РИСУНОК АВТОРА КНИГИ И КНИЖКИ-ИГРЫ "ЛУННЫЕ ЧАСЫ". АВТОРСКИЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ.
ГЛАВА 13
В КОТОРОЙ МЫ С ПЕТРОВОЙ ПОПАДАЕМ ВООБЩЕ НЕВЕСТЬ КУДА. И ЕСЛИ ЭТО И ЕСТЬ НАША ИСТОРИЯ, ТО КАК ИЗ НЕЁ ВЫРВАТЬСЯ?
* * *
Я сидел за рулём роскошной машины, расфранченный, вроде Суховодова, и мчался с ветерком по какому-то тоже расфуфыренному городу.
С кричащими витринами, битком набитыми яркими товарами и банками. С кривляющимися полуголыми манекенщицами, похожими на Варвару.
Что за дела? Неужто мы опять в царстве Вещей?
Рядом со мной сидела красивая девушка, похожая на Петрову, с сигаретой в пальцах с длиннющими наманикюренными ногтями.
- Петрова, ты, что ли?
- Наверное, я, - отвечает. И вдруг всхлипнула:
- Ой, Алик, какой же ты старый!.. Растолстел, и лысина. Что-то с нами опять не то...
Да ладно, не расстраивайся - ты мне всё равно нравишься.
Но где же наши ребята, палатки?
Глянул я на себя в машинное зеркальце и ужаснулся - вроде бы не я, а папа, даже старее.
Потому что папа всегда был загорелый, спортивный, а этот "я" помятый какой-то, мешки под глазами...
- Мамочки, это что, двухтысячный год? - Петрова указала на цифры из лампочек на многоэтажном здании и схватила с заднего сиденья пачку газет и журналов. - Смотри, и здесь - март двухтысячного...
Ох, какие мы ста-арые! Осторожней - столько машин...
Это какая-то заграница.
Опять мы попались на Золотую Удочку, что ли?
Но почему, мы же всё выполнили, что происходит? - Петрова всхлипнула, - Ма-ма-а...
- И совсем ты не старая, Петрова, ты просто красивая девушка, - утешал я, а у самого голова крУгом,- Только штукатурки на тебе много. И эти ногти...
Потом, зачем ты куришь?
- А я почём знаю, почему да зачем, - всхлипнула Петрова.
Но тут её осенило:
- А может, я открыла тайну вечной молодости, как мечтала? И испытала на себе...Чтоб люди никогда не старели...
В руке у меня запищала какая-то штуковина с кнопками.
Я догадался, что это теперь телефон такой.
- Алё, шеф, вы в порядке? А то ждём вас, ждём...
Извини, мало ли что, сам знаешь. Бдим, так сказать.
Из разговора я понял, что звонят наши с Петровой телохранители.
И что нам угрожает опасность, потому что какой-то Сидоров "висит у нас на хвосте" и "держит на мушке".
Уж не тот ли Сидоров из нашего класса?
В общем, всё это мне ужасно не нравилось, но я изо всех сил пытался не паниковать.
Велел Петровой порыться в сумочке - может, выясним, кто мы и что.
А сам тоже перетряс содержимое большого кожаного кошелька на молнии, болтающегося у меня на запястье, - такие штуки только начинали входить в моду в наши семидесятые.
В общем, остановились мы в первом попавшемся переулке, чтобы разобраться в обстановке.
И скоро выяснили, что мы вроде бы действительно находимся в 2000-м году.
Что мы "господа Качалкины", муж и жена, проживающие на Тверской по такому-то адресу, то есть в Москве.
Это они улицу Горького, что ли, назад переименовали?
Может, и царь у нас теперь в Кремле сидит?
Или Америка нас завоевала - потому что полно было ихних доллларов и в моей сумке, и у Петровой.
Ещё узнали, что у нас двое детей, которые учатся где-то в иностранных государствах. А родители, то есть мы с Петровой, им "по барабану", как было написано в неотправленных письмах Петровой этим нашим плохим детям.
