СВОБОДА И РАЗУМНОСТЬ - СИНОНИМЫ?
§1. Говорят, что свобода – атрибут разумной воли. Соответственно, нужно думать, неразумная воля несвободна. Последнее обосновано тем, что в человеке неразумная (животная) воля возникает независимо от разумных целеполаганий, в общем порядке Природы. Силой разума человек может препятствовать животной воле, её осуществлению, но не может ни породить, ни убить её.
Свободу, как и разум, атрибутируют личности. При этом неясно, обладает лицо свободой потому, что оно – лицо, или потому, что разумно. Во всяком случае, животные не имеют лиц, - чего не скажешь о разуме с той же уверенностью. Посему, если полагаем свободу присущей личности, то несвободная воля безлична, хотя индивидуальна. Тогда свободно только лицо, безотносительно к разумности. Если же свобода присуща разуму, то каково содержание разумной свободы? Полагают – свобода осуществляется в разумном выборе. Отсюда условие свободы часто оформляется предоставлением возможности выбирать. Но субъект неразумной, животной воли тоже выбирает. Ведь это только в логике существует парадокс Буриданова осла, - реальный осёл без труда выберет между охапками сена. Любое высшее животное выбирает и даже краткосрочно планирует. Наблюдение показывает, что предположение о неразумности зверя ошибочно. Если так, то животная воля тоже свободна?
Здесь гуманисты нам возразят, что эта «свобода зверя» - не более чем антропогенная иллюзия. На деле, субъект животной воли, хотя и делает выбор, несвободен в самом волении: он только осуществляет волю, которая уже существует потенциально и уже оформлена, но не осуществлена. Она – как молния в облаке: готова ударить в любое подходящее дерево; нужно только дерево найти. Индивид не рождает волю: он только участвует в осуществлении воли тем, что ищет объект её в своём окружении. Потенциальная воля подобна заряженному ружью, индивид ищет мишень, рыская стволом из стороны в сторону, пока нужная цель не попадёт в прорезь прицела. Возьмём, к примеру, голод: он существует не только как ощущение, но и как воля; и нацелен на пищу. Зверь, побуждаемый голодом, рыскает в поисках добычи. Его свобода ограничена этим рысканьем, но он не пассивен. Зверь активно участвует в осуществлении воли к пище: он выбирает жертву, путь к ней, время и место засады, прыжка и так далее. Это может создавать иллюзию свободы. Но на деле все его действия подчинены экономии и вектору осуществляющейся воли. Его участие в том, что своей умной и расчётливой активностью он «сканирует» поле осуществления потенции. Тем не менее, эта ограниченная активность вполне умна и учёна: поскольку зверь хитёр и обучается в процессе воспитания и жизни. Отсюда заключаем, что неверно называть животную волю неразумной: она разумна разумом вида – поскольку разумен инстинкт; и она разумна умом индивида и популяции, приобретенным в индивидуальном становлении и прожитии. Естествоиспытатели не устают удивляться разумности, сноровке, обучаемости и предвидению даже, казалось бы, простых животных.
