Размечтался. Ироническая проза

 
          Похоронил Ваня будущую тещу – и успокоился. Лежит вечером в постели и думает разнеженно:  « Теперь можно и жениться. На Людочке... или  на Светке.. Какая разница? Все равно двойняшки – не различишь. Обе дуры,  правда, красивые». 
        Просто первой попалась на дороге Люда. Старше сестры на сорок минут. Ну, он с нею и завел шашни. Хотя  бывало – путал обеих. И Светка была не против. А планов на женитьбу не строил. Потому что имелась в перспективе теща – не дай Бог! Нет, она, конечно, тетка была современная, но уж очень крутая.
        Сказала ему год назад:
        – Ну, зятек будущий, или кто ты там... Поживи у нас, примеримся к тебе. Подойдешь – женим, нет – скатертью дорожка. Посмотрим, что ты за фрукт в обиходе. Мои  красотки не пропадут – вон какие вымахали!
        И точно, вымахали. Ему, Ване, под рост – каждая по метру  восемьдесят. Если что в доме сдвинуть надо с места – и мужик не нужен. Переставят. И все у них «ок», как говорится: высокая грудь, крутые бедра, ноги длинные. Если бы еще в голове была начинка... Посвистывало там от ветра.
        Выделили Людке  с будущим  претендентом в мужья   комнату. Теща жила в самой  светлой, солнечной и просторной, Там и комп  крутой, и телек последней модели. Завидки берут. Светка – в проходной. Удобно. Проходя, Ваня иногда  и «путал» ее  сЛюдочкой. Очень жалел, что православный. Две жены – так удобно!
         Девочки у мамы в салоне работают  «менеджерами». Все втроем тоже путают работу с домом – привыкли маме подчиняться. И опять же удобно: думать не надо.
         Если  Ваня  иногда взбрыкивал, ему тут же  на место указывали, как домашнему пуделю. И он подчинялся. Потому что негде Ване жить. В столицу украинскую приехал из провинции, где считался журналистом – в газетках пописывал. А метил выше – в писатели. И только в популярные, чтоб в лицо узнавали, как  Дарью Донцову. Потому и поперся  в милицию работать, где криминальных сюжетов навалом. Пока там был мальчиком на побегушках. Но в общагу устроили.
        С Людой столкнулся в прямом смысле – на дороге. Бывает такое: на широком тротуаре не разминулись – лоб в лоб. Посмеялись. Людка сразу влюбилась в фактурного парня, не подозревая, что он практически – нуль без палочки. Привела к маме. Та осмотрела и  сказала дочке:  в хозяйстве пригодится.
         И вот –  померла мама. А он лежит – мечтает, как  жить дальше. Планы строит. Но уснул, не достроил. Людочка у подруги ночевала. Света – у временного дружка.
         И тут звонок. Мобилка играет «Свадебный марш Мендельсона». Это теща будущая забила  туда мелодию, чтобы помнил, значит, не расслаблялся.
       С первыми аккордами Ваня глаза протер: на мобилке номер непонятный. Включил...
       – Дрыхнешь?
       Ваня не врубился:
        – Людочка?
        – Какая Людочка? Теща твоя. Будущая.
        Ваня поморгал глазами, крикнул:
         – Людка, не дури!
         И отключился. Но  Мендельсон грянул снова.
          – Что ж это вы, Иван Никитич, голубчик, перестали тещу узнавать,  едва   с нею расстались? – запел ехидный голос.
          Ваня так и сел. Быть не может! Он вчера собственноручно проследил, чтобы гроб прикопали понадежнее! Да что гроб?! Он такую речь произнес над тещей, что рыдали даже ее враги, приехавшие убедиться, что эта дрянь  больше их не достанет.
          – Как вы там? – проблеял Ваня   с  перепугу.
          В трубке смех раздался саркастический:
          – А почему не спрашиваете, Иван Никитич, каково мне тут... в одиночестве лежать?
          – Да, – залепетал Ваня. – Как вам там... лежится?
