Больше всего на свете Марфа любила порядок. Порядок был её кумиром, которому она самозабвенно служила.
- Мы – люди культурные, - любила повторять Марфа, скромно выставляя напоказ кровати с шитыми подзорами, подушки, сложенные друг на друга и увенчанные обязательной думочкой, поставленной на уголок. А сверху – непременно наброшена кисея, за которой она давилась в очереди три часа в московском универмаге. Была в её доме и коллекция слоников, выставленных рядком на комоде (на счастье), и фотография любимой мамы с заботливо прикрученным к рамочке букетиком искусственных фиалок, а сама рамочка неукоснительно ежегодно к годовщине выкрашивалась бронзянкой. Телевизор – самая ценная вещь в доме – был прикрыт от солнечных лучей кружевной салфеточкой, а сверху на салфеточке красовались три пластмассовых пальмочки с коричневыми пластмассовыми обезьянками, лезущими за желтыми пластмассовыми гроздьями бананов. А над телевизором на маленькой полочке, прикрытые от посторонних глаз шитым полотенчиком, стояли материны образки. Кто-то из соседушек, побывав у дальней родни в городе, рассказал Марфе, что городские стелют перед дверями коврики, об которые вытирают ноги. И что это, мол, считается у них верхом приличия. И что не имеют таких ковриков только самые завалящие люди – нищета какая-нибудь или последние пропойцы. Марфа задумалась, а на следующий день перед входом в её дом уже красовался коврик для ног, под который Марфа приспособила кусок старой домотканой дорожки. Она ж не чуха какая-нибудь… Она ж женщина культурная. В буфете у Марфы блюдечки и чашечки были расставлены в строгом порядке. Ими, кстати, никогда не пользовались, а расставлены они были для гостей, чтобы всякий, входящий в дом Марфы видел, во-первых, аккуратность хозяйки и её любовь к порядку, а во-вторых, то, что Марфа живет не хуже всех.
Семейная жизнь Марфы не заладилась. Вышла она замуж в 20 лет, родила троих сыновей, а потом с мужем-то и развелась. Никак не хотел супруг ценить порядка Марфы. Она-то, конечно, как порядошная женщина, ничего такого не требовала. Всего-то хотела, чтобы он на её коврик перед дверью ступал босиком, а не в своих грязных кирзачах. А муж наотрез отказывался разуваться на улице и ругался на Марфу, что не хочет она просто полы в сенях мыть, как все нормальные бабы. Марфе это было нестерпимо обидно. Помучалась она, помучалась с грязнулей мужем, да и выставила его вон назад к родителям. А муж как будто и рад был. Ушел, прихватив гармошку под мышку, что-то насвистывая.
Сыновей Марфа растила в строгости и в любви к порядку. Поначалу сыновья мамку слушались, а потом, уехав в город учиться и вкусив другой, свободной жизни, стали над ней посмеиваться. И не только над ней, но и над её порядком. Напрасно Марфа говорила им, что порядок – самое главное в жизни, что иначе люди ничего хорошего о тебе не скажут. Сыновья махали на неё рукой и убегали прочь по каким-то своим делам. Потом они переженились один за другим, причем все взяли себе в жены городских девушек. Невестки, приезжая в гости к свекрови, удивлялись её слоникам и искусственным фиалкам. Марфа начала было готовиться поучать городских невесток уму-разуму, как с хозяйством управляться, как подушечки выкладывать да как чашки расставлять, но невестки жить с ней не пожелали и увезли Марфиных сыновей в город к тещам. Дело это было неслыханное, потому что, сколько Марфа ни жила, чего только не видала, а зятю идти жить в дом к тестю примаком всегда было делом позорным. Она попыталась увещевать сыновей не позорить её седую голову и везти жен к ней, как это всегда и было у нормальных людей, но сыновья её не послушали. Тогда Марфа стала ездить в гости к сыновьям и там наводить порядок так, как у всех нормальных людей принято. Привозила она невесткам и слоников, специально припасенных на случай сыновней женитьбы, и кисею, береженую лет 20 в сундуке, чтобы подушки накрывать… Но слоники исчезли после первого же её визита, а кисею сватья приспособила в подвал прикрывать свои банки-склянки. Марфа за это сильно обиделась и на снох, и на сыновей, и на сватов. И разобидилась она так, что перестала и в гости приезжать, звонить им и вообще сделала вид, что их на белом свете не существует.