Из сказанного ясно, что животная воля разумна, но не свободна, - поскольку вся свобода состоит лишь в служении потенциально сущей предданной воле: поиске объекта для её осуществления. Значит предположение об укорененности свободы в разуме ошибочно. Почему же тогда человеческую разумную волю мы считаем свободной? Разве разум человека свободен? Он немногим свободнее инстинкта. И разве поле умных вещей, среди которых мы выбираем, не предшествует нам? Может быть, отличие воли человека от животной воли в другом? А именно, в том, что животная воля, хотя и разумна (у них есть мозги!), но безлична? И в самом деле, ведь даже очень умный человек - ещё не личность: он – индивидуум. Ведь личность не определяется умом. Личность может быть глупой. С другой стороны, разве змей не мудрейший из зверей? Свободу с разумом прочно связала эпоха Просвещения. Для изъяснения этой свободы прибегают к ситуации разумного выбора. В политическом обиходе свободу просто приравнивают к возможности разумного выбора. Но нам кажется, что в разумном выборе осуществляется не свобода, а разум. И субъект разума не отличается здесь принципиально от субъекта инстинкта и животной воли. Умные предметы и направления действий, между которыми разум выбирает, суть энтелехии воли, которая предзадана выбору. Сам по себе разумный выбор заключает в себе не более свободы, чем выбор чувственный. Разница лишь в том, что животная воля выбирает среди телесных предметов, а разумная воля между предметами ума. Но воля, при этом, уже определена, только пребывает в потенции, – так что речь идёт лишь о её осуществлении. Последнее включает в себя поиск объекта воли. Субъект животной воли ищет в пространстве тел; субъект разумной воли ищет размышлением, просматривая поле разумных целей. При этом сам разум нисколько не свободен. И, хуже того, часто становится на службу животной воле, заменяя собой животный инстинкт, неуместный в пространстве цивилизации. Так что не разум привносит свободу в личную волю; и свобода не равна разумному выбору. Так что же тогда такое эта пресловутая свобода!? И какова роль разума в её осуществлении?
§2. Из сказанного ясно, что для обретения звания свободного разуму недостаточно просто найти объект в умном пространстве города, замещающий для природной воли объект естественный, и таким способом доопределить энтелехию природной воли до конкретного осуществления. Но что если разум не просто находит и выбирает предмет желания, а сам порождает это желание? Не вправе ли мы считать свободным воление, порождённое самим разумом? Может быть и вправе, но возникает вопрос: в какой психической материи разум рождает или возбуждает желание? Достаточно ли субъекту с помощью разумного проекта и воображения породить в потенции природной воли некий новый импульс к обладанию новым объектом или к созиданию такового, чтобы считаться свободным? Не будет ли это лишь канализацией природного воления в некие новые русла? Иллюзию доминирования над животной волей может создавать здесь то обстоятельство, что в экономии осуществления разума используется преимущественная общественность человека, воля которого побуждается не столько прямыми природными стимулами, сколько сигналами стаи. Так что языковые конструкции, синтезирующие объекты ума и будирующие спящую животную волю, выступают для неё в качестве таких стайных сигналов. Но если энергия осуществления умных целей заимствуется у природы, может ли воля к ним считаться свободной? Ведь речь не может идти, в таком случае, ни о независимости от природы, ни о господстве над нею, но – только о попытках обмануть её и воспользоваться. Именно такую экономию культуры предлагает Зигмунд Фрейд. И его точка зрения не лишена оснований.
Поэтому разуму, – чтобы утвердиться как реально свободному, – нужно не просто воспользоваться природной волей и направить силу её на свои цели, но иметь собственную волю, отличную от природной и независимую от неё в истоке своём. Вопрос: а может ли разум иметь такую волю? Из какого источника возьмёт он её?
СВОБОДА И ПРАВИЛО
Из сказанного выше ясно, что если свободный разум возможен, то это необходимо практический разум: соединённый с волей; никак не теоретический, участвующий в свободе только на службе у практического разума. Ведь понятие свободы принадлежит воле, и к разуму относится лишь постольку, поскольку речь идёт о разумной воле.