Мы выяснили и наш адрес, и номера счётов в банке...И что я никакой не авиаконструктор, а самый настоящий буржуй.
Что у меня, как и там, в городе Вещей на Куличках, несколько частных автосалонов со всевозможными иномарками.
В общем, опять влопался.
И Петрова никакого секрета молодости не открывала, а просто сделала пластическую операцию, о чём свидетельствовали счета из косметической клиники.
И что у нас этих буржуйских долларов навалом, за что меня и собирается "замочить" мой конкурент Сидоров, тоже торгующий иномарками.
На которого я "наехал".
Последнее обстоятельство разъяснил мне Сидоров, выскочивший из вдруг ворвавшейся в переулок машины в сопровождении двух бугаёв.
Действительно тот самый Сидоров, из нашего класса.
Но тоже старый, и то ли лысый, то ли бритый.
Он стал трясти у меня перед носом пистолетом, но тут Петрова выхватила из сумочки точно такой же и наставила на Сидорова.
Сидоров ретировался, ругаясь, как самая последняя шпана, которую когда-то наши народные дружинники отлавливали по паркам и подъездам и забирали в милицию.
А Петрова очень быстро сориентировалась и велела, чтоб я вышел и поглядел, не прилепили ли сидоровские парни к нашему днищу бомбу - сейчас так заведено, о чём она прочла в прессе, пока я выяснял, кто мы и что мы.
И сказала, что мы попали в самое что ни на есть буржуйское царство, а вовсе не домой.
Тогда я возразил: - Как же не домой, вон у неё в руках "Комсомолка" и "Московский комсомолец"...
А Петрова эти газеты даже мне проглядеть не дала, сказав, что их не то что пионерам и комсомольцам, но последним хулиганам стыдно в руки брать.
Что она обещала моей мама за мной присматривать.
Кроме того, раз я теперь ещё и её муж, она тем более не разрешит мне читать гадости, которые всякие больные психи пишут на стенах в туалетах.
И что, конечно же, не может быть, что мы в нашей стране - это опять обман и проделки Кривды.
И надо поскорей отсюда выбираться.
Я возразил, что не могла же сама Правда нам наврать и не туда отправить.
Мы ехали по разгульному размалёванному городу, так похожему и непохожему на нашу Москву, и шикарный Опель сам вёз меня, подмигивая огоньками панели.
Мне даже показалось, что мы узнали друг друга по городу Вещей.
И другие, обгоняющие нас машины, будто радовались при виде меня, приветствовали.
Мне стало страшно, хоть и я виду не показывал.
И названия улиц были, как тогда, при капиталистах. И выглядели, как какой-нибудь ихний Бродвей.
Попытались мы позвонить домой по нашим телефонам - мне ответили, что никакие Качалкины здесь не проживают.
А номер Петровой вообще не откликнулся.
Опель подкатил нас к подъезду шикарного то ли ресторана, то ли гостиницы. Подскочили наши бритоголовые телохранители, сказав, что они в курсе нашей с Сидоровым разборки - разведка донесла.
И что разве можно было так неосторожно заезжать в неохраняемый переулок?
Нас с угодливыми улыбочками и поклонами, как в какой-нибудь пьесе про купцов, проводили в зал.
Где такие же, как мы, разодетые буржуи, прохаживались, выхваляясь друг перед другом нарядами и драгоценностями.
Трескали яства и напитки, хвастались, кто на чём "наваривает бабки", лопались от зависти и ненавидели друг друга.
Там же мы увидели Сидорова со Стакашкиной - Стакашкина выглядела так же классно, как моя Петрова, тоже в мехах и бриллиантах.
Но на Петровой драгоценностей всё же было больше и я видел, что Стакашкина её за это тоже ненавидит.
А Сидоров помахал нам, будто и не было только что никаких разборок.
Все ели, пили, дымили, сплетничали, играли в карты, в автоматы и рулетку на деньги.
Причём не на трудовые, а на эти самые запрещённые у нас доллары, на которых, как известно, "следы грязи и крови".