- Подумашь, какие! – обиженно говорила она соседкам - Они, вишь ты, городские, куды нам, темным, до них-то! У них порядки-то совсем не такие, куды нам до них и с ихними порядками-то… Они-то, вишь ты, городские, а мы – деревня… Им нашего не нать. Своим умом живут. А какой у них ум? У городских-то? Что они в жизни видывали? Из квартир своих не вылазят. Кровать застелить не умеют.
Соседки слушали, охали, ахали, качали головами.
- Вот те и городские! – изумлялись они – Видано ли дело, чтобы мать приехамши, а сношельница материны подарки да в подвал? И где ж это такое было, чтобы зять да к тестю на прОжить шел? Ты глянь-ка, нонче дела-то какие. И не стыдно мужикам-то привальнями жить… Да-а-а-а, чудные дела-то творятся…
Дела, и впрямь, были чудные. Марфа только от чужих людей слыхала, что народились у неё внуки, а понянчиться так ни разу и не приехала. Как-то пару раз сыновья приезжали к ней повидаться, но обиженная Марфа гордо от них отвернулась. Сыновья попробовали мать задобрить и стали звать в гости, но Марфа не сдалась.
- Вы меня обидели, перед всеми людьми опозорили, - развела она руками – поступили как непорядошные. Женам вашим мои порядки не понравились, а я вам скажу, что так меня моя мать учила, а её так учила её мать, и никого у нас в роду никаких ни взбалмошных каких, ни самодуров никогда не было. Мы – люди культурные. Живем как все. А вы своих жен слушаете, что они вам скажут. Ну, так и ступайте к ним, коли они вам дороже родной матери.
Сказавши эту речь, Марфа удалилась в дом. Сыновья потоптались, потоптались под родным порогом, да и уехали обратно в город. Марфа с обиды всю ночь проплакала, а на утро стиснула зубы и сделала вид, что все у неё отлично в этой жизни. Гордо шла она по деревенской улице, высоко подняв голову и зажав под мышкой индийскую красную сумку, которую ей по большой дружбе оставила продавщица Зинка из сельпо. Шла она в сельпо за хлебом. И вдруг по дороге повстречала тетку Валю, семенившую куда-то вдоль улицы.
- Доброго здоровичька, Марфа Иванна! – поклонилась тетка Валя с улыбкой.
- И тебе здравствовать, Валентина. Далеко спешишь?
- А в церкву!
- В какую церкву? – удивилась Марфа – сколько лет она тут жила, а ни о какой церкви не слыхала.
- Ну, как в какую? Церква-то у нас одна, на Николиной горе.
- Открыли, что ли? – сообразила Марфа.
- Открыли, открыли! Уж три недели, как открыли! А вчерась батюшка к нам приехал, молодой сам, краси-и-ивай! И голос у него такой – ну по радиву петь! Сказал нонче всем собраться, будем этот, как его… молебен служить Николе чудотворцу! Вот бегу записочки подать, а то мой-то совсем больной, ноги не ходят! А ты в сельпо, что ли?
- В сельпо, - задумчиво ответила Марфа и заторопилась в магазин.
Весь следующий месяц она собирала слухи о новом священнике и о том, что делается теперь в церкви. С удивлением она обнаружила, что кроме тетки Вали бегали на каждую службу и бабка Петровна, и тетка Евдокия, и все три деревенских Марии, и коровница Настя, и молочница Алевтина, и местные доярки и даже почтальонша Люська. Душа Марфы была возмущена. Про церковь она слышала от своей бабки. Та была сильно набожная, знала все церковные праздники, много понимала в церковных порядках, и где-то даже своими словами пересказывала отдельные места из какого-то Евангелию. И с самого детства у Марфы сложилось мнение, что церковь есть самое святое место на земле, куда ходить надо как к самому главному начальнику. Марфа недоумевала: что там делать бабке Петровне, которая – все знают – не умеет как следать постели застелить, что там делать коровнице Насте, которая лишний раз боится рук помыть, и все знают, что молоко у ней пахнет навозом, а уж такой прошмандовке как Люська, так в церкву путь вообще должен быть закрыт навсегда, это вам любая порядошная баба скажет.