          –  Паршиво, зятек! Темно, сыро, как в гробу. Лежу и слышу: ползет что-то. А встать да посмотреть – боюсь.
           Голос у тещи вроде угасающий...
«Господи, – думает Ваня, –  чего  ей не лежится и на том свете?» А сам вежливо так советует:
           – А вы не бойтесь, встаньте... Если получится, конечно.
           –  Ну и местечко подобрали – теснота какая! – жалуется теща.
           А Ваня уже в полуобмороке, совсем плохо соображает:
            – А  мобилка у вас не разрядилась?  – Ваня сипел от волнения: он эту мобилку исподтишка в гроб сунул, чтобы духу тещиного не оставалось.
            –Ты в своем уме зятек? Я же говорю, значит – не разрядилась. Да тут такая дыра, что и зарядное устройство не купишь. Вот будет кошмар, когда связь с вами потеряю! Вы ж без меня пропадете!  За вами глаз да глаз нужен! Профукаете  мой салон!  Нет, точно, ползет что-то прямо в ухо...
            Да,  воображение у Вани все-таки  оказалось писательское. Он ярко представил тесный гроб, заполненный крупным телом тещи (не повернуться), червей, что заползают ей в уши... Нет, для червей рановато. Но мало ли какие   ползучие твари водятся в сырой землице? Бедная теща! Она даже моль летающую боялась. Такая вот игра природы: людей не боялась, а все мелкое, с крылышками и лапками, терпеть не могла. Слабая женщина...
Ваня даже скривился от жалости к теще. Не лежится ей там, бедняжке.
         – Ничего, мама, привыкнете, – утешил Ваня тещу. – Вот пройдет девять дней... Говорят – легче станет после них, а когда сороковка грянет, то вообще... Это душенька ваша еще от дома не оторвалась.
         – Ванька! – словно  проснулась теща. –  Какая  я тебе мама?! Не торопи события. Тоже, сынок нашелся. Какие сорок дней?! Девять еще потерплю, а потом ... явлюсь!
          – Не надо!– ужаснулся Ваня. – Не надо через девять! Отбудьте свое, как положено, а я вам пока памятник соображу. Вы какой предпочитаете? Мраморный, гранитный,  из крошки или простой деревянный крест, но с резьбой?
          Повисло  странное молчание. Ваня с бьющимся сердцем уселся на кровати, сообразив, что тещу обидел  чем-то. А чего обижаться?  На мрамор денег может не хватить, если тещу в полный рост изваять, как это на могилах  у бандюков принято. Для устрашения и предупреждения. Теща, конечно, не какая-то мафиози, но тоже – не подарок: не одну парикмахерскую разорила, чтобы свой  салон открыть. Рейдерша прямо! Вот и теперь –  всех норовит построить... И  его творческую душу в расчет никогда не брала...
           – Ва-ань, – сладко запела вдруг теща, и такая  нарастающая бодрость была в ее голосе, что Ваня совсем труханул. – Ты не перепил ли вчера? Ты про какой памятник варнякаешь?
          – Не пил я! Как положено,  опрокинул за ваш упокой три рюмочки, как все. И – ни-ни! Клянусь!
           – Не успела я отъехать, как ты уже за упокой пьешь?! Ты кого  это похоронил?
           Похолодело в груди у Вани. Как это – кого? Бог мой! Неужто ошибка вышла? Быть не может! Сама только что жаловалась, что темно и сыро! И что-то в ухо заползает... Да это у нее от страха в башке помутилось! Успокоить надо, срочно!
         – Мама, не тревожьтесь! Все будет о’кей! Не надо это самое... являться! Дочки ваши справятся с салоном, я им помогу. Мужик все-таки! Будем вас навещать, как положено – в день поминовения.
          Голос у Вани зазвенел пионерскими нотками. Молчание тещи могло означать одно:  она вникает. Может, даже успокаивается. Рада, что  все теперь под присмотром настоящего мужчины.
          – Так что спите спокойно (чуть не брякнул: дорогой товарищ!), а мы вас не забудем.