В общем, полное разложение.
Мы с Петровой поели, потолкались, даже поиграли в их игры, чтоб не выделяться - Петрова выиграла, а я остался при своих.
Затем Опель отвёз нас домой - куда-то за город по Рублёвскому шоссе, как я понял, - там и прежде были правительственные дачи.
Нам принадлежал прямо-таки дворец за высоким кирпичным забором, - чтоб никто не видел, как мы там разлагаемся.
Битком всякой шикарной мебели, ваз, ковров, люстр и прочего барахла.
Тут нам и пришлось теперь жить.
В нашем особняке проживали при нас ещё и старые знакомые: завуч Мария Петровна служила у нас горничной, биолог Юрий Павлович - садовником, участковый врач Тамара Георгиевна - штатным семейным доктором, а наша классная руководительница Нина Семёновна - кухаркой.
Ну, там истопник, дворник, уборщица, охрана - тоже были свои, только я не мог вспомнить, откуда их знаю, до того у меня "крыша съехала", как здесь было принято выражаться.
Оказалось, в этом буржуйском царстве, тоже "умные ели объедки", рылись в помойках.
А мы с Петровой оказались вроде бы добрыми и благородными, всем дали работу.
Но почему-то на душе всё равно было тошно.
А этих, бритоголовых, что служили у нас в охране, мы и вовсе боялись.
Мы теперь всё время боялись - что нас отравят, застрелят из-за угла, обрежут на Опеле тормоза или сделают не тот укол.
Потому что казалось, все вокруг нас ненавидят и нам завидуют.
Запирались у себя в спальне, закрывали окна металлическими решётками и тяжёлыми шторами и всего боялись.
Как в царстве Страха и Тоски Зелёной - будто его и не покидали.
И я трясся в своём опеле, когда ехал на работу - служить уже даже не машинам, а нулям в личном капитале, которые мне приумножали мои автосалоны.
И Петрова боялась оставаться дома одна или гулять во дворе с собакой - время от времени кого-нибудь по соседству пристреливали то через окно, то на прогулке.
И я у себя в офисе трясся за Петрову.
Она ведь вовсе не открыла секрет вечной молодости, - просто делала пластические операции за большие деньги.
Дома у нас всё время толклись массажистки, косметологи и маникюрши, Петрова и их боялась.
И овладевала ею понемногу Тоска Зелёная.
Или Матушка Лень одолевала, - тогда Петрова целыми днями валялась в постели, жевала шоколад и толстела.
А потом приходил хирург и отрезАл от неё лишние куски.
Операций своих бедная Петрова тоже ужасно страшилась, но ещё больше боялась постареть и выглядеть хуже Стакашкиной и прочих дам на этих тусовках.
А я боялся разориться и лишиться машин и нулей - тогда не будет денег на операции Петровой и вообще ни на какие Канары, куда мы теперь время от времени летали лечить вконец расшатанные нервы.
Придётся тогда идти в дворники к Сидорову.
В общем, "Одному бублик, а другому - дырка от бублика - это и есть демократическая республика", - как говорил наш Маяковский.
С деньгами ты пан, а без них - пропал...
Это мы поняли сразу же, когда стали выяснять, что стало с нашими родителями, с нашим домом, с друзьями.
Но никак не верилось, что мы теперь действительно в реальном времени, в историческом процессе, то есть попали "назад в историю".
Что те дополнительные полчаса, что нам подарила Истина, на земле обернулись тридцатью годами.
А из-за того, что мы так и не успели вернуть нашей стране Тайну, Советский Союз и вправду снова захватили буржуи.
И заставляют теперь всех жить по своим волчьим законам.
Всё хотелось считать, что мы по-прежнему на Куличках, - пусть в самом страшном и непроходимом царстве, но всё ещё можно исправить.
И вернуться в ту палатку в горах над морем, где назавтра нас ждали несколько чудесных дней внизу, на турбазе.
И вся замечательная жизнь впереди...
В общем, дома нашего на улице Весенней вообще не было, - будто корова языком слизнула.