И, повязав самый нарядный платок, какой у неё имелся – синий красными розами да с блестящей ниточкой, Марфа отправилась в церковь. Ею двигало желание не помолиться, а посмотреть, что же там делают её односельчанки и какое место они в этой церкви заняли. Если быть до конца откровенными, то Марфа чувствовала себя несправедливо обойденной: ведь получилось так, что она, самая культурная и самая порядошная женщина на деревне, оказалась не у дел.
Добираться до церкви было далековато – Николина гора стояла в семи километрах от самой деревни, фактически на самой окраине города. Но Марфа преодолела все препятствия. Она растолкала очередь и таки влезла в автобус, протяпала с полкилометра пешком до горы и поднялась на саму гору.
Двери церкви и впрямь были открыты. Внутри толклось много народу, среди которого Марфа узнала много своих односельчан. С возмущением в душе она заприметила, что коровница Настя стоит у большого блестящего подсвечника и следит, чтобы отгоревшие свечки вовремя с него были убраны. Бабка Петровна деловито бегала по храму с тряпкой в руках. Но самое удивительное для неё было то, что прошмандовка Люська подавала батюшке какой-то коврик, когда он выходил к народу на исповедь. Марфа едва не задохнулась от возмущения. Люди, которых она считала ниже себя в загадочной для постороннего человека деревенской иерархии, вдруг оказались выше её, да не где-то, а в церкви! Ибольше всего задело Марфу, что батюшка на проповеди похвалил тружениц за то, что они так хорошо убрали храм к престольному празднику! «Вот те на, - думала она, озираясь по сторонам – это как же это так? Чтоб Петровна, да тут какую-то должность занимать? Да Люська чтобы коврик подавать?! Да еще и похвалы получать? Ну, пристроились, кумушки… Ладно, я вас всех на чистую воду выведу».
Марфа стала ходить в церковь на каждую службу. Находясь в храме, она приглядывалась к тому, что и как делают женщины, помогавшие священнику, запоминала, подслушивала разговоры, вникала в суть. Кое-как осилив нехитрые церковные порядки, она стала потихоньку вклиниваться в хозяйственные храмовые дела. Повесит Петровна тряпку на батарейку – Марфа тут же подскочит и тряпку-то по-своему и перевесит, что бы и Петровна, и все прочие видели, кто умеет поддерживать порядок по-настоящему. Начнет Люська подметать – а Марфа тут как тут, идет за ней следом и метеные полы еще раз подметает. Скажут ей: «Так Люся-то мела уж ведь!», а она отвечает: «Да? Ой, а я и не заметила. Сорно как-то». Подадут батюшке на всенощном коврик – Марфа выскочит да и поправит: «Лежит криво…». Так Марфа трудилась в храме, мечтая в глубине души, что храмовое начальство и в первую очередь сам батюшка оценят её труды, а, главное, изгонит прочь всех этих нерях вроде коровницы Насти. Так прошел месяц-другой, но почему-то никто Марфиных заслуг не замечал. А когда уже началась осень, подошли к ней как-то после уборки и Люська, и Петровна, и Настя и другие помощницы по храму и высказали:
- Ты, Марфа, ведешь себя неправильно! Не по-человечески. Так себя вести нельзя. Тем более что это тебе не изба, а церковь Божья. Ты свои порядки у себя дома устанавливай, а тут мы все уже сработались, все у нас налажено, у каждого своя забота есть определенная. Ежли ты помочь хочешь нам, то помогай, мы тебя не гоним. А командовать тут не надо.
В первый момент Марфа лишилась дара речи от такой их наглости, но быстро взяла себя в руки:
- На порядки на ваши мне, как женщине культурной, смотреть тошно. Вы у себя в домах-то порядка навести не можете, а сюда лезете, - гордо сказала она, поджав губы. – Или вы думаете, что Богу такое ваше безобразие угодно?
- Что Богу угодно, а что нет, это не нам решать, - ответила ей бабка Петровна – А смуту вносить нехорошо.
