— Дедааа...
— О, приперлося! Глаза мои тебя б не видели!
— А я к тебе.
—Та ясно, шо не к бабушке! — Дед отсербнул чаю из огромной алюминиевой кружки с наклейкой, изображающей жизнерадостного песика, который как будто только справил большую нужду, и взял со стола маленькое блюдечко с чем-то непонятным. — Хотя, — протянул он, почухивая локтем сиську, — лучше шел бы ты к бабушке, а то ей там, в гробу, самой скучно.
И тут же заржал, как лось под клафелином.
— Да, деда, а ты, я смотрю, не теряешь оптимизма.
— А чего его терять? Все равно скоро сдохну! Ха-га-га!
— Поскорей бы.
Степа подошел ближе и наконец-то разглядел, что было в блюдечке. Это были размером с муху продолговатые серо-зеленые штуковины, более всего походящие на пластилин. Дед все сербал горячий чай и заедал этими закусками.
— Дед, делись чем давишься! Это чо такое?
— Как чо? Мои козюльки.
Лицо Степы моментально позеленело, щеки надулись. Он согнулся пополам и наблевал на ноги.
— Бля, деда-педарас!
— А чо? Я ниче. Сижу себе, культурно время провожу, а тут какое-то мурло приперлось, понимаешь.
— Я тебе, сцуко, щас на лоб нарыгаю!
— Рыгай! Все одно твоей мамане убирать, береги господь ее вагину, ха-ха... Ну ладно, чо, рассказать тебе сказку, или сразу потеряешься из моей хаты?
—Да уж расскажи, сцуко, должен же ты мне компенсировать то, что мои любимые шоколадные конфетки "Папина девочка" сейчас находятся на полу, а не у меня в желудке.
— О, тоже мне трагэдия Шукспиризма, подумаешь! Если надо, я тебе ща такого шоколаду наложу, шо ты еще не пробовал!
— Нет уж, спасибо. Давай сказку, прыщ.
— Не цвиринькай, Хрюша, а то Степашка придет и тебе яйки оборвет. Садись ужо, супостат. Ща чаек догоняю и травану тебе одну вэри интэрэстинг тэйлз.
— Чо?
— Говорю: очень цыкавую байку травану, чекало ты обосцаное.
— Ааа.
— Не акай. — Какое-то время дед еще сербал чай, громко чмокая и чавкая, заедал это своими козюльками и пару раз выпускал под одеяло легкий шторм. Затем выкинул блюдечко в открытое окно, а кружку поставил на столик, отрыгнул. На улице кто-то закричал: «Бляаааадь!" — Не ****ькай! — крякнул дед и, понюхав левую подмышку, начал: — В 1888 году, в городе Нижежопинске, что расположен у реки Нил и находится рядом с легендарным поселком Вефлиемская Вафля, где жил пророк Мухаммед и его дочка Зинаида Поликарповна Ебибанку, которая в свою очередь зачала самого польского князя Богуслава Пшэско-Бздуныка, когда еще не было СССР, но уже был просто сер, жил там в дупле старого дуба один воробей.
— Воробей? Что-то новое. Дальше.
— Жил там воробей, срал-сцал, жрал-спал, но к моей истории он никакого отношения не имеет, потому как все равно, шельма, помер. А расскажу я тебе о моем давнем кореше, чье имя Симба Трубоперчик.
— Симба Трубоперчик?
