ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.
ЧАСТЬ IV. НЕПРИНЯТАЯ ЖЕРТВА.
ГЛАВА 3. КРОВЬ АНЧУ.
- У тебя шов на рукаве разошелся, - сказал Чудила. – Потом возьми у меня заколдованную иглу.
Я закатил глаза. Он допёк меня заклинаниями из кулинарной книги. Помните, из той, в которую волшебница анчу, пережившая Мрачные времена, записывала заклинания, полезные в быту, и правила использования солнца Миче. Петрик не выпускал древний дневник из рук и постоянно упражнялся. В университете мне внушили, что бытовая магия - низшая супень волшебства, и я немного посмеивался над Чудилкой. Теперь у нас, кроме иглы – самошвейки, были нож – саморез, топор – саморуб, пила – самопилка, скатерть – самобранка, чайник, перемещающийся в пространстве, самозастегивающиеся пуговицы и самозапрягающая сбруя. Предметы, потерянные для общества. А вы стали бы пользоваться на людях всем этим «само»? Вопрос: чем занимались волшебники анчу в свободное от застегивания пуговиц время?
- Придумывали новые заклинания для улучшения жизни. Я же придумал. – Чудила страшно гордился тем, что изобрел самосморкающий носовой платок. Я понял: он, наконец, нашел свою нишу в магии.
Мы остановились в последнем городе перед тем, как свернуть к югу. И здесь нас пригласили на свадьбу. Мы не гнушались никаким заработком. Тут мы представились музыкантами. Я говорил? Чудила восхитительно играет на скрипке и ещё примерно на шести инструментах. Я же – только на скрипке, флейте, губной гармошке, ныгве и чирте, и тут могу составить конкуренцию Нате. Всякие дудочки для меня баловство, но вы бы слышали, как они звучат в руках Лёки Мале! А если что – я и на ударных могу, но тут до Рики мне далеко – он учился у нашего садовника. Говорю же, у нас замечательный квинтет, но сейчас мы обходились дуэтом. Едва пересев в сани, я купил себе чирту.
- Эй, музыканты, давайте, давайте!
Ну, мы и дали!
Мы что–то развеселились сегодня и разошлись так, что просто
дым коромыслом. Красивый дом, красивая невеста, приличный жених, веселые гости, тепло и отличный стол. Как мы играли – не передать словами! Танцы – это всегда здорово, только очень уж мне не хватало Наты. Как с ней славно танцуется! А если вот наша свадьба, и она – в свадебном платье… Наверное, Ната выберет ярко-жёлтое или красное, а я, сам лично, сделаю ей ожерелье – оберег из золотого мерцила… Я представил, как наши мамы и папы радуются за нас, а Рики прыгает от восторга… Интересно, Лала ему нравится как подружка, или как… Хм, как девочка? Я так задумался о загадках любви, что не сразу разобрал, что нам говорит один из гостей и отчего у Чудилы такой странный вид:
- Эй, анчу, вы что, братья, да?
- Да, - радостно подтвердили мы с Чудилой. Я вам рассказывал уже: незнакомые люди, бывало, принимали нас за братьев, и мы всегда отвечали именно так.
- Что ж такие разномастные – то? От разных пап, поди?
Мы с Петриком переглянулись.
- Ты пьян, Дод, отцепись от музыкантов. Играйте, ребятки. Если что, мы его вышвырнем.
- Это пьяница Дод, - говорили нам. – Жена от него ушла к другому – вот он и обижает всех. Ушла она к парню из анчу.
Дода увели, но он вернулся.
- Нет, я желаю знать, отчего вот ты, - он показал на Петрика, - не белёсый и не белоглазый.
Хозяйка дома, подскочив, сказала:
- Дод, он вообще не анчу. Они не братья. Мы спрашивали уже. У них вообще родители разные. Совсем.
