Разумеется, Брусныцин не всегда жил один. Когда-то и у него были родители, игрушки в маленькой комнате, любимая чашка и желание как можно скорее вырасти и никогда больше не делать уроков. Но потом жизнь повернулась так, что родители развелись и разъехались, а затем и мама умерла, и вот таким обыкновенным и безжалостным образом Брусныцин в свои сорок с небольшим жил если не в гордом, то скорее в вынужденном одиночестве, иногда подпитывая тоскующую душу тёплыми воспоминаниями о так легко и безвозвратно ушедших детстве и юности.
Одним жарким летом Брусныцин волею судеб и желания побывать на море отправился именно в то самое место, где он ребёнком много раз отдыхал с родителями. Местом этим было довольно большое село С., каких немало растянулось на протяжённых километрах песчаной, а точнее сказать – сформированной природой из ракушечника – косы, втиснутой между Азовским морем и Сивашом на севере Крымского полуострова. Брусныцин очутился здесь впервые за чуть ли не три десятка лет, но, идя по хрустящей под ногами, раскалённой дороге, живо припоминал разные мелкие топографические детали и житейские подробности. Вот в этом доме мама покупала у хозяйки парное, по-южному нежирное молоко, которое маленький Брусныцин с удовольствием пил утром и вечером с показавшимся бы ему невкусным дома, но таким лакомым на юге белым хлебом не в виде привычного батона, а имеющего форму буханки. А в том летнем кинотеатре, ныне явно заброшенном, судя по давно смытой дождями побелке и жёсткой траве с корявыми кустиками, распространившимися в каждой трещине стен, сделанных всё из того же ракушечника, они с отцом почти каждый вечер под лузганье семечек и дух самодельного виноградного вина смотрели самые увлекательные фильмы, которые только можно было себе представить: про индейцев, викингов и прочих доблестных богатырей. А вот и «Пошта», и магазин с непонятным в детстве (да и ныне) названием «Господарчи товары», и рынок, который в то жаркое послеполуденное время, когда Брусныцин прибыл в С., был уже практически пуст: там оставались лишь самые неугомонные, а может, и излишне алчные до барыша старушки, сидевшие в теньке возле своих вёдрышек с абрикосами, сливами и помидорами, лениво переплёвываясь семечками да редкими словами с соседками и подкарауливая идущих с моря на обед отпускников.
Наконец Брусныцин подошёл к тому дому, где он прежде из года в год проводил по целому месяцу, а когда и того больше. Слева в тени старых абрикосовых и ореховых деревьев пряталась всё та же белая, с голубыми наличниками, хата. За её углом, что невозможно было разглядеть из-за околицы, скрывалась кухня, где раньше всегда пахло горячим смальцем и газом, распространявшимся большим красным баллоном, к которому никому нельзя было подходить. Справа, к невидимому для входящего на двор, огороду уходил ряд сараюшек и прочих небольших бытовых построек и навесов. Даже забор был тот же: невысокий, как это принято на юге, покрашенный всё в те же два цвета – голубой и белый, и знакомые с детства железные ворота с завитушками, в детстве казавшиеся высокими и неприступными, а теперь едва доходящими Брусныцину до груди…
Брусныцин знал, что ни дяди Коли, ни тёти Маруси больше нет. Они умерли. И кто сейчас жил в этом доме, Брусныцину не было известно. Но, прикоснувшись к тёплому железу калитки, Брусныцин ощутил, как годы вдруг отступили. Что ему опять шесть или семь лет. Он только что пришёл вместе с папой и мамой с моря, накупавшийся, терпко пахнущий солнцем, тиной и солью, и теперь отирается возле ворот, с неудовольствием ожидая, когда его оторвут от этого увлекательного занятия и позовут обедать какой-нибудь ненавистной ухою…
Кто-то тронул его сзади за плечо. Брусныцин вздрогнул и обернулся, чувствуя, как по его щекам, путаясь в дорожной щетине, катятся жгучие слёзы, и понимая, что он уже не имеет возможности вытереть их. Перед ним стояла незнакомая женщина с выцвевшем платье не то розового, не то жёлтого цвета. На её загорелом, испещрённом замысловатыми лучиками тонких морщин лице светились голубые, как небо и ветер, глаза. Женщина ласково посмотрела на Брусныцина, напевно, мягким южным говором сказала: «Мальчик, а шо ты тут плачешь?» и погладила его по голове.