Практическая свобода воли предполагает правило, поскольку голая неопределённость, абстрактный выбор, когда нет никаких выделенных направлений: иди по любому азимуту, – это не свобода, но – отсутствие воли, равнодушие, или безразличие. Потенция воли имеет энтелехию, которая проецирует во внешнюю протяжённость пространство осуществления. В этом пространстве воля полагает цель и прокладывает путь к цели. Безразличие же подобно лодке, носимой морем без руля и без ветрил. Она может плыть куда угодно, или никуда. Ветры и течения моря не создают для неё анизотропию пространства: она плывёт по ветру или по течению без усилий, как по «геодезической». Это всё равно, что находиться в покое. Даже если в лодке есть кормчий и гребцы, плыть им, собственно, некуда – нет выбранного направления, и никаких оснований для выбора его – все направления равнозначны. Направления ветра и течения не могут считаться выделенными – чтобы ощутить эти направления, нужно иметь какое-то своё направление, не совпадающее с течением, – тогда только можно использовать ветер и течение или противостоять им. То есть, кормчему нужен перипл, маршрут. Далее, либо кормчий своим разумом создаёт «перипл», либо разумность заимствуется извне – внешний разум даёт перипл. Здесь возникает вопрос: уничтожает ли свободу внешняя разумность? Или – мыслима ли собственная энергия умной воли при условии внешней разумности? Или внешняя разумность сводится лишь к знанию (теоретическому разуму) и не имеет силы надо мной, иначе как в господстве, которому я добровольно подчиняюсь? Пока оставим эти вопросы без ответа.
Но вот, у кормчего есть перипл, есть цель – Золотое руно; кормчий прокладывает маршрут. Это всё? Оказывается, нет. Арго не сможет совершить успешного плавания, если команда не будет приносить жертвы богам. Почитание богов – закон свободной воли, совершенно отличный от перипла и правил мореходства, имеющий иное происхождение. Этот закон отличается от правил целеполагания и целедостижения; в нем нет никакого ratio. Именно его считают законом свободы, тогда как технологические правила, открывающие поле творчества и созидания, не являются законами свободы. Об этом Им.Кант пишет в своей «Критике способности суждения»:
«Все технически практические правила (то есть правила искусства и умения вообще или ума как умения влиять на людей и их волю), поскольку их принципы основаны на понятиях, должны быть отнесены к теоретической философии только как королларии. Ибо они касаются лишь возможности вещей в соответствии с понятиями природы, для чего необходимы не только средства, наличествующие в природе, но и воля (в качестве способности желания, а тем самым и природной способности), поскольку она может быть определена в соответствии с этими правилами движущими силами природы. Подобные практические правила называются не законами, а лишь предписаниями; причем именно потому, что воля подчинена не только понятию природы, но и понятию свободы, по отношению к которому ее принципы называются законами».
Отсюда мы заключаем о двуединстве практической разумной воли: её закон истекает из двух источников. При этом только с одним из них сопряжена свобода воли. С каким?
Из доводов, приведенных выше, ясно, что творческий практический разум, создающий и овеществляющий идеи (проекты, образы) не может считаться свободным уже потому, что силу к овеществлению умных предметов он получает, либо от животной воли (вожделение), либо от социальных энергий статуса, доминирования, поощрения и т.п. Последнее иллюстрируется тем фактом, что люди низкого происхождения часто очень талантливы, становятся успешными творцами; и неблагородное общество рабов, освобождённых для целей революции, преуспевает технически и в области искусств. Поэтому практические (технологические) правила творческого, созидающего разума, хотя и включены бывают в закон свободной воли, не являются законом собственно свободы. Образы почитания богов, встроенные в технологию разумной жизни, тоже не являются законами свободы, но принадлежат к правилам искусства гетерогенной природы, но усвоенные посредством теоретического разума, которому объяснили всё.
Так что сопряжённым со свободой остаётся моральный практический разум. Этот разум не творит артефактов: он совершает поступки в ткани личных взаимоотношений. В поступках не овеществляются идеи, не достигаются цели: в поступках совершается взаимо-открытие и житие лиц. Честный (нравственно ценный) поступок часто совершается против животной воли, против рациональных доводов, против творческих замыслов, и даже против чести. Из этого опыта уместно сделать заключение о том, что откровение и утверждение личности в поступке не требует энергий плоти, ума и мира: значит, личность обладает собственной личной силой совершения поступка. А собственная сила есть основание свободы. Так что, в личном нравственном поступке реализуется, по меньшей мере, свобода от- : от природы, от ума и от социума.