— Да, так его звали тогда, так и зовут по сей день, ибо как был он лохом, так и остался. Не чета мне. Я вот вырвался в город, достиг вершин карьеры ассенизатора, а он как был пастухом, так и пасет своих овечек до сих пор. Но к чему я развел енту монтифоль? Среди обычных обывателей Симба всегда выделялся прежде всего своей чрезмерной любовью к животным. О да! Иной раз мне казалось, что ему гораздо приятнее проводить время с козами, овцами и свиньями, нежели с людьми. В детстве Симба был замкнутым мальчиком, ни с кем не общался и постоянно торчал на болоте с жабами. *** его знает, что он в них нашел, но они его любили. Чуть позже, когда мы ужо были подростками и состояли в районных группировках, я из жалости предложил взять Симбу в нашу, которая называлась "Точные пацанчики не бреют бананчики". Да-м, то было время! Как сейчас помню, пошли мы на стрелку против пацанчиков из группы "Бандэра и два хера" и как от****ячили их по первое число, так, шо они узрели труханы мамы Барака Обамы. Ну, оно и немудрено: группировка-то их и состояла из двух обкуренных трахтаристов и пожелтевшего портрета Степана Бандэры в натуральный рост, который они таскали с собой, думая, что этот пацанчик на самом деле живой и ща нам вломит. Но не тут-то было - нас 11 человек и все в розовых юбках! Ха! Этим мы и взяли их врасплох!
— Да, деда, ты был гонячим штрихом, базаришь трушно, фильтруешь паражняк и торчкам стрематься даешь.
— А то, малой, то были мои Голдэн Дэйс!
— Чаво? Ты шо, прокладки носил?
— Бля, золотые дни, говорю, урка ты опущенная!
— Ааа.
— Не акай. Так вот, шо я тебе с****ану, устроили мы как-то в местном борделе симпозиум. Ну, конеша, бордель так себе, - минус шесть звезд, но, несмотря на то, что самой молодой соске было немного под 80,настроение у всех было как, еб его мать, в карнавальную ночь! Все так и хотели шоб Людмила Гурченко подрочила им сиськами, напевая "5 минут". Был с нами и Симба. Уже тогда он сильно выделялся из нашего общества, ибо все мы, как истинно верующие, духовные, образованные, интеллигентные ПТУшники добывали деньги гоп-стопом, и только он зарабатывал их, как последняя продажная целка, выпасая на лугах стада чужих овец. Пастушок, бля! — Дед отхаркнул в тазик, скривился.
— В чем дело?
— Да чо-то привкус какой-то... как будто чего-то соленого наелся.
—Так ты только шо козюльки хавал!
— При чем тут козюльки?! Ты мне продукт не порть! Хочешь отечественного производителя оскорбить?!
— Та мне по фиг.
— То-то. Не *** ****еть, коли ****а не выросла.
— Дальше давай, ****а.
— Поманди еще, Цыцяндры бздящей Касандры, — сказал дед и, выпустив свежую порцию газов, продолжил: — Разбрелись мы все по апартаментам, каждый выбрал себе "девочку" на вкус и цвет, а, самое главное, кошелек. Мне, поскоку бабла у меня в запасе хватало, досталось совсем юное дарование, можно сказать, практически девственница, бабушка 71 году от роду. Симбе, поскоку он из нашей бригады был самый бедный, досталась, скажем так, самая зрелая и опытная женщина, которой на тот момент было слегка 115.Моя оказалась горячей киской: сразу сорвала с меня и себя одежду и, оседлав как коня, стала кататься на моем небритом банане, как мартышка на дереве. Та и стонала она ,как обезьяна, периодически глотая пару штук валидола и стимулируя клитор раскаленными щипцами. В общем, телочка была что надо — вся штукатурка с потолка была на ее сиськах. Но в тот момент что-то не до оргазму мне было. Меня беспокоило, шо в комнате Симбы, параллельной моей, стояла мертвая тишина. Еще больше меня насторожило монотонное постукивание по тонкой перегородке из фанерки, которое я услышал вскоре. Винтик вошел в болтик, рюшечка в стразики, а галстук в носочки, я понял: друг в беде. Не долго чухая Антона, я швырнул свою секси-леди об фанерку и 150 кг живого веса вышибли эту стенку отчуждения на ***, по ***, за хуй и чуть ближе дальнего востока. Я, в чем мать выковыряла ложкой из ****ени, стоял в комнате Симбы и наблюдал следующее светопреставление: его опытная секси-леди стоит рачком, голая, на полу, ее гнилые дойки шуршат и давят тараканов, а мохнатка торчит вся мокрая и капает, как кондиционер. Симба, полусогнувшись, рассматривает в лупу ее разверзнутое дупло, как турист топографическую карту Соединенных Штатов Америки. Затем он убирает лупу в сторону и испуганно глядит на меня.
