути назад – что сделано, то сделано. Но как легко размышлять, и как трудно сделать!..
Обреченный посмотрел на часы. Четыре утра. Дождь продолжал выстукивать радостную дробь по железному карнизу, но почему-то Обреченный был уверен, что в последний день своей обреченности он встретит на Солнечной улице солнечную, под стать названию, ясную погоду. Вопрос только в том, хватит ли у него решимости пойти туда просто так, без всякой причины. Все предлоги уже исчерпаны, а попытку обнаружить барьер, через который надо перемахнуть, нельзя назвать достойным оправданием.
Вслед за этим подумалось о том, что, так или иначе, следующим утром ему уже нечего будет бояться. Страх, стыд, стеснение, безнадежность, мысли о людях, которые, услышав мольбы о спасении, холодно отвернутся, а то и просто испугаются, ничего не поняв, исчезнут.
Возможно, стоило решиться. Но это Обреченный знал и раньше. Вопрос оставался прежним – откуда взять силы? Безнадежность, владеющая им все это время, не могла дать ему этого.
«…тоже думал, что не сможет. Зря волновался», – сами собой вспомнились слова Гостьи.
Обреченный слабо, едва заметно улыбнулся. Чувства все равно исчезнут. Теперь он понял, что единственной надеждой на спасение было само спасение. Поэтому ему оставалось только шагнуть ему навстречу – последний, решительный шаг перед тем, как окунуться в полное забвенье.
Чтобы в последние секунды перед этим ни о чем не жалеть и с грустной улыбкой встретить то, что он полгода назад так настойчиво требовал у себя самого.
10
Яркий солнечный свет поливал улицы золотыми лучами. Небо было кристально-чистое, без единого облачка, а подтаявшие сугробы и журчание воды где-то в стороне лишний раз подчеркивали наступление весны. Уже давно треснул лед на реке, и, несмотря на то, что асфальт все еще покрывали лужи и снег, берега успели покрыться травой. Проходя мимо них, Обреченный вспоминал с тоской, как они были заключены под снежный покров. Как жаль, что он так скоро растаял. Будто решил доказать приближение новой эры… Для кого-то это будет счастливая жизнь, для кого-то – смерть. Обреченный подумывал присвоить ей статус «несчастливой», но не был уверен в том, что смерть может быть хоть какой-нибудь.
И все равно, это важное время. Потому что сегодня он Обреченный последний день. А назавтра, должно быть, у него появится новое имя. Наверное, еще хуже, чем теперешнее. Например, Пустой. Или Бездушный.
Обреченный прошел дальше и зашел в университет, куда его совершенно неожиданно вызвали в этот солнечный день. Он просто отдал какие-то справки, но обычно непробиваемый декан факультета позволил себе заметить, что вид у Обреченного такой, будто он вот-вот заплачет. Обреченный выдавил на лице улыбку и сказал какое-то реальное оправдание: материалистам не понять, что значит терять душу, всем остальным же попросту наплевать на незнакомого или малознакомого человека. А про себя подумал о том, что, быть может, стоит и поплакать. По крайней мере, попытаться. Так сказать, напоследок. Утром он все равно уже не будет стыдиться своих слез.
Закончив с делом, Обреченный собрался, как всегда, вернуться домой. Что еще ему было делать? И он, старательно обойдя Солнечную улицу, побрел совершенно другой дорогой…
Он шел довольно долго, ни о чем толком не думая. Осколки пустячных мыслей – декан, Гостья, слезы, Сеть, эмоции – смешались во что-то странное, почти неосязаемое, и Обреченный совершенно не обращал на них внимания. Все подходило к концу. Но чувства все еще оставались, только теперь сознание того, что они все-таки пока еще есть, не доставляло радости. Радость уходила в числе первых. Зато оставались сожаление и отчаяние… Что с них взять?
Обреченный вдруг вспомнил свои ночные размышления. Посмотрел на часы и бегом бросился к Солнечной улице. Он обещал себе, что встретит свой конец достойно, не испытывая сожаления об упущенном. Да, в свое время он сдался и под давлением душевных терзаний пожелал избавиться от самого ценного в своей жизни, но, совершив эту ошибку, он все еще жил чувствами. Почему? Потому что борьба, хоть и спустилась на этап ниже, все еще не закончилась. Пусть призрачный, надуманный, но шанс был. Именно поэтому последним чувством в душе оказалось отчаяние.
Он пришел вовремя: фигура светловолосой девушки, как обычно, удалялась от него. Обреченный привычно сделал шаг вперед, привычно остановился, привычно отступил… И, глубоко вздохнув, понесся через улицу.
В два счета он догнал незнакомку и, ни о чем не думая, положил руку ей на плечо. Та остановилась и обернулась.
Обреченный в первый раз увидел ее лицо. Должно быть, ей было лет двадцать, или, быть может, меньше или больше; огромные серовато-голубые глаза смотрели не испуганно, но удивленно.
Обреченный сделал над собой нечеловеческое усилие. И, вымученно улыбнувшись, сказал:
– Спаси меня.
После этого он зажмурился и со всех ног бросился бежать. Он чувствовал, что еще немного, и на его глазах выступят слезы. Слезы и радостные, и грустные – неизбежная гибель души по-прежнему преследовала его, но не было больше внутри того груза, что сгибал все это время. Шанс использован, воображаемая картинка наполовину стала явью, придуманный лучик надежды на какое-то мгновение оказался в руке. Каким волшебным было это ощущение!
Обреченный остановился у берега реки и сел на траву. В глазах по-прежнему стояли слезы, но губы трогала улыбка. Теперь мне есть, на что жаловаться! – со смехом подумал он, вспоминая советы человека из Сети. Однако следом за этим вспомнилась та самая запись, а потом и все остальные – как он боялся, как страшно описывал собственную неотвратимую судьбу, как прощался со всеми, как молил о спасении. И вот теперь грустная, но все же улыбка исчезла, оставив после себя ничем не сдерживаемый страх. Обреченный обхватил колени руками и зажмурился, словно боялся, что его поразит молния, хотя он знал, что остается еще целый день до того, как он в последний раз посмотрит на мир взглядом человека. И все же он надеялся, что это произойдет быстрее. Почему не сразу после того, как он сказал заветные слова, которые решался произнести почти полгода, почему? Зачем ему сидеть здесь, зачем отдаваться отчаянью, если он и так безраздельно принадлежит ему? Как много вопросов, ответы на которые уже не имеют никакого значения... И все же они оказались куда ближе, чем можно было подумать.
Обреченный вдруг вздрогнул – он не слышал, что кто-то подошел к нему. И не успел обернуться, как чьи-то руки крепко обняли его, а на плечо упала длинная светлая прядь.
– Спасу, – услышал он рядом с собой серьезный, ласковый голос.