ВЛАДИМИР НАБОКОВ О «ПРЕВРАЩЕНИИ» ФРАНЦА КАФКИ.
Не буду разглагольствовать о моей любви к Набокову, хотя сама любовь для меня и несомненна.
Хочу, заметить, однако, что абсолютных авторитетов не существует. В том числе и в литературе.
Писатель в своём творческом развитии эволюционирует от неофита до мастера, и между этими полюсами возможно всякое, включая неудачи. Это нормально. Никто не пишет одни шедевры.
Из данного вступления уже, вероятно, ясно, что к В.Набокову у меня имеются претензии. Так оно и есть.
Я не являюсь профессиональным литературным критиком поэтому, не претендуя на некий безупречный анализ, лишь изложу мысли, возникшие у меня при чтении статьи В.Набокова ««Превращение» Франца Кафки».
Уже первая фраза статьи оказалась пророческой: «Как бы тонко и любовно ни анализировали и ни разъясняли рассказ, музыкальную пьесу, картину, всегда найдется ум, оставшийся холодным, и спина, по которой не пробежит холодок».
Именно это со мной и случилось. Статья оставила меня совершенно равнодушным, даже слегка раздосадованным: «Ну и что?», - хотелось бы спросить у автора.
Мудрый Набоков это предвидел и заранее приготовил ответ: «Рационального ответа на «ну и что?» нет».
Иррационального он тоже не даёт, но таковой я бы и в расчёт принимать не стал.
«Можно разъять рассказ, - пишет автор как бы о своём собственном анализе «Превращения», - можно выяснить, как подогнаны одна к другой его детали, как соотносятся части его структуры; но в вас должна быть какая-то клетка, какой-то ген, зародыш, способный завибрировать в ответ на ощущения, которых вы не можете ни определить, ни игнорировать».
Вполне допускаю, что в ком-то эти гены, клетки и зародыши наличествуют, но лично мне в этом плане не повезло.
Сожалея о данной своей ущербности, попробую всё же как-то оправдаться и объяснить, чем мне не понравилась данная статья признанного литературного мэтра.
К литературному произведению любого жанра я отношусь эстетически и прагматически.
Первое означает, что я задаю себе вопрос: доставил ли мне текст эстетическое наслаждение или, хотя бы, удовольствие?
Если да, то я мысленно говорю автору спасибо, так как мои минимальные запросы в данном случае удовлетворены.
Прагматически же означает, что я ищу в произведении то, что мне поможет в разрешении волнующих меня вопросов, с чем я, забросив это в безразмерный рюкзак моего цитатника, буду далее шагать по жизни. То есть я ищу интересные, оригинальные и глубокие мысли.
И это для меня даже важнее первого, поскольку как источник эстетического наслаждения литературное произведение стоит в длинном ряду всяких прочих источников.
Итак, я попробую применить мой двойственный подход к оценке упомянутой статьи.
С точки зрения эстетики всё обстоит благополучно.
Набоковские фразы точны, чеканны, ясны и выстроены безупречно.
Ну и хватит об этом.
А как с точки зрения информационной, идейной и смысловой наполненности? Вот тут-то как раз и не густо.
В этом и состоит моя претензия.
Нельзя сказать, чтобы я совсем ничего нового и интересного не узнал, что в предложенном автором тексте не над чем задуматься.
Но маловато этого среди пространного и скучноватого пересказа «Превращения».
Пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать интересные, с моей точки зрения, идеи.
1.«Красота плюс жалость - вот самое близкое к определению искусства, что мы можем предложить. Где есть красота, там есть и жалость, по той простой причине, что красота должна умереть: красота всегда умирает, форма умирает с содержанием, мир умирает с индивидом».
Определение искусства через жалость к красоте, которая «всегда умирает» интересно, не избито и ориентирует на то, чтобы больше любить и ценить то, что ещё живо. Вспоминается Цветаева: « - Послушайте! - Еще меня любите За то, что я умру».
2.«А если уйдёт чародей и останутся только рассказчик и учитель, мы очутимся в неинтересной компании».
Очень важное замечание, касающееся литературного стиля.
Не любой рассказ и назидание, изложенные в письменной форме, становятся литературой. Волшебство, чародейство должен привнести в повествование автор, претендующий на звание писателя.
3."...с потребительской точки зрения, - пишет Набоков - музыка является более примитивным, более животным видом искусства, чем литература и живопись. Я беру музыку в целом - не в плане личного творчества, воображения, сочинительства, а в плане ее воздействия на рядового слушателя. Великий композитор, великий писатель, великий художник - братья. Но я считаю, что воздействие, которое оказывает на слушателя музыка в общедоступной и примитивной форме, - это воздействие более низкого порядка, чем то, которое оказывает средняя книга или картина. Прежде всего я имею в виду успокаивающее, убаюкивающее, отупляющее действие музыки на некоторых людей - музыки в записи и по радио".
Замечание ценное, верное, хотя для кого-то, возможно, и обидное. Сочинителей и исполнителей, в особенности «серьёзной» музыки это не касается. Только потребителей.