- Да вы мне просто завидуете! – парировала Марфа – Вам тошно, что вы не можете, а я могу! Бог-то мне подаст первой, потому что я люблю порядок во всем, а вы неряхи, Он на вас и не взглянет!
Женщины переглянулись, и Настя сказала:
- Не трать, Марфа, слова понапрасну. Ни к тебе, ни ко мне Бог в гости не придет. Это мы должны к Нему идти, а не Он к нам. И на кого из нас Он первую посмотрит – мы не знаем.
- Это вы не знаете, а я знаю! – все так же гордо отвечала Марфа. – Это Он к вам не придет, в беспорядок ваш! А ко мне придет! Я себя с вами-то ни в жисть рядом не поставлю! Вы полов помыть не умеете, а все туда же, в церкву пристроились хозяйничать. А Бог – Он порядок тоже любит!
- Ты знаешь, что, Марфа, ты иди, - сказала Петровна. – У нас батюшка есть, он все вопросы решает. Нужна будешь – мы тебя позовем.
Марфа гордо фыркнула и, дернув плечом, развернулась, как солдат на плацу и, чеканя шаг, пошла к выходу.
Весь оставшийся день Марфа мысленно ругалась с этими неумными дурами, одерживая победу в этих беззвучных баталиях. Все больше и больше убеждала она себя в том, что сельчанки просто ей завидуют, правду в глаза не любят, прибились к церкви хитростью и обманом, думали, что никто их тут не узнает, что они из себя представляют. «Ну ведь я права, я же права?!» - мысленно кричала она, обращаясь к кому-то: «Вот если бы Господь пришел ко мне, Он бы сразу увидел, кто из нас кто! Уж Он-то бы сразу все понял!» Так рассуждая, Марфа и не заметила, как накатили сумерки. Не заметила она и того, как, стоя у печи задремала на какую-то минутку. Приснился ей цветастый луг, который бывает таким богатым на зелень только весной, яркое солнце, и прямо перед собой увидела она Христа-Спасителя, как Его пишут на иконах. «Завтра в вечеру буду у тебя, готовься.» - услышала Марфа тихий Голос, и Спаситель стал как бы исчезать, покуда не исчез совсем за какой-то туманной дымкой. Марфа очнулась от забытья. «Как же это?! – думала она – Что же это?! Сам Христос придет ко Мне!!! Готовиться велел! А у меня тут…» и она, включив свет, заметалась по дому, выметая, отмывая и отскребая каждое сомнительное пятнышко.
Марфа не спала всю ночь. Только под утро прикорнула она часика на три, а потом опять вскочила и принялась наводить порядок. К обеду все комнаты были вычищены наилучшим образом, перемытая посуда сверкала в буфете. Ради такого Гостя Марфа не пожалела своих лучших чашек и извлекла их на стол. На плите жарились, парились, кипели лучшие блюда, на которые была способна хозяйка. Наконец, все было приготовлено. В духовке томился гусь с яблоками, пироги, накрытые новым полотенчиком, стояли в центре стола, баранина с картошкой, укутанные шубой, ждали своего звездного часа на плите. Яблоки, марокканские апельсины, виноград красовались в высокой вазе. Вроде все было готово, все было сделано, но Марфа никак не могла успокоиться – ей все казалось, что чего-то не хватает, что что-то не так, и она в сотый раз хваталась за тряпку и протирала и без того сверкающие зеркала. День уже клонился к закату, ожидание становилось все невыносимей. То и дело Марфа поглядывала в окошко – не видать ли ангелов? Не засветилось ли чего вдалеке?
В дверь постучали неожиданно, стоило ей отвлечься на секунду, чтобы протереть пол в коридоре. Она, на ходу снимая фартук, кинулась в сени открывать. На пороге стоял какой-то странный человек, которого она прежде никогда в своей деревне не видела. Одет он был в какие-то обноски – старую кожаную куртку, во многих местах поцарапанную и порванную, грязные брюки, изношенные донельзя ботинки. Он улыбнулся Марфе гнилозубой улыбкой и спросил:
- Хозяйка, а не будет ли у тебя чего-нибудь для меня? Я слышу, у тебя с кухни вкусно пахнет. Дай мне чего-нибудь, я со вчерашнего дня не ел.