Будто приснился нам с Петровой этот новенький дом-башня, двор с детским садом, песочницей и хоккейной площадкой, где наши родители получили квартиры, когда поженились.
Теперь там была платная автостоянка.
Никак не верилось, что его в самом деле взорвали чеченские террористы, среди которых была даже немолодая женщина по имени Малика, которая до сих пор в розыске.
На компьютерном фото эта террористка действительно походила на нашу Малику.
И мужа её звали Керим - он погиб ещё в Афганистане.
Была, оказывается, и там война, пока мы спали в царстве Лени.
А потом буржуи развязали другую войну - уже на самом Кавказе, из-за чеченской нефти, где у этой Малики погибли трое детей и мать.
И тогда она стала снайпершей и террористкой, перекрасилась блондинкой и приехала в Москву, чтобы взорвать наш дом.
И всё же не хотелось верить, что это наша Малика - при чём тут мирные люди, старики, дети?
Или всё-таки "при чём"?
Правда, наши с Петровой родители тогда здесь уже не жили, потому что уехали искать свои "древности" за границу - здесь их научные раскопки уже никто не финансировал.
А потом родители и вовсе туда переселились, только присылали нам поздравительные музыкальные открытки - в дни рождения и на новый год.
Называлось это "утечка мозгов".
Нашу "великолепную семёрку" мне удалось почти всю разыскать, но лучше бы я этого не делал.
Янис из Даугавпилса со мной разговаривать не захотел, сказав, что я - оккупант, что у него теперь "открылись глаза".
Сообщил, что с большим удовлетворением участвовал в уничтожении советского локатора на их ныне суверенной территории, а теперь собирается вступать в НАТО.
И вообще всех русских "в гробу видал".
Я в ответ заявил, что мало их, "псов-рыцарей", топили наши в Чудском озере.
В общем, обменялись.
Василь с Карпат и Кристина из Львова тоже собирались в НАТО.
А я в ответ решил, что пора и мне переходить с автомобилей на ракетоносцы.
Объединиться с Олесем из Белоруссии, который стал физиком-атомщиком и ярым антинатовцем.
А также с китайскими и северокорейскими братьями, с Кубой и Беном Ладеном - и вперёд!
Я не ожидал, что могу так разозлиться и что могут друзья в одно мгновение стать тебе заклятыми врагами, которых ну прямо хочется с лица земли стереть!
И испугался сам себя.
В общем, совсем не нравилось мне это царство, которое друзей делало врагами.
Где у всех "хата с краю", а зимой снегу не выпросишь.
Где "гони монету, или меня нету".
Где убивают время на тусовках и в сомнительных заведениях, ведут лицемерные "разговоры в пользу бедных", а бедные в результате "кладут зубы на полку".
Где называют чёрное - белым, и умные едят объедки.
Где "все на одного, один на всех".
Однако постепенно мы стали привыкать к такой жизни и перестали задумываться, на Куличках оно или "в истории"...
Какая, в общем-то, разница, если ничего нельзя поделать?
Надо просто жить, как все, раз уж так получилось и не знаешь, как отсюда выбраться.
Но чем более мы привыкали, тем сильней мечтали иногда о чуде, - чтоб появилась, как тогда, в нашей темнице Правда и вывела за руки в то лето 72-го.
Где наши палатки, горит костёр... Где плещется внизу море, в котором отражаются огоньки белого курортного города и прогулочных катеров...
Где встаёт из-за горы полная луна, а мы, дети разных народов, уписываем из общего котелка кашу с тушонкой и поём про звезду Альтаир.
Где впереди перед школой ещё несколько замечательных дней отдыха на турбазе и вся замечательная жизнь.
В общем, вывела бы в "Светлое Будущее".
Мы тогда не совсем представляли, что это такое - просто знали, что будем спокойно, дружно и счастливо жить в нашей огромной и "самой-самой" стране.
Где мы "повсюду дома".
Где Качалкин с Янисом будут создавать для всех "самые-самые" самолёты.
