Выше облаков
Татьяна Бондарчук
повесть
А. П. посвящается
1.
Они знакомы двести лет – учились вместе. Люба влюбилась в Леву еще на собеседовании. Тогда она подумала – единственное лицо, на которое есть смысл обратить внимание. Высокий стройный Лев с бородой и бакенбардами, в маленьких золоченных круглых очках, издали выглядящих, как пенсне, напоминал Добролюбова. Девчонки на курсе его так и прозвали.
Во время вступительных экзаменов Люба так и не решалась к нему подойти, и это было странно, Люба себя не узнавала. Опыт отношений имелся богатый.
Вот торжественное объявление результатов. Он сидит один в среднем ряду. Тихо подсесть и поздороваться, что тут особенного – абитуриенты.
Когда была произнесена ее фамилия в зачисленных, она решилась положить руку ему на плечо и с облегчением выдохнуть, а он нет, чтобы ответно приобнять, разумеется по-дружески, как-то очень удивился, смутился и растерялся.
«Москвич, – а Люба из Белгорода. – Не по зубам». «Извини, – только и шепнула она, убирая повлажневшую от волнения ладонь с его плеча. – Я очень обрадовалась, что прошла и растерялась…»
–Ничего-ничего, – быстро согласился он, отодвигаясь.
«Тут ловить нечего», – решила Люба и занялась другими.
2.
Мама Любы Францевой, Лида Рогожина была из многодетной семьи. У нее было три младших сестры-погодки и брат, самый последний. Мама таки добилась своего и только младшего сына любила, только им и занималась. Покупала Витеньке своему все, зацеловывала, баловала.
А сестры Лиду так достали, что она готова была бежать куда угодно. И сбежала замуж. Не по любви, конечно, а за квартиру. Молчаливый муж Лиды был дальнобойщиком. В нем было два метра росту и железные мускулы.
Семья Рогожиных обитала нэповском двухэтажном доме недалеко от церкви Ионафана Белгородского. Лида, как всегда, тянула неподъемные сумки с базара.
Она решила подъехать троллейбусом, и на своей остановке еле выволокла из-под сиденья эти пудовые кошелки.
–Давайте помогу, – склонился светловолосый гренадер к Лизе и легко снес тяжесть по ступенькам.
–Куда Вам? Я проведу.
–Я тут рядом, – растерялась Лиза. – Зачем беспокоиться?
–Эти сумки не для женщин. Я только до двери, не волнуйтесь.
–Что Вы делаете вечером? – все же спросил Толик у двери.
–Вы всегда так знакомитесь с женщинами?
–Нет, не всегда. А если честно, то вообще никогда. Я – дальнобойщик. Некогда.
–Ну, шоферы, обычно… – попыталась возразить Лиза.
–Я очень стеснительный.
–Нас у мамы пятеро, – сказала Лиза, – я целыми днями готовлю и стираю.
–Я-ясненького.
–Позвоните, может что и получится, – Лиза наспех продиктовала телефон.
Анатолий позвонил через неделю.
–Жду Вас у ЗАГСа в десять. Приходите, пожалуйста. Все объясню при встрече.
Оказывается, у него скоропостижно скончалась бабушка, владелица двухкомнатной квартиры и хоть Толик давно был там прописан, ему грозились дать меньшую. Нужно срочно было спасать жилплощадь.
Скорее всего, Толик собирался звонить всем знакомым теткам подряд. И незнакомым тоже. Но Лида согласилась и вскоре стала блаженствовать, зачастую одна, в тихом просторном доме.
Отдыхать от шума-гама родительского крова. Лиза окончила швейное училище, но работать не пришлось. Толик хорошо получал, а от нее требовал чистоты и уюта, вкусно приготовленной пищи. Лиза с этим легко справлялась.
А какие проблемы? Толик возил груз за Урал, его неделями не бывало дома. Ну, а если есть, Лиза в шесть утра встанет, приготовит мужу завтрак, сама кофе выпьет, душ примет, и за обед берется. Пока борщи-щи кипят, заведет стиралку и бросит в нее, что накопилось. Вот и все дела. После обеда Лиза часто спала, а вечером смотрела сериалы. Или читала. Больше всего она боялась забеременеть. Прошло пять лет.
Лизе уже исполнилось 26, и выпивший немногословный Толик сказал ей в рождественский вечер: «Рожаешь или расходимся».
Лиза так испугалась, что в тот же месяц залетела.
А тридцатого сентября у нее родилась дочь Любовь.
Толик улыбался под окнами роддома. Улыбка грустная, виноватая.
–Молодец, Лиза! – кулак держит. А глаза говорят другое.
Ну, понятно, конечно. Сына он ждал.
Через год появился и сын, богатырь Руслан, четыре килограмма.
Теперь полный комплект, можно и трубы перевязывать.
Анатолий строго соблюдал все православные посты и иногда ходил в церковь. Естественно, он был бы против абортов, поэтому Лиза эту операцию – перемотка труб – совершила тайком. За плату, разумеется.
