Часть вторая.
Поход на Якутск.
Утро седьмого января выдалось хмурым. Еще затемно пошел мелкий, мелкий снег. Небо затянуло. После праздничной заутренней службы и всеобщего построения дружины для благословления отцом Василием перед предстоящим походом, он еще более усилился. А во второй половине дня вообще повалил хлопьями. Градусник термометра поднялся до отметки минус пятнадцать. Такое изменение погоды не предвещало ничего хорошего для предстоящего похода. Но, тем не менее, подготовку к операции никто не отменял. На два часа по полудню был назначен смотр всех подразделений дружины.
Ровно в назначенное время Пепеляев принял доклад от своего заместителя генерал-майора Вишневского о готовности к походу и обошел строй. Оставшись довольным осмотром, он обратился к дружинникам:
- Братья мои! Пробил наш час! Провидение судьбы привело нас сюда для того, чтобы принести на нашу землю мир и покой. Стонет, стонет русская земля от бесчинств нехристей большевиков. Горе,
слезы и разруху посеяли они на нашей многострадальной Родине. Добрый, бесхитростный народ Сибири призвал нас сюда и сам стал под наше бело-зеленое знамя. Знамя - чистоты, надежды и
новой жизни. Вам, небольшой горстке истинно русских людей предстоит великое, трудное дело. Но с нами Господь, за нами правда и потому победа будет за нами. Вперед за правое дело братья! Ура!
Раскатистое трехкратное «ура» разнеслось над селом и не затихло. Его подхватили стоящие поодаль сельчане, а с ними и вездесущие дети.
- Вольно! Разойдись! – подал команду командующий и только что безукоризненный строй мгновенно распался, но люди не разошлись, а остались на площади. Они собрались в группы, где были и местные жители и дружинники. Откуда-то взялась гармошка. И вот уже полилась, поплыла песня вдоль улицы, выплеснулась с народом на замерзшую реку, где началось поистине народное гуляние. Жители Нелькана встречали праздник и провожали дружинников в поход. Анатолий
Николаевич в гулянии не участвовал, но вместе с командирами тоже вышел на пологий берег Маи. С веселыми криками и гиканьем неслись вниз по склону мальчишки, подложив под себя дощечки. Откуда-то появились три упряжки оленей и начались веселые гонки по замершей реке. Там внизу, вдалеке, мелькнул белый пуховой платок. Мелькнул и пропал. С изменившимся лицом командующий развернулся и ушел с берега.
Дружина уходила из села с рассветом. Походным строем прошли вдоль площади, развернулись вправо, миновали церковь, со стоящим и благословляющим их с крыльца отцом Василием Мальцевым, и лишь затем вышли на заснеженный тракт. Дорога поднималась на вершину безымянной сопки и оттуда с вершины, как на ладони было видно село. Низкое, желтое солнце, с трудом пробивающееся сквозь снежную мглу, чуть золотило малые купола Благовещенской церкви,
высвечивало размытые дымы печных труб. Впереди лежал долгий, длиною в четыреста пятьдесят верст путь к Усть-Милю.
Движение по непроторенному тракту было чрезвычайно затруднено. Поднявшийся «хибус» - северный ветер, бил в лицо, затруднял дыхание, и грозил перерасти из поземки в пургу. Предстоящий переход, длиною в тридцать пять верст, до ближайшей станции на реке Ингили, был под угрозой срыва. Анатолий Николаевич бросив прощальный взгляд на село, широко перекрестившись на купола пока еще виднеющейся Благовещенской церкви, развернул коня и начал догонять уже спускающуюся в распадок колону. Обогнав обоз, состоящий из вьюченных лошадей и оленей, он поравнялся с замыкающим якутским отрядом, составленным из добровольцев партизан. Проезжая мимо он обратил внимание на напряженные, хмурые лица добровольцев.
