Нынешнее лето принесло Чарли новые разочарования. Она ждала их, они её не расстраивали. Её последнее время, вообще, ничего не расстраивало, ну, разве что, кроме выходящих на большие экраны фильмов.
Наблюдая за тем, что происходило рядом с ней, и вдалеке, Чарли поняла, насколько всё в этом мире алчно, а тем более люди. Она ненавидела все виды алчности, кроме той формы, которая выражалась в поиске знаний. Более всего прочего, её раздражали люди алчущие счастья, потому что большинству из них было всё равно, каким образом получить желаемоё. Обычно, они тупо посылали свои желания в самую утробу Неба, наученные новомодным барахлом, вроде транссёрфинга, и ждали манны, не желая задумываться о механизме воплощения как таковом, не говоря уже о метафизике подобного процесса.
Для себя Чарли в этом вопросе всё давно решила, так как поняла одну простую вещь: просить чего-то в этом мире, это значит отобрать у кого-то.
И она не просила. Никогда. Она просто делала то, в чём нуждалась, из потенции собственной жизни. Таковой была её космическая позиция.
Чарли по-прежнему напрягало то, что она не отучилась краснеть за других. Именно поэтому она не любила театр. За себя краснеть было всегда просто, и это, наверное, потому, что Чарли приняла себя и не отрицала. Она так же никогда не отрицала многообразие экзистенциальных позиций, включая и те, что были чужды её нутру, полагая грамотным просто соглашаться с собой. Это спасало её дух от стрессов противоречий, которые неукоснительно возникают при столкновении общественного и индивидуального.
Знакомые считали её целостной натурой. Чарли это порой льстило.
Однако, мало кто подозревал, что вся эта целостность ужасно устала и поизносилась, вовлечённая кем-то большим в вечное повторение космических циклов. Чувствуя себя хомяком, вынужденным часто перебирать лапками во вращающемся колесе, Чарли мечта выпасть из этой непрерывной цикличности времени. Так и получалось, что её разум, свободный от ярлыков социума, был практически повержен монументальностью незыблемых природных процессов.
Чтобы освободиться от этого, ей нужно было переустановить своё сознание, взглянув не на форму времени, а на содержание. Возможно, тогда бы и ей удалось, подобно доктору Фаусту, воскликнуть «Остановись мгновение!», и погрузиться в бурление человеческого бытия, но Чарли этого не хотела. Осознанно она продолжала лелеять собственный недуг, осложнениями от которого было постоянное трансцендирование и ясное понимание происходящего в этом мире. Как и прежде, Чарли прекрасно понимала людей, ладила с окружающими и даже пользовалась в обществе популярностью, но она больше их не принимала. Не могла.
Чувствуя время двумя одновременно существующими потоками, оставаясь и обновляясь в одном измерении, она не могла принять необратимых изменений других. А именно эти изменения и были её разочарованиями, которыми так полнилось «сейчас» по имени «лето».