Детей же она учила всему: музыке и английскому, еще Руслан ходил на тэквандо, а Люба – на литературную студию во Дворце пионеров. В 6 лет она сочинила колыбельную для брата:
Ой, люли, люли, люли
Прилетели журавли.
На Руслана поглядели
И обратно улетели.
Школьницей она попадала во всякие проекты, публиковалась в различных коллективных сборниках – «братских могилах», в молодежных газетах и журналах. В 10-м классе она послала свои стихи, без особой надежды впрочем, в литинститут и получила вызов.
3.
Сразу же после поступления Люба собрала свои стихи и пошла в шестнадцатиэтажную стекляшку с барабанным именем «Молодая гвардия». Там располагалось множество редакций тонких журналов, на каждом этаже по два. Люба наугад поднялась на лифте в «Лит учебу». Неуверенно открыла дверь отдела «Поэзия».
—Проходите, проходите, не стесняйтесь, — широко улыбнулся ей молодой лысоватый человек в очках.
—Да не волнуйтесь Вы так, присаживайтесь, — засуетился он, пододвигая оглушенной Любе стул. — Кофе?!
—Н-не откажусь, — пролепетала она.
—Анатолий Григорьевич, можно просто Толик.
—Ой, моего папу так зовут.
—Значит?..
—Любовь Анатольевна. Можно просто Люба, — наконец, рассмеялась поэтесса.
—Стихи?
—Да, — Люба вытащила из сумки пачку. — Я в литинституте учусь, — с гордостью добавила она.
—На каком курсе?
—На первом.
—А я на пятом.
—Ой, — вскрикнула Люба от неожиданности. — И уже работаете?
—Да-а, — неуверенно протянул он. — Пишу, в основном, отказы. Знаете, издательская политика… Вообще лучше с этим не связываться. Просто писать, и все. Да хоть бы в стол… Честнее. Искреннее. А зарабатывать чем-нибудь другим.
—Я так далека от всего этого, — сказала Люба.
—И не приближайтесь. Я вот, одаренный ребенок из Ставрополя, окончил сначала физико-технический интернат, а потом и институт в Долгопрудном. Все родственники сбросились и купили мне дом в Красногорске. Писал стихи, поступил в литинститут, теперь вот заканчиваю, получаю, лучше б физиком стал. Жена, вместе физтех заканчивали, меня с дочкой бросила, уехала в Киев к предкам. Ну и что мне теперь? Вы стихи оставляйте, но вряд ли… Я здесь мелкая сошка, ничего сделать не смогу… Поехали лучше ко мне в гости. Сейчас рабочий день заканчивается. Купим торт и бутылку вина. Выпьем за знакомство. Вы какое вино любите?
—«Кагор» или «Тамянку».
—Как все тетки. Красное. Годится. Поехали.
—А поехали, — живо откликнулась Люба.
Сначала они доехали до «Тушинской», а потом еще автобусом.
В сентябре еще не пахнет листвой, но в воздухе незаметной паутиной разносится аромат осени. В саду у Анатолия Григорьевича Аркадьева висели крупные красные яблоки, чернела пышными гроздьями черноплодная рябина и слив было полно, правда осыпавшихся.
Они быстро накрыли на стол: фрукты, торт, вино, аккуратно нарезанный белый батон, тонкие ломтики сыра, развернутая шоколадка «Сказки Пушкина».
Новый Любин знакомый читал стихи:
—Небо вспыхнуло лунным ненастьем…
Когда Люба собралась уходить, за окном стояла глубокая ночь.
—Метро уже закрыто, — гася сигарету в пепельнице, чуть скривился Анатолий. — А диван у меня один, — улыбнулся он шире.
—Я посижу на стуле, — сказала Люба.
—Ложись, чего там, не трону, — он носом пощекотал ей шею.
—Нет уж, это не каморка Родиона Романовича Раскольникова, разместимся, — решительно возразила Люба.
—Вот как! — поднял густые рыжие брови поэт. — Недаром же наш преподаватель по текучке Федякин говорил: «Литературного миссию ждут из провинции».
—Меньше столичной спеси, — разозлилась Люба. — Мы тоже книги читаем. И телевизор смотрим. Так что не надо!
—Кстати, о телевизоре, — спохватился Толик, закуривая новую сигарету. — Сейчас включу. Может, там боевик какой-нибудь забойный…
Но наткнулись на эстраду.
—Достоевским увлеченная-я-я…
—Любка, да меня достанут сегодня Достоевским, — усмехнулся Толик, глубоко затягиваясь. — И какая глупая песня, а крутят ее без конца. Все равно что «поворую-перестану, скоро я богатым стану»… На самом деле, язык Федора Михайловича Достоевского очень прост, разговорен, даже коряв, стилистом его никак не назовешь. Его гениальность в другом… — Анатолий на минуту задумался. — Он первым в мире создал совершенно новый тип литературы — литературу сострадания. Раннее подобного опыта не было нигде…
—Федор Михайлович в художественных образах попытался воплотить идею сверхчеловека. Это одна из идей Ницше. Немецкий философ много об этом писал, но вряд ли Достоевский читал Ницше. Ведь когда публиковалось «Преступление и наказание», Фридриху Ницше был 21 год.