Тем самым мы заявили, что так называемая «свободная воля» человека – буде она существует, - есть личная воля; и она не коренится ни в разуме, ни в животной природе, ни даже в социуме. В интроспективном поле феноменов субъекта поступка моральная воля опознаётся как сознание долга, истины, и правоты, а также решимость: ясная убеждённость в том, что поступать нужно и можно только так, и не иначе, и сила к такому поступку. В проекции на пространство деяния (действия) это нерассуждающее «так!» выступает в виде закона (правила). И, поскольку творческая и (опосредованно) животная воля человека осуществляется в пространстве деяний и действий, свободная нравственная воля, проецируясь в пространство деяний, полагает ограничение творческой воле в виде закона и правила. Эти ограничения образуют структуру публичного феномена личной воли, и являются основанием трансцендентного достоинства лица и его внутренним достоянием: собственными (не навязанными извне) моральными ограничениями. Эти абсолютные моральные ограничения творческой воли, будучи отчуждены и обобществлены в публичной сфере, могут быть положены (и полагаются) в основу вторичного доминирования над животной и рациональной волей. Вторичное доминирование на основе закона и правила черпает силу уже не в свободной личности, но в общественной иерархии ценностей, - где созидание космоса (общественного политического порядка) превосходит по значимости другие виды созидания; и ограничивает последние в силу этого превосходства. Ясно, что вторичное доминирование осуществляет уже не лицо, но – персона, маска. Соответственно, и её творческое деяние, подчинённое закону и правилу будет уже не моральным поступком, но - образом чистого морального поступка. Сам же чистый моральный поступок не является творческим деянием и не страдает, из-за этого, общественной и природной обусловленностью. У него своя независимая от природы и мира сила, имеющая собственный вектор, и этот вектор уже содержит в себе интеллигенцию, потребную для осуществления нравственной воли в умном пространстве мира, – почему и говорят, что свободная воля мудра.
Откуда же у личности эта мудрая сила, делающая её не только относительно свободной от- ; но и абсолютно свободной: рождающей истину из ничего? И что это за сила?
ЛИЧНАЯ СВОБОДА КАК ИСТИННАЯ
Вопрос об энергии личности необходимо отсылает к её бытию. К тому, как она есть. Здесь нелишне вспомнить, что «личность» – это метафизическая проекция откровения лица. То есть личность, формально отнесённая к «чтойностям», по существу есть не «что», а «кто» – лицо. Лицо же существует только в общении с другим лицом: открывается другому лицу. Взаимооткрытие лиц образует новое единство, отличное от взаимодействия, сотрудничества, симбиоза или организации. Это новое единство правомерно называть любовью.
Всякое единство, как новый порядок, по отношению к ранее разъединённым существам, несёт собой, или заключает в себе информацию, равную уменьшению энтропии в результате единения. Эта информация (порядок) эквивалентна энергии, которая освобождается при разрушении данного единства. Это всеобщий закон космоса, подтвержденный современной физикой. Уместно предположить, в свете высказанных соображений, что именно энергия единения любви инвестируется в силу свободы лица. Эта энергия не заимствуется ни у какого другого порядка (через разрушение или присоединение), но рождается из хаоса, как новое прежде не бывшее бытие.
Итак, взаимное стремление двух лиц открыть другого и открыться самому рождает единение любви, и новое житие двоих в любви, где они существуют как лица во взаимном откровении и удовольствии общения. Этот союз любви имеет собственную силу, которой располагают оба любящих открытых лица. Именно эта сила позволяет свершиться свободному поступку, который не обусловлен ни пользой, ни выгодой, ни зависимостью, ни целью. Этот поступок есть необходимо нравственный, поскольку осуществляется в отношениях с другим лицом (прежде всего) и утверждает бытие и ценность лица в мире, где лица скрыты под масками в хороводе. Это утверждение всегда имеет форму: не лицо для маски и хоровода, но хоровод и маска для лица!