«С таким настроением выступать в поход нельзя» - подумал Анатолий Николаевич и, подстегнув лошадь, поравнялся со вторым отрядом, который возглавлял Вишневский. Те же сосредоточенные, хмурые лица, прикрытые от встречного ветра и снега башлыками. Пришпорив коня, он догнал передовой отряд полковника Рейнгарда. Не смотря на то, что Август Яковлевич каждые полчаса проводил перестроение в своем отряде, дружинникам приходилось нелегко оттого, что именно им нужно было прокладывать путь по занесенному снегом тракту. Вглядываясь в лица бойцов, он заметил в середине отряда Сергея Анянова. Сергей шел и, улыбаясь, что-то рассказывал своему соседу, а тот, слушая его, смеялся.
«Вот балагур! Ему все нипочем!» - глядя на Сергея, подумал командующий, и неожиданно для самого себя громко прокричал: - Прапорщик Анянов! А, ну ко песню, запевай!
Анянов повернулся на голос командующего, улыбнулся и, перекрывая шум ветра, запел:
Взвейтесь, соколы, орлами
Полно горе горевать!
Толи дело под шатрами
В поле лагерем стоять!
Молодой чистый высокий голос прапорщика, одиноко выводил походную песню над колонной.
«Неужели не подхватят?» - думал Пепеляев. А Анянов, словно радуясь тому, что ему никто не мешает, запел второй куплет:
Лагерь – город полотняный,
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной,
Церкви маковки горят!
И подхватили, подхватили песню дружинники. И веселее стали взгляды, и тверже шаг, и стройнее ряды. И вот уже понеслось над колонной в стройном солдатском многоголосии:
Там едва заря настанет
Строй пехоты зашумит
Барабаном в небо грянет
И штыками заблести!
С тремя привалами, уже затемно, но все-таки дошли до бывшей почтовой станции на реке Ингили.
Как таковой станции уже не было. Осталось добротное, рубленое в лапу строение, конюшня без лошадей и престарелый смотритель. Сколь могло поместиться народа в станционном здании, столько и разместилось, а остальные, разбив палаточный городок размесились в нем и конюшне.
Пепеляев устроился в маленькой комнате смотрителя. Раскинув на полу спальник, он наотрез отказался занять кровать старика. Заметив висящий на стене телефонный аппарат, командующий, снял слуховую трубку и покрутил рукоятку зуммера. Трубка молчала.
- Не крути, не крути милок. Не работает аппарат то. Провода порваны, столбы попилены, мне одному все восстановить не по силам.
- А, кто же Никодимыч испортил связь? – спросил командующий.
- Знамо кто! И ваши, и красные. Все кому не лень.
- Это кто старик «ваши» - строго спросил командующий.
- Да как кто! Артемьев да Коробейников.
- Так, что с той поры так и нет связи?
- Не, почему? Была! Только, как Исай Карпель со своими охламонами на баржах спускался, так высадил своих, и приказал: - все столбы до самого Петропавловска повалять. Вот с той поры и нету никакой связи. Так, что ты мил человек ручку то не крути.
Ранним утром следующего дня дружина вышла на следующий переход до урочища Ципанда. Ветер стих, снегопад прекратился, столбик термометра хотя и опустился до отметки минус тридцать, но идти стало легче. Тракт пролегал правее русла реки. И был немного короче, чем тот путь, что предполагался изначально – по льду реки. Сопки, по которым он пролегал, были не круты и не высоки, а потому большого труда для их преодоления не представляли. Уже на подходе к Ципанде, Пепеляев остановил лошадь, зачарованный дикой красотой левого берега Маи. Левый берег реки в отличие от пологого правого, был крут и обрывист. Из этих обрывистых, выветренных горных пород, огромными скалами, устремленными вверх, теснились останцы.
- А, что Анатолий Николаевич, красиво! – произнес ехавший вместе с обозом Куликовский.
- Дико и красиво Петр Александрович. – ответил ему командующий и, не отводя взгляда от скал, продолжил: - Вы ведь здесь бывали раньше?