Анатолий внимательно посмотрел на Любу и загасил в пепельнице очередной окурок.
—Обожаю умных женщин, — растерянно пробормотал он и обнял Любу, пытаясь поцеловать, а ей так стало тепло от его вязанного из темно-коричневой натуральной шерсти свитера, что она расслабилась… Ей это было не впервой… С 18 лет Люба спала с мужчинами. Они ее интересовали анатомически. Сначала это были поэты из литстудии, потом пошли знакомства в кофейнях и на дискотеках. Так что, одним больше, одним меньше…
Толик потом говорил: у него была стопроцентная уверенность, что ночью они развернутся задницами… Люба с Толиком стали жить вместе, и вскоре у них родился Кирилл, 4 кг. Москвич, у папы из Ставрополя и мамы из Белгорода.
4.
А поэт Антон Антонов из Ярославля приехал в Москву и поступил в литературный институт. Там, на Волге, у него осталась необъятных размеров жена с грудным сыном, но он ощущал себя совершенным холостяком. Студенческая шутка «Москва или могила» как нельзя более подходила к нему.
Антон чувствовал полную свободу и изо всех сил стремился остаться в златоглавой навсегда. Грузинскую литературу у них читала Анастасия Зорина, девушка не первой свежести в роговых квадратных очках. Антону и карты в руки — ее лекция была последней.
—Отразилась ли армяно-турецкая вражда в произведении Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», — спросил Антон, когда уже звенел звонок. Вопрос был абсурдным, но это заставило Асю задержаться.
—Разрешите проводить, — галантно предложил Антон.
—Вы противник всякой субординации, — глядя в открытое, добродушное, круглое лицо студента с рыжими бровями, сказала Ася.
—Есть немного, — широко улыбнулся Антон.
—Могу рассказать Вам правдивую историю по поводу Шота Руставели, превращенную нашей кафедрой творчества в анекдот… — и, не дожидаясь согласия, Ася начала:
«Один наш писатель прогуливался по базару на Большой Грузинской, делая кое-какие незначительные покупки. Ему приглянулись затейливо увязанные пучки кинзы. Он подошел к торговцу, высокому усатому грузину:
—Хорошо тебе здесь, рядом Шота Руставели, не заскучаешь, — пошутил незадачливый писатель.
Антрацитовые глаза грузина злобно сверкнули, он молча и не спеша выбрал самый большой пучок кинзы и отхлестал им интеллигентного человека по щекам».
—Ну, скажите, Антон, какой бы русский крестьянин на базаре вступился бы за Пушкина?
—Ума не приложу, — пожал плечами Антон.
—Знаете, Антон, — вдруг воодушевилась Ася, — у меня как раз сегодня аванс, может, посидим где-нибудь?
—Может. Например, в «Шоколаднице»?! Только, чур, плачу я. А то Вы, наверное, Анастасия Александровна, решили: бедный студент, нищая стипендия, альфонс. Да я, знаете ли, в любом месте, в любое время деньги могу заработать…
—Ну и повезет же какой-нибудь даме, — с некоторым жеманством сказала Анастасия.
—Уже повезло, с грустью вздохнул Антон. — Только у нас несовпадение частот.
5.
—Ну и что, что от сохи, — топала ножкой Анастасия два месяца спустя перед своими академическими родителями. — Мне с ним хорошо. Вы хотите внуков?
Родители недоуменно переглянулись и еще через месяц сыграли свадьбу.
А через год Ася родила близнят Марфу и Марианну. Сразу же была нанята няня, перевязана грудь — Ася вышла на работу, когда малышкам исполнилось по два месяца. Жизнь ее потекла по-прежнему. Для круга Анастасии муж ее был неотесанным болваном, грубым, ограниченным мужланом, провинциалом без манер. Понятно, Ася его стыдилась. Когда приходили гости, Антону срочно нужно было готовиться к сложному зачету, и дверь его комнаты как бы нечаянно запиралась. Антон курил в одиночестве и пил коньяк. С каждой выкуренной сигаретой злобы все прибавлялось.
Долго продолжаться так, понятно, не могло.
6.
Люба Францева за месячными не следила, она была почему-то уверена, что у нее никогда не будет детей. Поэтому округлившийся живот был для нее сюрпризом, приятным или не приятным, она сразу не поняла.
В Красногорск ежедневно ездить утомительно, и Любе с Толиком легко и без всяких документов дали комнату в общаге литинститута. У Толика был семинар, Любе одной в общагу не хотелось, и она пошла гулять по Арбату.
Пышную шевелюру Добролюбова Люба заметила издали, и у нее чуть-чуть вспотели ладони. Невольно она втянула живот и отбросила прядь со лба.
Подойдя поближе, Люба заметила, что Лев расклеивает какие-то афиши. Он был так увлечен, что Любе удалось подкрасться почти вплотную.
—Привет, друг, — хлопнула она его по плечу.
—Ой! — от неожиданности у Льва выпал клей. — Любка! Любовь Орлова! Рад тебя видеть! Какими судьбами. Что ты тут делаешь!