Именно эту форму утверждения бытия и ценности лица, открытого в любви, мы находим в Деяниях Любви, выступавшей в Начале нашего эона под маской Иисуса из Назарета, когда дела Его обнаруживались в мире, как противоречащие хороводу и ролевым маскам в нём.
Поступок Любви свободен. Но не в смысле формального освобождения от закона, или утверждения публичной максимы, что любовь выше закона, а в реальной свободе независимой силы Любви. Её сила независима, потому что Любовь бытует сама по себе, истинствует. Именно это имел в виду Иисус, когда говорил: Аз есмь истина, и истина сделает вас свободными. В частности, поступок любви не нуждается в том, чтобы считаться «праведным»: он не заимствует силу у образа праведника. Отсюда – несовпадение праведности фарисеев и Любви Христа. И здесь же – свобода от маски праведности иудейской.
Из сказанного ясно. Что не может быть «закона свободы», как думал Кант. Свободный поступок структурирован любовью. И поэтому он уже не поступок – принадлежит не активности индивидуума, но внутренней жизни любовного союза двух лиц. И это уже не свобода: поскольку собственное внутреннее необходимое бытие любовного союза лишь вовне может обнаруживаться как свобода, - по отношению к миру, который с удивлением или восхищением наблюдает собственное уничижение перед лицом Любви.
Однако, свобода поступка Любви не означает его неподсудности закону, или ненаказуемости по закону. Как мы видели, Иисус был судим по закону (хотя и с процессуальными нарушениями)и наказан за Любовь, которую явил миру. Понесённое им наказание стало жертвоприношением Любви. Так же были наказаны Ромео и Джульетта. Но – оправданы пред Судом Высшим. Человек, ты можешь выбирать. Вот выбор свободы – между судом мирским и Божьим. Именно в этом выборе, перед лицом самосохранения хоровода масок, ты или теряешь любовь и свободу любви, или сохраняешь её, теряя жизнь. В этом пограничном выборе решается вопрос – «человек я или тварь дрожащая». (А не в ложном выборе студента Раскольникова – убивать или не убивать старушку процентщицу.)
ТРАНСЦЕНЗУС
Таким образом, мы нашли, что закон ума и закон свободы трансцендентны друг другу. Отсюда мы должны, либо заключить, что свободная воля неразумна, либо обнаружить единение разума и свободы, закона и любви.
Платоникам свойственно отделять дух, и с ним разум, от души и тела. По их мнению, истинный человек бесплотен. Следуя платонической логике, мы должны будем признать, что истиной является только любовь и свобода любви, а законы деятельности ума и тела суть лишь искажённые подобия свободы, обязанные своим существованием отягощению (загрязнению) духа материей.
Однако христианство являет нам истинного человека в целости плоти, души и духа. Именно поэтому церковь предпочитает Платону Аристотеля. Как же в таком случае соединяет христианская мысль столь разнородные составы в едином человеке? Как соединены Иисус, сын Марии, и Эммануил, Сын Шхины, Супруги Бога? Это тайна личности Христа. Во всяком случае, мы не видим там принуждения, причинения, – сын Марии свободно следует за Сыном Бога. И хотя он боится, и смертная туга охватывает его в Гефсимании, он смиряется со своей вероятной участью: возмущение ума картиной грядущей казни стихает. Любовь учителя Иисуса к своему сыну Иуде из Кариоты диктует ему поступок: он должен остаться здесь и дождаться Иуду со стражей первосвященника, чтобы дать ему последний шанс спастись. Если угодно, этот диктат любви можно назвать законом поступка: законом свободы, потому что Иисус может уйти, уйти из города, и бросить Иуду наедине с его ответственностью. Но он остаётся. И это не обречённость, исход не предрешен, и на случай, если Иуда обратится в последний момент, Иисус велит ученикам взять с собой мечи, которыми они смогут отбиться от стражи и уйти вместе с Иудой. Это свободное решение. В то же время, оно не безразличное. Существует плата за выбор. Если Иисус уйдёт из сада, он спасёт свою жизнь, которую получил при рождении от Марии. Но, в то же время обрушится дом души его, улетит Дыхание Любви, живущее в нём, и он утратит силу Жизни, и с ним – мощное жизнеощущение: он утратит жизнь как непосредственное переживание жизни; то есть он умрет, оставшись живым. Если же он останется, а Иуда не обратится, то дом души его останется цел и дыхание Любви сохранится в нем; но ненадолго, так как земная часть его существа будет разрушена: он претерпит смерть, за которой - неизвестность. Таким образом, выбирая Жизнь, он претерпевает смерть; и, выбирая жизнь, он умирает при жизни. Такой вот выбор.
