Он гордился. Он так гордился, что чуть не лопался от такой явной своей гордости. Гордиться помогало то, что ему внимали. Внимать, если кому не понятно, это слушать со вниманием. Если бы он был тут начальником, то мог бы еще сказать, что его "ели глазами". Да только какой он тут начальник, откуда бы?
- Опять расселся тут, бездельник,- прошипел над его ухом хриплый голос.
Прошипел, потому что с уважением. Чтобы не все слышали, значит. А хриплый он оттого, что двери здесь все время настежь. Так и машут крылом, загоняя в уютный плотный пропитанный пивом и запахами капусты и мяса теплый зал холодный ветер с улицы. Вот и хрипит почти всю зиму кабатчик хромой Михей. Охромел он еще пять лет назад, когда по такой же вот примерно погоде сверзился, поскользнувшись на разлитом да замерзшем потом пиве, в собственный же подвал. Болел тогда долго. Потом еще ходил по кабаку с палкой подмышкой. Теперь вот хромает и косится сердито на очередного посетителя, медлящего закрыть дверь.
- Ну,- снова захрипел он в самое ухо.
Кунц даже не поморщился, только повернул чуть в сторону голову, приподняв гордо бороденку, будто только сейчас заметил Михея, человеком-горой возвышающегося в своем коричневом кожаном фартуке, пропитанном жиром.
- А, дружище Михей! Извини, не сразу заметил. Рад тебя видеть, старина. Как нога? Ну, неси, неси нам на всю компанию. Так ведь, мужики?
Мужики, внемлющие до того, закивали согласно головами.
Время было вечернее, морозное. Дверь вся промерзла и закрывалась от этого неплотно. А по самому низу, где Михей прибил ржавую железяку, чтобы ногами пинать можно было, уже висел плотный слой льда. И тянуло от двери так, что снимать кожух не хотелось. Но даже этого сквозняка не хватало, чтобы разбавить хлынувший из кухни запах от только вскрытого бочонка с кислой капустой. На запах этот, правда, никто внимания не обращал, нос не кривил, потому что знали все, что нет ничего лучше, чем вот такая кислятина, слегка промытая, а потом выложенная в сковороду, в старый свиной жир, расплавленный и плюющийся по сторонам. И туда же хозяин прикажет покрошить пару колбас, что зависелись у дымохода над печью аж с серпеня, как кололи свинью у Франка, который вовсе и не Франк на самом деле, а просто так - Франтишек. Раньше был Франтишек. Да только после службы в армии загордился он невесть отчего и велел всем называть его коротко, но с уважением, как иноземца какого. Вот с той свиньи две колбасы еще оставались, но никто их уже не брал, потому что зимой свежатинка всегда есть. А в капусту если такую покрошить - самое оно получится.
Когда все покоричневеет, просолится, проперчится, прожарится - вывалит Михей-кабатчик, не жалея продукта, на деревянное блюдо, принесет мужикам, бросит на стол деревянные же ложки тем из них, кто свои не приготовил.
Правильный-то мужик ножик и ложку всегда с собой носит. Летом - за обмоткой онучевой, а зимой - за голенищем высокого валяного сапога. Валенки, да кожухи, да штаны на вате - это же самая лучшая по зиме одежда. А запаха этого от валенок, что как псина мокрая, его и не слышно совсем, потому что капуста перебивает все. А еще, по запаху, что с кухни потек, в сало Михей щедро покрошил луку да чеснока.
- Ты пока нам выпить неси, Михей!- крикнул вдогонку кабатчику тщедушный Кунц, довольный новыми слушателями, и опять закивали мужики, ожидая продолжения рассказа.
Выпить вечером субботы после тяжкой трудовой недели не находил для себя зазорним никто. Говорят, даже герцоги разные и графы – и те по субботам себе позволяли. В кабаке у хромого Михея подавали по холодному времени казенную палинку, которую проверяли, поджигая и нюхая запах от нее, да еще густое черное зимнее пиво, валившее непривычных с ног посильнее той палинки. Честно говоря, то же самое подавали и летом, в самое пекло. Ну, не умел Михей варить правильное светлое. Выходило оно у него всегда мутное, с запашком, как будто дрожжевым. Он его называл "живым", и с проезжих за то брал в полтора раза больше. А проезжим - что? Им лишь бы диковину какую. Заезжие эти про "живое" пиво от Михея и разнесли по всей дороге. Вот только местные, свои, пили у него только темное.
Темное пиво было правильным, с настоящим хлебным вкусом, с квасным запахом, бьющее в голову и в ноги, греющее зимой и охлаждающее, утоляющее жажду и даже голод летом.
- Дак, чо дальше-то? Ты говори, говори,- бормотали мужики наперебой, обхватывая большими корявыми ладонями выставленные перед ними глиняные кружки.
И Кунц продолжил свой рассказ:
- В столице, говорю, девки-то спят в специальных костюмах из прозрачного шелку. Называют его "пэжам". Слово иностранное, а сами эти пэжамы - донельзя смешные. Меня тоже учила одна красавица-купчиха, чтобы ночью - только в пэжаме. Но я такого не выдержал и сбежал, хоть и просила она остаться и обещала мне купить не кабак, как у Михея, а самый настоящий трактир, с комнатами и конюшней. Обещала поставить трактир на хорошем перекрестке. А еще в столице моются постоянно.