—Туплю. А что, нельзя?! — кокетливо стрельнула глазами Люба.
—Можно, конечно! Пойдем кофе пить.
—С удовольствием, — улыбнулась Люба.
В кафе Добролюбов встретил товарища, а Люба терпеливо стояла в очереди. Подскочил Лев в последнюю минуту, когда у Любы уже принимали заказ.
—Сколько я тебе должен, Любаня?
—Ладно уже, — отмахнулась Люба. — Угощаю! Что ты там клеил?
—Разве я тебе не говорил? Меня же взяли работать в библиотеку. На полставки. Буду вести там литературный кружок. Приглашать известных поэтов. Александра Еременко, например.
—А он об этом знает?
—Узнает. Кстати, и ты приходи. У Еремы стихи интересные.
—Конечно, приду, о чем речь?!
Но Люба не пришла, а встретила Добролюбова через 4 месяца, уже катая коляску с Кириллом. Она ездила вокруг общаги, успокаивая ребенка, а он кого-то ждал. Причем на новых синих «Жигулях».
—Любка, ты ли это?! — на сей раз он ее окликнул первым.
—Ну я… А чего ты так удивляешься?
—Я же тебя недавно видел. Ничего не было…
—Ты плохо смотрел. А откуда у студента литинститута машина?
—Мало ли, — уклончиво ответил Добролюбов. — В общем, — помявшись, добавил он, — я решил делать деньги.
—Вот как, — усмехнулась Люба. — В Германии когда-то сооружали пушки вместо масла. А у тебя бабки вместо чего? Стихов, пьянок, женщин?
—В этом ты права, — задумчиво протянул Добролюбов. — Когда думаешь о деньгах, тетки рассасываются. Поехали в кондитерскую. Угощаю?
—Я же с малым…
—Как ты его назвала?
—Кирилл.
—Да-а. Большой бутуз.
—Он родился 4кг. Я чуть не сдохла, но на кесарево не согласилась.
—Молодец! Ну так что? Едем? Коляску к вахтерше отвези. Кирилла на руки, и айда? Он же спит. Видно, спокойный.
—Да. Не жалуюсь. Я его грудью кормлю, так что живот у него, считай, не болит.
—Тем более. Тебе нужно хорошо питаться. Я тебя накормлю. По коням.
—Как вечер Еременко? — спросила Люба Леву уже в машине.
—На «ура», — с готовностью ответил он. — После этого был и Жданов, и Парщиков. Теперь собираюсь пригласить Дмитрия Александровича Пригова…
—А Андрея Вознесенского не хочешь?
—Тоже будет. Всему свое время.
Добролюбов повез Любу с Кириллом на Патриаршие пруды. После кафе они уселись на зеленую лавочку под липой.
—Покурим? — предложила Люба.
—Любаня! — актерски воскликнул Добролюбов, — ты же мать кормящая, а не курящая! Береги Кирилла!
—После кофе хочется, — пожала плечами Люба.
—Если честно, то я бросил, — признался Лев.
—Так стрельни мне…
—Господа, сигаретки не найдется?
Оба синхронно достали пачки и вытащили по две штуки.
—Парень, дай закурить!
И тот две отстегнул.
—Сщас настреляем, — улыбнулся Добролюбов, — у меня в машине где-то пустая пачка завалялась. Хватит тебе на первое время.
Люба поражалась мгновенному психоанализу Левы, его молниеносному узнаванию кто чем дышит и соответствующему подходу. У нее так не получалось. Не знала она, как ее непонятно кто — однокурсник, друг, возлюбленный, спонсор? — зарабатывает деньги, но это ее мало волновало. Добывать капусту она тоже не умела. Мутны и непохожи ни на что были и отношения с Добролюбовым. Секс в них несомненно присутствовал. Но не вприкуску, а вприглядку.
Лев отвез Любу с малышом обратно в общагу и подарил на прощанье 100 долларов. На памперсы.
В следующий раз Люба столкнулась с Добролюбовым в институтской библиотеке, брюссовской, к слову сказать. Кириллу уже годик исполнился.
—Сколько лет, сколько зим, роднуля! — Люба обняла Леву и осмелилась чуть дотронуться губами до уголка его нижней губы.
Добролюбов опять-таки засуетился и едва заметно, микроскопически, совсем чуть-чуть коснулся мочки Любиного левого уха. И сразу же резко отстранился. Даже как бы легонько оттолкнул Любу.
Францева заметила предательски поблескивающее новенькое обручальное кольцо.
—Женился?!
—Ага.
—Кто она?
—Аспирантка МГУ.
—Высоко летаешь.
—Стараемся.
Люба была замужем, растила сына, почему от этого в общем-то банального сообщения однокурсника у нее начала дергаться нижняя губа?
Кирюше шел третий год, Люба повела его есть мороженое к Белорусскому вокзалу, а потом пройтись по Тверской. Мальчик заигрался возле фонтанов у памятника Пушкину, они свернули на Тверской бульвар и, конечно же, встретили Добролюбова, примерно там, где теперь стоит Сергей Есенин. Он шел с Тимуром Абдыровым, тоже поэтом и тоже в очках.