— Симба, корефан, — говорю я, — в чем оно дело?
— Понимаешь, я не могу найти, где у нее хвостик, — говорит он.
— Чавоооо? — охуеваю я.
— Хвостик. Ну, знаешь, такой... маленький... плюшевый... типа... вот...
— Симба, ты ПОЦ?! Какой на *** хвостик?!
— Ну как же, прежде чем, так сказать, вдуть, надо приподнять хвостик, расчистить, так сказать, горизонт.
— Какой, еб твою маму в анальный трубопровод, горизонт?! Какой хвостик?! — И тут я допер. —Симба, ты девочка?
— Не понял?
— Ну, ты это, уже таво, или еще нет?
— Чаво таво?
— ****ь! Ты уже разрабатывал нефтяную скважину своей девушки?!
— Девушки? У меня нет... девушки.
— Ты до сих пор девственник?!
— Я? Нет! Ты что, боже упаси! Я делал это 1000 раз!
— Так в чем загвоздка?!
— Ну, я же делал это с овечками, — сказал Симба, и по щеке его покатилась слеза.
— Мама моя родная и папа двоюродный! Я же думаю, шо ты так к ним привязался-то! Шо же ты, олух, мне раньше не сказал?! Я бы помог чем!
— Я боялся, — сказал Симба и тут разревелся вовсе.
— Педик, — сказал Степа.
— Чо?
— Педик он был, вот и все.
— Э не, малой, не суди о людях сгоряча. Он был зоофил.
— Ааа. Чо дальше?
— Да вот, шо я тебе с****ану, я, конеша, пытался показать, как оно делается, и даже разок спустил той бабуле на слуховой аппарат, но Симба, дурень, на отрез отказался заниматься половой деятельностью с женщинами. Он сказал: «Я - Человек, а не какое-нибудь животное, чтоб трахаться тут, как собаки! Я хочу любви, ласки, понимания и уважения. А что мне ваши эти женщины? Они даже не бекают! Что вы в них нашли? Как по мне, так мои овечки в миллион раз лучше! Они, может, малость не столь симпатичны, но зато у нас истинные, светлые, возвышенные чувства и глубокая духовная связь! Они не требуют за секс денег! Они берут только любовь и любовью возвращают долги!"
С этими словами Симба Трубоперчик взял свои вещи и, утирая слезы позора и отвращения, убег восвояси. Все.
— Как все?
— Вот так. Тут и сказке конец, и кто много будет ****еть, тому тоже конец в ротик присотворится.
— Не, ну бля, так нечестно, на самом интересном месте!
— Уебывай, говорю!
— Иди на ***! Педик!
— Я тебе ща!..
— Не щакай! — сказал Степа и, быстренько пернув, выбежал из комнаты. — Не поймаешь! Не поймаешь!
—Ты у меня триппер поймаешь, сученок! Я тебе дам!
— Себе дай! В ротик!
"Ничего, — подумал дед, — этот пердожник свое получит".
Достав из-под одеяла пульт дистанционного управления, дед покрутил рычажки, и из угла комнаты к его траходрому подъехал игрушечный джип. Дед достал из-под кровати свой ночной горшок с кучей говна, в которой уже копошились черви, и прикрепил его изолентой к крыше машинки. «Ты у меня заработаешь, аденома ты в простате цивилизованного общества>>, — подумал дед и, рассчитав траекторию, направил пультом джип в комнату маленького засранца.