Керим из Казахстана - строить города-сады в Заполярье.
Тимур из Душанбе прославит страну на мировых музыкальных конкурсах.
А примкнувшая к нам Петрова придумает для человечества средство от старости...
Но Правда и не думала появляться.
Вкалывать приходилось всё больше, чтобы одолеть конкурента Сидорова, придумывать всё новые рекламные ухищрения для покупателей.
Всё чаще приходилось иметь дело с горами документов и бумажными нулями на личном счету.
Чем больше нулей, тем лучше.
Почему "лучше", я не знал.
Потому что всё меньше оставалось свободы, здоровья и желания этой свободой пользоваться.
Всё меньше оставалось времени жить. Я лысел и старел, и непонятно было, что в старости-то с этими нулями делать?
Когда совсем отпадёт охота "вдоль по Африке гулять, фиги-финики срывать", обменивая нули на деньги...
Нуль, он ведь и в Африке нуль.
Но, как и все вокруг, как и Сидоров, остановиться я уже не мог и переводил свою жизнь в эти нескончаемые нули.
В общем, приехали.
То нулям служи, то трясись от страха, что их потеряешь.
Сохни от тоски зелёной из-за постылой этой жизни...
А сбежать можно лишь в объятия матушки Лени вслед за Петровой, где я целыми днями лишь ел и спал и не мог себя заставить даже глаза открыть и поговорить по сотовому о неотложных делах.
А Сидоров потирал руки и меня объезжал.
Потом сам Сидоров от переутомления впадал в депрессию, а я просыпался и объезжал его.
Время от времени мы устраивали разборки - с ним и другими конкурентами.
А потом я и Сидоров решили объединиться в концерн, чтобы прочих конкурентов задушить, владеть ситуацией и ценами на рынке.
* * *
Но едва вроде бы уладилось с Сидоровым, - Петрова захандрила.
Забросила свои помады-наряды, перестала ходить на тусовки и тягаться со Стакашкиной.
О чём-то часами думала, молча сидя у камина.
А потом попросила у нашей горничной-завуча Марии Петровны длинную чёрную юбку, повязала платок и отправилась на исповедь в церковь.
Пришла домой заплаканная, а назавтра уехала в монастырь к какому-то святому старцу.
Оттуда вернулась спокойная, даже повеселевшая, попросила у меня прощения, что меня всю жизнь пилила, и поведала, что старец повторил ей сказанное Правдой.
Мол, Правда не знает Тайны, она знает лишь, что дважды два - четыре, и другие не требующие доказательств факты.
Поэтому нечего нам её ждать и искать.
А искать надо Истину.
Только Истина знает Тайну и может нас спасти.
Ещё старец сказал, что так как мы утратили Тайну, то живём теперь по Лунным часам, отсчитывающим тьму.
И что единственный способ спастись - перевести время тьмы на солнечное время Света.
Но так как многим нравится жить по Лунным часам и каждый волен выбирать, в каком времени ему пребывать, то спасти всех невозможно.
Просто надо установить время собственной жизни - солнечное или лунное - в соответствии со собственной совестью.
Потом Петрова сказала, что, в соответствии со своей совестью, она собирается начать новую жизнь.
То есть забирает из нашего бизнеса свою долю и будет строить на неё бесплатные больницы, столовые для бедных и детские дома.
Мы с Сидоровым сказали, что это совершенно невозможно, потому что у нас вся наличность в обороте, что Петрова нас разорит и погубит всё дело.
На что Петрова ответила, что лучше загубить дело, чем душу.
В конце концов, я с ней, в общем-то, согласился, потому что моя совесть тоже была на её стороне.
И даже радовался, что Петрова пошла вразнос и поступает по-своему.
И тогда, совсем как у Лермонтова в "Маскараде", кто-то на благотворительном вечере подсыпал Петровой в мороженое яд, - это потом мне сообщил врач.
А Петрова съела двойную порцию и не заметила, - она ведь так любила мороженое!
Доказать потом ничего было нельзя - хрустальные вазочки сразу же собрали и вымыли на кухне.