- Да Анатолий Николаевич бывал. Бывал и неоднократно. Я ведь в Усть-Майском с тысяча девятьсот третьего года, а сослан был сюда за революционную деятельность. Летом девятьсот четвертого бежал из ссылки в Москву, там примкнул к боевой организации партии эсеров. Был в одной группе с Каляевым, Моисеенко, Савинковым. По заданию партии вел наблюдение за Московским генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем, которого второго февраля одна тысяча девятьсот четвертого года самодельной бомбой взорвал Иван Каляев. Ивана тогда судили и приговорили к смертной казни через повешение, а меня бог миловал до поры до времени. Да только ненадолго. Двадцать восьмого июня того же года я по заданию партии, пришел на прием к московскому градоначальнику графу Шувалову и застрелил его из револьвера.
- Вы? – удивленно спросил Пепеляев, и внимательно посмотрел на Куликовского.
- Да, я Анатолий Николаевич. Вы то, небось, думаете о том, как я с моим зрением мог стрелять? Ну, стрелять в упор дело ведь не хитрое, да и видел я тогда немного лучше, чем сейчас.
- Стрелять, знаете ли, в упор не мудрено. Это – убийство. А, как же вы Петр Александрович остались в живых? Ведь за этакое – смертная казнь полагается.
- А меня и осудили к смертной казни через повешение, только я тогда подал прошение о снисхождении на «высочайшее имя» и отделался каторжными работами без срока. Потом наказание снизили до пятнадцати лет каторги, ну а в одиннадцатом году, я был выслан на поселение сначала в Сунтар, а затем в Якутск. Работал в торговой фирме Громовых. Потом уже в двадцатом был уполномоченным Областного продовольственного комитета по Нельканской волости. Работал начальником строительства дороги Нелькан – Эйкан, это вблизи Аяна. Тогда же написал исследовательскую статью «Транзитная линия Аян – Нелькан – река Мая, которую потом опубликовали в журнале «Хозяйство Якутии». Так что эти места я знаю очень хорошо. И кстати, как раз напротив нас на том берегу есть вход в большую кастровую пещеру, которая у местных тунгусов считается святилищем. Говаривают, что и баба там есть золотая, но это только говорят. Что там на самом деле никто не знает. Лабиринтов в ней бесчисленное множество, и ходить туда никто из русских не отваживается.
- Петр Александрович! А, что означает название «Ципанда»?
- А, Ципанда – это урочище, которое основал казак Григорий Ципондин – так сказать спаситель местного населения. От его роду в этих краях никого не осталось, а урочище сохранилось, и память о нем осталась.
К Ципандинскому урочищу добрались в сумерках. Некогда большое по северным меркам поселение, было разрушено и сожжено. Глубокий снег белым покрывалом начисто скрыл остатки уничтоженных огнем трех больших домов, станции, амбара, конюшни. Лишь не тронутые огнем печи говорили о том, что здесь стояли дома. Разбив палатки, дружинники остановились на ночлег.
Утро следующего дня выдалось морозным и солнечным. Столбик термометра упал до минус сорока пяти. На утреннем построении, слушая доклады командиров отрядов, Пепеляев отметил, что лица бойцов, не смотря на трудности перехода стали веселее. Проходя вдоль строя, он думал о том, что ведет этих людей вперед, вперед сквозь тайгу, снега и лютые морозы. Какая сила толкает их на преодоление невероятных препятствий? Что дает им уверенность в благополучном исходе похода? Почему измученные переходами, обмороженные люди, так уверенно смотрят в будущее?
«Вера! Только вера! Вера в победу, вера в себя, вера в Бога! – вот что ведет их вперед» - думал командующий.
- Дружинники, Братья! – обратился он к ним.
- Еще три перехода и мы, с божьей помощью, будем в Усть-Миле. Там нам предстоит непродолжительный отдых. Крепитесь! Помните, что тяжесть перехода еще не тяжесть. Тяжело по настоящему будет потом, в Петропавловском, Чурапче, Якутске. Там нам предстоит проявить всю отвагу, всю свою волю, свое стремление победить. Но я верю, друзья мои, победа будет за нами, потому как – наше дело правое и с нами Господь!
