Ясное июльское утро. В небе, в солнце, в листьях разлито ожидание счастья – по-советски уверенное. Подмосковный дачный городок Академии наук еще спит, и лишь профессор Куприянов задумчиво сидит на скамеечке, на нем пижама в мелкую кошечку и шлепанцы.
«Надо мне было лететь с Петей», - думает он.
Мимо на велосипеде проезжает, играя мышцами, сын биолога Лебедева, красивый и загорелый, похожий на ангела; концы махрового полотенца развеваются, словно крылья.
Лебедев-младший едет купаться на речку. Как обычно. Куприянов провожает его глазами, считает мгновения, вслушивается в побрякивание инструментов в кожаной сумочке, представляет – живо, до мурашек по коже, как холодная черная вода принимает в себя, расступаясь, это крепкое радостное существо. Как вздрагивают в темноте зеленые рыбы. Как замирает сердце, чтобы тут же с троекратной силой ударить вновь.
В заборе напротив отворяется калитка, и на улице появляется академик Штерн: массивные очки с тяжелыми стеклами, производящая впечатление фальшивой борода, под ней болтаются волосатые груди; низкорослый и неопрятный астрофизик, директор сверкающей обсерватории из стекла и базальта. Как и все астрофизики того времени, счастливый человек, незнакомый с теорией струн, живущий в устойчивом и понятном мире.
«Ему и в страшном сне не приснится», - думает Куприянов, «как сталкиваются краями два неописуемых параллельных ничто и как рассыпаются от этого удара без счета Вселенные-искры. Наивный».
- С добрым утречком! – каркает Штерн. Куприянов кивает. Штерн подходит ближе и говорит со значением:
-Моя труба очень мощная. Не хотите в нее посмотреть?
Смерив Штерна взглядом, Куприянов кивает вторично.
Некоторое время ученые всматриваются в прозрачную голубую бездну, пока Куприянов не замечает летящий в Курскую область космический корабль с коммунистами-афроазиатами с планеты Каллисто. «Ну вот, началось» - обреченно констатирует он и, кашлянув, спрашивает в какой уже раз:
- Семен Борисович, а что это за планета?
Потом, как всегда, много шума.
Сначала собирается толпа дачников – всем охота подержаться за трубу.
«Ну летит себе тридцатиметровая сфера, белая, похожа на анальный шарик или на мяч, прости Господи, «Джабулани». Чего все так возбудились?»
Куприянова увозят на работу, где он грустит, мечтает схватить своего помощника Широкова за ягодицы, ну или лаборантку Юлю, на худой конец; смотрит от нечего делать в окно и дожидается звонка из обсерватории. Телефон послушно звонит, и Куприянова срочно – срочно! – вызывают на совещание к Штерну.
Вблизи двухсотметровый колосс обсерватории поражает воображение. Куприянову сегодняшнее архитектурное решение кажется немного вычурным и перегруженным необязательными деталями. По багровым гранитным ступеням, петляя среди фонтанов, к гостям спешит академик Штерн в футболке с ZZ Top; он кричит что-то про «один из своих рефракторов». Наверное, хвастается.
Кабинет Штерна чуть меньше футбольного поля; хрустальный купол вместо потолка; когда садится солнце, на сидящих за массивным круглым столом обрушивается величие Вселенной. Ее безжалостное великолепие, равнодушное к атомно-реактивной тяге.
- С помощью одного из наших рефракторов, - гордо повторяет Штерн, - шар был рассмотрен детально.
«Не сказать просто «телескоп», надо обязательно «рефрактор», да еще и один из многих, и с намеком, что наверняка далеко не самый мощный. А мы и забыли, что тут обсерватория».
На столе стоит выкрашенный пожарно-алой краской телетайп и периодически печатает с пулеметным треском поступающие известия о снижении корабля. Все жадно читают их и хватаются за сердце. Куприянов сидит в сторонке, курит кубинский черчилль-сайз, насмешливо наблюдает за суматохой и жалеет, что в кабинете нет большой карты Евразии.