—Старик, у вас дети, двое, куда она от тебя денется? — втолковывал Добролюбов Тимуру. — А милые бранятся, только тешатся.
—Ну, дурное дело — не хитрое, ты тоже Наташке можешь сварганить ребенка в любой момент, — рассмеялся Тимур.
—Старик, я сделал все, что мог, нет это кранты, — махнул рукой Добролюбов.
—Что, на аборт побежала?
—Ага, — кивнул Добролюбов.
—Да, дела, — вздохнул Тимур. — Левка, не убивайся ты так, слово даю, наладится. Не так, так этак. Обещаю. Вот увидишь.
—Здоров, мужики! — сказала Люба.
—Любаня! — распахнул объятья Добролюбов. — Как я рад тебя видеть! Если бы ты только знала, — на сей раз он расцеловал ее в щеки, шею, губы. Любе это понравилось.
Потом Добролюбов взял на руки маленького Кирилла и несколько раз подбросил. Мальчик улыбался.
—Айда на Патриаршие!
—Айда…
Окончилось, как обычно, кондитерской. Отношения, конечно, оставались нелепыми, но хотя бы приобрели свой ритм. Уже хорошо.
Добролюбов, Францева это слышала от однокурсников, окончательно расстался с женой, не мог простить аборта, а может быть это ей надоели его стихи, точно никто ничего не знал, и занялся деньгами. Иными словами, стал резко богатеть.
Прошло время, Кирюше стукнуло четыре года, и Люба спокойно оставляла его с папой.
Сама же она занималась дипломом и поехала на консультацию к своему мэтру: вторник — творческий день. С шефом она выпила бутылку «чванхчвары», поэтому вышла из института поздно. У дверей ей посигналил новенький блестящий БМВ.
—Никак Любаня!
—Добролюбов, я молчу! — восхитилась Люба и поцеловала Льва в щеку.
—Прокатимся!
—А то.
На сей раз Добролюбов пригласил Францеву в китайский ресторан «Пекин», что на площади Маяковского.
Люба выбрала самое вычурное название, но это оказались обыкновенные жирные черноморские креветки, к тому же недостаточно размороженные. Вино, правда, оказалось вкусным.
Жаль, Лев только галантно цокался и пригублял. За рулем — нельзя. Люба была пьяной совсем и очень надеялась, что Лев завезет ее куда-нибудь. Сильно-сильно она на это рассчитывала, но напрасно.
Добролюбов притормозил у общежития, поцеловал руку и был таков.
Время крутилось, малышонок рос, Люба защитила диплом и осталась в аспирантуре литинститута. Она работала над поэзией Цветаевой, и у нее был уматный руководитель.
Люба училась, а Добролюбов, не без проблем и шероховатостей получив диплом, окончательно окунулся в бизнес. Он строил дачи и занимался разными махинациями, Люба опять таки краем уха слышала, что женился во второй раз на совсем молодой девчонке, первокурснице МГУ, все его на МГУшниц тянуло.
Первого сына Добролюбов назвал Кириллом — в честь Любиного? Или просто имя понравилось? Через год у него родилась маленькая Магдалинка.
А Любин муж загулял. Приходил за полночь, валился, одетый, спать и бормотал, что много работы.
Однажды Люба решила пропустить стилистику — она ведь поэт, зачем ей стилистика — и застала на своем достаточно ободранном диване в общежитской комнате совсем юное создание с короткой стрижкой a la паж.
—Что все это значит?
—Любка! — засуетился Толик, — ты же знаешь, я только тебя… А это Тоня — художница, мы с ней макет моей первой книги обсуждаем…
—Голые в постели…
—Люба, перестань… А ты…
—А что я?
—Ну, если бы ты себе такое позволила, думаешь, я стал бы обращать внимание на всякую ерунду… Семья — это семья… Мы венчаны. Мы верны перед Богом…
—Убирайся.
—Хорошенько подумай, Люба. Я могу и не вернуться.
—Ко всем чертям!
Люба вздохнула с облегчением. Копнуть поглубже, она никогда и не любила Анатолия. Все было искусной бутафорией. Все шло по накатанной колее, и Люба не знала, как от этого избавиться. Как распутать или разорвать все это. С другой стороны, они прожили, особо не мешая друг другу, семь лет, и Кириллу в этом году в школу. Люба, всегда и во всем плывущая по течению, не могла инициировать развод. А тут такой случай! Тоня явилась спасительницей, расстановкой точек над і и разгребателем авгиевых конюшен одновременно. Муж Любы Анатолий ушел — таки в приймы к художнице Тоне и прожил с ней до старости. А Францева осталась с Кириллом одна. Но мальчик, пойдя в первый класс, сразу стал хорошо учиться, был покладистым, и Люба с ним стрессов не испытывала.
Пасмурным ноябрьским днем, скорее вечером, Кирилл ходил во второй класс, в общежитскую Любину комнату на седьмом этаже постучали.
—Вас к телефону, — сказала вахтерша.