И опять тремя походными колоннами, но теперь уже выйдя на лед реки Мая, потянулась дружина к урочищу Аим, от которого было уже недалеко до Усть-Миля.
В Усть-Миль дружина вошла вечером двадцатого января. На окраине села собралось почти все его население. Ранее посланный начальник осведомительского отдела Грачев, навел порядок в неразберихе дел полковника Сурова. И тем самым, расположив к миссии дружины местную интеллигенцию. Встречали радушно, с хлебом с солью. Отдельно от сельчан выстроился объединенный партизанский отряд Артемьева и уж совсем отдельно, в одиночестве, полковник Суров.
Пепеляев принял хлеб-соль, поблагодарил сельчан за радушный прием и вместе с Грачевым подошел к отряду партизан.
- Здравствуйте Михаил Константинович! Рад вас видеть! Рад познакомиться!
Он протянул руку Артемьеву. Тот, пожав руку командующего, доложил: - Партизанский отряд численностью сто двадцать бойцов готов к выполнению любого задания.
- Хорошо, хорошо Михаил Константинович. Завтра ваши партизаны примут присягу на верность, а сегодня людям нужно дать отдохнуть.
Он обернулся и, увидев своего заместителя, приказал Вишневскому: - Евгений Кондратьевич! Расквартируйте вместе с Грачевым людей на постой.
- Извините – обратился он к командиру партизанского отряда.
- Мне сейчас некогда, но вечером прошу ко мне, так сказать для более близкого знакомства. И попрощавшись с Артемьевым, он, повернувшись, к одиноко стоящему Сурову, приказал: - Полковник подойдите ко мне.
Полковник, услышав приказание командующего, подошел и, застыв на месте по стойке «смирно», доложил: - Господин командующий! Полковник Суров, по вашему приказанию прибыл»
- Вижу, вижу, что прибыл. – с металлом в голосе произнес командующий.
- Ты вот что миленький мой. Расскажи ко ты мне, как ты тут командовал? Что за приказы отдавал мирному населению? Отчего от твоего беззакония люди бежали к большевикам? Ну, что молчишь? Я слушаю!
- Господин генерал-лейтенант… Я не понимаю вас. Я работал честно и считаю, что все возложенные на меня вами обязанности я исполнял добросовестно.
- Это ты так считаешь! Но от твоей доброй совести только худая слава о нашей дружине по Сибири разносится. Ты разжигал конфликты с местной властью. Якуты говорили мне: - «А что если большинство офицеров такие, как Суров». На якута Василия Борисова, интеллигента и активного сподвижника нашего движения, так подействовали твои методы работы, что он бежал к красным и написал письмо: что, мол бочкаревцев сменили пепеляевцы, с такими нам не по пути. Короче так. От должности командира объединенных партизанских отрядов я тебя отстраняю. Пойдешь бойцом в первый батальон к Рейнгарду. Вопросы ко мне есть?
- Нет, господин командующий. Разрешите идти?
- Иди. И вот еще что. Моим приказом от первого января обращение «господин» в дружине отменено, поэтому изволь обращаться ко всем дружинникам не иначе как «брат», в том числе и ко мне. Тебе, что Грачев не говорил?
- Нет – Суров на секунду замешкался, и неуверенно продолжил: - брат командующий.
Полковник отдал честь и, круто развернувшись на месте, зашагал прочь. Пепеляев долго смотрел ему в след и думал о том, что в принципе Суров то не плохой человек: боевой, проверенный офицер хорошо знающий свое дело. А вот попав в такую ситуацию, где нужно уметь убедить людей в своей правоте словом, а не окриком, делом - а не демагогией, растерялся. И вместо того, чтобы разъяснить людям суть дела, начал строчить приказы, которых никто не понимал и не воспринимал. А в том, что случилось, есть не только вина Сурова, но и его – Пепеляева. Нужно было быть более внимательным в выборе кандидатуры на эту сложную, можно сказать дипломатическую работу.