«Они могли бы переставлять по ней флажок».
Корабль, продолжив снижение, сядет в конопляном поле неподалеку от железной дороги Орел-Курск. Но об этом, кроме Куприянова, никто пока что не знает.
Собравшиеся решают лететь, не откладывая, уже сегодня ночью. Куприянова выбирают начальником экспедиции.
«Забраться, что ли, на шкаф», - лениво думает Куприянов, «обосраться и швыряться оттуда говном? Нет, уже было…»
Широков умоляющим взглядом смотрел на Куприянова, и, встретив этот взгляд, профессор понял, что молодой человек умирает от желания…
Куприянов переживал этот день тысячи раз – от утренних упражнений с трубой до полуночного ожидания посадки. Так происходит с тех пор, как потерпела аварию «Молния-М».
…Когда Широков прибыл на Каллисто, была налажена система обмена мгновенными сообщениями с Землей. Вскоре земляне получили новейшую из каллистянских технологий - руководство по постройке космического корабля принципиально нового типа. Никакой атомной тяги.
Моментальное прибытие из пункта «А» в пункт «Ж».
Весь текст инструкции был пропитан неким нехарактерным для общества победившего коммунизма суеверным страхом; внятного объяснения принципа действия не имелось, зато была приписка о том, что технология поставляется As Is и никаких претензий, пожалуйста.
Очевидно, непространственная техника была открыта каллистянами по наитию, а возможно, вообще случайно – как «Виагра» фирмой «Пфайзер».
Куприянов вызвался добровольцем – ему не терпелось увидеть Широкова. Пришлось давать подписку о том, что риск ему известен. То, что корабль будет построен в СССР, приятно освежало и добавляло адреналина.
Новый корабль почему-то назвали «Молния-М» (особенно вот это «М» не давало Куприянову покоя); он представлял собой нечто вроде огромного готического собора из алюминия. В верхней части находилась небольшая кабина с пультом управления, а все остальное место занимали тонны загадочных приборов и, конечно, непространственный двигатель, гордость доброй сотни НИИ, машина, способная разорвать ткань мироздания и утащить корабль за собой в бездну.
Двигатель был похож на шесть больших воронок, через которые наливают что-нибудь в непослушно узкие бутылочные горла. Воронки направлены в разные стороны – по граням воображаемого куба. Двигатель свободно парил в герметичной камере, и прикоснуться к нему было нельзя, можно только смотреть сквозь специальные бронированные стекла.
Теория достаточно проста: двигатель раздвигает координаты и резервирует для корабля нишу в непространстве. Море непространства – недоступное для понимания, чужое и даже враждебное; странные рыбы плавают в нем. Да, вернуться можно в любую точку обычного мира, и абсолютно неважно, насколько далеко от входа. Времени перемещение не занимает.
Но это – теория.
Пробные запуски показали, что вроде бы работает. Энергия небольшой атомной электростанции, специально построенной для такого дела, обрушивалась на массивные платиновые контакты; двигатель невозмутимо плавал в вакууме; людям становилось не по себе, собаки скулили и прятались, и начинало казаться, что мир вокруг как-то съеживается и бледнеет; из нижнего этажа корабля незримо, но очевидно для всех вылезало нечто сковывающее, чуждое, страшное. При усилении мощности техникам начала мерещиться чертовщина, люди уходили, осунувшись, плюнув на неслабый оклад. Начальство в Москве нервничало и торопило с отлетом.
Куприянов как-то зашел в нижний отсек из любопытства: уже при 0,1 рабочего напряжения он, обернувшись, столкнулся лицом к лицу со своей покойной супругой, Еленой Юрьевной, которая своего появления не комментировала, лишь ехидно смеялась – дебильно и тоненько, да хрустела с аппетитом собственными пальцами, откусывая их поочередно то с левой, то с правой, по подбородку тек розовый сок; обручальным кольцом она неуважительно плюнула в стенку. Снаружи Куприянова поймали трое ассистентов и держали, пока он немного не отогрелся под солнцем и не перестал орать.