Именно в этом выборе осуществляется свобода человека, и об этой именно свободе говорит нам Откровение о человеке, когда утверждает: человек свободен; или, как сказал Иисус, истина сделает вас свободными, – то есть, поистине быть значит быть свободным, и наоборот. Здесь очевиден разрыв с онтологией Просвещения. Декарт сказал: мыслю, значит существую; а Христос говорит: свободен значит существуешь. Последнее ещё раз подчеркивает разрыв между разумом и свободой, как она утверждается в христианстве. Христос ведь не сказал – разум сделает вас свободными. Напротив, он утверждал неразумность истины и вместе с ней свободы: «старый муж не замедлит спросить малое дитя семи дней о Месте Жизни» (Евангелие от Фомы).
Помимо Иисуса Царя многие говорили и говорят о свободе человека. Но эта «свобода» всегда оспаривается оппонентами, доказывающими её иллюзорность; многообразную зависимость воли человека. В то же время христианин свободен в Любви Отца, даже если он раб, то есть не свободен по гражданскому праву. И если отпустить раба христианина на свободу, прибавится ли хоть йота к свободе его бытия (истинствания) в Любви? Исходя из этого, можно ли о какой-либо другой свободе утверждать достоверно, что она есть? Она похожа на относительное движение, которое на деле неотличимо от покоя. Так что же: существует ли моральная, гражданская, политическая свобода, или всё это лишь ложные именования? И если существует, то как? Не так ли, как сказал о том Христос Иисус ученикам: «в те дни вы ели мертвое: вы делали его живым» (Евангелие от Фомы)? Что это значит?
Иисус не сказал: соблюдайте закон; Он сказал: исполните закон; то есть дайте закону полноту существования. Конкретно раскрывая это, Он говорил: не соблюдайте субботу ради субботы, ибо суббота – для человека; не увлекайтесь мытьём скляниц, каждениями, постами, молитвами, жертвоприношениями и всесожжениями, но окажите милость ближнему, дайте суд вдове, защитите сироту…. То есть войдите в сердце закона сквозь внешность его: блюдите не букву, но дух. И каков же дух закона, по мнению Христа? Это любовь Отца к людям, сынам человеческим. Буква мертвит, а дух живит, – сказал апостол Павел. Исполняя закон в духе его, ученики Иисуса, оживляли закон, омертвевший в букве, делали его живым. Они жили в исполнении закона, и закон жил в них. И это житие было свободным, и закон исполнялся в акте свободной воли.