А Петрова через два часа вдруг побледнела и упала замертво.
В гробу моя Петрова лежала как живая и очень красивая, будто улыбаясь мне из своего иного измерения, - мол, всё равно я вырвалась из этого тёмного царства и теперь свободна.
И никто ничего плохого мне больше не сделает, ни в какую ловушку не заманет...
Я с горя сам чуть не умер и всех подозревал.
В первую очередь, конечно, Сидорова, хоть тот и клялся, что невиновен.
И всех подряд.
Врагов у нас было достаточно, настоящих друзей не было вообще, а завистников - пруд пруди.
В общем, я всех подозревал и всех ненавидел.
На похороны Петровой приехали наши родители и дети из-за бугра - Петрова младшая и Качалкин младший.
Оба претендовали на долю Петровой в бизнесе.
Качалкин младший сказал, что больше не потерпит никаких утечек капитала и покончит со всякими материнскими богадельнями.
А Петрова младшая заявила, что да, надо строить не богадельни, а баррикады, и отстреливать таких загребущих буржуев, как её брат, отец и прочие качалкины-сидоровы, погубившие её мать и всю страну.
Потом объявился ещё один Качалкин младший из Воронежа, оказавшийся впоследствии Лжекачалкиным.
Но его быстро разоблачили и обезвредили.
А я над могилой Петровой поклялся стать самым богатым на земле и отдать все свои капиталы тому, кто придумает, как снова перевести Лунные часы на время Света.
Чтобы всех спасти и вывести из плена тьмы.
Шли дни.
Множились наши с Сидоровым и Качалкиным-младшим нули на счетах, и теперь уже Сидоров-младший строил детские дома, больницы и столовые для бедных.
А Петрова-младшая митинговала со своими забугорными товарищами под красными знамёнами, распевая, что "Мы на гибель всем буржуям мировой пожар раздуем".
Старшая Малика вместе с Маликой-младшей по-прежнему взрывали дома и метро.
А Янис младший в Штатах строил для НАТО ракеты, чтобы они в один не очень прекрасный день полетели на Восток.
А Олесь-младший из Гомеля, напротив, нацеливал свои новейшие тактические ракеты Точка М семидесятикилометрового радиуса действия на Запад.
Так что получалось, что столкнуться они должны как раз над местом разрушенного Янисом-старшим советского локатора, где неподалёку проживала его семья в кирпичном доме с бассейном.
Василь же младший из Молдавии, накурившись зелья, безнадежно мечтал о белокурой Кристине-младшей из Львова, подрабатывающей в турецких борделях танцем живота.
Однажды приснился мне удивительный сон, - а может, и не сон вовсе - всё, как тогда.
И наша палатка, и спящая "великолепная семёрка" со всего Союза, премированная путёвками "за высокие достижения в области детского творчества".
И снежные горные вершины вокруг, и таинственно синеющее внизу море в огнях белого курортного города и прогулочных катеров.
И дорожка восходящей луны.
И несколько замечательных дней в запасе - у этого моря на турбазе.
И замечательная жизнь впереди.
Я понимал, что это невозможно, что это всего лишь сон, а в горах этих давно идёт война.
Но тут загорелая Петрова в утёсовской шляпе с бахромой и похожая на солнечное затмение вдруг толкнула меня в бок:
- Слышишь?
Я ничего не слышал.
Вокруг спали ребята.
Мой друг Янис из Даугавпилса, Олесь и Кристина, Василь с Карпат и Тимур из Душанбе.
Керим из Казахстана, мечтающий построить город-сад в Заполярье и увезти туда свою красавицу Малику.
Которая учила нас, что в горах надо держаться до последнего.
И отвечать друг за друга, и за природу вокруг, даже за змей и скорпионов, потому что горы - их дом, хоть они и змеи.
А мы у них в гостях.
Тимур чуть похрапывал, снаружи трещали цикады.
- Слышишь? - повторила Петрова.