- Э нет, я что, сходства не вижу? Что, я не угадаю примеси
анчутской крови? Гляньте, у них родинки на мордах одинаковые. Точно говорю, мамаша их…
Петрик перестал играть. Я тоже. Я ещё надеялся уладить дело миром и сказал:
- Мы ровесники, ты, удод. Между нами разница в неполных три дня. Вы хотели его вышвырнуть? Давайте, я помогу.
- Папочка, прекрати это, - попросила новобрачная. – Давайте танцевать.
- Нет, - влез кто–то. – Он хочет побить Дода. С какой стати всякие анчу отбивают наших женщин и распускают руки?
- Или мы спокойно играем или уходим, - заявил Петрик. – Никто не имеет права оскорблять при мне Миче. Я предупредил в первый и в последний раз. Не надо портить праздник.
Задир пытались утихомирить, а Дода вывести, но он влез через кухонное оконце.
- Эй, ты, - перекрыв музыку, крикнул он Петрику, которого отчего – то невзлюбил больше, чем меня. – А как называют человека, который отрекся от своей крови и своего народа? Такого, который с ним родства не признает?
Слово, которым называют таких, это то ещё слово. Рука Петрика метнулась к поясу, но сабли на нём не нашлось. Кто же на свадьбу с саблей приходит? Тогда он пошёл на этого Удода со смычком, и гости, видя выражение его лица, молча отошли в стороны. Омерзительный Дод понял, что ему конец. Он скукожился, засучил ножками и попытался вылезти в то же окошко, но Петрик приставил смычок к его шее. Дод заскулил с перепугу.
- Петрик, - позвал я, но он меня не услышал. Я вообще впервые видел его таким. Чудила зарычал, подобно разъяренной Чикикуке.
- Слушай ты, который не в силах удержать при себе женщину, я не отрекался от своего народа, и о том, что во мне есть кровь анчу, говорю при всех. А у тебя – не кровь, кое – что другое. – Смычок оторвался от шеи дурака и указал на его мокрые штаны. Послышались робкие смешки.
- Вон! – приказал Петрик, и Дода как не бывало. Коротко и ясно. Чудилка обернулся к остальным и повел смычком. – Кто–то что–то хочет тоже сказать про анчу или про мою маму? – Желающих не нашлось. Чудила сунул скрипку в подмышку и повернулся к выходу: - Идем, Миче.
Но хозяева и гости стали уговаривать нас остаться и играть и не обращать внимания на всяких пьяных ненормальных. Отходчивый Петрик перекусил, выпил немного – и продолжились танцы. Моё настроение было совсем испорчено. Я понимал: добром это не кончится.
* * *
Мы возвращались на постоялый двор поздно – поздно. Издалека доносились голоса разбредающихся со свадьбы гостей, ленивый перебрёх собак, а за пределами города, между прочим, выли волки.
- Видишь, - рассуждал Чудила, - в девках они все ходят простоволосые. Есть время мыться и следить за собой. Грязной
работой девушки не очень занимаются, их дело по гулянкам носиться. – Он взмахнул футляром со скрипкой. – Потом начинается: злая свекровь и в хлев пошлет, и в курятник, и прочее, и прочее. А косу бесконечную стирать и сушить некогда лишний раз: дети, хозяйство…
- Да, - сказал я. – Хрот говорил уже. Оттого–то голову платком прикрывают, чтобы не пачкались волосы. Чтобы грязные, да седеющие, да лишний раз не расчесанные были не видны. Стыдно же: вроде нормальное платье, а на голове жуть какая–то. Лучше платок. Тяжела судьба крестьянских женщин.
- Я бы не сказал, что очень, - продолжил Петрик, когда я замолчал. – Платки красивые. Ты знаешь, я маме в подарок купил. Я что попало не куплю. Да и полно всяких прочих головных уборов. Но! Женщинам, часто моющим волоса, приходится нелегко. Им от платка не избавиться. Во – первых, злая свекровь не даёт пользоваться краской для волос – это очень обидно. Бывает, волосы седеют рано. Но свекровь не может допустить, чтобы невестка закрасила седину и красивой была. Это раз. Во-вторых, глупые мужчины ревнуют и не хотят, чтобы другие мужчины видели непокрытые красивые волосы их женщин – это два. В-третьих - предрассудки. Ношение платка для крестьянок – это уже священная традиция. Но откуда она пошла, а Миче? Оттуда и пошла – из быта, как все прочие традиции. Даже очень священные. Такая была бытовая необходимость, под давлением злой родни ставшая… чем я там говорил? Чем-то там. Это три.