           – Ты это, Ванька, с какой печи свалился?! Кому это присматриваешь памятник? Ты что надумал, стервец?! Вот погоди,  я вернусь, я тебя... да я тебя сама закопаю! – заорала вдруг теща – и  вырубилась из связи.
           А Ваня совсем очухался. Сон как рукой сняло – паника охватила. Припрется сейчас эта дрянь – и за собой в могилу утянет. Значит, все правда:  есть Бог!  Он перекрестился. Душа – бессмертна!! Во всяком случае – тещина – точно! Если по мобилке связь с землей держит  – сейчас и дочкам  позвонит. Дурам своим.
               Старшая дура (Людка, жена гражданская) откликнулась первой:
            – Вань, ты что там матери нахамил? Жалуется! Представляешь? Ночь уже,  мы с подружкой спать легли, она будит, про памятник какой-то говорит! Из мрамора.  Что ты ей наболтал? Она ж вернется – достанет тебя! Может, и вытурит вообще! А я тебя, дурня, люблю-у-у!
Люда заплакала.
           – Откуда вернется? – не  понял Ваня.
           – Из деревни!
           –  Какой деревни?
           – Из российской! Забыл? Под самой Тулой.  Забыл, что мама... Мы же ее с тобой вчера  на поезд усадили!?
Обалдевший Ваня молчал, пытаясь вспомнить вчерашний день.
            – Ты что – с бодуна, Ваня, признавайся! Напился от радости, что тещу сплавил? И меня спровадил, а сам – пошел лакать свое пиво? С кем? Ты же днем на поминках приложился! Нельзя тебе много пить!
             Значит, были поминки, все правильно... В полдень похоронил он тещу... Нет, значит, то была не теща. Вспомнил! Теща была, но чужая.  Лучшего друга, Коли, который  его в Киев и заманул. В гробу баба Галя лежала как живая. Нормальная была эта чужая теща, но  пала жертвой ошибки. Муженьку подсыпала в самогонку какой-то отравы. Так допек, алкаш проклятый. Коля говорил: самую малость положила, для острастки. Думала припугнуть. Вот как тошнить его начнет, она «скорую» вызовет – и спасут. А он, гад, местами бутылки поменял, спьяну. Сели ужинать, теща Колина сама двигает бутылочку мужу: выпей глоток, опохмелись после вчерашнего. Он выпил и даже развеселился. А Колина теща расстроилась: ничего его не берет, даже отрава... Пошла с горя в кладовку, где якобы чистый самогон хранился, и с горя хлебнула прямо из горла... И жертвою пала в борьбе роковой.
          А в гробу лежала как свежая. Ваня с Колей стояли над нею рядышком, когда хоронили. Вспомнил  Ваня, как  баба Галя его любила – грибочками угощала, и прослезился. И речь сказал. Все плакали.
           Так, а что дальше было?  А его теща, будущая, как в гробу оказалась?
Ваня напряг мозги, вспомнил: был момент, когда ему померещилось, что не Колина теща там, а его, родная, хоть и будущая... Сладкая картина, значит, в писательской голове сама нарисовалась... Да такая яркая! Он на поминках искренне плакал... по своей теще. Ну, выпил. Сначала, правда, до поминок, было пиво. С кладбища,  когда ехали, пригубили по кружке с мужиками... И с могильщиками тоже помянули, было дело.
           Значит, так: сначала хоронили, потом поминали, потом... Вот не помнит он, как свою тещу провожал на поезд! Как хоронил – помнит, а как провожал – нет. Остался в своем сладком мире там, на кладбище с тещей, наконец-то угомонившейся.
         – Чего молчишь? – трещала Людка в трубку. – Она говорит, что положили ее на ночь в сырую комнатку, где никто не жил, кроме мокриц. Вместо чулана держали. Мамочка даже от сырости да холода проснулась, и что-то в ухо у нее залезло, она как закричит, а эта, тетка моя, дрянь такая, что сначала пригласила, а потом даже о приличном ночлеге не позаботилась, она...
         Ваня  уже не слушал. Злую шутку сыграло с ним воображение. Быть ему писателем. Если, конечно, теща... будущая не вытурит...