Люба спустилась.
—Любаня, привет, — Добролюбов в трубке. — Я слышал, ты развелась. Приходи ко мне в офис, денег подкину… Куда ?! Так ты запиши, как проехать.
7.
В перестройку появилось множество речевых идиотизмов. Год или два отовсюду лилась песня: «Поворую, перестану, скоро я богатым стану…»
—Чем ты занимаешься?
—Я в эмигрантском бизнесе. Я с 91 года ничего не читаю.
У Льва был бизнес дачный. Естественно, он выстроил себе особняк в Звенигороде. И перевез туда семью, всех: отца, мать, жену и детей. Двухкомнатную хрущевку паравозиком на Юго-западной сдавал.
Любе в литинституте дали читать спецкурс по текущей литературе. На большом перерыве она курила со студентами у памятника Герцену. К ней подошел Тимур Абдыров.
—Тебе привет от Добролюбова.
—Спасибо… И ему передай, если увидишь, — с небольшой запинкой ответила Люба, тут же глубоко затянувшись и порозовев.
—На Троицу он нас с тобой приглашает в Звенигород, — как ни в чем не бывало, продолжал Абдыров, — поедешь?
—А ты?
—Я могу подробно объяснить дорогу.
—Не надо. Без тебя я не поеду. Вместе еще куда ни шло.
—Любка, брось упираться. Уверен, тебе понравится.
—В таком случае почему ты не хочешь ехать?
—Я хочу, но не знаю, смогу ли, понимаешь? Если смогу, то обязательно поеду. Я у Добролюбова был несколько раз. Интересно. Приезжаю обычно пораньше, до общего сбора. Его жена меня кормит обедом, и я иду гулять в парк. Усаживаюсь на скамейку, достаю записную, как бы стихи набрасываю, а сам наблюдаю, как крутые собираются — по одиночке и группами. Подъезжают черные тачки, неторопливо выползают хозяева, здороваются друг с другом за руку.
—Привет! Давно тебя не видел.
—Да я только с Канар прилетел.
Хозяева ведут всех на речку, разжигают костер, жарят шашлыки… Приезжай, не пожалеешь…
—Я подумаю, — неуверенно ответила Люба.
На Троицу все же Люба собрала Кирилла, и они поехали к Добролюбову. Все шло по сценарию, описанному Абдыровым. Его, кстати, не было После шашлыков — ночное купание нагишом.
—Купаться только голыми, исключительно голыми, — торжественно объявил Лев, хлопнув в ладоши. — Без обмана. Я лично проверю.
Люба для хохмы напялила тонюсенькие отрезанные колготы в полной уверенности, что ее разоблачат. Добролюбов теплыми ладонями осторожно провел по ее бедрам и … ничего не заметил.
—Вроде бы все обнажились, — бормотал про себя Лев. — Ныряем.
—Я тебя обманула, — тихо сказала Люба, подойдя к Леве после купания. — Посмотри внимательнее — на мне мили****рические колготки. Я это сделала ради прикола. — Люба притянула Левины тонкие пальцы к своим бедрам. Лева несколько раз неловко ткнулся в ее губы, а потом захватил их по-настоящему. Люба потеряла сознание.
Но быстро пришла в себя. Лев ей подал руку. Молчали. Люба тяжело дышала. После этого Добролюбов опять исчез почти на год. В их отношениях снова ничего не изменилось.
8.
Добролюбов в последнее время почти не выезжал из Звенигорода. В городской родительский дом он наведывался раз в полгода проверить все ли в порядке и взять у квартиранта деньги. На даче же у него бывало много людей и всех своих гостей он, конечно, помнить не мог. Частые гуляния мало чем отличались друг от друга: вино, шашлыки, ночные купания… Близ Елоховской церкви Добролюбов отреставрировал развалину под крохотную усадьбу XVIII века и устроил в ней культурный центр, где собирались художники и писатели. Доход же шел от кафе и бара. Заглянула к Добролюбову и Настя Зорина.
—Настена, ты ли! — Лев обнялся с бывшей преподавательницей и через секунду вручил ей 100 долларов. — Какими судьбами?!
Когда-то на зачете он начал свой тщательно продуманный ответ по-грузински. Анастасия чуть со стула не упала. А у Добролюбова просто первая жена была грузинкой и научила его немногим словам.
Настя обожала кокетничать со студентами, а чем Добролюбов хуже? Как-то еще в студенческие времена они гуляли по Арбату и встретили там Любу Францеву — место встречи изменить нельзя, не так ли?
—Девчонки, айда на Малую Грузинскую, — сделал клич Добролюбов. — Там выставка интересных художников.
—Так за чем остановка? — спросила Люба, бесцеремонно обняв Добролюбова за талию. Добролюбов купил любимой учительнице и неординарной студентке мороженого и шоколаду. Они спустились в метро и доехали до «Баррикадной», а оттуда пешочком потопали на Малую Грузинскую.
В двух подвальных комнатах были аккуратно развешаны картины авангардистов и сидел сам Зверев, в длинном заляпанном краской помоечном светло-сером плаще.
