Мы встретились с Ней в самолете. Совершенно случайно, но разве бывает в жизни что-то случайное? Она пристально, по-детски, смотрела на меня со страницы глянцевого журнала, одного из тех, что затерты в полетах скучающими пассажирами.
- Не хочу о ней читать, - сказала я себе, листая страницы, на которых мелькало имя…
Ее имя когда-то волновало меня пуще имени любимого мужчины. Еще бы! Стоило лишь открыть Ее роман, и он захватывал, всасывал в себя, заставлял взглянуть на мир зорче, словно до тех пор я жила с полузакрытыми глазами, а Она… Она взяла за шкирку и встряхнула: гляди! Все происходит именно так, а не иначе. А кто ж это любит? Ведь придется пересматривать и себя! Это больно…
Поэтому теперь меня больше прельщали новинки Дьюти-Фри: на них приятно смотреть, даже понимая, что никогда не купишь колье за несколько сотен евро. Я предпочла красивые иллюзии Ее печальным мудрым глазам.
Но, когда журнал был прочитан почти от корки до корки, а времени в небе было еще предостаточно, зевая от одного предвкушения скуки, я все же открыла страничку с Ее портретом.
На меня смотрела женщина-ребенок, тело которой не было молодым, но взгляд…
- Я Вас знаю? – прикинулась я, еще соображая, пролистывать ли дальше или задержаться, точно встреча произошла в аэропорту, и вроде бы надо бежать, но знакомый взгляд вдруг выхватывает тебя из времени и пространства. – Что-то я пока не очень-то понимаю, хочу ли с Вами провести остаток пути…
- Возможно, - лишь моргнула она, грустно улыбнувшись. - На самом деле всем всегда некогда толком разобраться в себе, людей в основном интересуют в других только глаза. Да и то чтобы видеть в них собственное отражение.
- Ну хорошо… - Я все еще раздумывала, покусывая губы, хотя Ее слова меня определенно зацепили – Она точно видела меня насквозь и читала мои мысли. – Пожалуй, я останусь. Но если будет скучно…
- О, нет! – рассмеялась Она, и Ее смех показался мне колючим. Это могло бы оттолкнуть, но делать было все равно нечего, и поговорить было не с кем, кроме Нее, и Она, казалось, тоже непрочь была поболтать. – Вряд ли будет скучно – по крайней мере, большей частью мне не было... Знаете, как я кутила в молодости? А сейчас так не делается. Впрочем, в наши годы уже ничего не делается, ничего умного, ничего романтичного.
Она прищурилась, закурив и выпустив дым в сторону.
- Здесь разве можно курить? – удивилась я, не веря глазам, уставившись в раскрытый журнал.
- Мне – можно! – безапелляционно заявила Она и снова рассмеялась, но тут же закашлялась.
- Ладно, - хмыкнула я. – Скажу прямо: мне кажется странным, что Вы все время смеетесь. Однако глаза у Вас чересчур уж грустные. Это несоответствие и притягивает, и раздражает. Извините …
- В этом мире надо улыбаться и насвистывать, разыгрывая беззаботность, - пожала Она плечами.
- Вот так уж и беззаботность? Или ключевое слово здесь – «разыгрывать»? – Признаться, меня зацепила эта на первый взгляд простая, но на самом деле скользкая фраза.
- Конечно нет! Беззаботность – это лишь маска. Вечно приходится быть начеку, никогда нельзя говорить всего одному и тому же человеку.
- О, я вижу, Вам сложно жилось, - разочарованно протянула я. – Я почему-то думала, что уж Вы-то открытый и искренний человек! Но и у Вас, как оказалось, есть свои недостатки…
- К чужим недостаткам легко привыкаешь, если не считаешь своим долгом их исправлять, - отрезала она, снова прикурив от спички и помахав рукой, чтобы ее затушить.
- Ну уж нет! – возмутилась я. – Это не про меня точно! Никогда не брала на себя труд исправлять чужие недостатки. Я принимала человека таким, каков он есть, или не принимала вовсе. Иначе ни он, ни я не чувствовали бы себя в своей шкуре.
- Хорошо чувствуешь себя в своей шкуре, пока есть человек, который эту шкуру гладит, согревая её своим теплом, - гася сигарету, ухмыльнулась Она. Я заметила, что она слишком быстро выкуривает одну за другой длинные тонкие сигареты.
- А разве это хорошо, зависеть от тепла другого? – наконец-то задала я вопрос, который так и крутился у меня на уме, когда я читала Ее романы. – Знаете, мне жаль тех, кто попадает в эту зависимость. Когда-то мне было очень жаль и себя...
- Да-да, я Вас прекрасно понимаю, - произнесла Она, пристально глядя не то на меня, не то мимо. - Жалость — приятное чувство, устоять перед ним так же трудно, как перед музыкой военного оркестра.
- Но я не хочу жалеть себя! – с жаром парировала я, чувствуя возрастающий интерес к беседе. – Эх, с удовольствием выпила бы с вами по бокалу Шардоне. К сожалению, в самолетах больше не подают…
- О, прекрасное желание! – Она подмигнула мне и порылась черно-белой рукой в кармане своей черно-белой куртки. – У меня как раз завалялась фляжка коньяка. К тому же, если ты пьяна, можешь говорить правду - никто не поверит.
- Но я-то знаю, что Вы говорите правду!