Вечером того же дня в небольшом, стоящем почти на околице села доме, переметнувшегося к большевикам якута Михайлова, собрался весь командный состав дружины. Совещание было кратким. После короткого доклада начальника штаба, в котором были озвучены уточненные данные о численности и наличие вооружения в гарнизонах противника Амге, Петропавловском и Чурапче, слово взял командующий.
- Братья мои! – сказал он, обращаясь к командирам.
- Медлить нельзя, но и без отдыха тоже нельзя. А по сему послезавтра, то бишь двадцать второго января отряду полковника Рейнгарда совместно с отрядом партизан под командованием Артемьева выступить походом на Амгу, и сходу взять село. Срочность этого мероприятия заключается в факторе внезапности. Поэтому вам – он поглядел на полковника и продолжил: - Август Яковлевич предстоит преодолеть те двести верст, что отделяют Амгу от Усть-Миля за семь дней. Срок очень сжатый, но, зная вас, я надеюсь, что вы справитесь с поставленной задачей. Село, как я уже говорил, нужно захватить сходу. Гарнизон там небольшой – триста пятьдесят штыков, и все же если не получится внезапно захватить гарнизон, переходите к его осаде. Но так, чтобы и мышь не смогла выскользнуть из села. Связь между селами есть, поэтому ежели дело коснется осады то основные силы дружины быстро придут вам на помощь. Завтра новобранцы из партизанского отряда Артемьева в полдень примут присягу, а после этого для вашего отряда Август Яковлевич банный день. Вытопите все имеющиеся в селе бани, вымойте людей, переоденьте и выдайте после бани всем по сто грамм водки. Второй и третьей бригадам банный день на послезавтра.
Пепеляев, закончив свою речь, оглядел всех присутствующих. Лица радостные и взволнованные. Все понимали важность поставленной задачи и радовались хотя и не продолжительному, но все же отдыху.
- Все свободны. – закончил командующий.
Шумной толпой командиры вышли из небольшой и неуютной комнаты. Последним выходил полковник Рейнгард. Анатолий Николаевич провожая его до дверей, неожиданно взял его за руку и, поглядев в глаза, тихо произнес: - Ты уж постарайся Август, очень прошу тебя.
- Хорошо Толя. Ты не волнуйся. – так же тихо ответил полковник.
После ухода командиров в комнате стало тихо и пусто. Большими шагами из угла в угол ходил по полупустой комнате командующий. Он не любил пустых, брошенных своими хозяевами домов. Они навевали видом своим тоску и уныние. А сколь таких осиротевших жилищ довелось видеть ему за годы Мировой и Гражданской войны. И за каждым таким жилищем, чья то искореженная человеческая судьба.
Расхаживая по комнате, Анатолий Николаевич посетовал о том, что так и не поговорил с командиром объединенных партизанских отрядов Артемьевым. Мнение Грачева о нем было
нелестным, но это было его мнение, а своего Пепеляев еще не составил об этом коренастом широколицем, с настороженными темными раскосыми глазами, тридцати двух летнем человеке. Первое впечатление о нем складывалось неплохое, неприятным лишь было то, что при разговоре тот постоянно отводил свой взгляд от собеседника.
Приняв решение о том, что завтра он непременно найдет время побеседовать с Артемьевым, Анатолий Николаевич, достал из своей походной сумы переносной складень. Огляделся по сторонам, ища место, куда его поставить, но, так и не найдя, развернул его прямо на столе. Глядя на строгой лик Николая Чудотворца, измученный страданиями лик Спасителя, он остановил свой взгляд на иконе Богоматери. Вслух прочел молитву, и испросив Ее о защите, встал с колен и подошел к узкому топчану, стоящему в темном углу комнаты. Развернув лежащий на нем походный спальник, он, сняв с себя гимнастерку и галифе, затушив лампу, забрался в его сырое нутро. Измотанный тяжелым переходом он стал быстро засыпать. И уже засыпая, почти сквозь сон, он услышал за тонкой дощатой перегородкой разговор братьев Аняновых. «Вот неугомонные неразлучники» - подумал он, и, вспомнив своих братьев и сестер, быстро уснул.