Остолбеневшая Марфа едва пришла в себя от такого явления.
- Да чего же это я тебе дам?! – воскликнула она – Я таких, как ты, отродясь на порог не пускала! Поесть-то у меня есть, да не про твою честь! Иди отсюда, у меня тут не богадельня! Ко мне сегодня Сам Господь придти должен! А тут ходишь, вшами своими трясешь! Иди вон к Люське, она всех принимает.
И разгневанная Марфа захлопнула дверь.
Время шло, солнце начало розоветь, Марфа продолжала носиться по дому то с тряпкой, то с веником. Уже раз пятнадцать она переставляла в буфете свои чашки и блюдца, не меньше тридцати раз подметала пол и даже дважды поменяла занавески. Кукушка в часах пропищала семь вечера. А дорогого Гостя все не было. Вдруг, пробегая в очередной раз мимо окна, Марфа заметила, что по улице кто-то идет. Она прилипла к стеклу, изо всех сил всматриваясь в темный силуэт. Даже очки не помогали, она никак не могла разглядеть идущего. «Кто же это может быть?!» - отчаянно гадала Марфа. Незнакомец не свернул ни к остановке, ни к магазину. Интуиция подсказывала Марфе, что идет он к её дому. Наконец, человек приблизился к дому Марфы настолько, что она смогла разглядеть его. Это был молодой мужчина, можно даже сказать, парень. Он шел с большой дорожной сумкой на плече, в военной одежде (Марфа видела такую одежду на солдатах, которых показывали по телевизору). Марфа не ошиблась. Солдат подошел к её калитке и свободно открыл её. Марфа закипела. Не дожидаясь, пока незваный гость постучит, она выскочила на крыльцо и закричала:
- Ну что вы тут все шляетесь?! Ну что вам нужно всем от меня?! Идите вы отсюдова, чтоб духу вашего тут не было!
Солдат оторопело остановился.
- Да я только воды хотел попросить…
- Нет у меня никакой воды!!! – махала на него тряпкой Марфа – Иди от сюдова, ты мне тут сейчас натопчешь!!! Сапожищами своими!!!
- Ну прости меня, - сказал солдат, повернулся и ушел. Марфа захлопнула дверь. Обессиленная, она вернулась на кухню. Картошка уже подстыла и покрылась блестящим жиром, гусь тоже начал остывать… А подавать разогретое Марфа не любила. Постепенно ею стала овладевать досада и отчаяние. Ей уже не хотелось ничего прибирать и начищать, с обидой она смотрела на фрукты, расставленные на столе, на скатерть васильками, на синие чашки с золотой каймой. Пустота в доме вдруг начала ощущаться с особенной силой. Даже деревня почему-то опустела и стала совершенно безлюдной. Проклятая кукушка опять выскочила из своей дверки и пропищала девять раз. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Марфа вдруг совершенно отчетливо поняла, что никто к ней не придет. Сидела она одна в темнеющем доме и тихо лила слезы от обиды за свой порядок, за свои старания, которые остались невостребованными. Кто-то прошел по дорожке от калитки к крыльцу и постучал. Марфа сжалась в комок и тихонько завыла. Стук повторился. Марфа закрыла уши руками и спрятала голову в переднике. «Не нужны вы мне никто! – думала она – Идите все отсюда вон! Никого видеть не хочу! Никого! Ходите тут все – кому воды, кому поесть… делом надо заниматься, а не по домам шастать!» Она даже не заметила, как прекратили стучать и как тихие шаги удалились прочь. Солнце уже совсем село за горизонт, и в избу вползли сумерки. Утомленная Марфа, все еще всхлипывая, не заметила, как задремала. И в этой дремоте увидела она опять светлый Лик, смотревший на неё с печалью. «Господи! – обиженно вскликнула Марфа – Почему же Ты не пришел?! Я так ждала Тебя!» «Марфа-Марфа, - печально ответил Голос – Я трижды сегодня приходил к тебе, а ты Меня не пустила». И Лик стал отдаляться, исчезать и вскоре темные сумерки накрыли деревню, и дом, и Марфу, крепко спящую в углу у печи.