И вновь мы видим несовпадение свободы и Свободы. Формальное поле закона есть поле свободы, поскольку закон не встроен в человека, но сообщается имяреку в публичной коммуникации, и человек волен соблюдать закон или нарушать его. Однако, поле коммуникации не является просто информирующим – это силовое поле: поле воздействия на волю человека; а также источник жизненных энергий, которые могут быть желанным плодом. Поэтому видимость поступка не даёт никакой возможности определить, является данный поступок актом свободы или нет, – независимо от того, соблюдает имярек закон или нарушает. Обратимся, например, к воле фарисея, скрупулёзно и со рвением соблюдающего закон, и, рассмотрев её экономию, убедимся, что он тщеславится, и его поведение предопределено строительством из себя образа праведника. Его антипод, святотатец культивирует антиобраз разрушителя, разоблачителя, противника, ревнителя истины и т.д. Им. Кант, желая отсечь все утилитарные имитации от свободного нравственного поступка, предположил, что истинно нравственный поступок совершается ради самого закона, из чувства долга…. Но, перед кем? Перед государством, обществом, будущими поколениями? Христианство говорит, что не ради закона, но ради конкретного человека, чьи права и интересы защищает закон, совершается истинно свободный поступок. Он свободен, потому что находит свою силу в трансцендентной миру Любви Отца человеков. И эту свою свободу законосообразный поступок любви обнаруживает тем, что может нарушать букву закона, исполняя закон по сути. И суд, рассмотрев дело по существу, может признать имярека невиновным в преступлении закона, несмотря на факт нарушения. Так и должно было случиться в деле Иисуса из Назарета, если бы суд Синедриона был беспристрастным. Любовь абсолютно права, потому что именно она законодательствует: из любви рождается правый закон. Но не прямо. Прямо из любви рождается поступок любви. закон же есть власть Старшего над младшими, родившимися в разуме, но не родившимися в любви. это пастырская власть . и Пастырь, сам рождённый в Любви, и желающий сохранить в народе потенцию рождения в Любви, испрашивает у Любви содержание закона, и от Любви же получает власть к утверждению закона в миру. Так Моисей ревнующий о своём народе, чтобы быть ему свободному – не от делания кирпичей, но свободному в Любви, – испрашивает закон у Отца народа, бога Яхве.
Таким образом, Пастырь совершает искомый нами трансцензус от Любви к разуму, от бога к человеку, с тем, чтобы имярек стал истинным Человеком, родившись в Любви Отца.
P.S.
В обществе есть управление (= администрирование), есть техники управления, но они не могут заместить собой ВЛАСТЬ! Только во властных отношениях человек свободен, ибо он почитает своего господина, и послушает его свободно, исходя из своего почтения к нему. Не случайно в фундаменте нашего мира лежит почитание Иисуса Христа, как помазанного Царя. Исходя из этого почитания, мы принимаем Его как нашего Господина. И силу Своей Власти Господь черпает в нашем свободном почитании и уважении к Нему.
Напротив, в ЗАВИСИМОСТИ свободы нет; что ясно уже по смыслу слова. Зависимость – это рабство, холопство, сервильность, etc. И вот, революционная идеология Нового Времени под лозунгом «Свободы» изгоняет свободу и замещает её зависимостью. Именно, используя демагогию свержения деспотов, изгнания тиранов, и проч. в том же духе, либеральная партия изгоняет из общества единственно свободные отношения – отношения Власти. Отныне мир скрепляет не Власть, а – зависимости всех от всех. И поскольку универсальным символом измерения зависимостей служат деньги, ключевые узлы этой сети – в руках финансовых воротил.
Концепцию замены Власти рыночными связями вполне ясно выразили Ротшильды и Рокфеллеры, озвучившие следующую политическую концепцию: «ВЛАСТЬ ЭТО ТОВАР».
Такая революция, разумеется, не могла не затронуть религию: а именно Царство Христово. Суть протестантизма, фундирующего «либеральную» революцию порабощения человека, состоит в свержении Христа Иисуса с Царского трона и замене власти Царя «законами». То есть, прежде чем политическая монархия превратилась в республику, в республику превратили Церковь, бывшую изначально Монархией. Этим была уничтожена свобода человека под лживым призывом к «свободе».
«Свобода индивидуума» – это главная ложь Нового Времени.