Она съела меня своей pizdой. Сам не знаю, как это получилось. Не знаю, как получилось, что я заговорил с ней. Ведь уже тогда, в отблесках клубных фонариков, я заметил сатанинское свечение в её глазах.
Впрочем, что говорить, когда думаешь членом, расплачиваешься душой.
Мы познакомились в клубе на перинных рядах. Она сидела у стойки и высасывала из пустого, лишь набитого льдом, стакана последнюю влагу коктейля. Знал ли я тогда, что она высосет меня. Я только смотрел на тонкие, не накрашенные, но влажные губы, на скользкий язык, кончик которого кружил вокруг соломки. Я представлял, как этим языком она облизывает мой член. И даже страшный свет её дьявольских, чёрных глаз, даже холодное чувство опасности по потному позвоночнику не останавливали меня, не тормозили эти фантазии.
Я заговорил развязно. Всегда, когда я волнуюсь, начинаю говорить, как пьяный комик, растягивая слова и скалозубую ухмылку.
- Девушка, почему вы грустите?
- Я вовсе не грущу, - сказала она, - мне хорошо.
- Вы так печальны.
- Совсем нет.
Я чувствовал, как организм наливается кровью, и сердечные клапаны не поспевают за потоками, как капилляры в мозгу туго набиваются под завязку, а лёгкие сжимает страшная, невидимая сила, будто тебя опустили на самое дно океана.
Она говорила, а я смотрел в её рот. В её тонкие, бледные губы. Я задыхался от желания, когда она наклонилась и произнесла странную фразу. Тело её дышало терпким запахом секса.
- И какой будет катализатор?
Я замешкался, переспросил.
- Какой будет катализатор? – повторила она.
- Не знаю…
Я выпил водки. Поперхнулся. Гадостная жидкость, вскапывая пищевод, бурила проход к желудку.
- Ты такой смешной, - сказала она и улыбнулась.
Мне захотелось заплакать. Мне захотелось прильнуть к её бёдрам и засосать…
Её звали Лена. Просто Лена и ничего. Я никогда ничего не узнаю о ней.
Мы приехали в её квартиру на проспекте Просвещения, в серую, кубическую многоэтажку. Лифт не работал. Сквозь пьяные шумы в моих собственных барабанных перепонках, я прислушивался к цоканью каблучков Лены по бетонной лестнице. Они цокали ритмично, в такт биению сердца. И стали мягкими бархатистыми, когда мы ступили на линолеум площадки.
Лена жила одна. В пустой квартире стоял один лишь диван и табуретка с двумя стопками и пустой бутылкой из-под пепси-колы.
Странный, сумеречный страх уже не просто ползал по спине, он вгрызался в каждый позвонок. Я чувствовал дрожь по всему телу. Но лишь мы переступили порог, лишь железная дверь захлопнулась за моей спиной, Лена ловко скинула с себя одежду, оставшись в одних чёрных, тонких трусиках. Меня перестало трясти, я замер, словно сам страх во мне оцепенел. Медленно, под неслышимую, какую-то внутреннюю музыку, она наклонилась, изогнулась, и стала стягивать трусики
Освободившись от последней детали, так и не поворачиваясь ко мне лицом, она глубоко наклонилась и расставила ноги, открывая всю себя. Острый солоноватый запах её вагины потянул к себе, будто звуки дудочки Нилься тянут крыс. Дрожь желания накрыла меня. Я потянулся к её ягодицам и упал на колени….
Мы лежали на полу. Мне казалось, я чувствую собственные стеклянные глаза изнутри. Я не смотрел никуда, я не мог думать. Единственные чувства во мне, стекающие по внутренней стенки моего черепа, как сперма по бёдрам Лены, что я пустое чучело из папье-маше со стекляшками глаз.
- Ты же понимаешь, - сказала Лена, томно выпуская сигаретный дым из свёрнутых в трубуочку бледных губ, - теперь я не смогу тебя так просто отпустить.
Я молчал. Чучела из старых газет и клея не умеют разговаривать.
- Я не смогу тебя вообще отпустить.
Слово «вообще» закружилось, словно кольца следов от бенгальского гоня, когда крутишь им быстро-быстро. Я видел это слово. Оно разъезжалось по комнате всё в больших и больших кольцах.
Лена взяла мою руку и положила на свою pizdu. Она была горячая. Жаркая, как котёл с человеческим варевом.
- Возьми меня, - прошептала она, изгибаясь над полом.
Бумажное чучело вновь наполнилось кровью. Встал член. Я рванул, развернулся и кинулся на Лену, вонзая в неё так глубоко, насколько это возможно.
Она закричала, громко выдохнула, застонала.
Я бил, как штамповочный агрегат, сильнее и сильнее. Она стонала, дыхание её участилось и, когда всё окаменело во мне, когда содрогая наши тела, брызнула сперма… она засмеялась. Жестоко страшно. Боль ударила меня между ног. Я отвалился, как набитая кровью пиявка и согнулся пополам.
Она откусила мой член. pizdой. Своей pizdой. Как садовыми ножницами она перерезала мою плоть.
Кровь свернулась на глазах. И я перестал чувствовать боль.
- Сейчас всё пройдёт, - сказала Лена нежно и погладила меня по ноге, по бедру, рядом с красно-коричневой, запёкшейся ранкой.
Тело сново стало будто бумажным, я упал на пол, на спину, чувствуя, как пустота поглощает всё, как не остаётся ничего чем бы я мог чувствовать.
- Дай свою руку, - сказала Лена, - хочу, чтобы ты сдела мне приятно. Погладь меня.
Я снова положил ладонь на pizdu, горячую, ненасытную, в скользкой, солёной влаге.
И я запустил два пальца во влагалище.
- Ещё, - застонала Лена, - глубже!
И я запустил всю пятерню, по самую ладонь, чувствуя кулаком ребристую поверхность раздутого влагалища.
- Ещё орала Лена. И я пихал кулак всё глубже и глубже. Пока судорога оргазма не свела нас в единый клубок. Страшная боль поразила мою руку.
У меня больше не было ладони. Я хотел заплакать. Но слёз не было тоже. Моё бумажное, однорукое тело упало. Я чувствовал, воздух выходит сквозь мои газетные губы, как жизнь покидает мертвеца.
- Хочу тебя, хочу, - капризно стонала Лена, пихая мои конечности в свою pizdu.
Я снова возбуждался, снова хотел её. И ничто, ничто меня не останавливало.
И теперь, когда я доживаю свои последние минуты, человек обрубок, лежащий в пустой, страшной комнате, на последнем дыхании, тыркаясь носом в диктофон мобильника, чтобы рассказать - … я с ужасом понимаю, что, даже зная последствия, едва ли остановился…