Утро следующего дня для дружинников полковника Рейнгарда выдалось веселым и радостным. Уже с восходом солнца густо повалил дым из всех имеющиеся в селе бань. Глядя на рейнгардавцев, остальные участники похода молча завидовали им, хотя и прекрасно понимали, что завидовать было нечему. Что уже завтра эти, сейчас так простодушно радующиеся жизни люди, опять уйдут таежным белым безмолвием в неизвестность. И уж совсем неизвестно, как сложиться их судьба через неделю.
Вернувшись с заутренней службы, Анатолий Николаевич наскоро перекусив, отправился по домам, где расквартировались дружинники. По пути он зашел в дом в центре села, где расположились местные партизаны Артемьева. Среди них царило оживление. Примеряя выданную каптермейстером дружины военную форму, они простодушно, как дети, радовались ей.
- Однако, - удивленно говорил один из них – низкорослый, кривоногий якут лет сорока, стоя по середине комнаты, недоуменно крутя в руках кожаный ремень.
- Однако уже есть один? – глядя на тренчик - брючный ремень в поясе галифе, в которые он уже старательно заправил гимнастерку.
- Однако, лисшний лемень в хозяйстве не лисшний. Плигодится – мудро произнес новоявленный дружинник, пряча кожаный ремень, под смех друзей, к себе в вещмешок.
- Здравствуйте дружинники! – громко произнес Пепеляев. Те разом обернулись на его приветствие.
- Командующий! – раздался, чей то возглас, и партизаны суетливо попытались стать в строй. Видя эту суету, командующий подал команду «вольно», и те, плотно сбившись в толпу, остались на месте.
- Кто дневальный? – строго спросил Пепеляев. Ответом ему послужило молчание партизан.
- Кто дневальный? – еще раз строго спросил командующий.
- Однако нет у нас Дневальных. Громов - есть, Карамзин - есть, Сукнев - есть, Ксенофонтов - есть, а Дневального, однако нет. – простодушно заверил его все тот же партизан, что давеча прятал
ремень в вещмешок. С трудом сдерживая улыбку, Пепеляев уже мягче спросил: - Ну, а командир ваш где?
- А, кто его знает. – услышал он в ответ. Недовольно поморщившись, командующий сказал: - Как объявится, пусть тот час идет ко мне. И повернувшись, вышел из избы.
Обойдя дома, где расквартировались дружинники, побеседовав с командирами, командующий вернулся к себе.
Зайдя в дом, он поинтересовался у адъютанта, не приходил ли Артемьев. В ответ Емельян отрицательно покачал головой. Плохо сдерживаясь, командующий раздраженно приказал Анянову: -- Немедленно разыщи Артемьева и срочно ко мне. И еще больше раздражаясь, добавил: - С коих пор повелось у нас в дружине, что командир разыскивает подчиненных?
Глядя на рассерженного командующего, Анянов быстро оделся и выскочил за дверь. Анатолий Николаевич посмотрел на часы. Было без четверти одиннадцать. Ровно в одиннадцать должен
прийти начальник штаба и принести с собой текст присяги, а командира сводного отряда партизан до сих пор нет. Нервно пройдясь по комнате, он подошел к окну. Еще издали он заметил три спешащие из центра села фигуры; Анянова, Леонова и Артемьева. Отойдя от окна, он прошелся по комнате и присел за стол. Вскоре раздался стук в дверь.
- Войдите! – громко произнес Пепеляев. Дверь распахнулась, и на пороге появился адъютант.
- Брат командующий! - обратился он к Анатолию Николаевичу.
- Разрешите доложить!
- Докладывайте!
- Начальник штаба полковник Леонов и командир сводного отряда партизан Артемьев, по вашему приказанию прибыли.
- Пусть войдут. – тихо произнес командующий. В комнату не раздеваясь, прошли Леонов и Артемьев.
- Разденьтесь, - предложил командующий и, помолчав, добавил: - в доме тепло.
- Сняв с себя полушубки и положив их на лавку стоящую у стены, вошедшие подошли к столу.
- Присаживайтесь. – все так же тихо пригласил Пепеляев.