Он обвел мужиков горящим вдохновением взглядом и добавил для крепости:
- Не меньше двух раз в неделю! Во как!
- Ну, положим, два-то раза в неделю я выдержу,- пожевал губами самый здоровый и бородатый мужик.- Противно, конечно, но ежели за трактир - можно и потерпеть.
- Это ты, ты же вон какой,- захихикал мелко Кунц.- А глянь на меня? Ась?
- Это да,- прогудел добродушно мужичище.- Тебя, дак, вовсе смылить можно. Если по два-то раза...
- Это что! А вот был я еще в южной стране Юразии, так там бабы в постелях спят вовсе без всего! Совсем голые!
- Как же это?- засомневался кто-то, запуская пятерню в затылок.
- А вот так! Жарко там. Они даже не прикрываются ничем. А мужчина там может иметь три и даже больше жен. Если, конечно, прокормить может - так и все семь можно. И вот, представьте, все семь спят нагишом! У меня там, правда, всего одна была, но красивая такая, заводная! Она не так просто с улицы - дочка князя ихнего. Дворец, понимаешь, все дела, как положено. Она и меня научила спать безо всего. А что?
Кунц поднял кверху палец, обвел вокруг себя, потом сложил кукиш и ткнул им в темный угол.
- Да вот, а что такого? Нормально! И нечего ржать! А ежели еще вдвоем, так и вовсе приятно даже! Эх, любила она меня страстно. Предлагала остаться навсегда. Но не могу я, не могу на одном месте. И однажды просто сбежал. Была погоня, но мой конь был быстрее. А стрелять они не стали, потому что не убить меня хотели, а женить. На княгине.
- Ух, ты-ы-ы...
- А в северных странах мужики спят так, как и бабы. В длинных, в пол, толстых рубахах. С рукавами,- добавил он, подумав мгновение.- И на голову надевают колпаки специальные теплые. Потому что мороз такой, что лед не только на двери, но и по всему полу лежит. Красиво там, все такое гладкое и блестит.
- А ходить-то как? По льду?
- А не так и не ходют. Катаются они на коньках. Маленькие такие конечки, железные, блестящие. Я там совсем недолго жил, потому что морозов боюсь. Я ж худой, сразу кости мерзнуть начинают. А вот толстым там очень даже хорошо. Не жарко. Да, и женщины, что интересно, у них очень красивые. Белые, высокие, волосы до полу...
- Они-то высокие, а ты маленький,- засмеялся сбоку и закашлялся, подавившись, кто-то из приезжих.- Небось, там-то, на северах, никто тебя такого не любил, да?
- Отчего же,- приосанился Кунц, задрав бороденку чуть не к потолку, масляно блестевшему в слабом свете лучин.- Очень даже любили. Прынцесса местная была в меня просто влюблена. Был бы я сейчас северным прынцем. Да только не сложилось. Война у них началась, и пошел я за них воевать. За них и за прынцессу эту, значит.
- Ну, ну? И что там дальше было? Как воевал?
- Что дальше, что дальше... В плен попал. Раненый,- со значением поднял он снова палец.- За героизм меня величали враги багадуром.
- Это каким дуром-то? Насмешничали, что ли?
- Багадуром, балда! Это богатырь и герой по-ихнему. А когда я выздоровел, то положила на меня глаз сама их цариня. У них там женщины правят, потому что мужики все время в деле - на войне, в походе...
- Ну, это, пожалуй, правильно, это и у нас почти так,- закивали, переглядываясь, мужики.
- ...Да сбежал я,- продолжал заливаться Кунц.- Не выдержал в плену быть. Ненавижу, когда притесняют. За мной гнались, да. Но я пробился в степи, а там мне каждый кустик - товарищ. я же маленький. Меня и не видно. Сошелся с племенами кочевыми. Там у меня тоже была любовь. Такая любовь... Вам, мужики, не понять. У них девки, понимаешь, на конях скачут во весь опор - без седла. И без порток,- добавил он, заметив, что отсутствие седла не вызвало оживления.
- Да-а... Ух, ты-ы... Ляжки такие, знать... Как зажмет…
Опять хлопнула дверь, впустив волну морозного воздуха, заколебавшего пламя над поставцами.
- Кунц! Ты где тут опять? А ну, пошли домой! Хватит тут из пустого в порожнее. Делом заняться пора!- сурово пробасила от порога высокая женщина в богатой шубе и в восточной шапке с ушами, завязанными под подбородком.
Кунц тяжело вздохнул. Еще вздохнул со значением, мол, как он устал от этих женщин. Даже ойкнул немного от старания. Потом медленно поднялся, чтобы не терять солидности перед слушателями, поклонился всему обществу и молча вышел.
- Это кто же был?- дернул кто-то Михея за фартук.
- Кто-кто... Баба его. Не видно, что ли? Жена законная. Королева евонная и наша, Феодора ...э-э-э... восьмая, что ли.... А он, стало быть, наш подлинный король Кунц. Как есть - король. Вот так и живем с ними, королями,- прохрипел сквозь внезапно напавший кашель Михей. Откашлявшись, смахнул рукой слезы, выступившие от натуги на глазах, и быстренько скрылся на кухне.
- А хороший у них тут король, мужики!
- Да-а... Нам бы такого! Все повидал, все знает. И женщины его любят. Сразу видно - справный король!
Задумались каждый о своем.
Затихло в кабаке.