—Подходите, не стесняйтесь, — зазывал он, — за пятерку любого нарисую. Я б и за трешку портретик сделал, — как бы оправдывался художник, — да водка подорожала, трешки-***шки нынче не в цене.
—Девочки, позируйте, — сказал Добролюбов. — Я заплачу…
Но их опередила другая пара: девушка уверенно уселась перед Зверевым, а Настя и Люба не хотели ждать. Кто же тогда мог предположить, что Зверев умрет через два месяца, а его имя прогремит на весь мир и все портретики за пятерку пойдут за тысячи баксов? Кабы знать?
Добролюбов срочно издает альбом Зверева, который раскупается. Лев наверчивает обороты, у него культурный центр Зверева.
—Настя, так ты приезжай ко мне на дачу, — приглашает Лев. — Погуляем!
—Давно мы с тобой не виделись, Лева, — усмехнулась Настя. — Я замужем. У меня двое детей…
—Так быстро! — изумился Лева, — когда успели?
—Близнецы!
—Я-ясно… Так с мужем приезжай. Бабушки ведь имеются?
—Да-да, имеются, — неопределенно проговорила Настя. — Я подумаю… И позвоню тебе…
9.
«Убийц находят только в сериалах», — эта мысль, скорее не мысль, а фраза преследовала Льва уже многие дни. Он вспоминал Любу со смешным южнорусским акцентом, вспоминал тестя и с какой-то, нет, не ненавистью и даже не презрением, а брезгливостью думал о своей молодой, ведь она намного моложе Любы, доске-жене. Да, он женился на деньгах, но такого будущего себе не представлял.
Деньги ничего не решали, он их и не видел, только карточки.
С восемнадцати лет Лев вылезал из постели в полдень. Сначала он учился на физтехе, но на лекции ходил редко, вообще в институт заглядывал, чтобы встретиться с друзьями, это и происходило после третьей пары, т. е. после двух, а сессии сдавал экстерном. Потом он поступил в литинститут, но распорядок его почти не изменился. Обе женитьбы также мало повлияли на его режим. Вот уже несколько лет они с женой спали в разных комнатах, правда, иногда, не чаще раза в месяц, он наносил ей ночной визит. До часу дня просил себя не беспокоить, потом пил травяной чай с медом и тостами, время от времени съедал шоколадку, банан или клубнику со сливками. Потом гулял в лесу, на берегу Москва-реки, отвечал на телефонные звонки. Иногда брал с собой старшего. Потом все вместе обедали. За окном синие сумерки, и мягкий полумрак заставал их за послеобеденным кофе. Два раза в неделю он ездил в Москву, в свой центр. Конечно, если ничего экстренного не случалось. Машину водил всегда сам. Но для того, чтобы вести такую скучную в общем-то жизнь, несметных богатств не нужно.
Заранее он ничего не обдумывал. Его жена любила лимонный ликер, и на одной из вечеринок он растолкал туда пачку люминала. Она не заметила — выпила все до донышка, еще и крепким кофе запила. Ее тут же стало клонить ко сну, покинув незаметно гулянку, она ушла в спальню и заперлась.
Услышав характерный щелчок, Лев подошел к Любе и показал ей два авиабилета на Тибет.
Самолет улетал через четыре часа. Времени, чтобы добраться до аэропорта, хватало с лихвой, а загранпаспорт Францева всегда носила с собой. На всякий случай.
10.
После долгого перерыва Настя Зорина опьянела быстро и бесповоротно.
Она несла такую чушь, рассказывала похабные анекдоты, ну, кто бы сейчас сказал, что она преподаватель престижного московского ВУЗа?
Антон, муж, решил прогуляться с женой по-над речкой — авось выветрится…
В начале июня в здешних местах холодно, но Настя спьяну сняла кроссовки и носки, и полезла пробовать воду…
—Кипяток! — воскликнула она, чуть покачиваясь… — Раздевайся, давай, Антоша, айда купаться!
Все остальное для Антона происходило как в тумане или в бредовом сне. Они разделись догола и поплыли. Вода казалась намного теплее воздуха.
«Я только дотронусь до Настиных плечей, я как бы обниму и поцелую — поблагодарю за вечеринку, она же вдупель, никто не догадается, в крайнем случае, неоказание… Ну, растерялся, подумаешь, испугался, самого судорога схватила и нахлебался, еле выплыл… Секунда, и все, конец рабства. Будет знать, как запирать меня в комнате, издеваться, прятать от «высоких» гостей…»
Антон с силой опустил жену на дно… и, не оглядываясь, саженками, поплыл обратно. Полотенца не было.
Антон, дрожа, нервно напяливал одежду.
«Ну и куда я пойду? — лихорадочно размышлял он. — Где шоссе, электричка? Где эта чертова Москва?»
Антон брел, спотыкаясь, по ухабам, не разбирая дороги.
Наконец, ему показалось, что он вышел на какую-то проселочную. Во всяком случае, утоптанность чувствовалась.
Некоторое время он брел на автомате, почти ничего не соображая, подальше бы отсюда. Он не услышал, а спиной ощутил приглушенный шорох сзади. Черный «БМВ» приглушил фары.