- Текст присяги принесли? – обратился он к начальнику штаба. Тот утвердительно качнул головой.
- Подайте. – сказал он и протянул руку. Леонов быстро открыл портфель и, достав оттуда лист с машинописным текстом, протянул его командующему. Тот, бегло прочитав его, спросил у Артемьева: - Партизаны ознакомлены с текстом присяги?
- Да Анатолий Николаевич.
- И они смогут повторить его наизусть?
- Вряд ли. – ответил Артемьев и отрицательно покачал головой.
- Что ж времени учить текст не осталось, да и не нужно этого. Вы будете зачитывать текст, - обратился он к начальнику штаба: - а они повторять. И уже обращаясь к Артемьеву, спросил: - Вы то где сами были полтора часа назад? Я вас разыскивал.
Артемьев начал сбивчиво, что-то объяснять, но командующий со словами: - Вздор! - перебил его.
- Ваши люди не знают, как надеть армейскую форму! Понятия не имеют об элементарной воинской дисциплине, а вы вместо того, чтобы привить им хотя бы какие то начальные навыки бегаете по селу, занимаясь своими делами.
- Анатолий Николаевич! – хотел, было возразить Артемьев, но командующий, подняв руку, прервал его.
- Ваших оправданий Михаил Константинович я не приемлю. Ваш отряд, насколько я информирован, сформировался около полугода назад. И до сих пор это не воинское подразделение, а Махновское Гуляй – поле. Мало того, те партизаны, что присоединились к вашему отряду здесь, в Усть-Миле, почувствовав вашу «вольницу», понемногу превращаются в таких же «архаровцев» что и ваши бойцы. Поэтому я приказываю вам, первое – навести дисциплину у себя в отряде, второе – неукоснительно выполнять требования уставов, и последнее, третье – безоговорочно выполнять все мои приказы, а на период Амгинской операции, приказы полковника Рейнгарда. Надеюсь это вам понятно? – закончил командующий.
- Понятно. - ответил Артемьев, не глядя на Пепеляева.
- Все свободны. – объявил командующий и, поглядев на часы, добавил: - В двенадцать всеобщее построение дружины для принятия новобранцами присяги.
Ровно в двенадцать недалеко от дома, где жил командующий, на окраине села, побатальонно выстроилась Сибирская Добровольческая дружина. Под громкую дробь двух полковых барабанов
знаменосец вынес расчехленное знамя дружины. Легкий ветерок волновал бело-зеленое полотнище, при виде которого замирало сердце каждого дружинника. Раскатистая громкая команда «Смирно» пронеслась над рядами дружины. Строевым шагом к командующему подошел генерал – майор Вишневский. Не доходя трех шагов, он замер, и отдавая честь командующему, доложил:
- Брат командующий! Личный состав Сибирской Добровольческой дружины для принятия присяги новобранцами построен.
- Вольно! – подал команду командующий. Вызываемые по списку новобранцы, положив руку на библию, путая слова, повторяли за начальником штаба текст присяги. Затем, опускаясь на одно колено, целовали уголок знамени Дружины.
Анатолий Николаевич, которому неоднократно доводилось видеть принятие присяги, недовольно сказал стоящему рядом Вишневскому: - Такого балагана я еще не видел, и видеть не могу. Евгений Кондратьевич, оставайтесь за меня. После присяги скажите Грачеву, чтобы зашел ко мне и захватил с собой досье на Артемьева.
Спустя час после построения дружины в дверь комнаты командующего постучал начальник осведомительского отдела Грачев. Услышав громкое «войдите», он, открыв низкую дверь, нагнувшись, вошел в комнату.
- Вызывали Анатолий Николаевич? – вопросительно спросил он.
- Да. Проходите. Досье принесли?
- Принес. Вот оно.
С этими словами он протянул командующему тонкую канцелярскую папку. Тот, развязав тесемки, принялся листать странички досье. Затем, заметив, что Грачев все еще стоит у стола, пригласил того присесть. Полковник присел на стоящий рядом стул. Прочитав досье, командующий, внимательно поглядев на Грачева, спросил: - И все же Георгий Константинович, что вы думаете об Артемьеве?