- Да? – вскинула Она неровную бровь. – Откуда же? Ах да… Романы! – Она отпила из фляжки и, вытерев рукавом, по-мужски, рот, передала ее мне. – Но это всего лишь романы… Помните, я написала: «Я — женщина, любившая мужчину. Это так просто…»
- «… не из-за чего тут меняться в лице!» - продолжила я за Нее, как-то слишком быстро хмелея от выпитого. – Конечно помню! Это моя любимая фраза.
- Но почем знать, чувствовала ли я то же самое, когда писала это…
Она на несколько секунд отвела глаза и замерла. Мне показалось, что Она больше не пошевелится, стало отчего-то очень обидно. А я так верила! Повторяла эту фразу, как мантру, когда было больно, и сразу становилось гораздо легче. Я думала, это лекарство от безответной любви… Нет, конечно, я считала, что лучшее лекарство – это взаимные чувства, но порой казалось, так не бывает.
- В любви всегда кто-то один в конце концов заставляет другого страдать и, что лишь иногда, очень редко роли меняются, - точно вновь прочитав мои сумбурные мысли, сказала Она, забирая из моих рук фляжку и пряча ее обратно в карман. – Хватит.
Она сделала решительный жест рукой, то ли прерывая наш разговор на щекотливую тему, то ли запрещая мне прикладываться к содержимому своей волшебной фляги.
- И правда, - воспрянув духом, согласилась я. – К черту любовь!
И мне на какое-то мгновенье почудилось, что в этом отрицании и есть спасенье.
- Бросьте! – поморщилась Она. – Терпеть не могу разговоры о любви, как о чем-то легковесном. Я сама говорила о ней без обиняков, с неведением, свойственным моему возрасту; но теперь мне кажется, что никогда больше не смогу говорить о ней так грубо и небрежно.
- Но как же тогда..? – Я совершенно растерялась. Вот так, от скуки, от нечего делать я затеяла сама этот разговор, видимо, меня волновало мое нынешнее состояние, мне хотелось разобраться в себе.
- Что, моя девочка? – Она смотрела на меня устало, но взгляд Ее был мудрым и теплым, и мне захотелось расспросить Ее о том, что меня терзало и смущало. У кого же еще спросить, как не у Нее?
И я решилась.
- Дайте еще глоток, - сперва попросила я и, получив заветную фляжку, жадно отпила. В горле стало жечь и покалывать, ведь обычно я не пью такие крепкие напитки, но скоро это ощущение прошло, осталось лишь приятное чувство тепла, окутавшего меня всю. – Послушайте. Я не знаю, что за хмырь был этот Ваш Роже Вайнан, но его определение любви мне совершенно не понравилось. Что за ерунда? «Любовь - это то, что происходит между двумя людьми, которые любят друг друга».
- А что же это, по-твоему? – прищурившись, спросила она меня, как школьницу у доски.
- Это… Ну… Я не знаю. – А что я еще могла ответить? Ведь я и правда не знала, что такое любовь. – Вот, допустим, я хочу его, он хочет меня. Этого достаточно, чтобы быть счастливыми?
Вместо утвердительной интонации я почему-то использовала вопросительную. Голос мой дрогнул не вовремя. Но Она все поняла правильно. Казалось, будто Она только и ждала этого вопроса.
- Любовь… Послушай меня. Не про тебя ли это? Такое случается с мужчиной и женщиной, когда между ними вспыхивает пламя. Они осознавали, что для них пали всякие запреты, робко и неумело, как бы открывая их заново, шептали непристойные слова, гордость и благодарность за полученное удовольствие не отпускали их друг от друга. Они знали также, что это была удивительная, редкая минута, ибо высшая награда – это найти своего человека и слиться с ним в единое целое. Непредвиденная, но теперь уже неизбежная плотская страсть превращала то, что могло стать лишь мимолетным увлечением, в настоящую историю любви…
- Вот как… - ошеломленно прошептала я. – Вот как… Значит, такое все-таки возможно? У Вас так и было, верно?
- Пристегните ремни. Наш самолет готов совершить посадку в аэропорту Шарль Де-Голль.
- Погодите, - все еще шептала я, чтобы меня не услышали сидящие сзади. – Вы не можете вот так замолчать! Еще есть время… Скажите только, как мне жить? Я хочу прожить ярко, чтобы не пожалеть потом ни о чем упущенном… Но как?
Она снова ухмыльнулась, видимо, передумав уходить по-английски, тем более что была Она настоящей француженкой, хоть и с русскими корнями.
- Как жить… Иметь право думать что хочешь, думать дурно или вообще не думать, право жить, как тебе нравится, быть такой, как тебе нравится. Не могу сказать «быть самой собой», потому что ты всего только податливая глина, но иметь право отвергать навязанную тебе форму. Вот так, девочка моя.
Я вздохнула и закрыла журнал. Без сожаления, как и полагалось. Самолет приземлился мягко. Я вышла на ветреное летное поле, где пассажиров ждал автобус.
Говорят, каждая встреча меняет нас, сразу или постепенно. Впереди у меня была половина жизни, которую я хотела прожить, как мне нравится. И начиналась она в Париже. Что ж, это было вполне символично! «И не из-за чего тут меняться в лице».
P.S. В тексте использовано 13 цитат Франсуазы Саган. Нарочно не выделяю их, следуя Ее совету "отвергать навязанную форму")
"Здравствуй, грусть!" - первый и самый известный роман Ф.Саган, написанный ею в 19 лет.