В день старта Куприянов надел новую элегантную шляпу и стал ждать встречи с Петром; сопровождавшие его научные сотрудники столпились у пульта управления ЭВМ; ровно в полдень были сказаны все речи, получено разрешение, стопроцентная нагрузка ударила в двигатель, мир за иллюминаторами исчез, но, вопреки ожиданиям, каллистянским пейзажем не сменился.
Что-то шло не так; корабль висел среди неровного тусклого желтоватого света, непонятно покачиваясь, вращаясь; что-то нарастало, нечто кружило над кораблем с бешеной скоростью, и Куприянову на миг показалось, что он успел заметить когтистую тень. Куприянов хотел спросить у своих спутников что-нибудь вроде «Что происходит, товарищи?», но не успел открыть рот, как двигатель не выдержал противоречий в корабельных схемах и взорвался.
Это был странный взрыв вовнутрь и вниз; все – Куприянов, ЭВМ, молодые астрономы, рубка, корабль, весь мир ринулись к двигателю, который провалился внутрь себя, коллапсируя, сжимаясь в черную дыру или нечто наподобие того. Это падение казалось – а, может быть, было – бесконечным.
Тела коллег Куприянова распадаются, охваченные сиреневой вспышкой, на атомы – очень красиво; вдруг в глаза бьет Вселенная – вся сразу, всех цветов, насмешливо прекрасная; пространство и время, будущее и прошлое, перетасованы невиданным штормом в мудреный слоистый коктейль, который Куприянов нечаянно впитывает всем своим существом, словно губка, распадается, не в силах выдержать, упрямо собирается из части снова, раз за разом, кричит, умоляет прекратить и просыпается вдруг на своей академической даче.
Он проживает этот день бешеного сурка в какой уже раз; он не знает, его ли это личный ад или же вся Земля погружена аварией в назойливый хаос. Все неустойчиво и непостоянно в деталях, но убийственно однообразно в целом; мозаика бытия сыплется, распадается, но всегда собирается вновь, в тот самый ненавистный Куприянову прекрасный солнечный день.
«Господи», - думает Куприянов, «ну хоть что-нибудь пускай наконец случится!
Пусть Штерн окажется женщиной, например. И, говоря про «рефракторы», он подразумевает коллекцию страпонов, хранящуюся вон в той стенной нише;
или пусть в этом корабле окажутся веселые чернокожие трансы в кожаных ремнях и фуражках;
почему бы и нет, вот у Ефремова же можно пролететь триста квинтиллионов парсек по границе между Шакти и Тамасом, чтобы сплясать перед туземцами с голой жопой;
они возьмут меня на корабль и научат всяким инопланетным штукам; типа «Котенок-царапка», «Поцелуй скунса» или, на худой конец, «Три плюс Каролина»;
мы с Петей поедем к ним в гости, в созвездие Скорпиона, и по пути наконец насладимся друг другом без спешки».
Нет. Все пойдет по накатанной уже колее, неумолимо, уныло.
«***сто», - мрачно думает Куприянов.
Жизнь беспредельно скучна.
…Широков умоляющим взглядом смотрел на Куприянова, и, встретив этот взгляд, профессор понял, что молодой человек умирает от желания быть зачисленным в состав экспедиции.
И всего-то.
Примечания
Роман "Каллисто" (с) Георгий Сергеевич Мартынов, 1957
Сексуальные техники:
«Котенок-царапка» (с) Сергей Васильевич Лукьяненко (кто бы мог подумать)
«Три плюс Каролина» (с) Владимир Сорокин
«Поцелуй скунса» - яркая находка автора.