—Залезай на заднее сидение, подвезем! — отчетливый мужской голос. — В ногах правды нет.
Сам не зная почему Антон открыл заднюю дверь и сел в машину.
—Поехали с нами, — пошутил Добролюбов.
—Куда?
—В Лхасу.
—А где это?
—Что у тебя было по географии?
—Не помню.
—Географическую карту помнишь? Или глобус?
—Чего ты ко мне привязался? Сам остановил. Я не голосовал. И не просил тебя подвозить.
—Мы с Любой сейчас улетаем на Тибет. Можем и тебя взять с собой.
—Ребята, вы серьезно?
—Вполне.
Лишних билетов было навалом, и самолет с тремя русскими на борту благополучно приземлился в Лхасе. У Добролюбова на дешевизну нюх, он сразу учуял скромный отель и оплатил три месяца. Что он здесь будет делать столько времени, его никто не спрашивал.
Первые 5 дней были нескончаемы, к тому же Люба не могла привыкнуть к здешней пище, но потом побежали. Люба верила во всемогущество сыска и ждала ареста. Но их никто не тревожил.
О своем преступлении Антон никому не рассказывал. Он закрутил роман с настоящей индианкой с характерным пятнышком на лбу.
Почему Джо неуловимый?
Потому что он нафиг никому не нужен.
Можно ли назвать оба преступления этим словом? И являлись ли они таковыми?
Любины опасения, разумеется, были напрасны.
Жена Добролюбова проснулась в реанимационном отделении московской областной больницы через три дня. Она ничего не помнила. На вечеринке и до ликера она была изрядно пьяна, поэтому могла и сама опустить упаковку в бокал с ликером. Для большего кайфа. Мужа она не искала, они давно обитали в разных комнатах. Он же ей все оставил, и счет в банке на ее имя. Чего ж еще? Пусть гуляет. Иди, как говорится на все четыре стороны, и скатертью тебе дорога.
Под водой Настя все поняла — муж хотел ее утопить. Но ни к шее, ни к ногам камень привязан не был, она вынырнула и плыла медленно-медленно, чтобы дать Антону уйти. Это конец, ну и хрен с ним. Дочек сделал, и ладно. Сама выращу, родители помогут.
Никаких заявлений в милицию не поступало, поэтому Люба с Левой и Антон могли лазить по горам и осматривать монастыри спокойно. Но они этого не знали. Больше всех тряслась Люба. Добролюбов ее успокаивал:
—Не доберутся!
—Я боюсь! — отвечала она.
А жена Добролюбова была на седьмом небе от счастья: «Свершилось?!»
Прошло полгода.
—Я не хочу в Москву! — говорил Добролюбов, целуя Любино голое плечо.
—Ну и не надо, — отвечала Люба, обнимая его. — Нас никто отсюда не выгоняет. И в Москве никто не ждет.
Люба лукавила: в самом деле в Москве у нее оставался сын Кирилл, которому в этом году поступать. Бывший Любин муж Толик во втором браке наклепал детей, Люба в цифрах путалась, только первых трех помнила, Дашка, Пашка и Машка, остальные мелькали и расплывались.
Тем не менее она регулярно подбрасывала Кирилла Толику и его новой жене. Толик охотно брал первенца, а супруга его Катя не могла нахвалиться пасынком и просила оставлять его подольше, а то и совсем отдать.
Люба боялась одиночества в старости, поэтому Кирилла забирала в родную общагу на Добролюбова, но как раз перед Звенигородом отвезла сына отцу и как-то не подумала, что они могут волноваться. Как в институтской круговерти с лекциями и студентами не заметила, что у нее пропали месячные. Вот уже полтора года как.
—Я давно тебя люблю, — нервно водя по согнутой голой левой его коленке, сказала Люба Леве в одну из первых ночей в Лхасе.
—Я знаю, — спокойно ответил Добролюбов. — И хочу ребенка… От тебя. Родишь мне?!.. Любаня, давай!!! — Лева сухими губами стал жарко целовать Любу в щеки, губы, шею, грудь…
—Я не против, — сказала Люба, слегка отклоняясь. — Но, кажется, мы с тобой слишком долго тянули. Поздно.
—Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил Лев.
—Рожать поздно.
—Но ты молодая совсем, ты отлично выглядишь.
—В том-то и дело, что выгляжу, правильно ты сказал, совершенно точно…
—Есть другие способы, — неопределенно произнес Лев. — Давай удочерим кого-нибудь…
—А почему не усыновим?
—Я хочу девочку!
—Я-ясно.
Лев и Люба за границей расписались, в христианском храме обвенчались и удочерили крохотную девчушку Джат из тамошнего Дома малютки. Но самое интересное случилось потом, через год, — Люба забеременела.
21.11.2007 г.
62418 ул. Квартальная 18, кв. 54
пгт. Песочин, Харьковский район
Бондарчук Татьяна Дмитриевна
©
тел. 8-096-251-78-43
тел. 8 (057) 742-11-44
email: fogetfull@rambler.ru