- В–четвертых, Хрот всё это уже рассказывал – это четыре, - прервал я поток Петрикова красноречия. – Ты напился, да, Чудила?
- На работе я разве пью?
- Сегодня – да. Но это ничего. Я понимаю, у тебя был стресс.
- Ну, давай, наругайся на меня, Миче. Я всё жду, что ты на меня накричишь, а ты всё никак.
Я горестно вздохнул и сказал ласково:
- Спятил ты, не иначе. Почему мне надо на тебя кричать и ругаться? Я вообще когда – нибудь на тебя ругался? Не чуди.
- Вот сейчас ты кричишь, - жалобно проговорил Петрик.
- Так есть за что. Сказать мне такое! Будто я стану ругаться! Сколько раз мы дрались из–за этой анчутской крови! Постой! – дошло до меня. – Мы дрались из–за МОЕЙ анчутской крови, не из – за твоей. Ты анчу, Петрик?
Он даже остановился, и глаза его стали больше планеты Ви.
- Удивляюсь тебе. Ты не знаешь? Все знают, а ты – нет? Да почему?
Я обошел его и покрутил перед собой в свете фонаря.
- Ну ты не похож!!! И кто знает?
- Не знаю. Может, мама и папа? Миче, чёрт возьми, ты откуда такой свалился? Даже Корки знают. Да, они знают много – много чего. Но ты не болтай. Всё-таки, это тайна от всех посторонних. Самая большая. Огромная. Очень. С другой стороны, совсем незначительна примесь эта. Вот такусенькая. А Корки – они сами такие. Сами знают.
- Сами знают… - протянул я. - Постой, что написано у тебя в документах? Что там написано?
Петрик опустил глаза.
- Там другое написано.
- Другое?
- Да.
- Твоя фамилия не Корк?
- Нет. Ты уже спрашивал. Только видишь ли, в чём дело, Миче. Давным – давно, ещё до Мрачных времён, в наши эти… как их?.. родословные? Нет, родословные – это у кошек. Короче, затесался один общий предок. Женщина. Так что, выдав Охти и моих родителей, Корки выдадут себя. Тс-с! В тайной дыре дворца спрятаны документы. Но ты должен молчать.
- А ты, значит, знал об общем предке ещё до истории с Воки?
- Конечно, Миче! Но то, что Воки Коркин сын, я не знал. Никто не знал. Честно.
- А! Я понял! – дошло до меня. – Чудак, ты не должен чувствовать себя виноватым. Если твоя семья в родстве с королевской семьей, она должна скрывать, что в вас кровь анчу. Королём не может стать потомок анчу, и родственников таких он иметь не имеет права. Ну дела! Корки сами чуть-чуть анчу! У них, стало быть, затесался в родословную общий с Охти предок. Как это они так оплошали несколько столетий назад? – я рассмеялся. – Петрик, так вражда родов Охти и Корков – это просто древние семейные разборки. Вот почему Корки считают, что им тоже позволено взгромоздиться на трон. Ладно – ладно, я понял. Никому не скажу.
- Да. Вот такая передряга.
- Ты не должен никого осуждать. Пусть будет так. Хорошо, что ты на анчу не похож. Ну, может, разве что, когда бледный и замёрзший, похож.
- А то бы что? – глаза Петрика нехорошо блеснули.
- Ну… Я не знаю, - забормотал я, вдруг сообразив, куда он клонит и почему он был так сильно расстроен тогда ночью, когда мы передали Воки полиции.
- Думаешь, меня бы не отдали кому – нибудь на воспитание? Или даже что – нибудь похуже?