Лицо её проплыло надо мной, похожее то ли на подсолнух, то ли на солнечное затмение, - Слышишь, как они тикают? Не забудь, скоро полночь. - и коснулась меня невесомо-ласковой рукой.
Я, конечно же, сразу спросил, кто ей подсыпал яд в мороженое. И сказал, что если это Сидоров, то я его замочу.
Но прежде убью будущего сепаратиста и реваншиста Яниса и террористку Малику.
А заодно и Керима, чтоб у них никогда не родилась снайперша Малика младшая.
И нащупал в кармане пистолет, с которым теперь никогда не расставался.
Петрова сказала, что мочить никого не надо.
Потому что тогда придётся в первую очередь мочить тех, кто приказал сбросить бомбу на дом Малики, развязал эти войны, всех предал, обокрал и перессорил, разрушил страну, нарушил клятву и продал Плохишу Тайну.
И тех, кто помалкивал и даже приветствовал, когда эти злодейства совершались.
А тогда вообще никого в живых не останется.
И все мы навсегда провалимся на Кулички, - кто в плен к Вещам или Кривде, кто к матушке Лени, кто к Страху и Тоске Зелёной...
Что же касается Сидорова, то его вообще надо пожалеть...
Ничего себе!
Я ответил, что пусть его Чьёйтова бабушка жалеет.
А Петрова грустно так покачала головой и сказала, что дело вовсе не в Сидорове.
Что нашёлся бы другой Сидоров, а причина в Лунных часах, - разве я не слышу, как они тикают?
Она сказала, что это я замечательно придумал - отдать все капиталы тому, кто переведёт их стрелки на время Света.
Только надо торопиться, потому что приближается полночь.
Что лишь время Света бесконечно.
И ещё сказала, что очень меня любит. Так и сказала, будто и не умерла вовсе. Что ей пора назад в сказочное своё измерение и, если я хочу, она может забрать меня с собой, потому что "муж женой спасётся".
Туда, где Свет, Истина и свобода.
Где нет ни дилеров, ни киллеров, и где мы навсегда будем вместе.
С бешено колотящимся сердцем я рванулся было к ней, но тут же понял, что никуда не уйду.
Потому что не имею права спасать лишь себя, когда вместо настоящих ребят плодятся на нашей земле воры, жмоты, развратники, наркоманы и киллеры.
Пусть я не знаю, как перевести Лунные часы на время Света, но всё равно буду до последнего вздоха ждать того, кто отыщет способ это сделать.
Я хотел сказать ей об этом, но Петрова, умница, всё поняла без слов, заявив, что я всегда был неисправимым дон-Кихотом, и именно за это она меня полюбила.
Потом шепнула: "До встречи!", послала воздушный поцелуй.
Солнечным отблеском скользнул её лик по брезенту палатки, по спящему Кериму, и упорхнул в южное небо.
А я снова проснулся в заколдованной неведомой стране, так похожей и непохожей на ту, нашу.
В престижном доме на двенадцатом этаже, откуда видны кремлёвские часы на Спасской башне.
Внизу, как обычно, веселился город - жевал, пил, играл, тусовался, ловил кайф и ночных бабочек.
Отстреливал конкурентов в тёмных подъездах и похрапывал.
В шикарных спальнях и на вокзальных скамейках.
Я подумал, что однажды для каждого гостя, в самый разгар бала, они начнут бить двенадцать.
И тогда его карета обернётся тыквой, кони - крысами, а бальный наряд - рубищем.
И захлопнутся навсегда ворота дворца, а в стаканчике с мороженым окажется яд.
И никаких тебе хрустальных туфелек.
И что никто, ни за какие мои обещанные нули, пока не знает, как их перевести. Пусть не для всех, но хотя бы...
Стрелки часов на Спасской неуклонно ползли к полуночи.
Истекали ещё одни сутки лунного времени.
Где же ты, отзовись!..
Если тебе не нужны нули - вот моя жизнь.
Только сделай это, не медли.
Ведь сейчас позже, чем кажется.
КОНЕЦ
1970, 2001 гг