К сказанному Набоковым можно ещё добавить, что восприятие литературного произведения, если это, конечно, не какой-нибудь говёный детективчик или сборник анекдотических хохотулек, это серьёзный труд и напряг, оставляющий в сознании, извиняюсь за физический термин, некую "остаточную деформацию". Тогда как восприятие музыки – занятие более пассивное. А что касается современной поп-музыки, так это вообще, в основном, экстатическая расслабуха, провоцирующая эмоции а не мысль.
Но всё это достаточно условные вещи, и об этом можно спорить.
Полезно помнить, что творческий процесс, сколько бы на эту тему ни писали всякие многоумныве и высоколобые авторы, в значительной степени остаётся и навсегда останется не до конца раскрытой тайной. Значимые нюансы этой тайны бесконечны.
В чём-то Набоков, говоря о "примитивности" музыки, как вида искусства, возможно прав. Мне, однако, музыка представляется более таинственной и даже более волшебной в сравнении с литературой и живописью.
Литература творит свои шедевры с помощью огромного количества слов. Это, можно сказать, её исходный материал. У живописи - бесконечные оттенки цвета.
А у музыки - всего семь нот, из которых и рождается волшебство, чудо, тайна, совершенно особенная. Бертольд Ауэрбах называл её "мировым языком", эсперанто, которое не нуждается в переводе "ибо говорит душе".
Сколько угодно можно привести примеров того, как литература находит мелодическое соответствие в творениях композиторов и дарит нам новое качество восприятия, новую степень проникновения в тайны и сути мира.
"Тайна музыки в том, что она находит неиссякаемый источник выражения там, где речь умолкает", - писал Э.Гофман.
4.Лично для меня важно было узнать, что «...Кафка весьма критически относился к учению Фрейда. Он называл психоанализ (я цитирую) "беспомощной ошибкой" и теории Фрейда считал очень приблизительными…».
Ну вот, пожалуй и всё, чем обогатил меня достаточно пространный набоковский текст.
Ещё раз позволю себе заметить, что около 90% текста это очень подробный пересказ Кафки с не менее подробными, но лично мне малоинтересными психологическими комментариями поведения действующих лиц.
Всё это довольно субъективно и потому постоянно всплывает упомянутый уже пресловутый вопрос: «ну и что?».
У Стивенсона, видите ли, «...лишь два измерения, тогда как в рассказах Гоголя и Кафки их пять или шесть».
Ну и что? А может быть у Стивенсона три с половиной, у Кафки – шесть, а у Гоголя все десять? Как это вообще можно определить с точностью до конкретных цифр? А раз нельзя, то и ценность данного суждения невелика.
Рассуждения, помещённые в начале статьи, о том, что турист, ботаник и фермер по-разному воспринимают один и тот же пейзаж, в соответствии с личной мотивировкой их подхода, то есть субъективно, вообще банальны.
Кому ещё не ясно на свете, что к сохранившемуся до наших дней дворцу отношение всегда будет субъективным? Для кого-то это памятник искусства, для кого-то жилище, а кому-то это объект зависти.
«Дворец кому-то тот же дом», - поёт А.Макаревич. Ну и что?
Следует сказать, что известное увлечение Набокова энтомологией сослужило ему в данном случае плохую службу.
Привычка количественно описывать насекомых: сколько там у них лапок, усиков, хоботков, крылышек, подкрылышек и что там ещё у них ни есть, инерционно сказалась и на анализе «Превращения».
В статье очень много скучных цифр.
«Теперь я намерен поговорить о структуре. Часть первую можно разделить на семь сцен, или сегментов…
Значительную роль в рассказе играет число три. Рассказ разделен на три части. В комнате Грегора три двери. Его семья состоит из трех человек. По ходу рассказа появляются три служанки. У трех жильцов три бороды. Три Замзы пишут три письма…».
Ну и что? Разве повествование Кафки стало бы более или менее интересным, если бы Замзы написали два письма, а из трёх жильцов лишь один носил бы бороду?
Сам же Набоков об «акценте на числе три» пишет: «В сущности, роль его техническая».
Ну и что? Какое дело читателю до «технических» каких-то там ролей?
В первую очередь ему дело до «чародейства» и волшебства рассказа, до творческой задачи писателя, до того, как успешно он с нею справился. Но разве об этом пишет Набоков, когда пишет:
«2. Другая тематическая линия - это линия дверей, отворяющихся и затворяющихся; она пронизывает весь рассказ.
3. Третья тематическая линия - подъемы и спады в благополучии семьи Замза…».
Как скучно это читать...
Прекрасная бабочка-жук-Грегор, раскрашенная чарами и волшебством повествования Кафки, благополучно скончалась на стерильной энтомологической булавке Набокова.
До чего же хорош, однако, как бы завет-совет пишущей братии, данный мэтром:
«Абстрактное символическое значение истинно художественного произведения никогда не должно превалировать над прекрасной пламенеющей жизнью».
Странно, но, как свидетельствует анализируемый текст, сам Набоков не всегда этому совету следовал.
Прискорбно, но в данной статье зануда-энтомолог одержал верх над Набоковым-художником.