Я не понял, что может быть ещё хуже, но сказал:
- Твои родители, и вообще все, тебя любят, Чудилка. Радуйся, что тебе повезло.
- А если бы я родился таким, как ты?
Вот тут я встал в тупик.
- А что у вас в семье делали с такими, как я?
- А я не знаю, - с вызовом сказал Петрик, но было понятно: знает.
А я предпочел не спрашивать больше. Но подумал: отданному на воспитание ребенку может и повезти. Смотря кому отдать. Родители могут проявить заботу, подыскать хороших людей, да и потом не бросать по жизни.
- Петрик, - спросил я, - а почему ты всё это знаешь? Твоя семья должна соблюдать тайну, хранить её в первую очередь от тебя.
Он покачал головой:
- Приходит время – и детям нашей семьи рассказывают всё. Всем без исключения. Всю правду. Пока они ещё… Как бы это сказать? Чтобы они подготовились к тому моменту, когда захотят создать семью.
- Зачем?
- Ну, Миче, ну пошевели мозгами. У меня запросто может родиться беленький ребеночек. Особенно, от Мадины Корк.
- Мама!!!
- Да не ори!
- У тебя?! И что? И как? И куда ты его денешь?
Петрик вдруг развеселился и засмеялся:
- Я отдам его тебе, Миче. Поскорее женись.
Я стоял там, посреди улицы, как заместитель фонаря. Я разевал рот, как голодный птенец. Петрик продолжал изгаляться:
- Разве ты откажешься? У тебя кого только нет. Коркины дети в полном составе и Инара Чикикука.
- Ты знаешь про Инару? – ахнул я.
- У меня же есть уши. И мозги. И глаза. Если я попрошу, ты примешь моего ребёнка? Ты и Ната, вы согласитесь?
И я ответил:
- Клянусь тебе, что да. Мы всё продумаем заранее, разыграем, как по нотам. Не беспокойся. Вашего с Мадиной ребёночка мы будем любить, как своего. Мы никогда не запретим вам с ним общаться. И, если у вас родятся другие дети, пусть они дружат, если вы захотите.
И Чудила сел прямо в сугроб под фонарём и закрыл глаза. Я вообще не понял, что это с ним и чего это он. Я тряс его за плечо и звал, но он не отзывался, и сидел так довольно долго совсем безо всяких эмоций. Тогда я решил, что он умрёт прямо сейчас от разрыва сердца, от жалости к своему ребёночку. Я ещё раз сказал ему, что буду любить малыша. Я же хорошо обращаюсь с Лалой Паг. Что если он сейчас же не прочухается, я позову доктора. Чудила встал, и как–то так, безо всяких объяснений, пошёл вперед с закрытыми глазами. Я поймал его за капюшон и потребовал их, угрожая затрещиной. Тогда он вытер сухие глаза, посмотрел на меня и сказал шёпотом:
- Спасибо, Миче.
- Не могу я с тобой, Чудилка!
- Надо скорей ехать, Миче. Я домой хочу, - также тихо говорил Петрик. – Давай подерёмся с Додом? Сам же сказал, что нас бить придут. Идём.
- Чудила, стой! – крикнул я, потому что он затрусил по улице со скоростью нашей лошади. – Стой! Я обидел тебя? Петрик, давай поговорим. Что я тебе сделал? Прости меня! Только к чему ты мне всё это рассказывал?
- Пьян был, - объяснил он. – Я виноват. Извини. Такой вот бред пьяного Чудилы.
- Что конкретно бред? – без посторонней помощи я не додумался бы никогда. Но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, Петрик воскликнул:
- Ох, я им и задам сейчас! – и побежал вперед.
Ясно. Бить нас уже пришли, и Чудиле надо было подраться, чтобы выпустить пар. И он хотел бы замять наш разговор, и чтобы я всё забыл или хотя бы сделал вид, что у меня отшибло память.
Ладно. Я сделаю, если он так хочет.
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/07/20/534