- Я, Анатолий Николаевич уже говорил о том, что не доверяю Артемьеву. Этот человек - политический флюгер и ярый националист. У него, по моему мнению, нет принципов и идеалов. Он способен приноровиться к любой власти, которая несет для него собственную выгоду и благополучие.
- Обоснуйте ваше заявление. – внимательно глядя на него, сказал командующий.
- А, что обосновывать! Из тех фактов, что зафиксированы в досье, очевидно, что с установлением в двадцатом году Советской власти на территории Амгинской волости, он за Советскую власть, и даже член ревкома. Когда же в августе того же года его арестовывают красные за контрреволюционную деятельность, он умудряется по блату освободиться.
- Что значит контрреволюционная деятельность?
- Да не было никакой контрреволюционной деятельности! Обыкновенная нажива и спекуляция!
Командующий вопросительно посмотрел на Грачева и произнес: - Продолжайте.
- Так вот. Обидевшись на Советы, Артемьев в двадцать первом примкнул к Коробейникову.
- Ну, так что же в том плохого?
- Да ничего, кроме того, что корнет сам попер его из отряда, где он был его заместителем.
- Позвольте поинтересоваться за что?
- И это есть в его досье.
С этими словами Грачев взял лежащую на столе папку и, отыскав нужную страницу начал читать: -
– «Нынешнем году, когда якут и тунгус добиваются независимости в своем свободном от русских…».
- "русские держали якутов и тунгусов под коготью своего гнета".
- "красные русские и белые русские и другие, нас якутов и тунгусов не спасали и не спасут".
- "Братья якуты, если мы между собой будем проливать кровь, то не останется ни одного, все будем умирать, но из этого будет извлекаться выгода русскими".
- Да, интересно. Ин-те-рес-но. – протянул командующий.
- Вот его же более поздние высказывания в то время, когда он примкнул ВЯОНУ:
- "Я работал, не щадя себя против коммунистов и диктуемой ими Советской власти".
- "Тунгусское восстание имеет свою цель - освобождение якутов и тунгусов от посторонней опеки". - "Интернационализм" для нас, якутов, является не слишком опасной заразой, ибо мы, якуты и тунгусы природой созданные националисты".
- "Русские постепенно, со дня Коробейниковского восстания начинают относиться к якутам недоверчиво. В Якутии, русские начали объединяться против якутской независимости или самостоятельности. Ни красные и ни белые русские и на данное национальное движение смотрят косо.
Прочитав высказывания Артемьева, Грачев на минуту замолчал, собираясь с мыслями. После чего обратился к Пепеляеву: - Разрешите Анатолий Николаевич высказать свое личное мнение.
- Говорите.
- Анатолий Николаевич! Артемьев по своей сущности предатель! Он предаст наше дело и вас, как предал ранее губревкомовцев Аммосова, Ойуунского и Лебедева. А потом и "коробейниковцев". В неладах он и с "вяонушниковцами".
После слов Грачева в комнате наступило молчание. Молчал командующий, постукивая пальцами по краешку стола, молчал и вставший со своего места Грачев. Наконец Пепеляев прервал затянувшееся молчание. Он долгим изучающим взглядом посмотрел на своего помощника и произнес: - Кто еще знает, что в этом досье?
- Никто брат командующий не знает, кроме нас с вами.
- Хо – ро – шо, - по складам произнес Пепеляев и, помолчав, продолжил: - хорошо, что этого никто не знает. Конечно, обвинения высказанные вами в сторону Артемьева очень серьезные, но в настоящий момент я не могу отстранить его ни от должности, ни тем более от участия в Амгинской операции. Поэтому под любым предлогом введите в состав его отряда одного, двух человек, для того чтобы знать о намереньях Артемьева и настроении людей в отряде. Кроме того, предупредите Августа Яковлевича, о том, что доложили сейчас мне и вместе с ним отправляйтесь в Амгу. Так будет надежнее. На этом все. Вы свободны.